Вдовье счастье

Глава двадцать девятая

— Лихая вы барыня, Вера Андреевна, ох лихая!

Трифон Кузьмич потирал руки и со вкусом чаевничал. Я сидела напротив, угощалась эклерами из самой дорогой столичной пекарни и чувствовала себя хорошо.

Я не стала перебираться во флигель. Долго думала, мучилась, пару ночей не спала, но когда еще раз приехала к Аксентьеву, он предложил мне иное решение, и у меня появился телохранитель. Огромный, как платяной шкаф, но на удивление незаметный и бесшумный бывший полицейский филер. Он постоянно был рядом, и в то же время я забывала о его присутствии. Чаще я, правда, оставляла Данилу с детьми, но он и тут не прекословил, исполнял, что было велено. Когда я спросила у него, чем его прельстила работа на купца Аксентьева, он ответил коротко и исчерпывающе: деньгами.

Все расходы на охрану Аксентьев взял на себя.

Мать благополучно отбыла в мир иной — или как все же верно назвать, когда-нибудь я узнаю? Имение оказалось заложено, и старший сын Трифона Кузьмича, тоже Трифон, по моему поручению отправился улаживать дела… купил имение кто-то из соседей по дешевке, оставив мне Палашку и еще одну крепостную, Ненилу. Долгов мать наделала не так и много, их удалось покрыть от продажи имения и меблировки, мать после смерти отца перестала жить на широкую ногу, да и до того семья не шиковала — родительский гнев на брак Веры с таким человеком как Григорий был, в общем, понятен.

Ненила была двоюродной сестрой Палашки, совсем молоденькая, ей едва стукнуло семнадцать, я привезла ее в столицу и пристроила к торговле женской радостью, и за несколько дней смышленая девочка превзошла свою несколько туповатую сестру в мастерстве приказчицы. Юный Никитка, младший сын Фомы, пропал, едва ее увидел, и я наблюдала за их нежным и осторожным романом с теплым сердцем. Фоме, который прибежал ко мне озабоченный, я заметила, что дам девочке вольную, если она захочет выйти замуж, и дам приданое. Палашка подвывала и плакала, ревновала, но я была уверена, что она ничего не сделает кузине именно потому, что — да, та тоже чужая собственность, и все равно на всякий случай я поселила Ненилу в комнатке при магазине.

Никитке Фома обещал оборвать уши и отправить в рекруты, если вдруг что, но, на мой взгляд, угроза была излишней, Никитка боялся на зазнобу не так посмотреть и сказать что не так. Мальчишка таял при ее появлении, терял дар речи, торопился угодить — жаль, что такой роман успеха у публики иметь не будет…

Я… вступила в гильдию наконец. Как это происходило в моем мире, я не знала, здесь мою кандидатуру рассматривали и одобряли, но так как в совете гильдий сидели сплошь мои кредиторы, которые только и ждали, когда я смогу без вреда для себя и бизнеса отдавать им долги, то все прошло гладко и быстро. Помимо податей казне, я должна была платить в год две тысячи четыреста серебром взноса и не забывать про ежемесячный гильдейский сбор в пять целых двести двадцать пять тысячных от прибыли.

После того как я официально стала купцом третьей гильдии, я заехала в дорогую аптеку, купила флакон изысканных модных духов и приказала Фоме отвезти его моей доброй кредиторше, купчихе-вдове. К флакону я приложила всю сумму долга — четыреста девяносто три золотые монеты.

— За добро — добром, — бормотала я, подводя с Львом Львовичем месяц.

Заглядывал по старой привычке Демид Кондратьевич, но порадовать меня ничем не сумел. Барин растворился в столице… а может, то был не барин, как знать. Ехать к Вышеградскому я передумала окончательно, чем меньше я контактирую я этой публикой, тем больше шансов, что обо мне скоро забудут. Я не собираюсь ко двору, нет-нет, мне нечего там делать, да и танцы я ненавижу всей душой.

Кто обо мне точно не забыл, так это Петр Аркадьевич. Явился ко мне требовать долг, но ему сильно не повезло, он нарвался на Прохора, и даром что парнишка был зеленый, школу у отца прошел превосходную. Петр Аркадьевич потоптался, немного поныл, но бумаг у него никаких не имелось, а у Прохора был на «нет расписок» один ответ, надо отдать ему должное, очень вежливый, я бы так не смогла. И, конечно, приехав к Аксентьеву, я расписала в красках подслушанный диалог. Трифон Кузьмич счастливо щурился, глаза довольно посверкивали из-под бровей.

