Зайтан-Бродяга. Тихий город

Глава 5

Под ногами трава плетуха. Интересная травка, листочки маленькие с ноготь не больше и прилепучие спасу нет. Усики-стебельки тоненькие, крепкие как нить для рыбной ловли. Хороша плетуха как одеяло, нет ей равных, даже зимой не замёрзнешь. Снег отгребёшь, а она под ним. Всем хороша плетуха, только ходить по ней плохо. Ноги оплетает, листочки к штанам липнут. Через каждые пять шагов останавливаешься и отдираешь. На равнине ещё ничего, а вот под горку, одно мучение.

Вскарабкались на холм и повалились, все как один попадали. Вещей у нас прибавилось. Серёга ушёл, а мешок не взял. Мы его торбу Михалычу отдали. Пусть таскает и свой и Серёгин.

Лежим в небо смотрим, хмурое оно. Отдыхать особо и некогда, да и не желательно. Там, где плетуха, ахтырь-цветок стелется. Красивый цветочек, синенький и пахнет хорошо. Вот только нюхать его не советую, от аромата в сон клонит. Спать ляжешь, а проснёшься с больной головой.

Посидели, Михалыч перекурил, хлебнули водички из фляг и в путь. Закончилась плетуха, идти легко, хорошо. Холмы да овраги, травка густая, зелёная, мягкая и не цепляется.

Шли без отдыха, и отмахали порядочно, перебрались за ручей. В нём промокли самую малость. Ручей — это только название. Камыш, водоросли, кочки, ямы глубокие, самое настоящее болото. Но и болотом нельзя назвать, вода не воняет гнилью. Повсюду песок, мелкая галька. Мошек с комарами тьма, роятся, гудят, висят чёрными тучами.

У Чёрного камня наполнили фляги. В этом месте родник бьёт, водица холодная, чистая. Камень торчит из воды, упирается в самое небо. Один он такой на всю округу. Чёрный точно кто сажей измарал. И живут под этим камнем водницы, букашки или жуки, не знаю, как правильно назвать? Любили мы с дядькой Толганом за ними наблюдать, часами просиживали. Интересно смотреть на этих букашек, суетятся, бегут по своим делам, торопятся.

Водницы живут большими семьями. Строят домики из песка и маленьких палочек. Куда не глянь, везде их постройки. Не высокие они, в ширь расползаются. Есть и такие, что срослись между собой. Копошатся водницы, несут веточки, катят шарики из песка, тащат жучков и букашек. Летать не умеют, да им этого и не нужно. По воде шустро бегают, лапок много, длинные, тоненькие. Прыгают высоко, мошек да комаров ловят. Ловить-то они ловят, да плохо стараются. Кровососов и букашек именно здесь видимо не видимо.

Переберёмся за пригорок отвяжутся мошки. Там синь-трава стелется, не любят её кровососы. Мне она тоже не нравится, воняет навозом.

За пригорком всё по-иному. Куда не глянь, ковёр из цветов. Торчат низенькие, кривые деревца, под ними у самой земли кустики майуки стелются. Жёлтые они от спелых ягод. Из майуки, кислая отменного качества получается, душистая, забористая. Дядька Толган приторговывал кислой. А что дорогая она, так это объяснимо. Сходи в такую даль, собери ягоду, вернись живым и здоровым.

— Бродяга! — Зовёт мелкий. — Гляди кто к нам пожаловал?

— Явление Христа народу. — Выдохнул Михалыч и бросил мешок. — Забирай Сюндель. Не нанимался я твоё барахло таскать.

— Что не нашёл? — Спросил Гунька и уселся. — Бродяга. А давай передохнём?

— Давай. — Согласился я, присел собираю ягоды. — Это майука. Сладкая она.

— Бродяга. Разговор есть. — Серёга поманил пальцем. — Давай отойдём.

— Сюндель, курить будешь? — Окликнул Михалыч.

— Бросил. — Не оборачиваясь сообщил Серёга.

— Молодец. — Похвал Михалыч, отвернулся и закурил.

Отошли не далеко, за деревце. Впереди глубокий яр, кусты и трава выше пояса. Ветерок приносит аромат леса, пахнет сыростью и грибами.

— Там она. — Серёга кивнул в сторону яра. — Плохо ей.

— Далеко забрались. Я уже и не надеялся Вас увидеть.

— Ты что оглох? — Серёга ухватил меня за грудки, но тут же отпустил. — Плохо ей, понимаешь?

— Понимаю. Я-то чем могу помочь?

— Иди. Звала она тебя.

— Меня?

— Выключай тупильник. — Злится Серёга, глядит из-под бровей. — Шла и свалилась. Я ей говорил, давай вернёмся. А она.

— Чего стоишь? Пошли.

— Сам иди. Ступай по следам, не заблудишься. — Серёга протянул руку. — Давай ствол. И торбу оставь. Там кусты, не пролезешь.

Забрёл в бурьяны, впереди трава примята, по ней и пошёл. Спустился в яр, упёрся в кусты терновки. И куда дальше? Осмотрелся, везде колючие ветки, присел и вот он проход. Как Серёга в него пролез? Зачем вообще они сюда забрались? Ругаюсь и лезу, продираюсь через заросли. В таких местах и зверьё не прячется. Вот так девка, вот так выдумщица.

— Ты зачем сюда забралась? — Стою на четвереньках, выглядываю из-под колючих веток. Куртка зацепилась, ни туда, ни обратно. Над головой крыша из листьев, полы плетуха в несколько слоёв, круглая комната в колючих кустах. Кто бы сказал, что такое возможно, не поверил. Сидит девка спиной ко мне, голая.

— Долго ходишь. — Ответила не оборачиваясь.

— Ползаю. — Прошипел и вылез из куртки. — Серёга волнуется. — Высвободил куртку, поднялся. Куда не глянь висят веники из трав и веточек. Пахнет костром, тепло, но огня я не увидел. Светло, а лампы нет.

— Разденься.

— Зачем?

— Так нужно. — Ответила и поднялась, поворачиваться не торопится. Заприметил у неё на попе родинку. Приметная родинка, похожа на лист белокорки.

— Нашла время. — Проворчал и вернулся к дыре.

— Вернись. Не оставляй меня одну. — Попросила не громко.

— Серёга места себе не находит, а ты. — Запнулся и раззявил рот. — Повернулась девка, смотрит на меня не моргает. Разрисовала себя с ног до головы. Закорючки, палочки, кружочки.

— Снимай и подойди. — Шепчет чуть слышно, а у меня в голове точно эхо поселилось. Повторяет слова, растягивает.

— Ты это. — В горле пересохло, таращусь, спешно снимаю рубаху, штаны. — Там Серёга, волнуется. Сказал он — плохо тебе.

— Очень плохо. — Девка кивнула и протянула обе руки. — Иди ко мне. Помоги.

— Иду.

Обняла, прижалась, чувствую, как стучит её сердце. Хочу обнять и не могу решится. А вдруг это сон? Проснусь исчезнет видение.

— Обними. — Шепчет на ухо. — Возьми моё, отдай своё.

— Возьму и отдам. Забирай всё. — Отвечаю так же тихо, вдыхаю аромат девичьего тела. Голова идёт кругом.

— Бери. — Шепчет, увлекает на траву. Тону в ласках кареглазой, целует, гладит по спине. — Начинай. — Торопит, выгибается. — Смелей Бродяга. Наши судьбы переплелись в одну. Ты и я, одно целое.

И тут, меня как водой окатили, холодной ключевой. — Шао-ту забирают волю. Беда тому, кто познает их любовь. Вспомнил слова хозяйки Кхну. Вскочил, схватил вещи и полез через кусты. Ветки царапают, обдираю спину, руки, плечи. Лезу не останавливаюсь.

Не помню, как и где одевался? Карабкаюсь на четвереньках из яра, трава хлещет по лицу, ладони горят огнём.

— Бродяга! — Зовёт Серёга машет руками. Бежит мне на встречу. — Ты как здесь оказался? Что с ней? — Спрашивает запыхался.

— Жить будет. — Сообщил и забрал винтовку. — Чокнутая она. С придурью.

— Это точно. — Согласился Серёга. — С мухами в голове.

— Ты с ней останешься или с нами уйдёшь?

— А разве Вы не вместе? — Таращится на меня Серёга глазами хлопает. — Я думал. — Поглядел в сторону яра, потом на меня. — Она мне все уши о тебе прожужжала. Ты ей, вроде как жених.

— Жених? — Теперь и я таращусь на Серёгу.

— Вот засранка. — Улыбается Серёга, счастливый он. — Наврала значит.

— Засранка?

— В смысле?

— Ты сказал, она засранка. Почему так решил?

— Забудь. — Отмахнулся Серёга, поглядывает в сторону яра, высматривает. — А вон и врушка собственной персоной. Ты это, ну. — Вертит головой Серёга, топчется на месте. — Хороший ты мужик Бродяга. И не жених. — Улыбка до ушей, глаза горят, радуется. — Бродяга, дружище. — Обнял меня прижал к себе, хлопает по спине. Отстранил и спрашивает. — Я пойду?

— Иди. — Гляжу ему в спину, а сам думаю. Вот как жизнь всё перекрутила, переиначила. Зверья зубастого боюсь, а лезу к ним в зубы. Страшусь как бы в Тихом камнями не завалило, а в проломы и трещины голову засовываю. В болоте каждый шаг может стать последним, второй день мокну и ничего. На девку залез и сбежал. Вот и выходит — боюсь я её больше чем Тихого, зверья и болота вместе взятых. Почему?

Присел на травку, выложил из торбы бусы и замотанные в лопухатого мешочки шипаря, отложил в сторону, пусть мешочки просохнут. Три штуки осталось. Почему больше не срезал? Ну да, на лопатины позарился. И где они теперь?

Умастил мешок под голову, обнял винтовку и прилёг. Хорошо здесь, жучки стрекочут, бабочки с цветка на цветок перелетают, птицы щебечут. Плывут тучи, толкают друг-дружку пузатыми боками, гонит их ветер, подгоняет.

— Чего это ты отлёживаешься? — Слышу Карлухин голос, задремал я малость. — Чудит твоя девка. Морду разрисовала.

— Пусть чудит. — Повернулся на бок, положил винтовку, спать хочется.

— И то верно. Пускай чудит. — Согласился Карлуха. — Бродяга. — Толкает мелкий в плечо, нет от него покоя.

— Чего нужно? — Спросил не оборачиваясь.

— Мы идём к схрону или нет?

— Идём.

— Так пошли. Хватит дрыхнуть. — Потянул Карлуха за мешок, хочет забрать подушку.

— Отвяжись.

— Чего это я должен отвязываться. Неохота мне по ночи гулять? — Нудит Карлуха. — Зверьё этого только и ждёт.

— Нет здесь зверья.

— Как это нет?

— А вот так. Нет и всё тут. — Поднялся, побросал в торбу пожитки, винтовку на плечо и побрёл по пояс в траве.

— Ты куда!?

— Куда нужно. — Проворчал себе под нос и ускорил шаг. Надоели все, хочу побыть один.

Иду, бреду не оглядываюсь. Впереди пригорок, кусты большие раскидистые. За ними шалаш, бывал я здесь с дядькой Толганом. Внизу под пригорком озерцо, вода в нём красная. После дождей оно разливается, рыба гуляет. Дядька запруды ставил, подолгу мы с ним рыбачили, рыбу сушили.

Шалаш покосился, завалились жерди. Бросил под провисшую крышу ружьё, привалил торбой. Кострище поросло травой, и только бревно лежит такое же чёрное, как и прежде. Уселся на бревно смотрю на шалаш, носком ботинка траву притаптываю. Заросло кострище, трава до колена, едва видны штыри под казан. Некому наводить порядок.

— Грустишь? Вспоминаешь? — Спросила девка и присела рядом. Ходит она бесшумно, подкралась я и не услышал.

