Зайтан-Бродяга. Тихий город

Глава 3

Как выбрались из нужника в Чёрный овраг помню смутно. Голова чумная, кишки наружу выворачивает. Знай я раньше через какие мучения нужно пройти, поискал бы другую лазейку. А пройти пришлось и немало. Это не сточная яма, а лабиринт какой-то. Тоннели, повороты, тупики, я и не догадывался что под Бочкой столько всего нарыто. Арочные стены из кирпича, стоки, колодцы, краны, вентиля, трубы, какая же это Бочка для керосина? Здесь всё как в подвалах под Тихим. Шли мы по колено в дерьме, уже через четверть часа я не понимал куда иду и зачем?

Воняет до умопомрачения, в голове неразбериха. Желудок к горлу поднимается, перед глазами всё плывёт, а по голове точно кувалдой охаживают. В башке стучит, гремит, как в кузне. Состояние я вам скажу отвратительное. А тут ещё новенькая винтовка как-то не к месту пришлась. Штука хорошая, но уж больно длинная, за всё цепляется. Куда не глянь паутина, лохматые корни свисают точно верёвки, на голову зловонная жижа капает. Брели наугад, шли на бледное пятно света, свернули и заплутали чуток, да оно и понятно почему? Не доводилась нам гулять под нужником. Ноги едва волочём, руками за стены держимся, везде грязь, нечистоты. Шли долго и тут сквознячком потянуло дышать стало легче, а вот дерьма заметно прибавилось, поднялось оно до пояса. Торбу и Карлуху тащим поочерёдно. Иду и уже не надеюсь, что выберусь.

Спасибо Карлуха помог, он с нами драпанул. Побили его гости незваные, отыскали спящего в сене, растолкали и отмутузили. А что бы ещё чего не вытворил у клозета к столбу привязали, грязный мешок надели на голову. Таким мы его и нашли.

Взвалил Гунька мелкого на плечо и понёс. Ну не оставлять же его на верную погибель? Оклемался Карлуха, пришёл в себя и поведал про запертую решётку на выходе из сточной ямы. Мы к ней дважды выходили, замок на ней амбарный. От зверья решётка, железные прутья толстые. Повезло нам с Коротуном, он-то и указал верный путь. Не сразу конечно, далеко забрели, даже Карлуха не сразу разобрался где мы? Подсказал Коротун как уберечься от смрада. Тряпками лица прикрыли, дышать стало легче. Но и намучились мы с мелким не мало. Торба неподъёмная, Карлуха тоже не пушинка. В яме нам по пояс, а ему по самое горло, вот и тащим проводника на плечах. Но я не в обиде, даже благодарен, за такую ношу.

Как оказалось, состоял Карлуха при отхожем месте главным. Чистил его. Держал своё ремесло в тайне, стыдился. Раз в неделю, ранним утром уходил на чистку, возвращался затемно. Ключик от добротного амбарного замка носил при себе. Им мы и открыли решётку.

Долго отлёживались в ярочке, отхаркивали прогулку. Небо тучами затянуто, идёт дождь, сильный, проливной. Спасибо непогоде, с крыши Бочки нас невидно. Идти за ворота на наши поиски только безумец осмелится.

Полежали, отдышались и побрели куда подальше от сточной ямы. За холмом что порос высокими кустами и трухлявыми пнями, лёжка имеется. Охотники в ней по ночам отсиживаются, днём мясо вялят. Захаживал я к ним, товаром менялся. Тогда и помыслить не мог — в коптильне найду спасение. По-хорошему, налегке и бегом, до моего схрона в лесу, час с небольшим. Там и чистая одежда, и ботинки не новые, но сухие припрятаны. Только это в другую сторону, не по пути. Да и не поспеем к лёжке затемно.

Вымотала нас яма, все силы забрала. Карлуха едва ноги переставляет, Михалыч позади всех тащится, носом клюёт. Позеленел весь, через каждые десять шагов останавливается, плюётся, кашляет. Плохое дело, спешить нужно, а мы как ожиревшие ползуны волочемся.

— Бродяга. — Позвал Гунька. Первым он взобрался на холм, упал на колени, глядит на пройденный путь. — Ты смотри, что твориться? Не уж-то из-за нас столько шума?

— Да кому мы нужны? — Ответил и присел на траву. С крыши Бочки, сумрак дождливого вечера режут лучи света. Не факельные, не языки костров. Посечённые и побитые дождём полосы, размазанными пятнами шарят по округе.

— Прожектора это. — Усевшись на пень заговорил Михалыч. Грязный, понурый, но уже не такой зелёный как час назад. — Ветеринар мерзавец. — Вытирая с лица дождевую воду прохрипел Михалыч. — А говорил аккумуляторы издохли. И тут соврал сволочь.

— Кто издох? — Спросил Гунька.

От Бочки послышалась стрельба. Ветер донёс хлопки, прогремели разрывы. Били куда-то вниз, то по одну, то по другую сторону Бочки.

— Меня хватились. — Брякнул Карлуха приглаживает ладонью мокрую копну волос.

— Чего гадать? Ищут, не ищут, нам-то какая разница?

Мы здесь, они там. Бурелом обойдём, до лёжки рукой подать.

Хватит валяться, уходим. — Поторопил я. — Зверьё отпугивают. Вот и палят патронов не жалеют. Пошли мужики, ночь совсем близко.

— Ага. — Согласился Гунька. — Патронов у них хоть завались. Айда мужики, спешить нужно. Шипари твари свирепые, для них самое время. Да и погодка в самый раз. Беда тому, кто в грозу из Бочки выйдет. Уносим ноги пока совсем не стемнело.

В лёжку залезли из последних сил, куда не глянь темень непроглядная. Завинтили тяжёлый люк-крышку и попадали на деревянные лежаки. Даже лампу зажигать не стали. Так и уснули, мокрые и грязные.

Охотничья лёжка — это зарытая в землю цистерна. Такие штуки часто встречаются на окраинах. Раньше, они по рельсам ездили, катались по дорогам. Две железные полосы, между ними бетонные палки, вот и вся дорога. У тех цистерн что я встречал, колёса имеются. Наверное, и эта такая же?

Зверь в лёжку не заберётся, потому как железо толстое. Просторно здесь, места много. Молодцы охотники, хорошо обустроились. Люк-крышка с надёжным запором, а что бы не задохнуться (когда мясо коптят), дыры пробили, трубы наверх просунули. Какой никакой, а свежий воздух. Только нам это вряд ли поможет, угорим даже с трубами. От нас смрад расходится, да такой стойкий что впору бочку законопатить, чтобы вся округа нами не провоняла. Ну да ладно, утром отмоемся. Неподалёку, Тухлое озеро в низине. Не знаю, какой дурак его назвал Тухлым? Вода прозрачная, чистая, да такая холодная что зубы сводит. Мне бы сейчас туда, помыться, постираться.

Так и уснул с мечтами о помывке, и сухой, чистой одежде. Сердце болит как про своё ружьишко вспоминаю. Лежит оно в коморке Носатого, пылится. Привык я к нему, проверенное ружьё, надёжное.

— Бродяга. — Зовёт Гунька, толкает в бок. Вокруг темно, не понять день или ночь.

— Чего тебе?

— Люк не открывается. — Жалуется приятель. — До ветру полез, а он гад не поддаётся. Может, какой секрет имеется?

— Как не поддаётся? — Такая новость напрочь разогнала сон.

— А я почём знаю? Я его и так, и эдак. Чуть приподнял и всё, заклинило.

— Ты чего лампу не зажёг?

— Здесь и лампа имеется?

— Представь себе и не одна. А ещё ведро.

— Зачем ведро? — Тихо спросил Гунька.

— Нужду справлять. — Пояснил и на ощупь полез к столу.

Через минуту в лёжке посветлело. Чёрные, грязные доски полов, по обе стороны от стола с лавками. У лестницы ведро, (отхожее место). На дне цистерны песок насыпан, поверх него доски постелены. Лежаки по четыре у каждой стены (деревянные щиты на кирпичах-ножках). Подушки — драные рубахи, набиты сеном. Вот и вся нехитрая утварь. Хотя нет, сразу у лестницы шкаф, с крюками для мяса. Он же коптильня, и печь для обогрева.

На шум и возню поднялись Михалыч с Карлухой. Все столпились под люком. Как мы не тужились, как не упирались крышка не поддалась. В щель-просвет, разве что кулак пролезет. Руку просунул, а там что-то мягкое и мокрое.

— А давайте гранатой? — После недолгих раздумий предложил Михалыч.

— Чем? — Не сговариваясь спросили мы.

— Вот. — На стол лёг гладкий цилиндр. Михалыч ловко ввинтил в него какой-то штырь с колечком и лапкой. Посмотрел на нас и пояснил. — Это граната.

— И чем она нам поможет? — Коротун схватил цилиндр. Просунул в колечко палец и давай на нём вертеть железку.

— Дай сюда. — Прошипел Михалыч, забрал железку и пнул мелкого ногой под зад. — Ты что вытворяешь недомерок? Угробить нас хочешь?

— Чем? — Карлуха криво улыбнулся опухшими губами. Здорово ему перепало от пришлых. Сильно побили низкорослого. — Ты ври да не завирайся. — Коротун поскрёб затылок. — Таскаешь всякий не потреб.

— Не потреб говоришь? — Михалыч навис над Каротуном как грозовая туча над слабеньким костерком. — Эта штука. — Михалыч потряс гранатой. — Тебе башку враз снесёт. И тебе и всем нам.

— Да пошёл ты. — Огрызнулся низкорослый и пригрозил. — Ещё раз пнёшь, я тебе нос набок сверну. Понял?

— Тихо-тихо. — Гунька поспешил к Карлухе, встал перед ним. — Чего вздыбился?

— Это он вздыбился. — Карлуха взобрался на лавку и пожаловался. — Пинается гад.

— Извини. — Михалыч подсел к мелкому. — Не хотел, сорвался я. Да и ты хорош, хватаешь без спросу. А если.

— Если да кабы. — Карлуха спрыгнул с лавки и отошёл подальше, уселся на лежак.

