Вдовье счастье

Глава девятнадцатая

Второй раз городовой явился дней через пять.

Ученая горьким опытом, я учтиво кивнула, прижимая к себе Гришу, но вид теперь у меня был такой, что растерялся уже городовой. Полная сдержанного достоинства, но перемазанная чернилами и кашей растрепанная барыня — не то же самое, что барыня, бледная как полотно и готовая вот-вот свалиться без чувств. Обморочная барыня городовому явно привычнее, чем замороченная.

— Извозчик две тысячи одиннадцатый ваш, Вера Андреевна? — сглотнув, осведомился городовой, и мне ничего не оставалось, кроме как кивнуть, а сердце знакомо зашлось в бешеной скачке. — Так примите, — и мне под ноги упал увесистый мешок из грубой ткани.

В прошлый раз мне тоже принесли мешок, и что бы мне не бледнеть, а смекнуть, что это те самые «краденые» вещи, про которые говорил Петр Аркадьевич. Вышло не комильфо, потому что я едва не сорвалась в истерику и удержалась на краю только чудом, после всю ночь не могла уснуть и вздрагивала от каждого шороха, скрипа и шагов во дворе. Сейчас я кивнула, понимая, что «найти» могли и что-то еще, но насколько это входило в планы Ефима, его дяди и купца Теренькова, в доме которого я, кстати, еще и живу?

— Демид Кондратьевич, — я покосилась на мешок, но отпнуть его не решилась, — не стойте в дверях, пройдите, чаю выпьете…

Расскажете мне что-нибудь? Желательно позитивное. Но городовой развел руками:

— Некогда, Вера Андреевна, служба! А то в награду, берите, не вам, так лихачам раздадите.

Он поклонился и вознамерился развернуться и уйти, и я почти заорала, хотя у старухи-соседки слух был на зависть и сплетни обо мне старая карга уже вовсю распускала:

— Да объясните же мне, Демид Кондратьевич, что за мешок, при чем тут мой извозчик? Анфиса! Возьми барина…

Анфиса стала такой незаменимой, что я думала не однажды — счастье Палашки и Лукеи, что между ночью, когда я чуть не умерла, и появлением в моей жизни неугомонной Анфисы прошло время. Будь у меня такое подспорье прежде, я продала бы обеих крепостных баб и выгнала Ефима, но что ни делается, иногда к лучшему.

Или не к лучшему, и я кусала губы, пока Демид Кондратьевич пыхтел и скидывал шинель, а потом топал на кухню, и его совершенно не смущало, что кухня — не место для ведения разговоров и барыне там делать нечего.

Правила дорожного движения, прекрасно известные мне, не так уж изменились за два с половиной века. По требованию полиции извозчик был обязан преследовать любое лицо, на какое укажет правоохранитель, и мой Никитка образцово исполнил гражданский долг. Воришка пытался улизнуть, один мешок кинул сразу, второй застрял в заборе — тот самый, который и принес мне Демид Кондратьевич, — жадность, как обычно, сгубила фраера.

— Что мне делать с этим мешком? — спросила я, грея руки о чашку. Меня продолжал трясти озноб, но пить я не могла, как бы ни было паршиво, мучить себя кипятком и обжигать слизистые не выход. — Почему принесли его мне?

— А куда его? — удивился городовой. — Ценного ничего, а хозяев где искать, когда тать по говору не местный? Так никакой казны не хватит на розыски, Вера Андреевна, делайте с вещами что хотите, ну, благодарствую, служба не ждет!

Демид Кондратьевич ушел, я же, позвав Палашку, приказала ей открыть мешок. Мне хватило и тех вещей, которые принесли ранее — я не собиралась их оставлять, но и продавать мне их было не через кого, если бы я еще раз поручила это Ефимке, все могло кончиться нехорошо.

В мешке оказались женские вещи, и городовой был прав, ничего ценного, чтобы разыскивать по всей империи владельцев. Одежда неплохая, но заметно ношеная, не барская, но и не холопья, вероятно, вор обнес мещан или небогатых купцов, или прислугу зажиточных бар. Палашка рассматривала платья с завистью, я покусывала ноготь. В эту эпоху многие вопросы решались без излишней бюрократии — городовой пришел, расплатился со мной, и плевать, что краденым, важно, что в курсе полиция… Мне стоило бы уточнить, до какой степени я имею право распоряжаться этим добром по своему усмотрению, но это вызвало бы лишние подозрения. Демид Кондратьевич в силу своей должности не был тем, с кем можно общаться слишком открыто человеку в таком положении, как я.

Палашка вытянула из мешка красивое зеленое платье, я на него засмотрелась и вспомнила знаменитую песню «Зеленые рукава». Палашка стояла перед мешком на коленях, ручки с платьем подобрала к груди, взгляд сотворила просительный до отвращения.