— Как нашла? Выследила? — Посмотрел на неё, нет рисунков, умылась. Времени прошло всего ничего, неужто к озеру успела сбегать?

— А ты подумай. — Положила голову мне на плечо, вздохнула.

— И когда ты всё успеваешь? — Спросил, а сам боюсь пошелохнуться, не хочу потревожить. Пахнет от неё травой ландышицей. Вдыхаю осторожно, не хочу, чтобы заметила.

— Дурак ты Бродяга. — Сказала и поднялась. Встала напротив, запустила ладошки в мои волосы, прошлась по ним как гребёнкой. — Не нужно меня бояться, врут болотники.

— Я и не боюсь.

— Боишься ещё как боишься. — Хохотнула игриво, перепрыгнула через кострище и побежала вниз. — Догоняй Бродяга! Айда проверим запруду!

Вскочил, зацепился ногой за штырь и грохнулся. Растянулся на траве, лежу и думаю — откуда о запруде знает?

— Я всё о тебе знаю. — Склонилась, протянула руку. — Неловкий ты. На ровном месте падаешь.

— Нуда, падаю. — Согласился, чего отпираться? Поднялся сам, без её помощи. Кто она вообще такая? Мной и Серёгой вертит как хочет. Почему не ухожу, терплю её издёвки?

— Спрашивай. — Присела на бревно, сорвала цветочек, разглядывает. — Расскажу всё что смогу.

— Откуда ты свалилась на мою голову. — Отряхиваю штаны, вытираю колени. Измарался, кострище хоть и старое, но золы в нём не убавилось.

— А сам не знаешь? — Хохотнула девка. — Вы меня с чердака выкурили.

— Ты же всё позабыла. — Присел на траву, смотрю с прищуром. — Наврала?

— Нет, и не гляди так. — Бросила в меня цветочком, надула губки. — Поцелуй помнишь?

— Нет. — Соврал, не краснея. Разве такое можно позабыть? — Как тебя звать?

— Кхала. — Потупила взгляд, глядит на обмотки.

— Откуда о запруде знаешь?

— Да так. — Пожала плечами. — В Тихом, ты женщине помог. Спрятал в своей лёжке. Помнишь?

— Помню. Не молодая, хроменькая. Года два назад это было. Разве такое забудешь? В Тихом, да ещё и по ночи мужика редко встретишь, а тут женщина.

— Это моя. — Кхала улыбнулась. — Моя знакомая. Мы тогда вдвоём были.

— Шутишь? Не было тебя, я бы запомнил.

— Айхула в тени спрятала. Тень укрывает, за ней не видно.

— Что за тень?

— Прости Бродяга, не могу сказать. Пока что не могу. Может, когда-нибудь потом?

— Договорились. — Кивнул и призадумался. Тётку, ту что в лёжке укрыл почти не помню. Лицо позабыл. Странна тётка, одна в Тихом, да ещё и ночью. Попросила воды, сделала один глоток, брала флягу полной, вернула пустую. Угостил вяленным мясом, полез за сухарями, мяса уже нет.

— Всё верно. — Кхала потёрла щёчки. — Я съела. И воду допила тоже я.

— Погоди. — Смотрю ей в глаза. Не моргает, глядит на меня. — Я же ничего не говорил. Мысли читаешь?

— Совсем чуть-чуть. Это так интересно.

— Знаешь всё о чём я думаю?

— Да. Всё-всё. Даже то, что мне не нравится.

— А другие? Ты и про них всё знаешь?

— Нет не всё. Обрывки прошлого. Думают они о разных глупостях. Кто о чём.

— А что Вы делали в Тихом? На площади, стая рвачей охотится. Охотилась.

— Ну да. Ты, с Мишкой Вольтанутым, вы их перебили.

— Ты и об этом знаешь?

— Да. — Кхала улыбнулась кончиками губ, указала пальчиком на шалаш. — Можно?

— Валяй. — Поднялся и прошёл к бревну, неудобно сидеть на траве.

— Фу. Какая мерзость. — Из шалаша возмущается Кхала. — Зачем ты эту дрянь с собою носишь?

— Сама ты. — Сказал и запнулся. — Мешочек шипаря полезная штука.

— Может и полезная, а воняет гадко. — Подошла, протягивает мне жестяную банку. Ту самую в которой чёрная мазь. — Помнишь?

— Помню. И что?

— Думай Бродяга, думай. — Улыбается, ямочки на щеках. — Твоя банка?

— Угу. Наша. — Щёлкнула меня по носу и вернулась в шалаш, прячет в мешок банку.

— Почему сразу не рассказала?

— А ты бы поверил? — Встала у меня за спиной, положила руки на плечи. — Ты и сейчас не до конца веришь. — Прошептала в самое ухо.

— Зачем убежала? Там у болота. Я из куста едва вылез, спасибо мелкий помог.

— Испугалась. Болотники память стёрли. Всё позабыла, кто я и что я? — Ткнулась носиком в мой затылок и прошептала. — Когда увидела всё то, что видел ты. Грязь, слизь на каменном полу. Верёвки и себя в луже. — Обняла меня Кхала, прижалась. — Прости Бродяга. В моих мечтах, наша встреча выглядела иначе.

— В каких мечтах? Какая встреча?

— Сейчас это уже не важно.

— Наверное ты права. — Потянул Кхалу за руку и поцеловал куда дотянулся. В шею. — А знаешь. Когда я тебя первый раз увидел. — Договорить не успел, закрыла мне ладошками рот.

— Думаешь ты нам сильно понравился? Вылез из своей лёжки худой, лопоухий.

— А сейчас?

— Глупый вопрос. — Взъерошила мне волосы, присела рядом. — Спасал ты меня дважды. Айхулу приютил, укрыл на ночь. Не встречала я таких как ты. Гадкие людишки живут в наших краях, о себе только и думают.

— Я такой же.

— Нет, не такой. Рассказать про Цыньку Курносого, Валеру Пастушка, Лузьку Грудастую. Не прошёл мимо, помог, спас. И это ещё не все. Продолжать?

— Перестань. — Сказал строго. — Ничего такого я не делал. Помог — это ещё не спас. Цынька месяц как сгинул в Тихом, одни только ботинки и остались. Сожрали его. Пастушок свалился в яму, больше его не видели. Лизька ушла к вольным, о ней ничего не знаю.

— Айхулы тоже нет. — Выдохнула Кхала, прижалась, оплела руками за шею. — Убили её.

— Кто?

— Не знаю. Ушла в провал, убили по ту сторону.

— Что за провал? Где это?

— Не будем о грустном.

— Как скажешь. — Пнул ногой траву, вздохнул и подумал. Почему дважды? Когда второй раз?

— У болотников.

— Что же это такое? — Не знаю почему разозлился. Отстранил Кхалу поглядел строго. — Хватит залезать в мою голову? Я не хочу.

— А я хочу. — Глядит улыбается. — Не злись. Разреши ещё немножко.

— Немножко это сколько?

— Сегодня, завтра. А давай ещё и после завтра.

— Нет. — Сказал, как отрезал. — Не хочу. Запрещаю.

— Зачем ты так? — Хмурит брови, злится. — Разреши.

— А что изменится?

— Многое. — Прячет взгляд, надула губки, вот-вот расплачется.

Обнял, прижал, вдыхаю аромат волос. Щебечут птицы, чирикают, свистят, ухают. И вдруг что-то хлопнуло, затихли птицы все разом. Эхо ударилось о кусты, разлетелось во все стороны. Ещё два хлопка качнули тишину.

— Стреляют? — Спросила Кхала.

— Да патроны изводят. — Метнулся к шалашу за винтовкой. Проверил патроны, передёрнул затвор. — Не сидится им, решили поохотиться. Оставайся здесь я быстро.

— Не торопись. За нами придут.

— Кто?

— Начались перемены. Ничего не бойся. Я всегда буду рядом.

— Ты о чём?

— Дай мне нож. — Попросила Кхала и протянула руку. Смотрит мне в глаза, не моргает.

— Какой нож?

— Тот, что прячешь в ботинке. Дай и не задавай лишних вопросов.

— Бери. — Протянул нож, присел рядом.

Срезала Кхала пучок травы, разгребла ножом золу в кострище, положила травку. Посмотрела на меня улыбнулась. Провела остриём себе по большому пальцу. Подошла и мазнула кровью по моим щекам. Шепчет непонятные слова, смотрит мне глаза, отступает к кострищу. Склонилась к срезанной траве, уронила на зелёные листья несколько капель крови. Трава скукожилась и превратилась в пепел. Гляжу и не верю своим глазам. Сгребла Кхала пепел, зажала в ладони. Между пальцев потянулся сизый дымок. Подошла, сунула кулачок мне под самый нос.

— Вдохни. — Широко улыбается, на щеках ямочки. — Открою ладонь, втяни носом.

Сделал всё как велела и ничего не почувствовал. Нет запаха, да и не дым это, пар. Обдало теплом.

— Это всё? — Спросил, а сам думаю. Снова дурачится. Мастерица на фокусы. Гляжу на неё жду ответа. Молчит, глазищами хлопает.

— Бродяга! — От кустов кричит мелкий. — Бери девку и айда за мной! Винтовку оставь.

— Что стряслось?

— Михалыч сволота! Пошли. Сам увидишь!

Михалыча я заприметил ещё издали, а вот Гуньки с Серёгой что-то не видать. Кхала вцепилась в мою руку, идёт рядом. Позади Карлуха, трава высокая только макушку и видать.

— Ничего не бойся. — Шепчет кареглазая. — Судьбу не изменить, даже не пытайся. Помни об этом.

— Не нужно мне одно и тоже дважды повторять. — Ответил грубо. А как иначе? Талдычит и талдычит точно гвоздь в голову забивает.

— Человеческий век не долог. — Сжимает мою ладонь и поучает. Придерживает за руку не даёт уйти вперёд. Выбрались из высокой травы, дальше редкие деревца и кустики майуки ковром стелются. За руку тянет, точно привязали, и тарахтит без умолку. — Каждому отведён свой срок. Не мы его выбираем и не нам его.

— Хватит! — Гаркнул и остановился. — Отвяжись. — Прошипел сквозь зубы.

— Стой где стоишь! — Кричит Михалыч. — Покажи руки.

— С чего вдруг! — Выкрикнул и пошёл на встречу. Сделал пару-тройку шагов, прогремел выстрел.

— Не дури Бродяга. — Предупредил Михалыч. — Только рыпнись, дырку в башке проделаю! Задери лапы к небу!

— Чего это ты вздыбился?! — Спрятал Кхалу себе за спину, поднял руки, стою.

— Где недомерок?!

— Он-то тебе зачем?!

— Моё у него! — Орёт Михалыч размахивает пистолетом.

— Что твоё?!

— Скажи девке, пусть отвернётся! — Требует Михалыч, грозит оружием. — Ведьма, закрой глаза!

— Да пошёл ты! — Разозлил меня Михалыч, сильно разозлил. — Карлуха! — Крикнул не оглядываясь. — Беги за винтовкой!

— Стоять! — Заорал Михалыч и выстрелил в небо. — Карлуха! Вылезай урод! Не притащишь мешочек, всех положу.

— Утерял я его! — Кричит Карлуха, прячется в траве.

— Иди сюда!

— А стрелять не будешь? — Отозвался мелкий и выполз на четвереньках.

— Шевели копытами урод! Думаешь я позабыл как ты хотел меня водой напоить?

— Где Гунька?! — Спросил, прикрываю собой Кхалу. Уж больно резво Михалыч оружием размахивает. Как бы не пальнул с дуру?

— Всё, отбегался, кривоногий. — Ухватил Михалыч Коротуна за шиворот, и как даст ему ногой под зад. Да так крепко наподдал что тот запахал носом. Напрасно он так с Карлухой, ой напрасно. — Ищи верёвку! — Орёт Михалыч на мелкого, трясёт пистолетом. — В мешке она.