— Попали так попали. — Сетует Гунька. — Что будем делать?

— Выбор у нас невелик. Ну, так что, попробуем рвануть крышку? — Спросил Михалыч ощупывая пальцами просвет. — Граната пролезет.

— А давай. — Согласился я. — Может что и получится? Хотя. — Не верю я что железка нам поможет. Был бы стальной прут — это куда ни шло.

— Хочу предупредить. — Михалыч слез, отряхнул руки. — Шарахнет по-взрослому, а мы в банке.

— В какой ещё банке? — Гунька уселся на край стола. — Выбираться нужно да поскорей. Не для того я в дерьме купался что бы подохнуть в схроне. Пожить хочется.

— Бродяга и ты Гунька, тащите стол к дальней стене. Поставьте его на бок. — Михалыч встал у лестницы, оттуда и раздаёт указания. — Карлуха собери подушки, ступай за стол, там и сиди. Доски толстые, выдержат.

— Зачем? — Удивился я. — Где люк, а где мы?

— Нужно так. — Пояснил Михалыч, вырвал из железки колечко и полез наверх. — Прячьтесь. Откройте рты, уши руками закройте.

Спорить не стали, сделали всё, как и велел новый приятель. Почти всё, лично я не раскрыл рот. О чём пожалел и очень скоро.

Бабахнуло действительно славно. Со стен облетела ржавчина, лампа, та что под люком свалилась набок и погасла. А вот вторая у шкафа устояла, мерцает слабым огоньком сквозь облако пыли.

Когда бабахнуло, мне показалось лёжка со всем её содержимым подпрыгнула. А следом за нею и мы, все разом подскочили и попадали. А потом, нас накрыло столом. Хотя нет, стол завалился раньше, Михалыч через него влетел. Не ожидал я от него такой прыти.

Гунька матерится, стоит на коленях, сжимает руками уши. Коротун ползает на четвереньках, охает и ахает. А я, глазею в пыльное облако на свет лампы. В голове гудит, на языке привкус крови. И только Михалыч держится бодрячком. Встал, отряхнулся и уверенным шагом направился к люку.

В лёжке ничего не изменилось, всё как стояло, так и стоит на своих местах. Хотя нет, стол поломался, лежит на боку.

Прокашлялись (пыль поднялась столбом) и полезли наверх. Крышка-люк приоткрылась, но недостаточно широко что бы в неё протиснуться. Теперь-то и стало понятно, что мешает нам выбраться. Огромный самец шипаря лежит поверх люка. Не знаю с чего вдруг эта тварь решила помереть именно на крышке. Нашёл же место?

Долго не раздумывая принялись толкать, поднимаем люк. Суём в щель доски от стола, упираемся плечами. Михалыч ругается, торопит. Пыжимся из последних сил, кряхтим, поднимаем крышку. С горем пополам справились, приоткрыли чуток.

На разведку пошёл Карлуха. Невелик мелкий размерами, вот мы его и пропихнули. Матерится низкорослый, потому как бока у него болят, побили сильно, а мы пхнём его в дыру без жалости.

— Братцы. — Коротун оттащил зверя, поднял раскуроченную крышку. Встал на колени и шепчет в дыру. — Да тут такое? — Посторонись. — Предупредил Гунька и полез.

Следом, заторопились и мы. Передали Гуньке оружие и торбу. С автоматом Михалыч не расстаётся, держит при себе, боится, украдут. Да кому нужен его автомат? В наших краях винтовка в большом почёте.

Выбрались на свободу, я оторопел, потерял дар речи. С два десятка здоровенных шипарей валяются по всей округе. Глаза выпучены, морды перекошены. Языки вывалили, когтистые пальцы недоразвитых передних лап растопырены, задние выкручены. Точно ломали их, но вот кто это смог сделать? Не знаю я такого зверя что справиться с двумя шипарями. А тут два десятка не меньше.

— Вот так подфартило. — Обрадовался Гунька и пустился в пляс. — Всё, отшипелись зубастые.

— Ага. — Согласился Карлуха и заискивающе поглядел на меня, потом на Михалыча. — Мне бы ножичек. Такой, что притупить не жалко.

— Какой ножичек? — Сквозь зубы процедил Михалыч.

— Вокруг ящеров тьма-тьмущая, а тебе ножичек подавай? Свежины захотелось? — Михалыч схватил Карлуху за руку как непослушного ребёнка и потащил к яру. — Поглядели и хватит, уходим.

— Да пошёл ты. — Грубо ответил мелкий, высвободил руку и шустро вернулся к нам. — Сам иди. Мне и здесь неплохо.

— Вы чего мужики? — Михалыч сжал в руках автомат, озирается. — На кой вам эти твари? Время теряем.

— Какое время? Без надобности оно нам. — Карлуха пнул ногой шипаря. — Подохли зубастые. Вот так подарочек. Это хорошо, что я с вами драпанул.

— Бродяга! — Окликнул Михалыч. — Скажи им. Ноги уносить нужно, ищут нас.

— Ищут? — Спросил и посмотрел в сторону Бочки. Её конечно отсюда невидно, ушли мы порядочно. А вот небо далеко видать, хмурое оно тяжёлое, тучи не то что бы чёрные, но дождик срывается. — Не думаю, что кто-то в такую погоду решится начать погоню. Да и кому мы нужны?

— Мы же договорились. — Напомнил Михалыч. — Айда на болото. Постираться нужно, разит от нас хуже не куда.

— Постираемся, как же без этого? — Заверил я. — Отмоемся обязательно. — Пропахли мы нечистотами, одежда к телу липнет, ботинки всё ещё мокрые.

— Кого ждём? — Михалыч закурил. — Недосуг ящерами любоваться. В дорогу пора.

— Сам иди. — Пробурчал Карлуха искоса поглядывает в мою сторону. Ищет мелкий поддержку, а я не знаю, как и поступить?

Пообещал Михалычу, можно сказать слово дал. Но и от дармового заработка грех отказываться. Шипарь зверь опасный, мало кто может похвастать удачной охотой. Всё больше не мы на него, шипарь на нас охотятся. Лопатка шипаря — лопатина, вещь нужная в большом спросе она. Потому как крепкая, остроту держит куда лучше железа. Из лопатин отменные топоры выходят. Скорняжных дел мастера лопатиной шкуры кроят. Сносу ей нет. За одну, можно и одеться, и обуться в лучшие кожи. А тут вон их сколько?

— Ага, ступай. — Поддержал Гунька. — Пока все лопатины не срежу, не уйду.

— Шкуры хорошие. — Заметил я, поглаживаю ладонью зверю загривок. Ворс жёсткий, а подшерсток как пух. — За такую, можно сотню патронов выторговать.

— Вот Вы придурки. — Выпалил Михалыч и посмотрел с ухмылкой. — Завалю вас патронами. Айда к тайнику, чокнутые.

— Да, когда это будет? — Гунька правит нож, шаркает лезвием о камень. Много в этом месте камней, а песка ещё больше. — До твоего тайника ещё дойти нужно. Зачем куда-то ходить, гляди сколько добра валяется?

— Брешет. — Карлуха оседлал шипаря. — А ты, покажи патроны.

— В рюкзаке они. — Михалыч тряхнул торбой. — Десять пачек по тридцать штук в каждой. К месту выйдем, в сто раз больше получите.

— Да ну тебя. — Отмахнулся Карлуха и заглянул зверю в пасть. — Вот так зубищи. Гляди Бродяга, клыки что ножи. Попадись такому.

— Ну и чёрт с вами. Подыхайте, если хотите. Бродяга, укажи дорогу, один пойду. — Вертит Михалыч головой во все стороны. — Куда идти?

— Нет здесь дорог. К болоту туда. — Я указал пальцем. Впереди глубокий яр, кусты, трава в человеческий рост. — Пройдёшь по оврагу до проплешины. Дальше через лесок. Вонять начнёт, стало быть пришёл.

— Самоубийцы. — Выдохнул Михалыч, ухватил мешок и потащил его вниз по склону.

— Беги-беги. Дурень! — Вслед ему выкрикнул Гунька, проворно вспарывает ножом крепкую шкуру на спине шипаря. — Давай Бродяга, режь вон того. — Взгляд обозначил зверя у люка. — Карлуха, помогай, тащи за загривок.

— Ага. — Тут же согласился мелкий и вынул из-за пояса

нож. Широкое, хорошо отполированное лезвие, простенькая, деревянная рукоять. Как он его сберёг, почему пришлые не забрали? — Ты Гунька шире подрезай, я на подхвате. — Ухватившись за срез посоветовал мелкий.

— А может ну его? — Тревога Михалыча передалась и мне. Кустарник изломан, ветки к траве прижаты, деревья стоят голые, нет на них листьев. Ночью гремело, наверное, ураган бушевал? Щебечут птички, тишь да благодать, но что-то тревожит. Не спокойно на сердце.

— Ты чего Бродяга? — Гунька срезал мясо на лопатке, отделил от кости и выбросил под куст. — Вот так шипарь, гляди какая костомаха? — Дружок показал добытую лопатку, большую похожую на топорище кость. — Да за такую лопатину, я себе сапоги выше колен стребую. Плащ с капюшоном и штаны заброды. — Гунька вытер ладонью лицо. — Помогай Бродяга.

— Уговорил. — Согласился я. — По одной шкуре и две лопатины на брата. Сделаем всё быстро и уходим. Карлуха, полезай в лёжку, там торбы у шкафа свалены. Позаимствуем, на обратном пути вернём.

— Как по две? А хребты, а когти? — Коротун уставился на меня подбитыми глазами. Здорово ему накостыляли. Не лицо, сплошной синяк, на подбородке присохшая рана, губы распухли.

— А ты ничего странного не заметил? — Спросил и прошёлся к кустам, осмотрелся. На первый взгляд всё, как и прежде, тяжёлое небо, измятая трава, дует лёгкий ветерок. И всё бы ничего, но вот зверьё лежит лохматыми горками. С чего вдруг они подохли? Присел возле шипаря с вывернутой шеей, потрогал его за нос. — Мужики. — Позвал негромко. — Ночью никто не просыпался? Может что услыхали?