— Надо и меру знать, — фыркнула я, не объясняя ей подоплеки. — А ну покажи мне…

Палашка ревниво развернула платье, гадая, насколько низко пала ее изысканная и нервная барыня и достанет ли ей глубины падения, чтобы надеть на себя чужую вещь. Но я носила траур, он был моим панцирем на несколько лет, отказываться от показной скорби я не собиралась. Я кивнула и ушла в детскую, где дети сосредоточенно выводили буквы, а Анфиса занимала Гришу, чтобы он не мешал.

— Позови Марфу, Анфиса, — велела я, присаживаясь и забирая у нее малыша. Солнце перевалило за полдень, пора было укладывать детей на дневной сон, и Анфиса вопросительно наклонила голову, не понимая, что мне взбрело и не отказываю ли я ей от места. — Позови и возвращайся, детям пора уже спать.

Первым делом я вручила Марфе три золотых за то, что она так хорошо воспитала сыновей. Марфа зарделась, но золото взяла, я же вздохнула. Денег не сильно прибавилось за эти дни, если вычесть расходы и то, что я оставила на развитие бизнеса и предстоящие затраты, я положила себе всего семь золотых, но награда Марфе была правильной инвестицией. Затем я рассказала ей, что мне от нее нужно.

Помещение под магазин и продавщица. Вещи стоят дорого, по карману не всем, прислуга в богатых домах донашивает за господами, но не всегда, не все и не за всеми, исключений множество — несовпадение размеров, неуместный фасон или вовсе бальные платья. У меня не было бальных платьев, но слугам и простолюдинам они и ни к чему, а вот добротная одежда по цене намного ниже, чем новая…

— Что вы, матушка Вера Андреевна, — замахала руками Марфа, и я скривилась, думая, что она сейчас обрисует мне всю бесперспективность затеи. — Куда мне в лавку, побойтесь! Я баба простая, вон, двор да дом на мне, птица да кухня, от меня и супом несет, а тут приказчик нужен, ловкий да угодливый!

Мне не нужен приказчик, мне ли не знать, что даже в двадцать первом веке женщины с неохотой лезли на гинекологическое кресло, если рядом с ним стоял мужчина в белом халате. Некоторые стереотипы не менялись и не торопились никуда пропадать, так что мне мешает пойти у них на поводу и сделать все по-своему.

— Магазин найдешь? — спросила я желчно и поджала губы.

— Как не найти, барыня, — заулыбалась Марфа. — Вон купец как лавку закрыл, так она и пустует.

— Какая лавка?

— А в нашем доме супротив, матушка Вера Андреевна, — Марфа ткнула рукой в стену, и я догадалась, что она имеет в виду противоположную сторону дома, которая выходила на торговую улицу с продуктовыми лавками, в которых скандальная Лукея уже всласть налаялась с хозяевами и приказчиками. — Взглянуть изволите?

Отчего нет? Накинув кацавейку, которая становилась моей визитной карточкой, я спустилась следом за Марфой, впервые в жизни заглянула в дворницкую — светлую, несмотря на полуподвальный этаж, теплую, просторную квартиру, где в прихожей квохтали куры и что-то жевал молоденький телок, а затем Марфа по заставленному хламом коридору провела меня до двери закрытой лавки.

Придется вложить все, что у меня есть, чтобы привести это помещение в полный порядок, думала я, осматривая пыльные полки, осторожно прохаживаясь по полу, где мыши оставили немало следов, но улица — улица превосходная, на ней полно недорогих магазинов и посетители сплошь небогатые мещане и прислуга разных мастей. Я ладонью протерла замызганное стекло, приникла к получившемуся окошечку и убедилась, что целевая аудитория подобралась как на заказ.

Я еще не помнила, чтобы кто-то отказался от покупки брендовой вещи в отличном состоянии, сидящей по размеру, по цене в пару-тройку тысяч рублей… Да что говорить, я и сама заглядывала в европейские магазинчики сэконд-хэнда. Даже если ты миллионер, особенно если ты миллионер, деньги должны работать сами на себя, а не на иллюзорный имидж их обладателя.

— Я беру лавку, — небрежно бросила я просиявшей Марфе. Возможно, из-за мышей она уже отчаялась сдать помещение под продуктовый магазин. — Скажи Фоме, чтобы все тут помыли и приготовили, а приказчицу я пришлю.

Безумные мне предстоят траты, но есть хоть мизерный шанс, что они окупятся в ближайшее время. Я не спросила, сколько мне встанет аренда, Марфа в любом случае начала бы набивать цену, проще торговаться, когда обратного хода нет, это я тоже проходила и рассчитывала, что смогла в прежней жизни, смогу сейчас, и я всегда могу узнать, сколько платят мои соседи за более приспособленное к торговле помещение, чем то, что взяла себе я.