Две книги были готовы в несколько рук за пять дней, я отдала их на редактуру, а сегодня как раз отвезла рукопись в газету. Один редактор мялся и сказать толком ничего не мог, я уехала, злясь, что зря потратила на него время, зато другой воспринял идею с энтузиазмом. Этот оказался проныра, сразу спросил, есть ли еще романы, и я, повздыхав, призналась, что да… пописывала, пока была при муже, баловалась…

Загадочный «О. Серебряный», что бы это ни значило, с этой минуты стал автором бестселлеров. Газета с первой частью первой главы должна была выйти завтра, но мы с Аксентьевым уже отмечали успех.

За это время я доработала и правила дорожного движения, и кое-как справилась с проектом страхового общества. Это было сложно — сложнее всего, знания у меня были исключительно потребительские, но Аксентьев заинтересовался, особенно частью страхования морских и речных грузов, вскоре должен был собраться целый консилиум из купцов, поскольку денег требовалось немало, но желающих набралось человек тридцать, и все первой гильдии. Трифон Кузьмич уже ворчал, что третья гильдия мне несолидно, я отнекивалась, что время есть.

Возвращалась я домой слегка хмельная, но не от медовухи, которая здесь была безалкогольная, а от успехов. На город, уже покрывшийся легкой зеленью, я смотрела как победитель. Я понимала, что, например, могу легко заехать вон в ту мастерскую и заказать новое платье, и, наверное, надо, потому что мое вдовье успело поистрепаться…

Возле дома стояла коляска, которая мне показалась знакомой. Петр Аркадьевич, чтобы ему не спалось, явился, но нет, друг мой ситный, ты подписал себе приговор, когда выставил меня с детьми на улицу. Что угодно я могла бы простить, но это — нет. Мои дети подвергались риску простыть и заболеть, и если бы не Ефим и Лукея!..

— Барин до вас, ваша милость, — обрадовал меня Фома. — Пришел, упрямый, все сидел, а теперь не скажу, куда делся. Но коляска тут… Может, куда зашел перекусить.

— Чтобы ему там кусок поперек горла встал, — в сердцах вызверилась я. — Я знаю, кто это, Фома. Нет-нет, я сама поговорю и сама справлюсь, как появится, пусть пройдет. За меня не беспокойся.

Но барин уже и сам спешил, чуть не попав под лихача и получив порцию отборной ругани. Требования о вежливости распространялись на седоков, а не на пешеходов, и извозчики хоть так отводили душу.

— Очки купите, ваше благородие, ежели глаза в заднице отродясь! — посоветовал лихач и поехал себе дальше. Я задумчиво смотрела на приближающегося ко мне человека.

Нет, вот его я не ждала.

Помнится, он просил у меня полтину, значит, пошел на второй заход. Все такой же лощеный, весь из себя барин, и несмотря на то что прошло уже довольно времени с нашей первой встречи, я все еще не могла сказать, нуждается ли Леонид или нет. Но раз от репы воротил нос, с голоду тогда не пух и сейчас не голодает.

— Вера Андреевна, милая сестра, — разулыбался он озабоченно, благоухая одеколоном, — рад, что застал вас в здравии!

И тебе не хворать, тоскливо кивнула я, потому что рассчитывала, как обычно, сесть и поработать, а не выяснять непонятно какие отношения с родственником. Лукея, кстати, о Леониде мнения столь же поганого, как и о моем покойном муже, а если старуха в чем и не ошибается, так это в людях…

— Рада, что и вы здоровы, любезный брат, — вздохнула я, что прозвучало, возможно, как «не дождетесь». — Чем обязана?

Неподалеку работал метлой Фома, и если раньше я по неведению полагала, что постоянное подметание улиц — имитация бурной деятельности, то теперь знала, что в том и смысл. Не в чистоте, а в том, что дворник вроде бы и занят, на самом деле бдит за округой, так что я ничего не опасалась. Попытаться кому-то навредить после того, как официальный полицейский филер срисовал тебя на раз-два — проще самому пройти и лечь на плаху.

Дети как раз гуляли с няньками и Данилой, и это было хорошо.

— Украду у вас полчаса, Вера Андреевна? — поинтересовался Леонид, но разрешения ему не потребовалось, он без всякой стеснительности пошел в дом впереди меня, впрочем, аккуратно придержав мне входную дверь. Фома с недоверчивой усмешкой следил за нами. — Знаю, вы вся в трудах… как бы труды не оказались вам западней.

Загнанная, отчаявшаяся Вера первых дней и та, которой я была сейчас, люди настолько разные, что я даже не потрудилась выдать какую-то реплику. Что бы деверю ни приспичило, пусть излагает и убирается. Я лишь сама с собой заключила пари: если он пришел просить денег, куплю себе платье. Если у него что-то еще — не куплю.

Денег, конечно, не дам.