— Я не слыхал. Спал как убитый. — Карлуха вылез из лёжки с тремя торбами. Поспешил к Гуньке, бросил торбы и взялся за работу, сдирает шкуру. Трудился умело, точно занимался этим всю жизнь. — Подохли и ладно. — Заметил Коротун, не отрываясь от дела. — Передрались, добычу не поделили.

— Ага. Передрались. — Я придирчиво осмотрел зверя. Голова, лапы, спина всё на месте, и ни одной царапины. — Второго свежуете, а крови нет. С чего вдруг они собрались в одном месте и не порвали дуг-друга? По какой нужде пришли?

— И по какой же? — В разнобой спросили приятели.

— Не знаю. Потому и спрашиваю. Странно это.

— Да ладно тебе. — Отмахнулся Гунька. — Чего тут странного? А помнишь, как целое стадо кластунов в болте увязло? Ты тогда с Тинкой хороводил. И что ты в ней только нашёл? Худая, плоская как доска.

— А Тинка тут причём? — Гляжу на Гуньку, а он не смотрит в мою сторону, режет зверюгу. — Гунька, я к тебе обращаюсь. Оглох?

— Да слышу я, слышу. Про кластунов вспомнил, вот и Тинка припомнилась. — Гунька вытер руки о шкуру зверя, поглядел на меня, улыбнулся. — Охотники тоже не знали, чего это зверьё в болото полезло? Завалили нас мясом. Только ленивый запасы не делал.

— Дурень ты Гунька. — Не удержался я от смеха. — После тех кластунов, все кто на дармовщину позарились, с клозета не вылезали. Не спроста зверьё в болото полезло. Что, покушали свежего мясца? От пуза наелись?

— И что? Все живы, не померли. — Гунька бросил на траву кость, и перебрался к другому шипарю. Карлуха поспешил ему в помощь, упёрся ногами и перевалил зверюгу мордой вниз.

— Хватит языки чесать. — Карлуха явно в ударе. — Делом займись. Раньше закончим, раньше уйдём.

— Ага. — Закивал Гунька. — К Серой башне двинем. Там и сменяем добро.

— А как же Михалыч? — Достал я из ботинка нож, вспорол шипарю живот. Сунул руку, нащупал мягкий с кулак размером мешочек. Подёргал его, и медленно вытащил.

— Тебе что, заняться больше нечем? — Глядит Карлуха, кривится. Мешочек выглядит мерзко. Кусок жира в красных пятнах и зелёной слизи. Да и пахнуло, от него далеко не свежестью. — Зачем тебе эта гадость? — Спросил Коротун и передёрнул плечами.

— Гадость в отхожем месте. А это. — С мешочком в руке я пошёл вниз по склону. Отыскал куст лопухатого, нарвали листьев и вернулся к приятелям. — Вы лопатки режьте, я мешочки достану. На болоте спасибо скажете.

— На каком болоте? — Гунька приловчился вырезать лопатки. На траве растёт гора костей.

— На том самом. Михалыч далеко не уйдёт. Поторопимся к полудню догоним.

— Лично я. — Самодовольно заявил Гунька. — Не пойду. — И я. — Вываливая в песке кости, поддержал Карлуха.

— Здесь останетесь?

— Почему здесь? — Гунька поглядел в хмурое небо, словно там был написан ответ. — В Серую направлюсь.

— А дорогу найдёшь?

— Найду. — Гунька кивнул.

— Что, и через Затхлый посёлок пройдёшь? Или в обход по бурелому полезешь?

— Через посёлок не пойду. — Гунька посмотрел на меня, потом на мелкого. Тот покрутил носом и с двойным усердием принялся обтирать песком кости.

— То-то и оно. — Веселит меня Гунька своей смелостью. — Ну, так что? — Я посмотрел на низкорослого. — Коротун, может ты, безопасную дорогу знаешь?

— А я там был? — Бросил Карлуха, принимая из рук Гуньки свежесрезанную кость.

— И что нам теперь делать? — Поникшим голосом спросил Гунька.

— Меня слушайте.

— Так мы это. — Приятели переглянулись. — Мы вроде как слушаем. — Заверил Гунька и отложил работу. — Помоги Бродяга, отведи к Серой.

— Обещать не стану. Может и отведу, потом.

— Ага. — Карлуха заметно повеселел. — Я всегда говорил.

Бродяга, мне лучший друг. А Тинку — это я ему присоветовал. Подумаешь худая, главное умелая.

— Это точно. — Согласился я и полез в брюхо к зверюге за мешочком слизи.

Не знаю, сколько мы провозились, без устали и отдыха добывая лопатки шипарей. Наверное, долго, жадность великая сила. Многих она погубила и сгубит ещё не мало народа. Беда тому, кто не может вовремя остановиться.

— Фух. — Тяжело выдохну Гунька и уселся на песок. — Передохну чуток и возьмусь за хребты.

— Правильно. — Поддержал Карлуха, потрогал подбитый глаз и завалился на содранную шкуру. — Сперва когтей нарублю. А потом.

— Не будет потом. — Остепенил я мелкого. Треснула ветка, а может и показалось? Глухота после взрыва, вроде бы и прошла, но не до конца. В одном ухе всё ещё звенит. Присел, осмотрелся, всё тихо и спокойно. Почудилось. — Уходим мужики. И как можно быстрее. Добычу сложим в шкуры, оттащим поодаль и закопаем.

— Как закопаем? — Не понравилась Карлухе такая новость. — Не оставлю свою долю. Заберу всё.

— Остынь. — Привалившись спиной к шипарю, посоветовал Гунька. — Не утащить нам добытое. Верно говорит Бродяга. Спрячем, вернёмся отроем.

— А если опередят? — Карлуха поплевал на нож и принялся его вытирать листом лопухатого.

— Не опередят. — Пообещал я. — Главное зарыть поглубже и место обозначить. Раздавим пару мешочков шипаря, для надёжности. Ни зверь, ни человек к нашему добру не сунется. Это я вам гарантирую. — Сказал и потянулся к винтовке. Похоже, не почудилось. Треснула-таки ветка, прозевал, опростоволосился.

— Ну что лишенцы? — Раздался за спиной знакомый голос. — Всё, отбегались твари. Братва, вы только поглядите сколько зверья они укокошили? Нет что бы встать на лыжи, так эти терпилы устроили сафари. Вот придурки.

— А ты кто такой? — Поинтересовался Гунька. Спросил и тут же получил прикладом по спине. Ударили сзади, подленько по разбойничьи. Не увидал я кто это сделал. Глядел как Карлуха в яр улепётывает. Рухнул Гунька носом в песок, лежит не шевелится. Крючконосый, мой провожатый к Вохиной баньке вышел из-за куста, плюнул под ноги. Глядит на меня зубы скалит.

— Что бельма пялишь? Не ждал? — Спросил крючконосый, снял вязанную шапочку и погладил лысину. — Тебя же просили, сиди и не рыпайся. Пей, ешь, девок тискай, за всё уплачено.

Попытался я встать, ухватили за шиворот, потянули назад и резко толкнули вперёд. Грохнулся лицом в песок, но успел заметить ботинок песочного цвета. Тот добротный с толстыми шнурками.

Били меня не долго и не сильно, всё больше по рёбрам, да по спине. Попинали чуток, связали руки за спину и бросили под куст. А вот Гуньке здорово перепало, разбили всё что было на виду, бровь, нос, губы. Боюсь даже представить, что у него под одеждой творится, ногами Гуньку сильно пинали. Особо лютовал недавний мой провожатый, Фугасом его кличут. Помогал Фугасу тот, в ботинках, придерживал Гуньку, бил исключительно по лицу. Мне тоже от него перепало, полез я вступится за Гуньку. Так этот гад стукнул ногой в живот. Да так умело приложил, дух спёрло. Хорошие у него ботинки, носки тупые, подошва крепкая.

Были ещё трое, грязные какие-то, небритые, морды хмурые. Эти не вмешивались, держались чуть в стороне. Не били они нас, но и не препятствовали. Оружие из рук не выпускают, по сторонам глазеют, словно ждут кого-то. Искоса поглядывают на кусты в ярочке, озираются.

Молодец Коротун, успел сбежать, малый рост, в отдельных случаях здорово выручает. Лежу под кустом, гляжу в небо. Тучи уползают в сторону Бочки, дождик закончился, от болота подул ветерок, пахнуло гнилью. Из леса послышалась трескотня напуганных птиц и донеслось уханье. Не громкое, далёкое.

— Чего это? — Спросил Фугас и толкнул меня прикладом в плечо.

— А ты сходи и глянь. — Предложил я, за что и получил звонкий подзатыльник, от того, в ботинках. Странный он какой-то, харю под тряпкой прячет, винтовку с оптическим прицелом точно девку двумя руками к груди прижимает.

— По башке не бей. — Рявкнул Фугас. — Маковка евонная на вес золота.

— Ага, на вес. Только не золота, а дерьма. И воняет от него так же. Парашей разит за версту. Придушит его Ветеринар. Гадом буду, распотрошит как свинью. — Под тряпкой не видно, но по голосу понятно, ухмыляется сволочь. — Я бы этому зашкварку уши отрезал. Башку в мешке притащил и на входе пристроил, что бы другим неповадно было. Бегут твари из Бочки, как тараканы из всех щелей драпают.

— Завали хлебало. — Глядя на дружка сурово и зло, прошипел Фугас. — У меня твои уши и головы, вот уже где. — Бритоголовый, мазнул большим пальцем себе по горлу. — Его башка не твоя забота. Думай где Михалыча искать? Куда он мог затырится?

— А чего тут думать? — Дружок Фугаса подошёл к шипарю. Присел и щёлкнул того по большому чёрному носу. — Зверьё в этих краях интересное, зубастое. Мы здесь как в парке юрского периода. Далеко не убежит, ящеры схавают.

— А если не схавают? Догадываешься, что с нами Ветеринар сделает? — Фугас осмотрелся и плюнул через губу.