— Михалыч! — Окликнул я. — Чего вздыбился?! Брось пистолет, поговорим.

— Иди сюда! Девку оставь! Пусть ляжет, мордой вниз. Быстро!

— Ничего не бойся. — Шепчет Кхала, торопит. — Ступай. Тень по степи гуляет.

— Идиот по ней гуляет. — Подмигнул кареглазой и пошёл.

Серёга лежит не шевелится, руки связаны за спиной. Гунька сидит рядом с ним, глядит на меня одним глазом. Бровь рассечена, лицо в крови, второй глаз заплыл, не открывается. Яма здесь, вымоина, в ней они, от того и не заметил сразу.

— Чего возишься? — Шипит Михалыч. — Нашёл верёвку?

— Ищу. — Бормочет мелкий, роется в мешке.

— Зачем верёвка? — Стою гляжу на Михалыча. С виду спокоен, губы не дрожат, руки тоже. Пистолет держит уверенно. Стало быть, не сбрендил, есть надежда договориться.

— Девку свяжешь. Ведьма она.

— Тебе нужно, ты и связывай. — Сказал и потянулся за ягодкой. Михалыч тут же навёл пистолет, перехватил его двумя руками, целится. Сорвал я ягоду, положил в рот. Сладкая, чуть терпкая. Жую, а у самого сердце из груди выскакивает. Ствол глядит в мою сторону. — Хорошая в этом году майука уродилась. Много её. — Присел, одной рукой собираю ягоды, другой трогаю ботинок, ищу нож. Нет его, отдал Кхале.

— Сладкое любишь? — Улыбается Михалыч, расслабился он. Опустил оружие глядит с прищуром.

— Очень люблю. — Сообщил с издёвкой и забросил в рот пригоршню майуки.

— Да-а-а, сахарок в ваших краях большая редкость. — Закурил Михалыч, пульнул в Коротуна спичкой, на Кхалу поглядывает. Лежит она лицом вниз, как и было велено.

— Хорошее здесь местечко. Тихое. — Отряхнул я колени, поглядел в пасмурное небо и спросил. — Хочешь остаться?

Правильное решение. Домик отстроишь, огородик посадишь. Буду в гости к тебе приходить.

— Шутишь? Это хорошо. — Одобрил Михалыч. — Люблю шутников.

— Да какие могут быть шутки? — Говорю, а сам думаю — чем бы ему по башке врезать? Под рукой, трава, ягоды и кусты. Чем тут врежешь? — До темна не уберёмся, промокнем. — Указал пальцем в небо, Михалыч даже бровью не повёл. Курит, пистолет из руки в руку перекладывает.

— Не о том думаешь. — Ответил Михалыч и рявкнул. — Чего возишься? Пошёл вон. — Пнул ногой мелкого. Направил пистолет в мою сторону и предупредил. — Дёрнешься, пристрелю.

Зарылся рукой в мешок, роется. Разозлился Михалыч, вытряхнул всё из своей торбы. Карлуху матерными словами обзывает. И тут, ни с того ни с чего вскочил Гунька. Не знаю, что на него нашло. Сидел ни живой не мёртвый и вдруг сорвался.

— Беги Бродяга! — Прокричал Гунька и бегом к Михалычу.

Хлопнул выстрел, за ним второй, третий. Споткнулся Гунька и упал лицом вниз. Михалыч толкнул его ногой, перевернул на спину. Хотел что-то мне сказать, но не успел. Выронил пистолет, опустился на колени. Выпучил глаза, открывает рот и ничего не говорит. Пошла кровь горлом, кашлянул разок и завалился на бок.

— Говорил же. Давай прирежу. — Глядит на меня мелкий, вытирает нож о рубаху Михалыча. — Не послушал ты меня.

Теперь вот. — Карлуха присел возле Гуньки.

Тут и я подоспел. Взял Гуньку под руки, перетащил к мешкам. Уложил на травку, мешок под голову. Лежит Гунька, прижимает рукой грудь, рубаха в крови. Глядит на меня одним глазом, улыбается.

— Бродяга. Прости дружище. Впутал я тебя.

— Не беда. — Держу его за ладонь, ком к горлу подкатывает, сжимает горло.

— Что со мною? Это как понимать? Помираю? Да?

— Тихо-тихо. — Шепчу, а у самого слёзы так и катятся. –

Всё обойдётся. Ты глаза не закрывай. Смотри на меня. Понял?

— Ага, понял. — Ответил Гунька и обмяк. Глядит на меня одним глазом, второй заплыл, не открывается.

Схоронили мы Гуньку с Михалычем в одной могиле. Там же где и приняли они свою смерть. Карлуха, поначалу вопил — нельзя убийцу вместе с Гунькой закапывать. А как яму рыть начали, умолк, землица в этом месте тяжёлая.

Дёрн срезали, под ним чуток песка, а дальше глина. Сверху ещё ничего, дожди промочили мягкая, а вот глубже не укапать. Отрыли могилку на сколько хватило сил. Долбили лопатинами, резали ножами. Если мерить по Карлухе очень даже неплохую яму вырыли. Почти в его рост.

Место здесь хорошее, тихое. Птички поют, травка, цветочки. Одна беда зверьё шастает. Не привалим могилу камнями, отроют. Им всё одно кого грызть, мертвечиной не брезгуют. Нет здесь камней и взять негде. Сходил к шалашу за вещами. Разрезал мешочек шипаря, разбрызгал слизь по холмику. Не сунется зверь, но и мы долго не высидим, зловоние разлетелось по всей округе.

Пока с Карлухой ходил к пролеску, крест из белокорки мастырить, Серёга пришёл в себя. Саданул его Михалыч по шее. Сильно приложил, умеючи. Кхала окружила Серёгу заботой, возится с ним как с маленьким. Водой поит, компресс поставила, травку приложила. Нарвала ягод, пригоршнями ему в рот сыплет. Не знал я что майука лечит. Но не всех. Карлухе под зад здорово наподдали, а ягоды ему не даёт.

Разгулялся ветер, небо чуток прояснилось, но солнышко так и не выглянуло. Ну и ладно, пусть прячется. Тяжёлые тучи отступили, уползи к болоту и за это спасибо. Я было обрадовался, в шалаше и переночуем. Время до темноты много, крышу подправлю, в запруде траву выгребу. Развеяла Кхала мои надежды как ветер тучи, сказала — ночью дождь будет, ливень с молнией и громом. В шалаше все не поместимся. Новость конечно неприятная, но и не беда, есть с чем сравнивать. Жалко Гуньку, очень жалко.

Спешить нам теперь некуда. Да и как тут поторопишься, вещей-то добавилось. Решали совсем недолго, куда и какой дорогой идти выбор-то невелик. К избушке на болоте до сумерек не поспеем. Отсюда до леса рукой подать. Стало быть, туда и пойдём. Нарежем лапника, сделаем шалаш. Поутру и двинемся в обратный путь.

За работой время бежит быстро. Кхала ушла к ручью, мы рубим жерди, таскаем лапник. Пригодились лопатины, те что Карлуха в мешке таскает, топоры из них наскоро смостырили. Работаем почти молча — принеси то, подай это. Вот и все разговоры. Да оно и понятно почему? На душе скверно. Как не старайся, а про Гуньку нет-нет, да и вспомнишь. Вот она жизнь, ещё сегодня был человек и нет его.

Вечер не наступил, а шалаш стоит. Не большой, но и не маленький. Всем места хвати ещё и останется.

В центре отрыли ямку под костерок, развели огонь. Дым уходит через дыру в крыше. Мы такие жилища с дядькой Толганом не один раз строили. У него и перенял, научился вязать лапник. Хороший был дядька, многому он меня научил. Только нет его, и Гуньки тоже нет.

Кхала принесла воду и ушла. Сказала — за грибами на луг. В лесу грибов куда больше чем на лугу, после дождей они везде вылезают. Зачем куда-то ходить, всё под боком. Не стал я её отговаривать. Плохо ей, печалится за Гунькой, пусть побудет сама.

Карлуха тоже сильно горюет. Не припомню что бы в Бочке они с Гунькой водили большую дружбу. Да и в дороге не особо-то ладили. Ходит Коротун как в грязи извалялся, хмурый, неприветливый.

Закончили вязать лапник, Карлуха побрёл в лес. Зачем и почему не сказал. Да мы и не спрашивали. Ушёл и ладно, стало быть ему это нужно.

Остались вдвоём с Серёгой. На нём бушлат Михалыча. Свой Серёга ещё на болоте Кхале отдал. У Карлухи тоже обновки. Ходит в Гунькиной куртке, своей-то у него не было, в Бочке осталась. Рукава подвернули и готов куртасик, длинноват чуток, так-то не беда. Ботинки им же убиенного Михалыча пришлись Коротуну в самую пору. У мелкого обувка и раньше была рваной, а как в болоте промокла, совсем развалилась. Гунькин мешок тоже забрали. Не закапывать же и его вместе с хозяином?

Сидим с Серёгой на лапнике у костерка, каждый о своём думает. Серёга курит, я чищу винтовку. Нужное дело, полезное. От грустных мыслей отвлекает.

— Да-а-а-а. — Протяжно выдохнул Серёга. — Дела-делишки.

— Ага. — Кивнул я.

— Куда завтра рванём? Какие планы Бродяга?

— Ещё не решил. — Ответил и отложил оружие.

— Откуда у Карлухи нож? — Спросил Серёга и выбросил в огонь окурок. Взял пачку и снова закурил.

— На спине, за поясом прячет. Не расстаётся он с ним.

— Правильно делает. — Серёга потрогал шею, посмотрел на сигарету и пожаловался. — Курево заканчивается. И что я без сигарет буду делать?

— Тоже что и я.

— Ну да. — Горестно выдохнул Серёга. — Тебе хорошо, ты, наверное, и не пробовал.

— Пробовал и не один раз. Вояки в посёлке останавливались, давно это было. Я у торгаша Варга в услужении был.

— В услужении? — Серёга развязал мешок, запустил в него руку.

— Угу. — Кивнул я. — Варг сволочь редкая. Кислую забродившим компотом разбавляет. В мясные косицы плеву и жилы, заставлял вплетать. За малейшую провину, палкой бил.

— Суровые у Вас нравы. — Серёга достал из мешка флягу, повертел в руках. — Поглядим, что тут припрятано?

— Вода, что же ещё?

— Ну уж нет. — Серёга отвинтил крышку, понюхал. — Кто же воду, на самое дно покладёт? Спиртом попахивает, медицинским. Затихорил Михалыч, две фляги заныкал.

— Почему затихорил? Его мешок. Что захотел то и припрятал.

— Согласен. — Серёга бросил мне флягу и предложил. — А давай Гуньку помянем?

— Помянем? — Пожал плечами и согласился. — Давай, а это как?

— Что как?

— Помянем.

— Странные Вы. — Серёга осмотрел шалаш, точно искал что-то. — Кресты на могилах ставите. О душе редко, но вспоминаете, стало быть, и о ней наслышаны. А вот про Бога с чёртом я от Вас не слыхал. Не знаете вы их.

— А это кто? — Спросил и отвинтил крышку. Понюхал. Пахнет как горькая, но как-то иначе. — Про Чёрта Михалыч говорил. Проводника так звали. Помер Чёрт.

— Черти не умирают. — Громко выдохнул Серёга и приложился к фляге. Поморщился, занюхал рукавом. Довольно крякнул и с придыханием продолжил. — Пожарную каланчу, часовней зовёте. Да ей до часовни. — Серёга сунул в рот сигарету. Дымит одну за другой, а потом жалуется (курево заканчивается).

— В народе так прозвали. — Завинтил крышку, не хочу пить горькую. Не то настроение. — Окрестили так. А что?

