Вдовье счастье

Глава тридцать четвертая

Так подходят к добыче кредиторы — но их я уже не боялась, или официальные лица, и расшитая золотом лента, пересекавшая грудь мужчины, мне не нравилась. По какому-то заведенному обычаю на балу почти все кавалеры были в форме, не обязательно военной, звенели эполетами и бренчали пустыми карманами, но я пока не видела тех, кто будто бы находился при исполнении.

— Вера Андреевна, прошу вас пройти со мной, — приказал мужчина. Легкая шепелявость не вредила его убедительности, и я не спеша поднялась.

Кем бы он ни был, ничье внимание наш разговор не привлек. Я недоумевала, а мужчина не скрывал раздражения моей медлительностью.

— Прошу, Вера Андреевна, — поторопил он желчно, — и с вашей стороны дерзость не представиться. Надеюсь, вы сможете испросить за это прощения.

Последняя фраза прозвучала с пониманием. Я, держась на полшага позади, пошла за ним в конец зала, мимо вспотевших музыкантов с выпученными глазами, мимо белого рояля, за которым в окружении кавалеров сидела скучающая девица с надутыми губками, мимо закрытых дверей боковых комнат. За карточными столиками сидели как грустные грибы пожилые тучные дамы и обгладывали меня до костей тяжелыми взглядами.

Лакей затворил за нами двери, звуки из зала резко стихли, меня окружил бесконечный коридор, по обеим сторонам которого ровно, как в отеле, шли комнаты. От потертого шика рябило в глазах, кисея на юбке шуршала непозволительно, и знакомая паника свернулась под колотящимся сердцем. Мой провожатый, остановившись у ничем не примечательной двери, доверительно заметил, понизив голос:

— У ее императорского величества недоброе настроение, Вера Андреевна. Впрочем, как всегда в последнее время.

Не дожидаясь ответа, он открыл передо мной дверь. Я очутилась сразу у всех на виду, и у меня не было даже шанса благодарно ему улыбнуться.

В просторном и освещенном волчьем логове вымученно и хрипло дышало давящее молчание — казалось, за расписной панелью в стене спрятали Дарта Вейдера. Я насчитала одиннадцать чего-то алчущих дам — заездили они, видать, бедолагу.

Все дамы, кроме одной, были с лентами цветом чуть темнее, чем лента моего сопровождающего, и платья их отличались от легких на вид нарядов танцующих дам. Тяжелые расшитые золотом сарафаны, на головах кокошники с длинным муаром, и весь этот фольклорный ансамбль пригвоздил меня к месту — ни одного дружелюбного взгляда, они только и ждали команды, чтобы накинуться на меня и растерзать.

Я оказалась не готова. Сейчас кто-то из этих дам… вот эта величественная, похожая на пересушенную воблу старуха, решит мою судьбу раз и навсегда, и я против нее ничего не смогу сделать.

По крайней мере, пока императрице ничто не мешает так считать. Я изобразила не очень ловкий книксен, не понимая, что творю, и императрица неохотно повернула голову к одной из стоящих за ее плечом дам.

— Вижу, не лгали мне, — произнесла она дребезжащим голосом, как ногтем провела по стеклу, — вы заложили подаренные ее императорским величеством украшения, Капитолина Андроновна.

Графиня Дулеева глупо улыбнулась. Я записала себе нового врага, и это начало, сейчас меня начнут рвать на куски. Комната большая, широкое окно, две двери — направо и налево, дверь позади меня, а бежать некуда. С панелей на стенах ухмылялись роскошно одетые пейзанки в фривольных позах.

— Стоило того? — скрипуче продолжала императрица, подслеповато щурясь на бледневшую все сильнее Дулееву. — Надолго хватило денег, Капитолина Андроновна? Гляжу, дар вам впрок не пошел.

Придворные дамы менялись в лице и пятились. Императрица видеть этого не могла, но я замечала, как подолы сарафанов открывают рисунок на полу. По сантиметру, все дальше и дальше, похоже, что гнев ее величества будет велик. Леонид, чтобы его утрамбовали в один котел с его братцем, уверял, что сердце у нее доброе, ну проверим.

Дулеева была для ее величества жертвой привычной, а значит, уже надоевшей. Но не ради Дулеевой меня приказали позвать?

— Подойдите, Вера Андреевна, подойдите, — императрица обратила взор на меня, и я осторожно, словно она действительно могла на меня кинуться, приблизилась. — Вот. — Императрица протянула руку, я застыла, но это был жест демонстрации власти, морщинистая рука вернулась на синий атлас. — Умом невеличка, но глаз радовала. Дворянка, захудалая, но себя блюла. А нынче, Вера Андреевна, каково фамилию благородную на мужицких телегах писать?