— Сожрут. А нет, так в лесу, или на болоте околеет. — В подтверждение его слов, от болота донеслось уханье. Всё ещё тихое, но заметно громче прежнего. — Уходить нужно. Не нравится мне эта музыка.

— Слышь, околеванец? — Фугас тронул меня за плечо, присел и тут же вскочил. — Чем от тебя разит?

— Дерьмом. — Хохотнул тот в добротных ботинках. — Нас увидал и обгадился.

— Куда Михалыч рванул? — Фугас сорвал охапку травы и принялся тереть руки. — Скажешь, отпустим.

— Какой Михалыч?

— Ты дурака не включай. Хорош тупить.

— Не понимаю я тебя. Ты либо говори по-людски, либо отвяжись.

— Стволы у вас новые. — Пнув ногой мою винтовку, заметил Фугас. — Откуда оружие?

— Нашли. В лесу под деревом. Где именно не помню. Ещё вопросы будут?

— А если по башке настучу? — Фугас показал кулак, ухмыльнулся и добавил. — Помыться перед смертью не хочешь? — Хочу. А что?

— А ничего. Колено прострелю, глядишь и память вернётся.

— Фугас. — Позвал рослый, один из тех что держались поодаль. — Уходить нужно.

— Пасть закрой. — Прошипел Фугас. — Когда скажу, тогда и пойдёшь.

— Это ты кому? — Рослый шагнул вперёд, поскрёб квадратную челюсть. — Попридержи коней. Не по своей масти рот раззявил.

— Моргун? — Фугас улыбнулся. — Что же ты про свою козырную масть промолчал, когда Ветеринар твоих дружков Ракло и Тыкву резал? Стоял как опущенный, рта не раскрыл, а тут раздухарился? Закрой пасть и постой в сторонке. Псов своих прибери. Пусть побегают, может следы Михалыча отыщут?

— За метлой следи. Длинная она у тебя, как бы беды не вышло. — Моргун сделал шаг в сторону, уступая место своим приятелям. Те вышли вперёд.

— Оружие на землю. — Прошипел Фугас. — Стволы положите и лапы к небу!

— Язык попридержи. — Заговорил высокий, широкоплечий детина. — Рамсы попутал? Страх потерял, шавка?

— Да я вас. — Фугас вскинул автомат и пальнул поверх голов.

Тут-то и началось светопреставление. Отовсюду стреляют, брань, крики. Перевалился я на бок, хотел сбежать под шумок, а тут как громыхнёт. Сыпанули на меня горячим песком и пнули. Да так сильно что я не успел опомниться как оказался на дне оврага. Всё гудит, шипит, воет, округу заволокло дымом, в ушах звенит. Отплевался, потёрся лицом о траву. И только открыл глаза, гляжу разбойник, тот гад в добротных ботинках. Скатился он кубарем, спрятался за пнём.

Хлопнул выстрел, второй, третий. Бандит палит не оглядывается. В самую пору напасть со спины, по башке стукнуть. Руки связаны, стукнуть не выйдет, а вот пнуть можно попробовать.

Сверху стреляют, снизу тоже. Бандит прячется за пнём, отстреливается. Лежу под кустом, тру о камень верёвку. Не выходит, запястья оцарапал, а верёвка цела. Остаётся только ждать, кто кого перебьёт? Сзади ухватили за шею, прикрыли рот. Я даже испугаться не успел.

— Тихо Бродяга, тихо. — В самое ухо шепчет Карлуха. — Я это, я. — Мог бы и не говорить, по запаху понятно.

— Руки отекли, развяжи.

— Ага, нож достану.

Хлопнули один за другим два винтовочных выстрела. Наверху кто-то вскрикнул, послышалась отборная брань и проклятья. С холма дали длинную очередь и бабахнуло. Пень, за которым прятался разбойник, разлетелся в щепки, поднялась пыль. Колючая волна посекла куст над головой, посыпались листья, ветки.

— Вот и всё. — Подумал я. Отстрелялся гад. Но гад успел перебраться под дальний куст, припал к винтовке целится, ждёт подходящего момента.

Карлуха улёгся на траву, прикрыл голову руками. А как бабахнуло второй раз, мелкий вскочил. Не знаю, что на него нашло, выпрямился недомерок, с ножом в руке шагнул к бандиту.

Ухватил я Карлуху за шиворот и затолкал под кусты. А сам, бросился на разбойника. Как добежал не помню. Налетел я на него, и принялся охаживать кулаками. Бил что есть силы. Долго бил, а потом ухватил за горло. Удавить не успел, схватили и оттащили. Я вырвался и обратно к бандиту, вцепился ему в горло. Дальше провал в памяти, не помню.

Голова раскалывается, во рту сухо, на зубах песок. Перед глазами ветки синюшки, красные листья, синие цветочки. Воняет болотом и кислым пузырником.

Приподнялся я на локтях, заболели рёбра, да и спина о себе напомнила. Пинали меня умело, спасибо что не убили. Сам виноват, чего уж тут жаловаться. Не послушал Михалыча, позарился на дармовщинку вот и получил на орехи.

Полежал ещё чуток и перевалился набок. Гунька с Карлухой лежат под деревом. Гунька на боку, спиною ко мне, Коротун в ноги к нему присоседился. А это кто? Не уж-то Михалыч? Ну, да, он. Сопит-похрапывает у пенька.

— Что, оклемался? — Спросили негромко, толкнули в плечо. — На-ка хлебни водички.

— Спасибо. — Ответил так же тихо и повернулся. Здоровенный детина, протянул мне флягу. Морда заветренная, костяшки пальцев сбиты. Глядит ухмыляется. — А ты кто? — прохрипел пересохшим горлом.

— Дед Пихто. — Ответил здоровяк. — Пей, чего уставился.

— Откуда ты взялся? — Вопрос конечно глупый, но спросить стоит.

— Оттуда. — Здоровяк указал пальцем на кусты синюшки за моей спиной. — Ты пить будешь?

— Буду. — Кивнул и взял флягу.

— Много не пей. — Предупредил здоровяк. — Рот пополощи и рожу умой. Стряхни песок.

— Ага. — Согласился, спорить не стал. Почему много не пить? Вопросов больше чем хотелось бы, но спрашивать нет желания, голова трещит.

— Сейчас, я тебя лечить буду. — Здоровяк полез в торбу, достал початую бутылку. — Горло смочил, теперь можно.

— А что это?

— Целебное зелье, лекарство от всех болезней. Водка — Столичная.

— Водка?

— Ага. — Здоровяк задорно подмигнул. — Меня Серёгой кличут. А ты стало быть Бродяга? Верно?

— Верно. — Кивнул и пожаловался. — Голова болит.

— Пей, поможет. — Присоветовал Серёга. — Водка лекарство от всех болезней.

— Лекарство? — Переспросил и сделал большой глоток, на втором поперхнулся. Рот обожгло, спёрло дыхание.

— Дай сюда. — Серёга отобрал бутылку. — Что же ты такой криворукий? Расплескал.

— Извини.

— Ага, щас. — Серёга осуждающе покачал головой и широко улыбнулся, открыто по-доброму. — Будь на твоём месте кто другой, в дыню и под зад коленом. Тебя не трону.

— Почему?

— Что почему?

— Не знаю. — Я улыбнулся, пожал плечами. В животе печёт, в голове туман, качает из стороны в сторону. Не помню, что говорил, о чём спрашивал? Хорошо стало, голова и бока совсем не болят. Не обманул Серёга, зелье действительно целебное.

— Ты на кой ляд на Кистеня набросился? — Закуривая спросил Серёга. — Жить надоело?

— На кого?

— Проехали. — Серёга отвёл взгляд и тихо поведал. — Кистень ещё та сволочь. Был. Повезло тебе парень. Несказанно повезло. На брюхо погляди.

— Куда?

— Куртку ощупай, проверь рубаху. Он тебе клифт располосовал. Если бы не пряжка. — Серёга хлопнул меня по плечу. — А вообще-то, ты молодец. Не навались на него, лежать и мне на пригорке. Этот лишенец моих корешей положил.

— А где он?

— Прижмурился.

— Это как?

— Отдыхает, спит вечным сном. Твой дружок, рыжий, больной на всю голову. Нам-то и нужно было, Кистеню пару вопросов задать. А тут такое. — Здоровяк пыхнул облаком табачного и повернулся на шум. От оврага, донеслось хлюпанье и угуканье, шумшарь-носорогий на кормёжку выполз. Зверь с виду грозный, но это только с виду. К людям близко не подходит.

— А вы? — Тяжело вздохнул и приложился к водке. Набрал полный рот, проглотил легко, даже не поморщился. Хорошее у чужаков зелье, тепло в животе, а вот во рту как-то гадко. — А вы как живёте? Откуда к нам пожаловали?

— Издалека. — С лёгкой печалью в голосе ответил здоровяк. — Слышь. Ты это. — Серёга отполз на коленях, зарылся рукой под куст. Выволок ботинки песочного цвета, положил у моих ног. — На кой они тебе?

— Кто?

— Берцаки Кистеня. Ты в них мёртвой хваткой вцепился. Орал как потерпевший, горланил, твои они. Вот я решил, если твои, владей.

— Мои? — Хлопаю глазами. Не помню, хоть убейте ничего не помню. Когда орал, кому? Взял ботинки, посмотрел на них и спросил. — А когда они моими стали?

— Забудь. — Серёга отмахнулся. — Кистеню они больше не нужны. Берцаки отличные, тёплые и воды не бояться. Я тоже прибарахлился. — Серёга похлопал себя по груди. — Бушлат отвернул, почти новый. И Михалыч поживился, шпалер у Фугаса отжал.

Что проехали, на чём, когда? Какой шпалер? Держу в руках ботинки с толстыми шнурками, те самые, что приглянулись ещё в Бочке. Смотрю на них и пытаюсь вспомнить, с каких пор они моими стали?