— Во-во, окрестили. А ты знаешь, что это такое?

— Знаю. То и означает что окрестили. Прозвали значит.

— Темнота. — Приятель вынул из мешка две банки консервов, закатил на угли. — Покуда закусь греется, покалякаем за жизнь.

— Давай, покалякаем. Смешное словечко. Нужно запомнить.

— Запоминай, я не против. — Серёга хлебнул из фляги, поморщился и продолжил калякать. — Крещение — это совсем иное. Тут. — Палец указал вверх. — Без пол литра не поймёшь. Давай Гуньку помянем?

— Давай. Ты научи, как это делается?

— Вот ты деревня не асфальтированная. — Захмелел Серёга, зарылся рукой в мешок Михалыча и вытащил не початую пачку сигарет. — Ух ты. Живём Бродяга. Да тут курева как в супермаркете на полках.

— Где на полках?

— Проехали. — Серёга подмигнул. — Давай тяпнем. Помянем Гуньку, поминки — это святое. Нужно выпить не чокаясь. Врубаешься?

— Врубаюсь. А зачем пить?

— Ты хлебни. Не выпьешь не поймёшь.

— Уговорил. — Выдохнул и сделал глоток. Во рту запекло, перехватило дыхание, потекли слёзы.

— Ну, что же ты. — Серёга, перекатился на бок, отыскал под лапником флягу с водой. — Пей, недоразумение. Хлебай большими глотками. Что же Вы такие слабенькие на выпивку?

— Нормальные мы. — Прохрипел, отвинчиваю крышку. В шалаш залез Карлуха. Красный точно из парилки, дышит часто, запыхался.

— Что тут у Вас? — Глядит на меня, хмурит брови. Хлебаю воду, во рту жечь перестало, но вот язык, его точно кипятком ошпарили.

— Третьим будешь? — Серёга бросил Карлухе флягу с горькой. — На-ка помяни друга.

— Чего сделать? — Карлуха глядит с прищуром.

— Не пей. — Прохрипел я.

— Так вот оно что. Ещё один? — Напрягся Коротун, в свете костерка блеснул нож.

— Убери. Не нужно. — Ползу на четвереньках, схватил мелкого за руку. — Горькая там. Какая-то не такая.

— И чего с ней не так? — Отвинтил крышку, понюхал. Глядит на меня, пожимает плечами.

— Сам не знаю. — Вдохнул полной грудью. По всему телу прошла волна тепла, захмелел.

— Тьфу на тебя. — Коротун хлебнул из фляги, скривился и прохрипел. — Я невесть что подумал. Хотел уже и этого. — Карлуха указал ножом. Серёга курит, не глядит в его сторону.

— А ты меньше думай. — Ответил Серёга, ковыряет палкой угли. — Не для тебя это, думать не твоё.

— Ага. — Карлуха кивнул и улыбнулся. — Запомнил мои слова?

— А ты как думал? — Серёга почесал голову и спросил. — Тебя где носило?

— Да так, гулял. Айда покажу кого нагулял?

— Кхала вернулась? — Оживился Серёга и выскочил из шалаша.

— Вот дурень. — Хохотнул Карлуха, приложился к фляге. Сделал большой глоток, прокашлялся. — Я черноголового пришиб. — Хрипит, гримасничает. — Шкуру содрать надобно. — Завинтил крышку, бросил флягу на лапник. — Мясца поедим. Айда черноголова потрошить. До темноты не управимся пропадёт.

— Врёшь ты всё.

— А вот и не вру. Ступай на двор, сам погляди. Нож притупился, возьму камень точильный. — Коротун прошёл к своему мешку, искоса глянул на банки в костре. — А чего они раздулись? Порченные?

— Чтоб тебя. — Выругался я и принялся ногой выкатывать почерневшие, распухшие как цветы пузырника банки.

Вылез из шалаша, на дворе всё посерело, вечер навис. Не соврал мелкий. Лежит зверюга лохматым холмом, сразу и не поймёшь, чем его пришиб Коротун? Голова на месте и всё остальное там, где и положено ему быть. Приличного размера черноголов, вдвое больше Карлухи. Мех у зверя густой, коричневый, а голова чёрная, отсюда и прозвище — черноголов. Есть и другое — клык. Почему клык? Да потому что они у него разные. Один, всегда заметно больше другого. Зверюга я вам скажу не из самых опасных. Людей сторонится. Тронь его убегать не станет, в драку полезет. И ещё неизвестно чем всё закончится.

— И как Вам моя добыча? — Шоркая ножом по точильному камню спросил Карлуха.

— Знатный медведь. — Сидит Серёга возле черноголова, разглядывает. — Чем ты его?

— Дрыном по башке, ножом в шею и все дела. — Улыбается мелкий, точит нож проверяет пальцем остроту и снова шоркает по камню. — Я к ручью пошёл. А там этот. — Карлуха плюнул на камень. — Гуляет гад, расхаживает как у себя дома.

— А где ему ещё гулять? Лес его дом, это мы в гостях. — Сообщил я, примеряю ладонь к лапе зубастого. Побольше моей руки лапа, это если не считать когти, а они у него длинные.

— Когда здесь я. — Строго заметил Коротун. — Не нужно шастать. Я его попросил — уйди, не стой на пути. А он. — Карлуха покрутил носом. — Рычать начал.

— Ну ты даёшь. — Улыбается Серёга, глядит на Карлуху. — Ножом и дрыном?

— Ага. — Согласился мелкий. — По башке бабах и ножичком в шею.

— По башке говоришь? — Серёга склонился над зверем, заглянул в пасть. — Здорово ты ему по мордяке врезал. Клык снёс.

— Какой ещё клык? Ничего я не сносил. По башке бум и сразу к Вам.

— К нам? — Серёга поскрёб щеку, недолго поразмыслил и спросил. — На горбу притащил?

— Ухватил за лапу и приволок.

— За лапу? — Поднял Серёга лапищу черноголова, посмотрел на когти. Положил и снова поднял. Ухватился двумя руками, протащил чуток и бросил. — Откуда приволок?

— Ты что глухой? От ручья. — Карлуха махнул рукой в сторону кустов. — Там он.

— В овраге, минут десять ходу. — Пояснил я. — Быстрым шагом и налегке.

— Да-а-а-а, уж. — Вымолвил Серёга и закурил. — Говори, что нужно делать?

— Ты кури, дыши дымом. Сами управимся. — Карлуха сунул в карман камень, подошёл к зверю. — Между деревьев подвесим. Как шкуру снимем, потроха вывернем. Вот тогда и позовём. Кишки оттащишь подальше.

— Зачем?

— А за тем. — Выпалил Коротун. — Много вопросов задаёшь.

— Интересно, потому и задаю.

— На запах крови зверьё сбежится. — Ответил я. — Носатики и острозубы пожалуют. Эти ребята, поживу за версту чуют. Начнут драться, спать не дадут. Теперь понял?

— Вы тут потрошите, а я пойду. Схожу на луг отыщу Кхалу.

— Сходи-сходи. — Криво ухмыляется Коротун, вяжет к задним лапам черноголова верёвку, ту самую верёвку что искал Михалыч. — Ты это. — Карлуха поманил пальцем. — Давай, подмогни чуток. Подвесим, тогда и пойдёшь.

— То кури, то подмогни. — Ворчит Серёга. — Я думал ты богатырь? Сам приволок, сам и подвесишь.

— Богатырь? — Карлуха призадумался и спросил. — Ты так обзываешься или хвалишь?

— Хвалю. — Хлопнул Серёга мелкого по плечу. — Я не самоубийца тебя обзывать. Ты на медведя с ножом ходишь.

— Серёга, подай верёвку! — Залез я на белокорку. — Подвесим черноголова, тогда и поболтаем.

— Да пожалуйста. — Ответил Серёга. — Хоть обе. Держи.

Подвесили черноголова между двух белокорок. Прогнулись они, передние лапы зверя по траве волочатся, большой черноголов, тяжёлый, а деревца молоденькие.

— Ну, я пошёл? — Спросил Серёга.

— Ага, ступай. — Улыбается Карлуха. — Гляди сам не потеряйся. — Толкнул меня локтем, подмигнул. — Места здесь глухие, опасные. Зверья всякого, видимо не видимо. Ползухи, как темнеть начинается, лезут из всех дыр.

— Какие ещё ползухи? — Спросил Серёга, глядит под ноги, озирается.

— Самые обыкновенные. — Поведал Коротун. — Те, что в пеньках живут.

— Я автомат возьму. Шарахну и нет ползухи. — Духорится Серёга, а сам шарит взглядом по кустам, осматривает траву.

— Ага. Шарахни. — Карлуха покрутил носом, глядит с прищуром. — Это тебе не черноголов. Маленькая ползуха, вёрткая. Шустрые они, промахнёшься.

— Палкой прихлопну.

— Не прихлопнешь. — Подрезаю шкуру, мелкий тащит. — Не ходи. В лесу быстро темнеет.

— В какой стороне луг?

— Сама вернётся. — Пообещал я. — Она здесь как у себя дома.

— Да ладно. — Не поверил Серёга.

— Вот тебе и да ладно. — Сдираем шкуру, Карлуха тащит, пыхтит. — Не ходи. Знаю о чём говорю.

— О чём знаешь? — Спросил Карлуха не отрываясь от работы. — Поведай. С причудами девка, я её боюсь.

— Тащи не разговаривай балабол. — Поторопил я. — Черноголова не испугался, а девчонки боишься?

— Так-то зверь, а она ворожея. — Кряхтит мелкий. — Подрезай ловчей. Гляди какую дыру проделал? Я тебе черноголова целёхоньким притащил. Ещё одна дыра. Испортил шкуру.

— Лапы там. — Бросил я в мелкого пучком травы, ею нож вытирал. — Засиделся ты в Бочке. Позабыл всё. Скатывай чудо охотник. Ты зачем прибил зверя? Еды мало?

— Чего это я чудо? — С напускной обидой спросил Карлуха. — Разве я виноват, что этот лохматый. — Мелкий разгладил рукой ворс, и взялся скручивать шкуру. — Рычит и прёт. Может он того? — Коротун широко улыбнулся и покрутил пальцем у виска.

— Вот и я об этом подумал. — Подмигну Серёге, тот оглянулся точно кто-то стоит за спиной. Смотрит на меня, пожимает плечами. — Помоги мелкому.

— Не нужны мне помощники. Сам справлюсь.

— Скажи Карлуха. — Спрятал в ботинок нож, подошёл к туше. Кровососы пищат, слетаются. — Как себя вёл черноголов?

— Спросил, так спросил. Плохо вёл. — Прокряхтел Коротун, взвалил шкуру на плечо, вертит головой выбирает дерево. — Где спрячем?

— Тащи за кусты. Там деревья высокие. — Иду впереди, показываю дорогу. — Серёга! Прими шкуру. Залезу, подашь.

— Сам подам. — Пробурчал мелкий.

— Ступай потроши добычу. Поспеши, темнеет на дворе.

— Держи. — Нехотя, но отдал Карлуха шкуру и вернулся к черноголову.

— Вот чёрт. — Выругался Серёга. — Тяжёлая. Зачем на дерево?

— До утра полежит. — Залез на зелёную, улёгся на ветку, потянулся рукой. — Поднимай выше! — Кричу Серёге.

— Куда выше? Хватайся, не удержу.

— Ещё немножко. — Тянусь рукой, ветка прогнулась. Ухватил шкуру, тащу. Гнётся ветка зелёной, как бы не подломилась? Зелёная — это дерево такое, оно всегда в одной поре. Нет на ней листьев, вместо них иголки. С горем пополам уложил шкуру. Здесь её точно зверьё не достанет.

— Зачем тебе шкура?! — Кричит Серёга. — Шубу пошьёшь?