— Купцы, Вера Андреевна, мягко стелют, — продолжал деверь, шагая теперь уже чуть позади, все же куда идти, ему ведомо не было. Он озирался, хмурился, недовольно играл желваками, кадык дергался. — Спать жестко после того. С того времени, как я узнал про ваши… начинания, — поморщился он, а я позвонила в дверь — Лукея должна кашеварить, откроет. — Фамилия наша дворянская на мужицких телегах, сие пустое! Оберут они вас, Вера Андреевна, улыбаются вам в глаза, яствами потчуют, но помяните…

Лукея распахнула дверь, озадаченно выпрямилась, осмотрела не спеша сначала меня, потом Леонида, задумчиво облизала поварешку, с которой уже стянулась блинная масса.

— Барин, — настороженно отметила она, и я поняла, что первое, о чем Лукея подумала — что я ее возвращаю. — А батюшка-барин покойный меня Григорию Митричу подарили, о том запись есть. Так что барыне-то голову не дурите, я с вами никуда не пойду.

— Да я не ради тебя пришел, баба дурная, — дернул Леонид щекой, я ухмыльнулась — окоротил бы ты язычок, с нее станется сейчас тебя поварешкой приложить просто потому, что она может. — Подай нам что есть на стол и не беспокой.

Рука Лукеи подозрительно шевельнулась. «Ты только скажи, матушка», — прочитала я в ее прищуренных недобро глазах.

— Я не голодна, Лукея, иди стряпай, — улыбнулась я. — Что на ужин?

— А окорочка, — живо откликнулась она, — которые давеча в лавке были. Блинов вот напеку, — она сунула поварешку Леониду прямо под нос так, что ему пришлось отпрянуть. — Икорку знатную взяла у старханских купцов.

— Попробовала уже? — нахмурила я брови, но Лукея отлично понимала, что это игра.

— Как не пробовать, матушка? — она, делая вид, что я ее изумила, еще раз прошлась поварешкой под носом у Леонида. В третий раз ему лучше бежать. — А как подсунут дрянь? Я барыню свою да барчат дрянью кормить буду? А вот: как выбирала, попробовала, и как взяла, тоже попробовала, и как домой пришла, попробовала — вдруг обманул, а перед тем как блины сготовить, попробовала — вдруг испортилась! Я ж всего по ложечке, барыня Вера Андреевна! А иначе-то как?

Судя по цвету лица Леонида, икру ложками он не ел… не так у него все радужно, вот и славно.

— В кабинет проходите, брат, — указала я и, стоило Леониду двинуться в направлении двери, сунула Лукее серебряную монетку — заслужила.

Несмотря на объевшуюся икрой Лукею, а может, и благодаря тому, решимость с деверя не спала, он зашел в кабинет, сел, ногу закинул на ногу — чувствовал себя как дома. Я села за стол, сегодня девственно чистый, лишь простенькая чернильница, что как раз Леонида озадачило. Да, да, то, что я считаю излишками, я пускаю на классную и качественную еду, а куда наливать чернила, мне без разницы.

— Слышал про матушку вашу, — вспомнил Леонид и навел на холеную физиономию невозможную грусть. — Мои соболезнования. Вам же имение осталось?

— Уже нет, — лучезарно улыбнулась я. — Я его продала, долги закрыла.

Что-то неприятно кольнуло, но что опять? Улыбку я удержала, притворяясь, что безмерно рада принимать у себя дорогого гостя. О смерти матери и продаже имения слухи ходили, но не настолько широкие, не в дворянских кругах, или кто-то уже успел рассказать о покупке?

Нет, не то, что-то не то.

— Я к вам с добрыми вестями, милая Вера Андреевна, — таинственно понизив голос, проговорил Леонид и полез во внутренний карман сюртука. Одеколоном запахло от этого движения так, что у меня чуть слезы не выступили на глазах. — Графиня Дулеева дает бал по случаю первого выхода в свет старшей дочери, траур вы не блюдете, так я испросил… — и он протянул мне через стол пахнущую таким же острыми дамскими духами записку. — Ее императорское величество будет, насколько я знаю, все же она графине родня, ходят разговоры, что младшего сына графини прочат за внучатую племянницу императрицы… Вера Андреевна, улучите момент, когда ее величество останется в одиночестве.

А она останется? Не моя это память, а Веры, но я убеждена — то, о чем говорит Леонид, невозможно, для того и существует целый штат фрейлин и статс-дам, среди прочего — оберегать покой императрицы от таких вот провинившихся Вер.

— Понимаю, — печально согласился деверь с моими невысказанными сомнениями, — сердце ее величества доброе, но всему есть предел, и эпатажу вашему, и гордости вашей, так пересильте себя, любезная Вера Андреевна… извоз ваш, магазины, все это стоит уже достаточно, позвольте, я побуду вашим поверенным. До бала сроку немного, но времени хватит, чтобы платье пошить.

Я задумчиво почесала висок, забыв, что нахожусь не перед купцом. Но черт с ним, Леониду надо еще икру переварить, которая в такой короткий срок сменила репу.