Допили мы бутылку и совсем за дружились. Серёга, подарил мне винтовку с оптическим прицелом. Сказал — она идёт в комплекте с берцаками. А ещё, посулил несметные сокровища. Пообещал, когда выйдем в нужное место, даст патроны, консервы и одежду. Врет, как и все пришлые. Но этот врёт красиво, доверительно. А ещё, много расспрашивает о нашей жизни. Откуда зверьё диковинное? Что делаем, чем на пропитание зарабатываем? Я ему поведал о своём промысле. Рассказал, как и зачем хожу в Тихий. Где именно роюсь, что отыскиваю, как и у кого меняю добытое. Слушает он внимательно, смеётся, подшучивает.

Пришёл черёд и ему о себе рассказать. Жил Серёга в небольшом посёлке, работал на машине. Была жена, годовалый сынишка. Что-то у них с женой не заладилось. Выпивать Серёга начал. Пил горькую без меры, на пьяную голову и настучал кому-то по кумполу. По голове значит. Прикрыли его — посадили в каменный дом. У нас, дать морду первое дело. Не дашь ты, тебе накостыляют. А у них за такое, в клетку сажают. Жена вызволять не захотела. Бросила Серёгу, забрала мальчонку и перебралась к матери. А потом война началась. Каменный дом с решётками разломали. Всех, кто в нём был заперт воевать послали. В странном месте они живут, за драку в клетку, дом разваляли и на войну. Вроде как всего хватает и еды, и промысла. Дома хорошие, большие и светлые. Вода горячая из кранов бежит, электричеством дома освещают, керосина много. Зачем, почему воюют неясно. Но я подозреваю, всё из-за керосина. Врёт Серёга, не может быть его много. Когда огромная толпа людей живёт в одном месте, керосина кому-то да не хватит. Упомянул мой новый приятель о больших домищах, там патроны, оружие, и керосин делают. Но вот как отыскать это местечко, за каким лесом и болотом, я так и не узнал. Вроде бы и рядом оно, но вот где не понятно.

Проболтали мы с Серёгой долго. Болтали бы ещё дольше, да проснулся Михалыч, ворчать начал. Злится он сильно, ругает за выпитую водку и за то, что торчим на поляне. Как оказалось, пока я лежал в отключке они уже выпили одну бутылку — снимали какой-то стресс. Разморило и уснули. Погоня за нами, а мы как на курорте. Это Михалыч так сказал.

Называл он меня долбнем, а Серёгу — Сюнделем и членистоногим. Не понравилось мне новое словечко. Может интонация, с которой Михалыч его повторил неоднократно, а может ещё что-то насторожило. Сказал я Михалычу, пару (добрых) слов, перестал он меня долбнем обзывать. А вот Серёга-Сюндель молчит, кивает головой, соглашается.

Разбудили Карлуху и Гуньку, взяли свои вещи и двинулись в путь. Погоня за нами, уходить нужно.

Вышли из леса, перебрались через молодую поросль сиреневицы. Сиреневица — это куст такой. По весне, только-только начинает таять снег, на нём появляются цветочки. Вокруг всё белым бело, а на голых ветках сиреневые цветы висят гроздьями. Красиво. Что-то я увлёкся, нет цветов в эту пору, а болото всегда в одной поре. Огромное, мрачное, куда не глянь камыш поднялся непролазной стеной, коричневые баськи торчат к небу. До локтя они вырастают, и толщиной с кулак. Хорошая штука баська, полезная, спасает от кровососов. Отломаешь кончик подожжёшь, раздуешь, и повалит дымок. Кусачие букашки и комары от этого дыма шарахаются. Наломали басек и побрели дальше.

В зарослях много звериных троп. Узкие, широкие, и все они уводят к воде. Люди на болоте редкие гости, мало кто сюда захаживает, боятся. А кто и приходит, троп сторонится. Кто знает куда и на кого они выведут? Да и незачем по тропам ходить. Чуть в стороне дорога имеется, широкая, из булыжника. Ведёт она через болото на остров к Серому посёлку. Почему Серый, не знаю. Может из-за колокольни, её издалека видать, серая она. На болоте всё серое, мрачное и унылое.

Стоят на острове домишки кособокие, крыши давно рухнули. Зарылись домишки в траву, а она выше окошек поднялась. Колокольня тоже стоит, склонилась на бок, того глядишь завалится. Колокол, в ветреную погоду жути нагоняет. Бамбам-бам, разносится по всей округе. И как-то ладно он бамкает, точно звонарь в него бьёт. Народ всякое про колокольню болтает. Поговаривают — живёт там призрак прежнего хозяина. Он и раскачивает колокол. Раз десять здесь бывал, да так и не решился сходить, проверить. Страшно.

Вышли на дорогу и побрели по колено в воде. По краям от дороги трава выше плеч, а здесь простор, двумя телегами можно разъехаться ещё и место останется. Под ногой ил расползается, ботинки упираются в твёрдый камень. Хорошо идти по дороге, одна беда скользко. Прошли больше полпути, зажгли баськи. Именно здесь начинается самое комариное место, кровососов так много что белого света невидно. Пищат противно, да так громко, что неслышно кваканье жаб и щебета птиц.

Идём-бредём дымом мошек разгоняем. И тут, ни с того ни с сего заныл Карлуха. Коротун тащит по воде свой мешок, забитый под завязку лопатинами шипарей. Шли через бурелом, продирались сквозь кусты крючкаря, даже не пикнул, а тут принялся нудить.

— Укусили за ногу. Болит. Крутит. — Прихрамывая жалуется низкорослый.

— Брось торбу. — Посоветовал Михалыч.

— Нет. — На отрез отказался Карлуха и остановился. — Чего это там? — Спросил Коротун тычет пальцем. Возле мешка расходятся круги. — Бродяга! — Позвал Карлуха. — Иди, глянь-ка.

— Что у тебя? — Не хотел, но вернулся. Торба у меня с мешочками шипарей и две винтовки.

— Да вот. — Карлуха потянул за мешок. Тот чуть подался и снова отполз. — Видал?

— Видал ну и что? Зацепилась твоя торба. Не тащи по воде, на плечо забрось.

— Мокрый он. — Пожаловался мелки, мотает на руку лямку. — Я это. — Карлуха потянул мешок, но тот не поддался. Точно держит его кто-то. — Чего это он? — Мелкий узлом на руке затянул лямку и дёрнул. Мешок подпрыгнул и исчез под водой. Следом за ним пропал и Карлуха. Скрылся под толщей воды только мы его и видели.

На выручку рванул Сюндель. Плюхнулся вводу и выволок Коротуна за ноги. Тащит Серёга-Сюндель мелкого. Тот клюёт головой в воду, жадно хватает ртом воздух.

— Брось. — Хрипит Серёга. Я обронил одну винтовку утонула она. Ухватился за Карлуху тащу что есть сил.

— Бросай! — Горланит Гунька, лупит по воде прикладом автомата и орёт. — Брось мешок! Отпусти!

А как Карлуха его отпустит? Петелька надёжно удерживает за руку. Мешок то появляется над водой, то пропадает.

— Михалыч стреляй! — Прокричал Серёга. Пули вспороли мутную воду, резанули по траве. И всё стихло.

Стоим по грудь в холодном болоте посреди высокой травы, ноги увязли в иле. Дорога осталась далеко позади.

— Сюндель! — Срывая горло орёт Михалыч. — Ползи сюда, вылезайте из зарослей!

— Что это было? — Спешно выбираясь на дорогу спросил Сюндель. Прижал он к себе Коротуна точно ребёнка. Глаза у Карлухи вдвое больше обычного, глядит на воду хлопает глазищами. Лицо перекосило, губы дрожат. Мешок мокрый и грязный волочится позади.

— Скотина, урод!!! — Кричит Гунька опухшими губами, хотел было стукнуть Карлуху. Но Сюндель и здесь проявил отцовскую заботу. Махнул ручищей, отпихнул Гуньку, тот и отступил, завалился в траву. Вскочил как ошпаренный и давай грести автоматом как веслом, нас догоняет, спешит выбраться из зарослей.

— Все ко мне! — Позвал я, как только почувствовал под ногами камень дороги. Стою по пояс в воде, в своей торбе роюсь. Отыскал листья лопухатого, достал зловонный мешочек. Придавил пальцами. — Подставляйте руки. Быстро-быстро!!! — Требую, пачкаю одежду тягучей слизью. Завоняло на всю округу, слизь упала вводу, расплылась смрадным пятном. Мешочек хоть и не велик, с кулак не больше, но то что в нём, имеет огромную силу. Смрад выедает глаза, дерёт горло.

Не знаю сколько прошло времени и как долго мы топтались на одном месте? Может с минуту, может и больше, лично мне показалось прошла целая вечность. Расходятся по воде куги, поднимаются со дна и лопаются пузыри, рождаются и пропадают водовороты. Дважды я почувствовал, как мои ноги ощупывают. Наверное, и моих попутчиков тоже щупают, потому, как и они дёргаются, отступают. Не все конечно. Карлуха восседает на шее у Сюнделя. Как он там оказался я не видел. Но таким напуганным Коротуна я не припомню. Рот раскрыт, волосы слиплись, в глазах ужас.

Только сейчас я заметил, пропали комары, не поют птицы, не квакают жабы. Воцарилась мёртвая тишина. А может, мне это только показалось, не знаю.

Гунька жмётся ко мне. Михалыч и Сюндель стоят рядом. Вертятся с автоматами, следят за водой.

— Спина к спине. — Приказал я и зарылся рукой в свою торбу. Отыскивая зловонный мешочек. — Если что-то вылезет.

Договорить я не успел. Это что-то действительно вылезло, поднялось из воды. По виду человек поросший тиной и жёлтым мхом. Глаза маленькие, горят зелёными огоньками. Слышал я про болотный люд, но сам их не видел.

— Дай. — Прошипело болотное чудище и указало худым, костлявым пальцем на Карлуху. Растопырило пятерню, между пальцев перепонки как на лапах у жабы.

Не знаю, все или только я один потерял дар речи и возможность двигаться. Наверное, все. Потому как никто даже не шелохнулся. Никто не стреляет и не пытается сбежать. Карлуха испугался больше других. Дёргает за лямку, высвобождает руку. Упал мешок, плюхнулся в воду рядом со мной.