— Ага, пошью. — Лезу вниз, хватаюсь за сучки. Руки смолой измазал.

— Гляжу я на тебя Серёга! — Из-за кустов кричит Карлуха. — Ты дурак или прикидываешься?

— Почему я дурак? — Спросил и пошёл за куст. — Чёрт бы тебя побрал! — Громкая брань всколыхнула лес. Мелкий с усердием потрошит черноголова. Руки по локти в крови, лицо тоже. Вспорол зверюге брюхо, кишки вытаскивает.

— Три лопатины шипаря да шкура клыка. Вот и всё наше богатство. — Пояснил я, вытираю травой руки. Хорошая смола, прилипла не ототрёшь. — Лопатины не каждый возьмёт на обмен. А шкуру в любом поселении на еду или патроны сменяем. Запросим две сотни. Дадут полцены и на том спасибо.

— Не согласен я — Возмутился Карлуха. — Две сотни, дешевле не отдам. Ты мех видал? Да из этой шкуры, столько всего полезного можно пошить.

— Меньше болтай. — Оттираю руки травой, а смолы меньше не становится, только и сделал что размазал по ладоням.

— Песочком нужно. — Советует Коротун, тычет мне под нос печень. — Видал какая здоровая. Тёплая ещё.

— Мяса нарежь. — Тру руки песком, помогает. Молодец мелкий и как я сам до этого не додумался?

— Откуда резать? — Обошёл Карлуха черноголова, разглядывает с умным видом. Хмурит брови, примеряется к ноге. — Со спины срезай.

— Карлуха. — Позвал Серёга. — Тебе что человека что зверя прижмурить плёвое дело. — Уселся Серёга под кустом, курит. — Поделись опытом. Как умудрился такую зверюгу убить?

— Вот так и умудрился. — Отрезал Карлуха добрый кусок мяса, положив на травку. — Иду, а он стоит. Я ему уходи, а этот. — Коротун ткнул ножом черноголова в бок. — Рычать начал. На меня пошёл.

— А ты его по башке. — Вытер травой руки, достал нож. Не выходит у мелкого мясо срезать. Не режет, а кромсает. Там кусок, здесь кусок.

— Ага. — Закивал Карлуха. — Ты что делаешь?

— Спину обвалю остальное выбросим.

— Его бы к нам в Бочку. — С неподдельной грустью выдохнул Карлуха. — У Хабибулы мяса оставалось на одну закладку.

— Тащи в Бочку, я не возражаю. — Присоветовал я. Срезал большой кусок мяса, положил на травку. — Всё. Серёга, режь верёвки. Потащим в яр.

— Это я легко. — Отозвался Серёга.

— Мясо переложим листами лопухатого. Часть пожарим, другую подкоптим. — Предложил я.

— Хорошего черноголова я прибил. — Хвастает Карлуха.

Протянул на ладошке три кубика печени. — Ешьте пока тёплая.

— Твою мать. — Выругался Серёга и вскочил. — Да вы оба чеканутые.

— Почему. — Спросил Карлуха полным ртом.

— Костёр там. — Тычет Серёга пальцем на шалаш. — Зачем сырое жрёте?

— И то верно. — Коротун оскалился, показал кривые зубы.

— Вот ты и ступай, жарь мясо. Мы ещё по куску съедим. Оттащим клыка подальше. Пусть и зверьё порадуется, мы не жадные.

— А давайте, шашлык сделаем? — Предложил Серёга.

— Может не нужно? — Карлуха почесал щеку.

— Почему?

— Да так. — Коротун глянул на Серёгу, потом на меня и спросил. — Может, ты знаешь, чего он хочет сделать?

— Нет, не знаю. — Пожал плечами, жую печень.

— С вами всё ясно. — Махнул Серёга на нас рукой, и принялся выбирать куски мяса. — Щас, я вам такой шашель сварганю. За уши не оттащишь.

— Вот оно что. Мясо решил пожарить? — Карлуха, одобрительно кивнул. — Так бы сразу и сказал. А то шашель-шашель. И где ты только таких слов набрался?

— Дома, где же ещё. — Серёга выбрал два больших, жирных куска, на что Карлуха скривил недовольную рожицу.

— Смотри, не спали. — Предупредил Коротун. — Жир начнёт капать, подгорит мясо. Для варки в самый раз, а вот жарить. — Коротун пожал плечами. — Сгорит.

— Что сгорит, то не попреет. — Сообщил Серёга и сгрёб оба куска. — Шашель получиться отменный, добавки попросите. А я ещё подумаю, давать или нет?

— Ступай. — Карлуха махнул рукой. — Язык без костей. А ты докажи.

— И докажу. Не дам и всё тут.

— Дашь. Куда ты денешься? — Без зла, но строго предупредил Карлуха.

Потроха и тушу оттащили в глубокий яр. Сегодня у зверья праздник. Им хорошо и нам спокойней. Чем дальше звериный пир, тем лучше для нас.

На обратном пути нашли два здоровенных злапаня. Гриб такой, синий с красными точечками. Ножка тоненькая, а шапка как голова у Карлухи. И как эта палочка-ножка держит такую вот шляпу? Вообще-то этот гриб здесь не растёт. Не рос раньше. Встречается злапань у реки в Малом пролеске и на пустыре у Гнилой ямы. В тех местах повсюду жёлтые лужи, воняет как на помойке. Не бывает в лесу луж, и не воняет. Напрашивается вопрос, откуда этот гриб здесь взялся?

Злапань ядовитый, но и польза в нём есть. Нарежь кусками и разбросай по округе. Ползучие гады не сунуться, да и зверьё его не пожалует. Сторонится зверь, обходит его десятой дорогой.

Сбил ногой одну шапку, раздавил. Заверну в лист лопухатого, вернёмся вокруг шалаша разбросаю. Ночь уже близко, самая пора для ползух. Вреда большого от них нет, кусать не кусают, беззубые они. Жучки да букашки, древесные лягушки, вот еда для ползух. Лихо они охотятся, длинными языками хватают. Наблюдал, знаю. Шустрые ползухи, в шалаш, как пить дать зашустрят. Они к теплу лезут, не в костёр конечно, под одеждой спрятаться норовят.

Расхваленный Серёгой шашель, оказался самым обыкновенным жареным мясом. Да ещё и пригорело оно.

Карлуха, было ворчать начал. Но после двух глотков горькой захмелел, жуёт шашель с превеликим удовольствием. Нахваливает, говорит — очень удобно, куски маленькие, резать не нужно.

А как третий раз к фляге приложился, Серёга стал для него лучшим приятелем. Оказывается, он с первых минут знакомства понял — Серёга наш парень. Свойский, хоть и чужак.

— Да я. — Раздухарился Карлуха не на шутку. — За тебя Серёга кому хочешь в морду дам. Кто обидит, говори не стесняйся.

— Верю. — Чуть ли не отбиваясь, от крепких объятий Коротуна согласился Серёга. — Ты кушай-кушай. Закусывай.

— Ага. — Карлуха потянулся к фляге. — Выпью и сразу покушаю.

— Хватит! — Прикрикнул и забрал горькую. — Не умеешь пить не берись. Забыл, как на болоте стонал? — Пить больше не буду. Да я горькую на дух не переношу. — Передразнил мелкого и спрятал флягу.

— Я стонал? — Таращится на меня Карлуха. — Не было такого.

— Было. — Подтвердил Серёга. — Ты лучше расскажи, как медведя притащил? Что-то мне не верится. От горшка два вершка, колись, как ухитрился?

— Какого медведя? — Заплетающимся языком спросил Карлуха. — Не знаю я таких.

— Черноголова. — Пояснил я. — Поделись опытом.

— А чего тут делиться? — Карлуха почесал затылок, глянул на меня затуманенным взглядом. — Я иду, он стоит. Глядит на меня, вот такими глазищами. — Сжал Коротун кулаки приставил к глазам.

— Это мы уже слышали. — Прикуривая, поторопил Серега. — Что потом было?

— Дык. — Карлуха икнул. — Я к нему со спины подкрался. И как дам по башке камнем.

— Каким камнем? — От такой новости Серёга поперхнулся дымом. — Ты же сказал дубиной.

— Сам ты дубина. — Коротун взял флягу. Искоса глянул на меня, хитро улыбнулся. Он-то не видел, как я подменил горькую на воду. — Где найти такую дубину, что бы черноголова с ног свалила? Скажешь такое? Да и некогда мне было её искать. Поднял камень побольше, и пошёл. Между деревьев черноголов застрял. Вот я ему по башке и саданул. — Приложился Карлуха к фляге. Глотнул один раз, второй, третий. Хмурит брови, заглядывает в горлышко, нюхает. Вздохнул тяжело и громко, полил на руку, умылся и пожаловался. — Перевелась горькая, пропала.

— Олух царя небесного. — Серёга бросил в огонь окурок и забрал флягу. Хлебнул, улыбается. — Вода это. Рассказывай, саданул ты его и…

— Дашь горькой? Расскажу.

— Держи. — Бросил я Карлухе флягу через костёр. Прячь не прячь всё одно выпросит. — Пей и рассказывай.

— А что рассказывать? — Коротун поглядел на флягу, точно увидал её в первый раз. Посмотрел и отложил в сторону. — Я его ка-а-а-ак шандарахну. — Коротун потряс кулаком. — И пока он носом клевал, ножичком ткнул. Не сильно, в шею.

— Видали мы твоё не сильно — Серёга взял кусок мяса, протянул мелкому. — Ешь. Развезло тебя.

— Ага. Чуток повело. Вкусный ты шишиль сделал. — Похвалил Коротун и запихал в рот большой кусок жаренного мяса. Жуёт, улыбка до ушей.

— Сам ты шишиль. — Серёга подкинул в огонь сучковатую ветку. — Слышь шишиль, ты как зверюгу сюда приволок?

— Не волок я его. — Карлуха поковырялся пальцем в зубах и поведал. — Тут такая история вышла. Этот гад, за мною увязался.

— Врёшь. — Не поверил Серёга. Я тоже засомневался в правдивости рассказа, но промолчал. — Ты его по башке стукнул? — Допытывается Серёга.

— Стукнул. — Карлуха кивнул.

— Ножом ткнул?

— Ткнул.

— Как же он мог увязаться?

— А вот так. — Карлуха встал на четвереньки, и чуть было не свалился в костёр. Серёга оказался рядом и усадил врунишку на прежнее место. — Чего это ты меня хватаешь? — Возмутился Карлуха. — Я тебе что, девка с титьками? Не нужно меня хватать.

— Ты рассказывай. — Поторопил я. — Как черноголов сюда попал?

— Вот привязались. Расскажи да расскажи. Пришёл и всё тут.

— Трепло. — Махнул Серёга рукой и закурил. — Издох зверь, помер. Дохлятиной угощаешь?

— Сам ты дохлятина. — Карлуха схватил мясо, запихал в рот. — Свежина. — Жуёт и нахваливает. — Скажи ему Бродяга.

— Это ты нам скажи. Как черноголов здесь оказался? — Отыскал кусок побольше, откусил, жую и гляжу на мелкого. А тот глаза выпучил, вытирает рот, глядит то на меня, то на Серёгу.

— Ты что глухой? — Злится Карлуха. — Я же сказал, сам пришёл. По башке врезал, он вроде как притих. Ткнул ножичком, ожил. Деревце подломил и как побежит. Он за мною, я от него. Вот так и добрались. Не добежал он чуток, свалился и помер.

— Эх ты. — Серёга махнул рукой. — А я было подумал, ты Илья Муромец. А ты трепло, балабол.

— Муромец? — Карлуха уставился на Серёгу. — Это тот, что у хромого Ханги бочку рыбы спёр?

— Нет. Этот, не ворует. — Ответил Серёга.

— Ворует, ещё как ворует. — Стоит на своём Карлуха. — Я с ним за дровами ходил. Так он, у меня камень точильный украл.