Я развернула послание и прочитала его, мысленно утирая горькие слезы. Мой покойный супруг писал в сравнении с графиней Дулеевой если не подлинным образчиком высокого штиля, то грамотнее в разы. Даже собственный титул бедняжка писала с ошибками.

«Съим песмом рада видить, вас любеснишая и ниже пачиитаимая Вера Одревна набалу за честь выхода свет, моей дощири Илизаветы вмоем доме, весемнацатаво дня съево месяца как сонцо зайдет. Ссим грофиня А.И. Дулеева стацдама ия виличесва сопствина рущно».

— Благодарствую, брат, — сказала я, давя предательское ржание, иначе не назвать, рвущееся из груди. Боюсь, что такого не поняли бы даже купцы, а деверя как бы не пришлось выносить вперед ногами. — Дела, конечно, но я…

Мелькнула мысль, что есть как минимум два человека, которым актуально мое возвращение ко двору. Леонид и стервец-Вершков. Кто из них стервец больший?

— Я приду, передайте при случае графине мое почтение.

Я ведь должна знать ее в лицо, черт побери, а буду стоять и глазеть как баран на новые ворота, но прорвемся. Главное, если я права и каким-то образом о приглашении узнает Вершков, он проявится. Этот барин, который подвез мою мать, он — убийца, и пока жив один из нас, покоя другому нет.

— Бумага найдется у вас, Вера Андреевна? — по-деловому спросил Леонид, и так как я кивнула, но не вникла, зачем бумага — написать ответ? Что я должна делать? — поторопил: — Доверенность на мое имя напишите, сестра.

Я все-таки думала, он начнет клянчить деньги, а он с козырей зашел, и как быть — это я сама у себя выиграла или сама себе проиграла? Я закусила губу, потом скривилась, причем гримасничала нарочно, дразня деверя. По сравнению с первым моим с ним разговором терпение стремительно иссякало у обоих, я чахла над деньгами, как Кощей над златом, и уже начинала пыхать огнем, Леонид пытался у меня как можно скорее золото отобрать, причем пока еще джентльменскими методами.

— Вера Андреевна! — скрипнул он зубами. — Вас купцы по миру пустят! И бабу эту продайте, Лукею, батюшка не знал, куда эту каргу деть!

А, черт, ты же сам напросился.

— Продала бы, — притворно вздохнула я, мгновенно превращаясь в Веру-до-меня, — да что за нее дадут? Гроши! А платье, брат милый, я в затруднении, право, от приглашения графини… Не смутит ли вас ссудить мне тысячи три?

С «не смутит» я здорово оплошала, Леонид был не то что смущен, у него челюсть отпала, и было с чего, люди, которые кормят прислугу икрой, предполагается, на бальный наряд средства имеют, но у меня была закалка пусть и равноценная с купеческой, зато дворянской не чета.

— Я сильно поиздержалась, любезный брат, — доверительно призналась я, снова мысленно разражаясь смехом и вспоминая рассказ бессмертного классика — «Попрошу-ка у него денег взаймы!». — В лавке должна все еще, дети… вы же все понимаете!

— Да-да, Вера Андреевна, я пришлю, — забормотал Леонид, поднимаясь и спешно ища пути отступления. — Вечером же пришлю, мой долг перед покойным братом поддержать вас… Кланяюсь.

Кланяться он, пес смердящий, не стал. Дверью не хлопнул, на том спасибо, а к хохочущей мне заглянула удивленная Лукея.

— Что, матушка, сбежал? А туда ему и дорога, лядащему. Денег, поди, просил? А надо было мне тебе сказать — не давай, одно в карты проиграет.

— Да я удавлюсь ему денег давать, — перестав смеяться, серьезно сказала я. — Мне что, их деть некуда?

Хорошо, что Лукее плевать, с какой скоростью аристократочка Вера обращается Верой-купчихой, а купчиха — разбитной птушницей из приморского городка. Она покивала и убежала на кухню, где, похоже, начало что-то гореть. Я посидела, подумала, вытащила из стола романы и пьесы мужа. Где-то была пара-тройка не пришей рукав сцен, из которых можно сделать отличную книгу… И Никитка с Ненилой дивные, не стоит им пропадать.

«После смерти родителей молодая купчиха Анна Акимова наследует несколько фабрик. Анне необходимо поправить пошатнувшиеся дела, отдать долги, пока кредиторы не предъявили векселя к оплате, но ее кузен не уверен, что Анна справится самостоятельно…»

Идея отличная, расписать ее, не забыть те три сцены с любовными объяснениями. Я отложила перо, уставилась на небрежный текст.

Это всего лишь заметка, неважно, насколько она ладная и понятная, главное, что мне самой ясно, что я имела в виду… Что. Меня. В написанном. Так. Смутило?