Удивительно, как всем дались эти телеги, но именно поэтому несложно все предсказать.

— Мой свекор растратил имение, ваше императорское величество, муж мой покойный, мот и дуэлянт, кончил скверно, брат его и того хуже, — откликнулась я негромко, не смотря императрице в глаза — где-то читала, что взгляд в лицо царствующей особе расценивался как оскорбление. — Петр Аркадьевич Апраксин, дядя мужа моего покойного, усердием своим да людей своих фамилию истинно прославляет, и я, вдова Апраксина, по его примеру на благо вашего императорского величества тружусь. А фамилия на телеге, так достойно, что она рядом с фамилией поставщика императорского двора и верного слуги вашего императорского величества, купца первой гильдии Аксентьева Трифона Кузьмича… ваше императорское величество.

Выпалив это на одном дыхании, я шумно вдохнула, дамы за спиной ее величества эхом втянули воздух в себя. Императрица пожевала губами, потребовала:

— Ближе поди! — и дамы по мановению руки ее помогли ей подняться. Я стояла напротив и удивлялась, насколько императрица стара — Всевидящая, ей не меньше семидесяти! Никакие духи не могли заглушить исходящего от нее старческого неприятного запаха, я старалась не морщиться, а императрица внезапно больно схватила меня за подбородок и заставила смотреть ей в лицо.

— А ты платьями торгуешь, — прошипела она, и я стойко терпела боль, вцепилась старуха — не оторвешь, но она отпустила меня, подцепила жилистым пальцем колье и дернула, жест не царский, намеренный, оскорбительный. — Старьевщица. Хамка. Мужичка. Для того двор покинула? Для того милостью нашей пренебрегла? Что еще делаешь? Его императорское величество мне говорил, так я запамятовала, не напомнишь?

Врет, старая ведьма, все она помнит, но все, что я сделала — гордость моя.

— С купцами первой гильдии Аксентьевым, Ермолаевым, Федяковым, Синицыным я состою в правлении страхового общества, ваше императорское величество, открыт недавно Купеческий банк. Через купца первой гильдии Аксентьева я представила на рассмотрение его императорского величества правила движения общественных и личных экипажей, конных и пеших на дорогах, ваше императорское величество. Я…

— Довольно! — рявкнула императрица, оттолкнула меня неожиданно сильно и с размаху села. В ее возрасте она плевала на все приличия, несмотря на корону, но я бы поостереглась так плюхаться, промахнешься, костей не соберешь. — Бахвалишься. Что, Вера Апраксина, сермяжница, лапотница, торгашка, тряпичница, прав был его императорское величество, когда говорил — не всякой родовитой девке место при троне да муже. Лимонаду мне дайте.

Она пила громко, жадно, я думала — дадут мне проститься с детьми? И что мне грозит? Никто, наверное, мне не сказал бы заранее, какая вожжа попадет под хвост той, в чьей воле любого казнить или миловать. Императрица пихнула пустой бокал прямо в лицо подскочившей придворной даме, замерла, словно забыла, где находится, и я не знала, что думать.

— Каждой, — сказала императрица, не глядя ни на кого, кроме меня, — остаться бы голодранкой на улице, вот тогда поглядим, тогда на вас поглядим. Хвостами вертеть на балах, дочерей за кого попало просватывать да языками чесать, вот ваше дело. Вот чему вас научили, наседки лядащие. Платья носить, хихикать за шторами, жалованные нами дары купцам относить! — Говоря это, императрица открыла крохотную золотую шкатулочку, нюхнула терпкий табак и заморщинилась от наслаждения.

Молчание затягивалось, императрица таскала понюшки и шумно дышала, и самая молодая и, видимо, сообразительная дама уже потянулась за платочком, мало ли что.

— Великий наш император перво-наперво ум ценил да пользу престолу, оттого и империя расцвела, а не прахом стала. — Императрица щелкнула шкатулочкой, показалось — зубами клацнула. — Удивила ты меня, Вера Андреевна. Все они в ногах бы у меня валялись и выли, а про тебя кто подумать смог. Говори, что желаешь в награду.

Смахивает на западню, но не просить же у нее сто пятьдесят тысяч.