— И что? — Серёга хлебнул из фляги, поморщился.

— А ничего. — Карлуха подтащил свой мешок, умащивается на лапнике. — Я ему зуб выбил. И шапку забрал. Плохая шапка. — Широко зевая жалуется Коротун. Улёгся, повернулся на бок. — Худая шапка и рыбой воняет. — Шепчет мелкий в стену шалаша.

Мы с Серёгой переглянулись. Карлуха захрапел, громко, протяжно. Горит костерок, трещат в огне поленья, в лесу ухает ночная птица.

— Чем не повод выпить по глоточку? — Предложил Серёга. — Давай, по чуть-чуть за Карлуху.

— А давай. — Согласился и отвинтил крышку. Чокнулись флягами, выпили. Теперь-то я учёный, знаю, как нужно пить горькую. Выдохнул, сделал большой глоток и сразу запил водой. Совсем другое дело, не печёт.

Сидим, слушаем храп мелкого, выпили ещё по глотку. В животе тепло, на сердце спокойно. Посидели чуток и вышли на свежий воздух. Справили под деревья малую нужду.

Небо чёрное, ночь, тьма. Разгулялся ветер, над болотом гремит гром, пляшут молнии, вырывают из мрака верхушки деревьев. Не обманула Кхалла, гроза приближается. Пахнет дождём, а Кхалы всё нет. Куда запропастилась?

— И где её черти носят? — Точно прочитав мои мысли, спросил Серёга. — Что можно до этой поры на лугу делать? Может сходим, поищем?

— А куда идти знаешь? У неё одна дорога, у нас их сотни. Где искать?

— Да где угодно. А вдруг с ней что-то случилось?

— Если и так? Чем поможем?

— И то верно. — Серёга полез в карман за сигаретами, закурил. Смял опустевшую пачку и забросил в кусты. — Вернётся, я ей устрою вырванные годы. Выпорю засранку.

— Засранку? — Уставился я на Серёгу. — Почему ты её так называешь?

— Забудь. — Отмахнулся приятель. — Не бери в голову. Это я так, для связки слов ляпнул.

— Пойду спать. — Сообщил и полез в шалаш. Языками огня потрескивает коряжник, пахнет дымком и жаренным мясом. Храпит Карлуха, громко он это делает. Хрюкает и пыхтит, лежит на спине, руки раскинул по сторонам.

Пристроился поближе к огню, улёгся на лапник. Винтовку рядышком уложил. Мешок под голову и на боковую. В небе грохочет, трещит огонь, храпит Карлуха, а в голову разные мысли лезут. Появилось желание сходить в пещеру, набрать патронов и устроить себе безбедную жизнь? А если наврал Михалыч? Хотя нет, зачем ему врать? Серёга тоже говорит — припрятаны там горы разного добра, еда, одежда, оружие. Вот бы отыскать всё это. С такими мыслями и уснул.

Сыро в шалаше, зябко. Темно и тихо, из лесу доносятся птичье пение, свист игривки. В костерке едва тлеют угли. Потянулся к горке хвороста, хотел на угли бросить, а дровишки-то мокрые, точно кто водой залил. Странно всё это. Взял винтовку и полез из шалаша. Тревожно мне как-то, неспокойно. Утро на дворе, уже и не темно, но и света не много. Высунулся, гляжу по сторонам.

— Тс-с-с. — Шипит Серёга. Прячется за деревом, держит в руке с автомат, тычет пальцем на кусты. Спросонку не могу понять, чего он от меня хочет? Подкрался, держу винтовку наготове.

— Что там? — Шепчу, глазею на утренний лес. Кусты как кусты, ветки не раскачиваются, тишина, покой. Чего это Серёга такой взвинченный?

— Бродит кто-то.

— Показалось тебе. В лесу, да ещё и с похмелья, всякое привидится.

— Не кричи. — Серёга приложил палец к губам. — Обойдём с двух сторон?

— Ты Карлуху не видел? Храпа не слыхать. — Встал под дерево, справляю малую нужду. Нервный Серёга, выпили мы вчера прилично, от того и чудится разное. — Наелся мяса, вот и присел под куст. Коротун?! — Позвал негромко. — Карлуха! Ты где?

— Эй! — Окликнул Серёга. — Выходи блоха! Не время в прятки играть.

Нам никто не ответил. Разве что встревоженная птица крякнула сверху, хлопнула крыльями и улетела. Да ещё ветер, качнул деревья стряхнул с веток дождевую воду. Та пролилась, пробарабанила по лапнику шалаша, да по нашим с Серёгой головам и спинам.

— Чертовщина, да и только. — Вымолвил Серёга. — Дурачится недомерок.

— Это вряд ли, слаб он на похмелье. Ты в шалаше глядел? Может спит? А мы как два дурня в гадалки играем.

— Может и спит. — Согласился Серёга. — А кто там? — Палец указал на куст.

— Птица по веткам прыгает. Ползуха шустрит. Расслабься, привиделось.

— Привиделось не привиделось, а проверить нужно. — Серёга передёрнул затворную раму и предложил. — Давай посмотрим?

— Давай. Пошли, проверим если ты так хочешь.

И мы пошли, осторожно, крадучись. Серёга впереди я чуть сбоку, таким порядком и вышли за кусты. Нет никого, а ветки качаются, кто-то или что-то прячется за ними. Но это точно не Карлуха, не полезет мелкий в колючки, даже на пьяную голову не сунется.

— Пс-с-с. — Позвал Серёга и отодвинул стволом ветку.

Улыбка до ушей, потянулся рукой к листьям.

— Не трогай. — Остановил я Серёгу. — Это рыжуха. –

Предупредил и отступил подальше. — Прыгают они, тяпнет.

— Да ладно. — Не поверил приятель, протянул руку и позвал. — Иди, не бойся. — Зверёк выбрался из колючек, застрекотал. Понюхал Серёгины пальцы, потрогал лапкой и перебрался на ладонь. Смотрит чёрными бусинками глаз, тихонько стрекочет. — Взял Серёга длинноносого, крохотного зверька с пушистым хвостом. Погладил пальцем и говорит. — А ты говорил, тяпнет. Гляди какой хорошенький?

— Отпустил бы ты его. Плохо закончится. Это детёныш.

— Прикольный детёныш. — Серёга забросил на плечо автомат. Малец рыжухи принялся умываться, трёт лапками мордочку, загребает, расчёсывает коготками пушистый хвост. Лыбится Серёга радуется. — Лес вокруг, темно, страшно. Совсем маленький, куда только родители смотрят?

— Верни на место. Эти твари не гуляют по одиночке. Живут большими семьями.

— И что? — Гладит Серёга мальца пальцем по жёлтому животику. Тот улёгся на ладони, расставил лапки, закрыл глаза. — А что они кушают?

— Хороший вопрос. — Стоим в двух шагах от дерева, того дерева, на котором припрятали шкуру черноголова. Смотрю на шкуру, а она глядит на меня. Торчат из дыр остроносые мордочки. Много их. — Серёга. — Позвал, а сам отступаю.

— Чего тебе? — Продолжая чесать животик блаженствующему детёнышу отозвался Серёга. — Погляди, какой симпатичный. На белку похож.

— Не туда смотришь. — Предупредил я.

— А куда нужно? — Это были последние слова, сказанные моим приятелем в пол голоса. Дальше только громкая брань. Всё семейство рыжух как по команде бросилось вызволять своего отпрыска.

Крики, вопли, ругань. Бросил Серёга автомат и рванул через куст, машет рукой, отбивается. Да разве от них отобьёшься, да ещё и одной рукой? Второй, мальца к себе прижимает. Прыгают по Серёге рыжухи, кусают, царапают.

— Отпусти! Выбрось! — Кричу ему в след. Не слышит Серёга, убегает. Втянул голову в плечи, отмахивается и вопит.

Поднял Серёгин автомат и побрёл к шалашу будить Карлуху. Залез осмотрелся. Сучья на углях подсохли, горит костерок, потрескивает, дымком пахнет. Мешки на месте, Карлухина торба, ботинки, куртка тоже здесь, а Коротуна нет. Хорошо начинается день, весело. Серёга по лесу бегает, Карлухи и след простыл. Кхала будь она неладна, ушла на луг и не вернулась. Все разбрелись, все разбежались.

Вылез на свежий воздух, гляжу по сторонам. Шумит лес, птицы щебечут, букашки жужжат. Капает с веток дождевая вода, стучит неподалёку красноносый, долбит дерево, жучков выковыривает. Куда идти, кого первым искать? Винтовку на плечо и пошёл на Серёгины крики. Чего думать и гадать? Отыщу Серёгу, вдвоём и пойдём на поиски мелкого. А там и Кхала объявится. Вернётся, никуда не денется.

Не заладилось всё с самого начала. Как пришёл в Бочку, так и начались мои злоключения. Сбежал через нужник, ружьишко оставил. Надавали по мордасам. Потом девка прибилась, болотники будь они неладны со своим праздником. От Михалыча выхватил, да так что летать начал. Приятеля потерял. Эх, Гунька-Гунька. Что же тебе не сиделось на месте? Зачем вскочил?

Так и вышел к ручью, вспоминаю, пытаюсь понять с чего вдруг столько всего на меня навалилось? Не слыхать Серёгиных криков, стрекочут букашки, ухают птицы. Затих Серёга, потерялся.

Попил воды из ручья, умылся. На той стороне трава вытоптана, мох содран. Рубаха висит на кусте, штаны валяются у воды. Коротун — промелькнула в голове догадка, и прошла ознобом по спине. Вещи мелкого, трудно с другими спутать. Шмотьё нашлось, а где хозяин?

— Эй! — Окликнул, присел за пнём и тихонько позвал. — Карлуха? Ты где?

— Б-б-бродяга! — Отозвался Коротун. — Т-т-тут я! — Слышится из бурьянов. Лужа там большая, роятся мошки, квакают жабы.

— Ты как туда забрался? — Лежит дерево, упало оно давно, поросло мхом, сучья торчат во все стороны. Не полезу я в грязь, переберусь по бревну. Туда идти ещё ничего хоть и под горку, а вот обратно не выйдет, высоко не взобраться. Прошёл по мостику, спрыгнул на островок суши посреди большой лужи. Раздвинул бурьян, а там Карлуха, сидит, руками колени обнимает, трясёт его, дрожит, цокотит зубами. Голый он, с ног до головы измазан грязью.

— Б-б-бродяга. П-п-помоги. П-п-про-п-п-падаю.

— Ты зачем сюда залез?

— Не-не по-по-мню.

Зашёл в лужу и провалился, воды выше пояса, под нею ил. Колючки руки и лицо царапают, трава высокая, жёсткая. В этом болоте и налегке увязнешь, а тут ещё Коротун залез на спину, обхватил меня руками за шею, прижался, дрожит, в самое ухо зубами дробь выбивает.

Карлуха хоть и невелик ростом, но тяжёлый. Винтовка мешает, прикладом в грязи увязает, за траву цепляется. Дёргаю за ремень, вытаскиваю. Вот и решай, что лучше? Утонуть в луже и больше не мучиться, или бросить винтовку вместе с приятелем. Выбирать не пришлось. С руганью и проклятьями на свою жизнь вылез, грязный и злой. Обматерил Карлуху, вспомнил и маму, и папу. Молчит мелкий, висит на мне слезать не хочет.

Посидел на пеньке, отдышался. Карлуха вцепился мёртвой хваткой, на шею давит. Как не тяжела ноша, а идти нужно. Шаркаю ногами, с одежды вода течёт, к подошвам жирная дрянь налипла. Были ботинки, стали валенки.

Вещи Коротуна собирать не стал, не до них. Придёт в себя, пусть сам забирает. Трясёт его сильно. Вцепился, не оторвёшь.