Дома меня ждала одна нерешенная задача, мне она казалась невыполнимой, я прокрастинировала, не зная, как подступиться, но дольше тянуть этого кота за хвост невозможно. Будь у меня иное образование… но я не логист и даже не инженер и не математик, придется выкручиваться как умею. Плохо, что умею я абсолютно никак.

Я заглянула к детям, убедилась, что Анфиса как и всегда блестяще справляется, кивнула, приложив палец к губам, мол, тихо, не разбуди малышей, и скрылась на кухне.

Лукея, сидевшая который день как мышь под веником, зыркнула на меня, но ничего не сказала. Я поморщилась, поведение ее мне не нравилось, я постоянно ловила себя на том, что подумываю ее продать… и с переменным успехом отбрасывала эту навязчивую мысль. Двигало мной не человеколюбие, наоборот, если это Лукея пыталась меня убить, то пока она рядом, не избежит наказания, если же я ее продам, неизвестно, как будет действовать ее новый хозяин и смогу ли что-то сделать я, если докажу ее вину. Как бы не стало хуже мне и не пришлось мне выплачивать за Лукею отступные, если выяснится, что ее место не при господах, а на каторге.

Я разложила бумаги и задумалась.

Мне принесли карту города, и все время, пока работали мои лихачи, я наносила маршруты. Заказы были разные, извозчики стояли в одних и тех же местах, совсем как такси, и конкуренция не играла мне на руку. Богатые седоки выбирали коляски получше, бедные торговались за каждую монету, и не всегда можно было поймать клиента на обратном пути. Но в каждом городе есть востребованные локации, и именно их я высчитывала.

Я не отказалась от идеи создать подобие общественного маршрутного транспорта, но ждала, пока купец Аксентьев убедится, что у меня неплохо идут дела и можно говорить об экипаже побольше. Такую коляску надо заказывать, изготовят ее не быстро, но за расчет денег не берут, и я отметила на карте первое место: мещанский рынок.

Торговали там всем, от мяса до недорогих тканей, среди продавцов были как крестьяне, так и небогатые купцы, чаще из пригорода, кожевенники, сапожники, гончары. Все добирались на перекладных и попутках и дальше шли пешком, поскольку товара у них было немного, а владельцы колясок и телег вели торговлю на городском базаре, где цены были повыше, публика позажиточней, покупателей больше и обойтись одним мешком товара не получалось. Я отметила три маршрута от мещанского рынка до основных въездов в город, прикинула, что оборот одной телеги около получаса, может, сорок минут.

Второй точкой стал еженедельный базар, тот самый, куда Никитка отвозил крестьян. Базар был крупный, но торговля там велась всего один день, дорога от двух въездов занимала минут пятьдесят-час, от третьих ворот — четверть часа. И третья точка — городской рынок, но как угадать… Я мысленно застонала. Для специалиста даже начального уровня все очевидно, я же никак не могла решить чертов ребус. Отправлять коляски регулярно на мещанский рынок, а по базарным дням пускать еще и на базар? А городской рынок? А как быть с разными управами, ссудными кассами и гостиницами, где, впрочем, меня никто не ждет?

Лукее мои задумчивые кривляния не нравились, она, все еще ничего не говоря, плюхнула на стол шмат теста и принялась его раскатывать. Тяжелый стол ходил ходуном, очень уж Лукея старалась. Меня подмывало рявкнуть, но я терпела, и снова не потому что не хотела ей мешать, а потому что мне казалось — вот-вот меня озарит и я пойму, что делать с рынками и с седоками.

Лукея раскатала тесто в тонкий блин, шваркнула на стол глиняный горшок, взяла нож — я похолодела, вот это у нее шанс меня прирезать! — но старуха была занята куда более приземленными вещами. Ловко, как заправский повар, она нарезала блин на квадраты, сунула нож за пояс, обтерла руки о юбку — я проглотила и это, в конце концов, как она кашеварит, пока я не вижу, да точно так же, свинья везде грязь найдет, — и быстро, словно желая как можно скорее покончить с блюдом, начала выкладывать овощное месиво из горшка на квадратики теста.

Готовила она клецки в суп, очень вкусные, дети лопали их с удовольствием, а я себе аппетит не испорчу, если не буду за трапезой вспоминать процесс. Зато у меня сегодня бульон из мяса, и, конечно, Лукея схарчила уже не один кусок, не пойман — не вор, но если поймаю…

Лукея работала споро, но хаотично. Я никак не могла сообразить, по какому принципу она начиняет клецки, может, у нее никакой системы и не было — как удобнее, так и кладет, что ей пустое под рукой оказалось…

Под рукой? Я взглянула на карту и ясно увидела ответ на свою задачку, будто подсмотрела в конец учебника.