— Ничего не желаю, ваше императорское величество, — я покачала головой, судорожно подбирая слова, и императрица вздернула редкие выцветшие брови. — Кроме как делать то, что я делаю, империи и престолу на благо. Быть рядом с моими детьми. Жить…

— Жить, — передразнила меня императрица, будто каркнула. — Молодая ты, Вера Андреевна, все у тебя впереди… — и на отталкивающем лице вдруг засияла настолько материнская улыбка, что я онемела окончательно. Так благословляют на свершения, ну или отпускают грехи приговоренным. — Ступай, дитя, все у тебя будет. Не жалею, что погнала тебя со двора, купчиха третьей гильдии Апраксина. Ступай, самодержица твоя дела славные всегда помнит. Ну, что встала? Ступай, прочь пошла!

Я не знала, как реагировать на подобные перепады настроения, но уже открылась дверь и мой провожатый поманил меня, я опять присела в книксене и вышла на заплетающихся ногах. В голове шумело, сердце екало в подвздошье и тщетно пыталось запрыгнуть на место.

— Плоха она совершенно, — сокрушенно вздохнул придворный, закрыв дверь, — стара, недуг ее точит. После бала, Вера Андреевна, не уезжайте, прежде дайте мне знать.

Я кивнула, догадываясь, что он слышал наш разговор. Где-то стоял, может, за стенкой, за одной из дверей, или панельки с пейзанками только для виду. Чем это кончится?..

Врагов я себе нажила, но дамам придется смириться, что их номера шестнадцатый и дальше. Еще бродит где-то загадочный мой убийца… или от него осталась лишь тень и я могу порадовать придворный клубок, расставив их в порядке причин моей ненависти?

Я возвращалась в зал и по музыке понимала, что изменилось за время моего отсутствия многое. За моей спиной тоже пошло движение — я чувствовала каждое колебание воздуха вспотевшей под тяжелым платьем спиной и молилась, чтобы не простудиться. Потом меня обдало потоком свежего воздуха с улицы, и снова, как в ночь смерти Палашки, пришел откат — не реветь, Вера, пожалуйста, нет, подожди, пока никто не сможет облить тебя ядом за слабость. Ты победительница. Пока. Вот и побеждай дальше.

Я без притворства сочувствовала старой императрице. Без развитой медицины каждый день горит нескончаемой болью, нет никакой надежды на облегчение, и сейчас она через невыносимые муки появится на балу и будет приветствовать своих подданных. Вот цена короны, цена власти. Статс-дамы, без всяких сомнений, такие же заложницы своего положения — я не хочу подобное для себя.

Гости выстроились вдоль стен, музыка стихла, лакеи перестали сновать с подносами — бал начинался. Как вдове, мне не полагалось принимать участие в танцах, да и меня все равно никто не ждал, и я встала у самого выхода в зал, наблюдая за происходящим. Вот показалась в сопровождении придворных дам императрица, все склонились — а, черт, конечно, я приседала не по протоколу, но, может, глубокие поклоны считались официальными. Музыканты заиграли что-то торжественное — гимн? — императрица подобралась к накрытым алой тканью креслам, села, рассредоточила свой серпентарий вокруг.

Гимн свернулся, грохнула танцевальная мелодия, тощенький дворянчик с выщипанными усами, похожий на графиню Дулееву — возможно, родственник — повел первым танцем бледную перепуганную девочку. За ними потянулись дамы с лентами, подцепили за собой прочий кордебалет. Зал закружился, и на мой взгляд исполнение было любительским, но публику увлекало, не танцевали разве что карточные столы, лакеи и музыканты, и свита императрицы с ней самой. Дулеева стояла дальше прочих, вероятно, пока императрица делала круг из комнаты к парадному подъезду, графине влетело, а может, она и вовсе была низложена.

Дулееву мне было ни капли не жаль.

В паре с пожилой красивой дамой пролетел князь Вышеградский, и я против воли зацепилась за него. Есть чем любоваться, бесспорно, наверняка не одно сердце в этом зале равнодушно разбито этим красавцем, и я, будь под рукой азартный Трифон Кузьмич, поспорила бы с ним золотников на пятнадцать, что после того, как князь овдовел, охота за ним ведется дай боже.

Не все такие как я, не все хотят одиночества. Но у меня есть дети и дело, а что у них? Балы, охота и адюльтеры.

После первого танца зал рассыпался, я вышла, выискивая, куда бы сесть, но кавалеры, оттанцевав положенный минимум, оккупировали столы и уже открывали колоды, едва не облизываясь. Во все века дамы любили танцы, а почему? Что приятного в том, что ты даже отказать никому не имеешь права?