Притащился в шалаш, влез на четвереньках и свалился на лапник. Коротун как висел, так и висит, давит на горло. Не знаю, что бы я с недомерком делал не приди Серёга.

Лицо у Серёги в крови, руки, шея, уши всё исцарапано. На носу следы от зубов. В самую пору материться и рассылать проклятья, а он весёлый, лыбится. Мне бы тоже расхохотаться, но что-то не весело. Одежда болтом воняет, прилипла, в ботинках вода, Карлуха на горло давит.

— Сними. Задушит. — Прохрипел из последних сил.

С руганью, угрозами и грубой силой разжали Карлухе пальцы. Усадили, прикрыли рубахой из торбы Михалыча. Набросали в огонь веток. Молчит Карлуха, дрожит, таращится в пустоту. Дали ему горькой, опустошил флягу, выпил всё до последней капли. Проглотил горькую на одном дыхании, даже не поморщился. И снова таращится, не моргает, глядит в одну точку.

— Чего это с ним? — Опухшими губами спросил Серёга.

Укусы и царапины кровоточат, здорово его потрепали рыжухи. Не послушал моего совета, пусть теперь ходит с исцарапанной рожей.

— Не знаю. — Ответил и полез на свежий воздух. Одежда мокрая, грязь липкая, скользкая. Ботинки тяжёлые как вериги. Спозаранку не задался новый день. Боюсь даже представить, чем закончится? В одном уверен, застряли мы в лесу и надолго.

Карлуха уснул, укрыли его всем что было, завалили вещами. Трясёт Коротуна, холодно ему. Серёга остался за няньку, а я пошёл к ручью. Искупаться нужно, постирать вещи, почистить оружие.

Серёга тоже хотел пойти, я запретил. Побаивается мой приятель одиночества, потому как рыжухи вернулись. Скачут по веткам, облюбовали шкуру клыка, поселились в ней. Чем не жильё? Еда и дом в одном месте. Думаю, уже к вечеру уйдут рыжухи. Выгрызут шкуру, развалится дом, работают зверьки усердно, шерсть летит клочьями.

Спускаюсь по пригорку, поскользнулся и съехал на пятой точке до самого куста. Налипло всякого разного на подошвы, да ещё и трава после дождя скользкая. Выругался, не без этого, обошёл стороной куст синеягодника и вышел к ручью. Когда искал Серёгу заприметил это местечко — разлился ручей огромным пятном, чистый, прозрачный как слеза, вода камни вымыла, по берегу жёлтый песочек. Кусты лепуна разрослись у самой воды, уронили в заводь тонкие ветки, чешут, режут воду точно ножами. Красивое место, искупаюсь, постираю вещи и отдохну.

Вылез из-за кустов, а там Кхала. Стоит на коленях голая, стирает какие-то тряпки. Меня увидела, машет рукой.

— Привет Бродяга!!! Как спалось? Дождик не промочил?

— Не промочил. — Прошипел в ответ и побрёл на другую сторону. Шлёпаю грязными ботинками по отмели, прыгаю по камням. Выбрал местечко на травке, положил винтовку, разделся до гола, чего стесняться?

— Грубиян. — Запоздало ответила Кхала, таращится на меня, рассматривает.

Зашёл по колено вводу, бросил шмотьё. Ботинки камнем пошли на дно. Взялся за стирку, грязь поползла большим, чёрным пятном. Течение куртку с рубахой понесло на отмель. Камни там и трава, дальше плыть некуда. Стираю штаны, искоса поглядываю на Кхалу.

— Неси постираю.

— Сам справлюсь. — Ответил грубо. Не нужна мне её помощь. Шлялась невесть где, теперь командует.

— Зря ты так. — Поднялась, встряхнула тряпку и снова полощет. Рубаху трёт, штаны висят на ветках лепуна, сушатся. Карлухины вещи, его одежда.

Полощу штаны, искоса поглядываю на девицу. А она точно играет со мною, то нагнётся, то выпрямится, ноги стройные, грудь раскачивается. Смотрит на меня, хитро и улыбается. Пусть играет, я стойкий, подумаешь голая девица. Ну, да голая. В этом беда, глаз не оторвать, всё при ней, хороша. Нужно штаны поскорее надеть. Вода холодная, а я как чайник на огне, пар так и валит столбом.

Выполоскал и надел штаны, холодные они, полегчало.

Да и Кхала чуток поутихла. Не гнётся как белокорка на ветру. Ноги в одну кучу собрала, присела у воды, трёт рубаху, старается. Она-то не знает, стирать Карлухины вещи занятие глупое. Одежонка у мелкого в жирных пятнах, старые они, давнишние, водой не отмыть.

— Бродяга. — Окликнула не громко. Я к тому времени постирался, вымыл ботинки, взялся за чистку оружия. Когда Карлуху из лужи вытаскивал, сильно испачкал винтовку. Грязь в луже хуже некуда. Гадкая она, как в болоте, жирная, липкая. А у меня из ветоши, всего ничего, лоскут старой тряпицы. — Эй?! — Позвала Кхала. — Пойдём, вещи у огня сушить!

— Не хочу. — Проворчал, не гляжу в её сторону. Расхаживает голышом, совсем стыд потеряла. Закончила стирку, полезла купаться. Мне бы тоже вымыться, дождусь, когда уйдёт. А она плещется, хохочет, в меня водой брызгает, трясёт своими прелестями. Глядеть то конечно поглядываю, но не таращусь.

— Ты чего, Бродяга? — Пропела Кхала. — Залезай, спину потру.

— Не хочу. — Брякнул и отвернулся. Чищу винтовку, протираю тряпкой с дойным усердием.

— Зря ты так. — Встала за спиной, прижалась. Холодная она и мокрая. Решила об меня погреться. — Глупый ты. — Шепчет в самое ухо. — Долгий у нас путь, трудный.

— Ты где была? — Не сдержался, ухватил за руку, и поставил перед собой. Не думал, что она выпрямится и встанет так близко.

— Что же ты замолчал? — Прижалась животом к моей щеке, гладит мои волосы и тихо говорит, точно сама с собою. — Одна у нас дорога и одна жизнь. Не сопротивляйся, плыви по течению. Пойдёшь вспять, сам пропадёшь и меня погубишь.

— Отвяжись. — Вскочил и шарахнулся в воду, винтовка по башке приложила. Лежу потираю лоб, а она хохочет переминается с ноги на ногу. — Дура! — Прокричал и подумал. Маленькая дрянь, стерва.

— Может и дура. — Присела, тронула пальцами лохматый корень, через него я грохнулся. — Под ноги нужно смотреть. — Улыбнулась невесело. — Савка Орех, тоже не глядел. И где он теперь? Чернокрыла на лету сбивал с первого выстрела и вдруг промахнулся? Случайность?

— Савка? — Сижу хлопаю глазами. Это он меня подстрелил в Тихом.

— Да, Савка. — Кивнула и подошла. — Поднимайся. Вода холодная, простудишься. — Натянуто улыбнулась, взъерошила мне волосы. — Вставай Бродяга, пойдём. Поговорить нам нужно.

— Ага. Нужно.

Одевалась Кхала за кустами. А как вышла я чуть не грохнулся, стою хлопаю глазами. Серый балахон с капюшоном, рукава широкие, длинные рукава ладоней не видно. Подпоясалась верёвкой. На груди колечки, продеты в них верёвочки, красные и чёрные. На верёвочках узелки, в узелках палочки. Во что обута невидно, балахон до самой травы. Из чего пошита одежда сказать не могу, не силён я в портняжничестве. Как по мне, самая обычная мешковина.

— Ты во что вырядилась? — Стою глазею. Повстречай я такое вот чудище в Тихом, выстрелил не задумываясь.

— Голая я тебе больше нравлюсь? — Улыбнулась подошла ближе. — Хочешь разденусь?

Пахнет от неё полевыми травами и ягодой майукой.

Сладкий аромат, нежный. Уже и балахон не кажется рубищем. Что она со мной делает? Неужели это и есть то, о чём говорила хозяйка Кхну? Шао-ту забирают волю. Беда тому, кто познает их любовь. Я не познал, стало быть воля при мне. Кто бы научил, как можно противится, когда рядом такая красота?

— О чём думаешь? — Спросила и присела на травку.

— А сама не знаешь? — Бросил мокрую куртку, следом рубаху, рядом поставил ботинки. Винтовку положил бережно, падала она уже и не раз. Прошёл босыми ногами по колючей траве, присел возле Кхалы.

— Нет. Не знаю. — Ответила и поспешила к моим вещам, принялась развешивать на куст. — Ты же нам запретил. — Поведала не оборачиваясь. Отжала рубаху, встряхнула. Ловко она это делает. Разложила одежду на ветках, воткнула в песок палки, на них ботинки повесила.

— Кому это Вам?

— Извини, оговорилась. Ты запретил мысли читать.

— Всё так просто? — Удивил меня ответ и порадовал одновременно. — Запретил, а ты взяла и послушалась?

— Да. — Кхала кивнула, подбежала и поцеловала в щеку. — Я послушная. А ещё. — Поправила мне волосы, и щёлкнула по носу. — Вкусно готовлю. Одежду умею шить и летнюю, и зимнюю. — Присела рядышком обняла, положила голову мне на плечо.

— Не мог Савка промахнуться. — Сорвал травинку поцеловал Кхалу в носик. — Я и раньше об этом думал. Решил, дело случая, не повезло Савке. — Сунул травинку в рот, не знаю, что и сказать. Выходит, и в тот раз не обошлось без её помощи? Зачем мне помогает? В любовь и всякое такое я не верю. — Да и нельзя в меня влюбиться. Худой и уши оттопырены.

— Глупый ты, а не худой. — Улыбается Кхала, на щеках ямочки. — От того и говоришь разные глупости. Влюбится можно даже в Карлуху. Уши, оттопырены так-то не беда. У меня ноги кривые, одна грудь заметно больше второй. Щёки толстые.

— Остановись. — Прикрыл ей рот. Тараторит без умолку. — За старое взялась?

— За какое старое? — Убрала мою руку, глазами хлопает. — Ты о чём?

— Мысли читаешь.

— Нет. Не читаю. Ты же запретил.

— Откуда про влюбится узнала?

— Ты сказал.

— Когда?

— Только что и сказал — нельзя в тебя влюбиться. Худой и уши оттопырены. — Надула губки, отвернулась. Махнула рукой отогнала муху. Задрала подол, выставила колени. Обувь что на ней мне знакома. Ботиночки без каблуков из замшевой кожи. Шнуровка выше лодыжки. В таких ботинках травники ходят. Не оставляют они следы, трава не топчется, мох не рвётся.

— Идти нужно. Карлуха не в себе.

— Ничего с ним не станется. — Глядит на меня, взгляд

хмурый. — Мы тебе покажем, погляди внимательно. Ничего не говори, не о чём не спрашивай.

— Вы?

— Что ты к словам придираешься? Я, я покажу.

— Ладно. Показывай.

Встала за спиной, закрыла мне глаза ладошками. Ну думаю — опять чудит девка. Чем в этот раз удивит?

— Смотри. — Прошептала и убрала ладошки.

Пляшут перед глазами чёрные кляксы. Пахнет болотом, вода хлюпает. Треснула ветка, тяжёлые, загребающие шаги. Стало мне как-то не по себе, страшно. Понимаю — болото далеко. Но от этого понимания легче не становится, скорее на оборот, озноб прошибает, холодит сердце.

— Ты куда нас завёл? — Слышу незнакомый голос. Яркий луч света прорезает черноту. Ползёт, цепляется за болотную кочку, выворачивается, заползает на камыш.

— Заткнись. — Шипят позади, свет расползается точно старая тряпка. — Не притащим взрывчатку, Ветеринар всех на куски порежет.

— Ветеринар далеко, а болото вот оно. — Ответили негромко, точно из далека. Хлюпнула вода, шлёпнули по ней ладонью. — Зачем ему взрывчатка? Здешнюю босоту пинками на колени поставим.