— Толкни. — Склонив набок голову приказало чудище и оскалилось, зубы у него маленькие, тонкие, торчат как иглы в несколько рядов.

Не смея возразить толкнул мешок. Лямка зацепилась, оплела мою руку, мешок чуть отплыл, дёрнулся и вернулся обратно.

— Плата за проход. Отдайте половину. — Хорошо выговаривая слова объяснил хозяин болота. Позади него вылезли ещё четверо. — Достань и дай.

— Ага. — Кивнул я и принялся развязывать узел. Чудища стоят неподвижно, внимательно наблюдают что я делаю? Тонкая верёвка надёжно стянула горловину, намокла. Как я её не дёргал, как не силился развязать, не вышло.

— Дай. — Чудище поманило пальцем. — Возьмём и проводим. Поможем. Дай.

Я подчинился и отдал. Уже через минуту мы шли к острову, в сопровождении поросших тиной и мхом обитателей болота. Карлухин мешок заметно похудел и вернулся к своему хозяину. Не знаю обрадовался этому Коротун или огорчился, меня это не заботит. Идёт Карлуха, прихрамывает, молчит и на том спасибо.

От провожатых воняет тухлой рыбой, затхлой водой и нечистотами одновременно. Двое впереди шагают, трое сзади.

Небо совсем чёрное, невидно куда идём. Ветер холодный, резкий, толкает в спину, от мокрой одежды пар валит. Одно радует, не забрали у нас оружие. Лопатины взяли, а оружие и вещи не тронули. Странно всё это. Не слыхал я историй, в которых болотный люд (если конечно это они), кому-то помог. Да и не видал я счастливчиков, тех что после встречи с этими тварями остались в мире живых. Не нравится мне эта прогулка, а что делать? Иду молча, верчу головой, темно, ничего не видно.

У колокольни в кромешной темноте мы и распрощались. Нет, не распрощались, скорее разбежались. Не знаю, как они, а вот мы рванули, драпанули к дверям. Как только оказались внутри, сразу же подпёрли дверь палкой. Давно хотел осмотреть колокольню, но даже и не подозревал что это будет так скоро.

Заперли вход, или выход, это как кому нравится. Я и Карлуха припали к доскам, слушаем. Тихо по ту сторону, не слышно шагов, стало быть ушли твари болотные. А если и нет, нам уже не страшно. Ну не станут же они вламываться? Какой в этом прок? Хотели бы убить, в болоте утопили.

Перевели дух, отдышались, пришло время и осмотреться. А что увидишь, темно как в подземелье. Вытащил из кулька спички, подсветил, помогло, но не очень. Спичка горит не долго, да и света от неё всего ничего. Подожгли щепку, развели небольшой костерок.

Наскоро прибрали камни, разгребли мусор, грязное тряпьё и драные матрацы стащили в общую кучу. Очистили место для костра в центре комнаты.

Сухих досок и хвороста здесь много. Кто-то притащил поленья, сучья и ветки. Всё старательно уложено в дальнем углу. Там же, две охапки хвороста связаны бечёвкой. Этих запасов хватит не на один день, точнее не на одну ночь. Но вот кого благодарить за такую заботу не знаю. Дровишек в избытке, а места под костёр не нашлось, не было его до той поры пака мы не расчистили.

Куда не глянь консервные банки, кульки, пластиковые баклажки и камни. Когда-то, у дальней стены печь стояла, разваляли её, осталась одна труба. Битый кирпич валяется повсюду.

Бревенчатые стены выглядят надёжно, дыр и проломов не отыскали. Да и дверь с добротным засовом хорошо сохранились. А вот серый в чёрных разводах потолок провис, если бы не толстая балка, давно рухнул. И деревянные ступеньки что ведут наверх, изрядно обветшали. Не все конечно, но большая часть сгнила, особенно те что снизу.

Не взобраться наверх, да мы и не горим большим желанием. После пережитого только и остаётся как по чердакам лазать. Лично мне совсем не хочется шею свернуть.

А тут ещё с улицы донеслось протяжное хр-у-у-у — хр-уу-у. Что оно такое не знаю, не слыхал я раньше даже похожих звуков. Да и наверху не всё ладно, то и дело слышится лёгкое поскрипывание досок точно ходят по ним.

Вещи для просушки снимать не стали. Расселись в мокрых вокруг костерка, слушаем скрип, смотрим на дыру в потолке. А там то скрипнет, то стукнет, минута две тишины и снова скрипит.

— Твою мать. Когда же это всё закончится? — Тихо выругался Серёга-Сюндель. — Сюрприз за сюрпризом. Может, гранату зашвырнуть?

— Ага, зашвырни. — Михалыч поставил у стены автомат, встал под дырой, закурил. Табачный дым потянуло наверх. — Держи. — Михалыч бросил Серёге пачку сигарет. — Свои промочил?

— Да, промокли. — Серёга кивнул. — Не думал, что в одежде придётся купаться.

— А я думал? — Михалыч вернулся к костру присел на камень. — Бродяга научил. В кульки нужно прятать.

— И когда я тебя учил? — Врёт Михалыч, не было такого.

— Может и не учил. — Михалыч плюнул в огонь, туда же отправился и окурок. — Подсмотрел в баньке. Пьяный ты был, вещи мне с помойки хотел за сотню патронов впарить. Вывалил на пол и сам же на него задом уселся. Не будь твоё «добро» в кульках, да целлофановых обёртках. — Михалыч широко улыбнулся.

— Понятно. — Согласился я. Теперь-то всё и встало на свои места. Стало быть, своим же задом и раздавил. На чердаке снова послышался шум. Заскрипело точно кто-то отворил дверцу.

— Эй! — Выкрикнул Серёга. — Кто там затырился?! Слезай!

— Чего думать да гадать? Карлуху отправим и все дела. — Предложил Гунька. — Он маленький, лёгкий. Подсадим.

— Мозги есть? — Михалыч постучал пальцем Гуньке по лбу. Тот зашипел, скривился. Лоб у него не самое здоровое место. Одна бровь рассечена, над другой огромная шишка. Посредине, куда и пришлось постукивание содрана кожа. Здорово его разукрасили там на холме. На долго запомнит, как жадничать. Говорил же, уходить нужно, так нет — пока всё лопатины шипарей не срежем не уйдём. Вот и срезали. Кстати, вовремя я про шипарей вспомнил.

— А давайте. — Полез в торбу, вынул зловонный мешочек. — Проверенным методом воспользуемся. Если зверюга.

— Давай. — Тут же согласился Карлуха. Его устраивает любое предложение кроме личной прогулки.

— А мы это? — Серёга-Сюндель, понюхал руки и скривился. — Не задохнёмся?

— Уж лучше задохнуться чем сожрут заживо. — Я уже приготовил нож. Осталось проткнуть мешочек и забросить в темноту. Все молчат, жду общего одобрения. Ну, не один я же здесь, воняет всем одинаково. — Как по мне. — Я поиграл мешочком. — Пусть лучше попахивает, чем сидеть и ждать, когда на голову зубастая тварь свалится.

— Ага. — Коротун поднял руку. — Я за.

— И я. — Поглядывая с нескрываемым отвращением на слизь в кишке, поддержал Сюндель и тоже поднял руку.

— Ну, и? — Михалыч глядит строго, сжимает в руке пистолет. Автомат он отставил в сторонку. — Чего ждёшь? Бросай.

Я поглядел на Гуньку. Тот кивнул и предусмотрительно прикрыл тряпкой нос. Пришло время действовать.

Перебрался по камням, встал под дырой. Проткнул кишку и забросил. Мешочек улетел, оставляя за собой зловонный след вытекающей слизи.

От меня и раньше воняло больше чем от других, а сейчас так вообще, разит хуже некуда. Ну да ничего, переживу, перчатки постираю, а нет так выброшу. Подождём недолго, зверьё этого мешочка ой как боится. Точнее не мешочка, а его зубастого хозяина. Шипарь в здешних местах, после змееголова главный хищник.

Перчатки сунул между рваных матрацев, руки вымыл водой из фляги. Карлуха помог, поливал. Хотя нет. Вымыл это слишком громко сказано. В нашем положении воду нужно экономить. Сполоснул, вытер о тряпки и присел за кучей кирпича. Сижу жду, прижимаю к плечу винтовку. Не пришлось мне из неё пострелять. Пока не пришлось.

Костёр потрескивает сгорающими поленцами, в ленивой пляске огня зловеще и угрожающе подрагивает чёрное пятно дыры в потолке. Все взоры и стволы направлены туда, в неизвестность дальнего угла за порушенной перегородкой. Время идёт, наверху тихо. Наверное, понапрасну перевёл мешочек, зря измарался. Сверху, потянуло смрадным сквознячком.

— Не послушали. — Ворчит Гунька. — Теперь нюхайте дерьмо шипаря. Карлуху нужно было послать. Дали бы ему головешку, осмотрелся, проверил. Так нет, сделали всё по-своему.

— Завянь! — Рявкнул Сюндель. — И без тебя тошно.

— Переживём. — Михалыч спрятал пистолет, закурил. — Дерьмом дышать нам не впервой. Верно Карлуха? В сточной яме воняет куда хуже.

— Угу. — Кивнул Коротун и пожаловался. — Нога огнём горит. Печёт.

— Покажи. — Сюндель вытащил из огня палку подошёл ближе. — Показывай ногу.

— Мать моя женщина! — Поперхнувшись табачным дымом выругался Михалыч. Нога у Коротуна распухла ниже колена и покрылась коричневыми волдырями.

— Что за хрень? — Сюндель приблизил огонь. Гнойники повсюду, маленькие, большие, свежие и уже лопнувшие. — Ты почему болячку запустил? — Строго спросил Сюндель.

— Какую болячку? — Хлопает Карлуха глазами. — Не было у меня ничего такого.

— В отхожем месте подцепил. — Со знанием дела заявил Гунька. — Как пить дать, там подхватил заразу. — Гунька горестно вздохнул и отошёл подальше, присел на камни, отвернулся. Сюндель и Михалыч тоже отступили, подсели ближе к огню.