За столик, который я себе наметила, шлепнулись три старикана жульнической наружности. Я оказалась неприкаянной, встала у одной из дверей, не зная, куда она ведет, и нажала на ручку больше автоматически. Но дверь открылась, и я зашла, радуясь, что Дулеева предусмотрела… что, собственно говоря? Что по углам будут жаться томные парочки?

Светлые стены, на них, как заведено, чьи-то высокомерные рожи, подсвечник и три трепыхающиеся свечи, на столе графин то ли с водой, то ли с лимонадом. В комнате было намного прохладнее, чем в зале, я подошла к окну, но открывать его не рискнула, стояла, приложив ладони к стеклу, пока не услышала, как дверь открылась и снова захлопнулась.

— Я не поверил, что вы на балу, Вера Андреевна.

Я обернулась. Вышеградский был одет в светлый мундир, но не военный, а вроде придворного. Надо отметить, ему идет.

— С вашей сестрой мы успели увидеться, князь, — хмыкнула я, досадуя, что он пришел. Он лишний, мне хотелось собраться с мыслями и подумать, зачем придворный велел мне после бала его найти, и не сбежать ли мне, пока не поздно. — Князь Вершков предпочел мое общество, полагаю, княжна разгневана.

— Вершков, — поморщился Вышеградский, проверил, закрыта ли дверь, градус моей досады вырос. — Я слышал, он пытается выкрутиться из долгов, но не уверен, что сможет. Впрочем, он изворотлив и хитер. Я не знал, что Ольга с ним говорила.

Я пожала плечами.

— Вера Андреевна, — Вышеградский подошел ближе, от него пахло одеколоном, и я по какому-то наитию повела носом, вышло заметно, и князь оторопел, его так откровенно еще не нюхали, но мне было лень объяснять почему. — Гофмейстер князь Илларионов отправил гонца за орденом благословенной Екатерины. Вы говорили с ее величеством?

Я снова пожала плечами. До этих слов меня подмывало выставить Вышеградского вон, но орден озадачил, я промолчала. Что же, орден почетней, чем голова с плеч, но это означает, что я вынуждена остаться на балу до конца.

— Можно говорить о пустом, Вера Андреевна. Для меня вы всегда были женой моего лучшего друга и матерью четверых малышей, — не дождавшись ответа, проговорил Вышеградский. — Теперь я понимаю, что узнал вас с другой стороны, и прежней вас для меня больше не существует.

Я подняла голову — задрала, мне везет на рослых мужчин, пусть дело в том, что Вера не самого высокого роста. Что он несет, это все потому, что меня облагодетельствовала императрица? За дверью целая очередь велеречивых говорунов? Вот откуда растут ноги у легенд про светских сердцеедок — из монаршей милости, не поделиться ли ей с кем-нибудь, у меня ее много, а я гадала, отчего половина красавиц были страшны как вся моя жизнь, а потому что нет ничего прекрасней чужих денег и не твоей славы.

— Вы умны, как редко умна женщина. — Шовинизм, но ему процветать еще долго, на мой век хватит. — Вы настойчивы. Не самое доброе качество, Вера Андреевна, но я…

Рука князя бессовестно скользнула мне по запястью, потом выше, дальше воли ему не дал рукав, но по коже все равно пробежала приятная дрожь.

— Я желаю вас, Вера Андреевна, — прошептал он, стиснул мне руку, и тело сладко заныло. Вера совсем молода, никаким разумом я не остановлю буйство гормонов, а судя по детям, темперамент у Веры горяч. — Как женщину, как… жену. Вы в трауре, три года долгий срок, но вы признали Марию, зная, кто ее настоящий отец — я готов предложить сейчас же руку и сердце.

А твой отец, твое сиятельство, не купец? Больно ты прагматичен, чуть не расхохоталась я, но тело Веры — мне придется справляться с этим, я бросаю кормить, впереди новые испытания — знакомо отреагировало на руки князя на моей талии. Одна рука сползла ниже, другая переместилась на спину, так, чтобы я не смогла увернуться от поцелуя.

В мое время прежде следовало спросить, Вышеградский считал, что моего согласия не потребуется. Вдова, какой бы обласканной самодержцами она ни была, какими бы капиталами ни ворочала, должна посчитать своей самой большой удачей внимание титулованного стервеца.

Стон я сдержала, но князь был опытен, чтобы не распознать — мне наплевать, что он овладеет мной в укромном уголке во время бала и, может быть, даже никто ничего не заметит.

И предположим, что это все не будет иметь для меня последствий.

Также допустим, что это не месть за то, что мой муж спал с его женой.