— Уже поставили. Вояки Ветеринару не дают покоя. — Шипит кто-то. Плохо слышно, квакают лягушки пищат комары, ухают ночные птицы — Присматриваются они к нам. Прощупывают.

— Какие же это вояки? — Негромкий смех переплёлся с хлюпаньем воды и потерялся в ругани сразу нескольких голосов.

— Носатый! Тварь! Ты куда нас завёл?

— Я тебе кишки выпушу.

Луч света скользит по водорослям на воде, пляшет, выхватывает из темноты камыш, проваливается за болотную кочку, обнимает корягу, лижет чёрный пень, ползёт по упавшему дереву. Цепочка людей продирается через заросли болотной травы. Идут налегке, с оружием без заплечных мешков. Как-то резко всё потемнело, опустилось что-то огромное, давит. Поплыли картинки, лица, пни, кочки. Дышать трудно. Слышится далёкий голос, тот из пещеры болотников. — Бродяга, открой глаза. Дыши глубже, возвращайся.

Открыл глаза, впереди кусты лепуна, сушатся вещи. Пахнет ручьём и полевыми травами. Кхала трясёт за плечи, напугана она, открывает рот и ничего не говорит. Если и говорит, я её не слышу. Тяжелеют веки, клонит в сон. Проваливаюсь, улетаю.

Вижу Носатого. Бредёт он по пояс в болоте, ведёт за собою людей. Светло, хоть и небо затянуто тучами, ползут по болоту тени, пугают. Вертит Носатый головой, морда прикрыта тряпкой, глаза так и шарят по округе. Заблудился он, не знает куда идти?

Плывут картинки, меняются. Вывалился из леса большой красный мост и потерялся в молочной дымке. Закрывают мост деревья, опутал поржавевшее железо красный плющ. Лежат вагоны, доски прогнили. Растворился и мост, и вагоны в белом мареве. Приплыли точно листья по ручейку неизвестные мне механизмы, огромные дома с большими окнами. Стёкла побиты, рамы скрипят, на ветру качаются. Высокие потолки, трубы на стенах, ряды железных столов. Чёрная пыль лежит толстым слоем. Поднялся ветер, закружил пыль чёрным облаком. И не пыль это, туман. Вязкий, тяжёлый. Поднялся он неприступной стеной и опал каплями росы. Тянется к небу деревце рябинихи, прогнулись ветки от красных гроздей, того глядишь обломятся. Неподалёку куст терпкого пытря, усыпан чёрными ягодами. По округе трава выше пояса, камни острые.

Небо низкое, тяжёлое, а под ним идол каменный. Толкают его грозовые тучи, хотят опрокинуть. Клонится идол, падает, ещё немного и рухнет на меня, упадёт всей своей громадиной.

— Бродяга, родненький. — Слышу всхлипывание, плачет Кхала. Надо бы успокоить, но не могу. Жарко мне как у Тохи в парилке.

Открыл глаза, лежу под кустом. Ботинки на палках перед самым носом. На голове мокрая тряпка.

— Я больше не буду. — Шепчет Кхала, целует в щёки, лоб, губы. — Прости, мы не знали.

— Что это было? — Спросил и полез к ручью. Пить хочется, во рту пересохло. Голова раскалывается как после пьянки. Сунул голову в воду, хлебаю. Воздуха мало, а я напиться не могу. Вдохнул и снова хлебаю. Утолил жажду и упал в ручей. Вода студёная, хорошо мне. Лёг на спину, раскинул руки. Пар идёт, поднимается к небу. Потёр глаза и вскочил. Смотрю на руки, живот, плечи. Рисунки на них. Завитушки, полоски, точечки, кружочки. Видал я уже такое, в овраге на Кхале.

— Не знали мы. — Стоит по колено в воде, опустила голову.

— Кто мы? — Схватил за плечи, трясу. — Чего вы не знали?

— Отпусти. Больно. — Прошипела сквозь зубы. Резанула по мне взглядом точно плетью ударила. Злой, опасный взгляд. Нет больше улыбающейся беспечной девчонки. Глаза блестят, глядит на меня из-под бровей, да так что мороз по коже.

— Извини. — Разжал пальцы отступил. — Что это? — Показал на рисунки. — Откуда они взялись? Ты нарисовала?

— Не мы выбираем свою судьбу, она нас выбирает. — Ответила чуть слышно, забрала Карлухины вещи и ушла.

— Проваливай! — Крикнул вдогонку. — Не знали они. Тут с одной сплошная головная боль, а тут они. И сколько Вас? Бред какой-то. — Набрал пригоршню мокрого песка и давай тереть по рисункам. Тру, кожа покраснела, а завитушки не отмываются. — Вот дрянь. — Выругался громко, и упал в ручей. Не знаю, сколько я пролежал в холодной воде? Может и лежал бы ещё. Замёрз, зуб на зуб не попадает. Вылез, побрёл на берег. Взялся снимать штаны, гляжу, а рисунков-то и нет. Пропали. Глянул на бок и шрама нет. Потрогал плечо и там кожа гладкая, нет рубцов. Чудеса, да и только.

С большим трудом вылез из штанов, отжал в пол силы. Одежонка на мне не новая, сильней нужного придавишь, порвётся. Развесил штаны на куст, сижу голышом, наблюдаю как в ручье гуляет рыбёшка. Винтовку уложил на колени. Стрелять мне из неё ещё не доводилось. Может, пришло время проверить?

Передёрнул затвор, гляжу, пусто в патроннике. Отстегнул магазин и здесь ничего нет. Чистил были патроны, куда подевались? Кхала, её рук дело.

Надел штаны, ботинки связал шнурками и на плечо, похватал вещи. Поднял винтовку и бегом к шалашу. Злой я на Кхалу, очень злой.

Бегом не вышло, трава колючая. Иду и думаю, как девку поставить на место? Ворожея она, крутит мною как хочет. Картинки и всё остальное её рук дело. Наваждение, обман. Мысли читать умеет, вот и вытащила из меня про Савку. Мог он промахнуться, оступился, дрогнула рука, вот и промазал. И про банку также узнала, в голову залезла. А я и уши развесил, поверил. Вышел к шалашу пританцовывая.

Карлуха в куртке и трусах бегает, палкой рыжух гоняет. Ну думаю всё, пропал Коротун, умом тронулся. Серёга под кустом сидит, рука перемотана, курит. Невидно девки, может и не приходила?

— Что, вернулся? — Спросил Серёга, поглядывает искоса. — Нагулялись, голубки?

— Ты чего? — Положил винтовку присел рядом с приятелем. — Давно Карлуха бегает? Что с рукой?

— Да так. — Отмахнулся Серёга. — Хвостатые достали. Малец приходил. Забрался в шалаш, хотел его покормить, а тут эти. — Взгляд обозначил дерево, шкура там лежит.

— Понятно. — Улыбка тронула мои губы, но суровый взгляд приятеля не дал веселью пролиться дальше.

— Где были? — Прошипел Серёга.

— Стирались. — Показал мокрые вещи.

— В смысле? — Серёга уставился на меня, хлопает глазами. — Ты где её нашёл? Откуда балахон?

— С чего начинать? — Проводил взглядом Коротуна. Размахивает он дрючком во все стороны, подбежал к белокорке и давай по ней стучать. Парочка рыжух скачут по веткам, дразнят мелкого. — Ну, так что? — Толкнул я Серёгу в плечо, хмурый он, не приветливый. — С одежды начинать или где нашёл?

— Да ну тебя. Жива и слава богу. — Серёга раздавил окурок.

— Что с Карлухой? Почему бегает?

— Мстит белкам. — Сообщил Серёга. — Шкуру не может простить. Сказал — пока всех не перебьёт, жизни ему не будет.

— И как успехи? Много перебил?

— Пока ни одной. — Серёга улыбнулся. — Потешный малый Карлуха. Михалыча не моргнувши зарезал. А тут. — Серёга пожал плечами. — В кустах поймал одну хвостатую. Ухватил за шею. Ну думаю всё, башку оторвёт. А он отпустил. Пожалел белку.

— Что рассказывает? Почему голый? Зачем в лужу залез?

— Не помнит он ничего. Ты ушёл, Коротун проснулся.

Пьяный в стельку. Воды попросил, а я возьми и пожалуйся.

Шкуру прогрызли и меня покусали. С тех пор и бегает.

Только к вечеру всё встало на свои места. Карлуха успокоился, надел постиранную одежду, обуваться не стал. Ходит босой к дереву, глядит на шкуру. Не может простить рыжухам такое бесчинство, и отомстить не может. От того и мается. То камнем в них бросит, то палкой пригрозит. Про Гуньку часто вспоминает. Говорит, — был бы здесь Гунька, знал бы Гунька, видел бы это Гунька. После таких слов на сердце гадко становится. Начинаю себя винить в его смерти.

Насобирала Кхала в лесу грибов, запекла на углях, пожарила остатки мяса. Серёга ей помогает, по пятам ходит точно привязанный. К ручью дважды уходили, что там делали, о чём говорили? Не знаю и знать не хочу. Подменили девку, точно и не она это. Взгляд холодный, колючий.

Поели и легли спать. Не все улеглись, только я и Карлуха. Мелкий уснул быстро, а вот мне не спится.

Кхала в шалаше осталась, хоть и грозилась уйти. Серёга уговорил. Сидит у огня, ворошит палкой угли. Серёга ей что-то рассказывает, она улыбается, хохочет. Ну, и как тут уснёшь? Ворочаюсь я, мешок поправляю. Болтали-болтали, а потом, как-то разом всё стихло. Посмотрел, а их нет. Ушли на свежий воздух. Вот и хорошо, пусть гуляют.

Утро выдалось сырым и холодным. Проснулся я первым. Карлуха похрапывает, лежит на спине, Серёга и Кхала спят в обнимку. Странные существа девицы, что у них в голове и захочешь не поймёшь. Передо мною голышом скакала, разные словца говорила — связаны мы с ней и всё такое. Лежит жмётся к Серёге, носом ему в грудь уткнулась, спит. Обхватил Серёга её своими ручищами, наверное, боится, сбежит если отпустит. А если и убежит, не велика потеря. Пусть убегает, мне всё равно. Да кому я вру? Конечно же не всё равно. Нравится она мне, сильно нравится.

Серёга парень видный, рослый, широкоплечий и не сутулится. А вот я сутулюсь, худой и на пол головы ниже его. Никудышный из меня жених.

У Шваньки Розовощёкой, в её заведении девица была, Тиной звали. Захаживал я к ней пару тройку раз. Она-то мне и рассказала какой я худой и про уши мои поведала. Поначалу обижался, а как увидел её жениха, обиду точно ветром сдуло. Она с Гешкой Вихратым ушла к вольным. Любовь у них. Видели бы вы этого Гешку. Маленький, пузатый, лысый как моя коленка. Одно достоинство — уши у Гешки нормальные, не оттопырены. А в остальном урод редкий и воняет от него гнилушками. Вот и думай-гадай, какой девкам мужик нужен. Высокий и почти стройный, или маленький с пузом?

Бросил взгляд на Кхалу. Красивая она, особенно когда спит. А вот Серёга? Нос у него длинный и морда исцарапана. А ещё. Додумать не успел. Между моим приятелем и девчонкой, высунулся рыжий хвост. Малыш рыжухи упёрся лапками Серёге в подбородок протиснул острую мордочку. Посмотрел на меня и снова зарылся, один только кончик хвоста и выглядывает.

Быть беде, решил я и полез из шалаша. Второпях оправился под куст и пошёл к дереву проверять — не всполошилось ли семейство рыжух? Глядь, а их там нет. Шкуру сгрызли, на траве одни ошмётки валяются. Странно это, чего же рыжухи мальца бросили?