— Вы чего мужики? — Коротун смотрит на нас и оправдывается. — Не было у меня никакой болячки. Клянусь, не было. На болоте что-то укусило. Пройдёт. Скажи им Бродяга.

— Скажу. — Полез в торбу, отыскал плоскую жестяную банку. Мазь в ней, чёрная как зола, пахнет хвоей.

В прошлом году, осенью это было, подстрелили меня в Тихом. Савка Орех стрелял, земля ему пухом. Желал мне смерти, а сам оступился и рухнул с высоты на камни. Пуля мне бок оцарапала, думал пустяшное дело, бывало и хуже. Наскоро перевязался, с горем пополам залез в лёжку, там и за штопался. Лёг спать, а вот проснулся нескоро.

Рядом никого, на боку свежая повязка. У изголовья пластиковая фляга с водой и жестяная банка с мазью. Рана намазана чёрным, стежки ровные, аккуратные, не мои. Кто помог, кого благодарить по сей день не знаю. Банку храню, с той поры немного в ней мази осталось. А где ещё такой взять не знаю. У кого из травников и знахарей не спрашивал, только и делают как разводят руками.

Хорошая мазь, не один раз меня выручала. Порезы, царапины, ссадины, от всего помогает. Зуб как-то заболел, помазал и прошла боль. Не на долго, но утихла. Мне этот зуб, Аким кузнец в Заболотье клещами выдрал. Мазь хорошая, проверенная. Уверен, она и мелкому поможет?

— Чего это? — Карлуха с опаской заглянул в банку.

— Сиди не дёргайся. — Предупредил я. — Будешь ёрзать, изведу мазь понапрасну.

Намазываю Карлухе ногу, а сам думаю. Странная у нас компания собралась. Вроде как все вместе, да и помочь всегда готовы. А случись что-то непонятное, уже порознь. Тот же Сюндель, на болоте первым в воду бросился недомерка спасать. А тут сидит глаза отводит. Вот и получается, каждый сам за себя. Неправильно это.

Потрескивает костерок, к потолку тянется лёгкий дымок и улетает в дыру. Странно как-то получается, ещё недавно сверху сквозило, а сейчас туда вытягивает. Словно кто-то окошко распахнул. Ну да ладно, может в щель выдувает?

Расположились кто где пристроился, я ближе к огню на кирпичах. Гунька у двери, в углу на тряпках умастился. Михалыч с Сюнделем у костра на поленьях уселись. Коротун, дремлет на рваном матрасе, заботливый Сюндель уложил и матрац и Карлуху поверх вязанок хвороста. Спит низкорослый в обнимку с мешком. Намаялся, натерпелся, а с торбой не расстаётся.

Хотели было перекусить, но что-то аппетит пропал. Вонь от слизи шипаря всё ещё не улетучилась.

Смотрю я на своих новых приятелей, подслушиваю их тихий разговор. Слушаю внимательно, ловлю каждое слово. Силюсь понять, кто они такие и откуда к нам пожаловали?

— Ты как хочешь Михалыч, а я здесь останусь. — Говорит Сюндель, ковыряет палкой угли. — Тебе помогу, не брошу. Наберу еды и патронов. Заживу как человек, здесь всё по-иному.

— Угу, по-иному. — Михалыч кивнул. — Здесь мы конечно чужие. Но и дома уже не свои.

— Ага. — Согласился Сюндель. — Да и ждут ли нас там? Кому мы нужны? Ракетный фарш, пушечное мясо.

— И как меня только угораздило? — Тяжело и горестно пожаловался Михалыч. — Чем думал, куда смотрел? Сидел себе на диване, телек глядел, пивко попивал. Так нет, выперся на улицу. Проникся идеями.

— И что? — Сюндель подбросил дровишек, носком ботинка вернул в огонь выпавшую головешку.

— Да ничего. — Окурок улетел в костёр. — Друга встретил. Он и подсказал, как быть что делать? Служили мы вместе. Я на пенсию ушёл, он при складе ГСМ остался. Жил дружок очень даже не плохо. Подворовывал. Было чем, бензин, солярка. На леваках домишко возле пруда отстроил, внедорожник купил. Хорошо жил. — Михалыч снова закурил.

— Ну, и? — Поторопил Сюндель. — Ему-то чего не хватало?

— Испугался. Власть-то в столице сменилась. Нагрянут с проверками, нажитое непосильным трудом отнимут. Да он и раньше с завистью глядел по ту сторону границы. Завидовал. А тут такая возможность, не поднимая жопы оказаться за поребриком.

— Нуда-нуда. — Сюндель поскрёб двухнедельную щетину. — И у нас таких хватало. Пищали как крысы в бочке, пошла раскачка бузить начали. Хозяин, сучара. — Сюндель махнул рукой. — Может я чего-то и не понимаю, так ты растолкуй Михалыч. На кой лично нам этот шухер? Понаехали невесть кто, нас за людей не считают, на передок как скотину на бойню гонят. Ну, сменили мы флаги и что? Тебе или мне стало жить лучше?

— А разве нет? Ты-то не на зоне чалишься, свободен, гуляешь.

— Ага. — Сюндель ухмыльнулся. — Да как по мне, уж лучше на зоне. Чифири, играй в картишки. Желаешь работать ступай вкалывай. Условно досрочное от горбатишь, годик другой скостят. А нет, так дурака валяй. Никто тебя за это не пристрелит. А главное, режим и порядок. Завтрак, обед и ужин, всё по расписанию. Блатные здесь, мужики там. Всё по понятиям. Да мне и сидеть оставалось пять месяцев и четыре дня.

— Вот и сидел бы. Чего выперся?

— А кто меня спрашивал?

— Ты ещё скажи палкой выгоняли. — Не поверил Михалыч. — Вашего брата в ополчении каждый второй. Не спросили его. А сам-то чего, мозгов не хватило?

— Расфигачили вояки родимую. Ушлёпки повадились, к забору по начам миномёты таскать. Шарахнут раз пять и уходят. Неделю фигачили и ничего, а потом бабах и всё. Я больше десятка прилётов насчитал. Забор напрочь разнесло. Видал я миномёты и тех, кто из них стрелял. Железо и мясо.

— А чего не драпанул, если забор напрочь?

— Дурак, потому и не встал на лыжи. За новый мир ломанулся. За новые правила, законы. Да мне и выбора-то не оставили. Кум и пупкари, все как один агитировали за новую власть. — Сюндель бросил в огонь палку. — Сразу не сделал чух-чух, а поутру поздно было. Оружие в зубы и на передок.

— Зачем брал? Откажись и все дела.

— Ага. — Сюндель кивнул. — Те, кто отказались, в ярочке

лежат. Постреляли их как бешенных собак.

— И кто это сделал?

— Точно не скажу. Слушок прошёл, кум и его пупкори братву положили. Быстро они погоны перекрасили, на подвал перебрались твари. Служба безопасности во как. Бизнес, машины, хаты отжимают. А кто не согласен, на подвал.

— А сам-то ты, чем занимался? — Михалыч плюнул в огонь и криво улыбнулся. — Травку на газонах стриг, грядки пропалывал?

— Грядки я не пропалывал, но и не измарался. Чистый

я. — Сквозь зубы процедил Сюндель. — По мне стреляли, и я стрелял. Может кого и прижмурил. Не знаю, не видел.

— То-то и оно что не знаешь. И я не знаю.

— Ага. — Сюндель скривился. — А пацаны? Те, что у переезда на блок пост вышли.

— Это враги. — Отрезал Михалыч. — Если бы не мы, они нас. Понял?

— А раненых-то зачем? Думаешь, о твоих подвигах рассказать некому?

— Да что ты знаешь? — Прошипел Михалыч. — Не добей их я, на подвале замучили. Твоего кума-пупкаря, часом не Пал Матвеичем величают?

— Нет. Ашот Мигранович. А кто такой Пал Матвеич?

— Мясник. На подвале ордена зарабатывает.

— Не слыхал я о таком. — Сюндель закурил. — Откуда он?

— Оттуда. — Хмурясь брякнул Михалыч. — Прислали к нам, большая шишка из кадровых. В каждом встречном поперечном лазутчика или диверсанта видит. При мне, одного доходягу насмерть забил. Тот, до войны бомжовал, жил в сарайчике неподалёку от моего дома. Встречал я его частенько у мусорных баков.

— Ну ты и загнул. — Похоже Сюндель не поверил. — Бомжа и насмерть? За что? Этих ушлёпков, на передке молотят. Пузырь на троих и вперёд. Ракетный фарш. Зачем халявного бойца в расход пускать? За него копеечку платят.

— Копеечку Пал Матвеич за другое имеет. — Скрипя зубами заметил Михалыч. — Показалось Паше, бомжик засланный казачок. Держал он его на подвале сутки. Допрашивал с пристрастием, а тот возьми и сознайся.

— А может и правду засланный? — Сюндель искоса глянул на дыру в потолке. Скрипнуло там, зашелестело точно кто-то крадётся.

— Тихо. — Прошептал Михалыч и напрягся. Перехватил автомат и посмотрел в мою сторону. — Нельзя этого так оставлять. Ты как?

— Согласен. — Я кивнул и поднялся. Вскочили все кроме Карлухи, спит мелкий, похрапывает. Подошли к пролому. Снова скрипнуло, громче прежнего, с потолка полетела побелка.

— Эй!!! — Выкрикнул Сюндель, передёрнул затворную раму, вскинул автомат. — Прыгай лишенец! Не слезешь, начну стрелять. Гадом буду, сито сделаю. Патронов у нас завались. Слезай!!!

— Цыц. — Михалыч тронул Сюнделя за плечо. — Помолчи, давай послушаем.

Тихо наверху, не скрипят половицы, и побелка на головы больше не сыплется. Потрескивают поленья в костре, чуть слышно шумит ветер в печной трубе, а в дальнем углу поёт сверчок. За дверями ухают ночные птицы, что-то булькает, шелестит в болоте. Но в целом всё тихо и спокойно. Не рычит голодное зверье, не ломится в запертую дверь и не скребётся под стенами.

— Бродяга. — Тихо позвал Гунька, толкнул меня в бок. — Как думаешь, кто там прячется? Зверюга? — Палец приятеля указал на дыру.

— Нет. На зубастого не похоже. Если зверь, то уж больно тихий. В самую пору охотиться. А он с нами в прядки играет. Человек там.

— Я тоже так думаю. — Михалыч полез в свой мешок и высказал догадку. — Затаился сволочь. Выжидает, когда спать ляжем.

— А почему он прячется? — Гунька прижимает к груди автомат, зырит на дыру. — А если ты ошибаешься? Вдруг там тот. — Приятель глянул на запертую дверь и пояснил. — Болотник.

— Не выдумывай. — Отмахнулся я. — Этим тварям вода нужна. Не прячутся они на чердаках.

— Ага. — Не отрывая взгляда от дыры, заговорил Сюндель. — Именно тот случай. Ты их ласты видал? Не залезть ластоногим. Лишенец на чердаке за тырился. Слезай сучара!!! — Выкрикнул здоровяк в черноту.

— Не сотрясай воздух. — Михалыч встал под дырой с жестяной банкой в руках. — Выкурим крысу из норы. Дымка понюхает сам слезет.

— Откуда дымок? — Спросил я, поглядываю на костёр. Где он дым возьмёт? Можно конечно матрац поджечь, только нельзя этого делать. Сами задохнёмся, на чердак забросим, часовню сожжём.

— Щас увидишь. Гляди внимательно и засекай время. Пять минут и крыса вылезет. Не стрелять. Живым возьмём.

Банка изрыгая клубы дыма, улетела на чердак. Мы отступили и разошлись по сторонам.

Ждать довелось не долго. Сюндель не успел выкурить сигарету, как наверху что-то загрохотало. Очень похоже на свалившийся шкаф, гупнуло, да так сильно, что с потолка осыпалась штукатурка. Послышался кашель, и уже через минуту, из дыры вывалился клубок лохмотьев и банка, та что изрыгает дым.

— Вот и крыса. Сейчас поглядим кто тут у нас. — Сюндель схватил банку и отбросил к стене. Ухватил гору тряпья что свалилась и потащил к костру. Тряпьё зашевелилось, Сюндель выругался и стукнул кулаком.

— Кто это? — Спросил Гунька, не решаясь подойти ближе. Гора лохмотьев и рванья лежит неподвижно.

— Ещё одна поделка вашей природы. — Михалыч ловко, брючным ремнём связал пленнику руки. Перевернул на спину, придавил коленом и принялся ощупывать.

На свет костра упали две перламутровые ракушки, клубок разноцветных верёвочек с узелками, кривой, изрядно сточенный нож и деревянная ложка.

— Что за. — Сюндель закашлялся, помахал рукой, разгоняет дым. Банка дымит пуще прежнего, едкое облако доползло к нам. — Двери. — Сдавленным горлом прохрипел Сюндель. — Откройте дверь.

Все рванули к выходу. Огня нет, но дым валит отовсюду. Самым прытким оказался Гунька. Снял засов, отворил дверь. Следом за ним выбежал Михалыч.

Сюндель потерялся в дыму. Выволок Карлуху за шиворот. Мелкий конечно же проснулся, от тряски по ухабам да камням. Коротун хлопает глазами, не сопротивляется, но и мешок не бросил, тащит за собою.

Последним выбрался я, с винтовкой и пленником на плече. Странный он какой-то, этот клубок лохмотьев, размером невелик, и весит всего ничего.

На улице ночь, луна светит, да так ярко, что можно гулять. Не собьешься с пути и в яму не свалишься, редкий случай ясная ночь в наших краях

В горле першит, глаза жжёт, кашель раздирает грудь. Сбросил ношу, упал на колени и свалился в мокрую траву. Дышать тяжело, горло спирает кашель. Глянул на колокольню, кто-то перебирается по крыше. Глаза слезятся, померещилось.

— Лишенец. — Прохрипел Сюндель. Тычет пальцем на дверь. — Там он, там. — Хрипит Сюндель, хватает Гуньку за руку.

— И что? — Гунька плюётся, стоит на четвереньках.

— Пропадёт. — Чихая, кашляя и отплёвываясь, Сюндель пополз к часовне.

— Стой! — Ухватил я его за ногу. — Стой. Здесь он. Здесь.

— Ага. — Кивнул здоровяк и распластался, уткнулся лицом в холодный, сырой песок. Не знаю почему, но именно так дышится легче.

Не пойму я его, хоть убейте не пойму Сюнделя. Только-только стукнул, да так что горемыка и трепыхаться перестал. А сейчас, сам едва шевелится, но ползёт в дым. Переживает, волнуется. С чего вдруг?

Кашляю я, да так что кишки выворачивает. И не я один, все кашляют. Вру, Гунька бодрячком ходит. Любопытно ему откуда столько дыма? А вот мне другое интересно, когда это всё закончится? В горле першит, из глаз слёзы катятся.

Карлуха ползает на карачках, плюётся, плохо ему. Михалыч зашёлся кашлем, отплёвывается. Все трут глаза и только пленник лежит тихо. Может помер?

Глаза печёт, чем больше трёшь, тем сильнее жжёт. Слёзы так и текут и что с этим делать ума не приложу. А тут ещё от болота раздались громкие протяжные рыки и вой. Орёт кто-то не своим голосом. Он орёт, а в ответ рычат, воют. Никак змееголов обходит свои владения? Поймал горемыку, рвёт на куски.

— Бродяга. — Позвал Гунька и тронул за плечо. — Уходить нужно. Прятаться. — Попивает Гунька водичку из фляги и по сторонам озирается.

— Без тебя знаю. — Забрал у Гуньки воду, попил, умылся.

— И куда пойдём? — Приятель вертит головой, ищет где

можно укрыться? Куда не глянь высокая трава, кусты и сухие деревья. Из всех дыр часовни валит дым. — Может, обратно вернёмся?

— Может и вернёмся. — Прохрипел я. Горло уже не дерёт, да и глаза чешутся куда меньше чем прежде. Осмотрелся, но ничего нового не увидел, поднялся и побрёл к двери, заглянул. Дыма чуть меньше, но соваться туда рано. Вот так Михалыч, вот так удружил. И куда теперь бежать, где от змееголова прятаться?

От болота снова раздались вой и рычание. Послышались крики о помощи. Может мне и показалось, но всё вокруг затаилось. Не слышно ночных птиц, не стрекочут свечки. А у воды, неподалёку от нас, кому-то совсем плохо, пропадает. Трещат кусты, что-то хлюпает.

— Так и будем сидеть? — Спросил Сюндель и протянул Михалычу флягу. Тот не взял, показал свою. — Надо бы помочь. — Предложил Сюндель.

— Кому? — Спросил Михалыч набрал в рот воды, пополоскал и выплюнул.

— Самим бы уцелеть. — Гунька стоит на пороге часовни. — Мужики! Наверное, уже можно. Дым почти выветрился.

— Вы, как хотите. — Сюндель отряхнул штаны и пошёл в часовню. Вышел оттуда с автоматом, прокашлялся. — Пойду я.

— Постой. — Не хочу отпускать Сюнделя. Попытался отговорить. — Это змееголов. Страшный зверь, опасный. Он шипаря, давит. От нас и мокрого места не останется. Понимаешь?

— Понимаю. И что? — Здоровяк передёрнул затворную раму, проверил оружие. — Там, живая душа пропадает. А мы как крысы, забились в угол и ждём. Чего ждём?

— А вдруг не успеем? — Пустил в ход последний аргумент. — И ему не поможем и сами пропадём.

— А давай попробуем?

И мы попробовали. Вдвоём, я и Сюндель. Михалыч забрал мою винтовку, отдал свой автомат и два заряженных магазина. Обозвал нас идиотами и запер часовню. Приятели остались по ту сторону двери, а мы с Сюнделем побежали на звуки борьбы и громкое рычание.

Трещат кусты, продираемся через стену колючек. Вышли к зарослям камыша. Не успели мы заприметить змееголова, как услышали хлопок выстрела. Интересный хлопок, необычный, точно кто-то стегнул плёткой. Пуля просвистела над головами, потом вторая, третья. Ещё один хлопок, четвёртая срубила камыш впереди. Пятая, срезала толстый стебель вершатника и шикнула в воду. Я пригнулся и прыгнул в сторону от греха подальше, уж больно близко вжикают пули. Это каким нужно быть идиотом, чтобы ночью стрелять? Не уж-то Михалыч или Гунька взобрались на колокольню оттуда и палят? Куда, по кому?

На возмущения нет времени, впереди послышалось рычание. Закачался камыш, и мы увидели зверя. Здоровенная ящерица с маленькой змеиной головой на длинной шее, выбирается из воды. Сюндель опустил руки и замер с открытым ртом. Таращится он на зверюгу, а та, нюхает воздух, вертит головой, ищет кого бы сожрать. Схватил я Сюнделя за рукав, и дёрнул. Вышел он из ступора, и мы отступили. Тихо, осторожно, крадучись. За спиной опять хлопнуло, следом за первым выстрелом грянул второй, третий четвёртый. Зверюга раззявила пасть, высунула раздвоенный язык и, подминая брюхом и короткими лапами всё на своём пути пошла на нас.

Автоматы плюются огнём, воняет порохом, летят во все стороны стрелянные гильзы. Зверь остановился, раззявил пасть, часто дышит. Не может он понять кто в него бьёт, кто жалит? Пули ударяются в бока, грудь зверюги и улетают прочь. Не шкура, а железо. Не доводилось мне встречаться так близко с змееголовом. Воет он, шипит, клацает зубами.

Опустевший магазин бросил в траву, зарядил полный. Не слышу, стреляет ли кто-то ещё? Куда не глянь кусты, трава. Сердце стучит да так сильно того гляди выскочит. Тяжёлая поступь когтистых лап, шипение и треск ломающихся кустов. Автомат издал прощальный щелчок и замолчал. Пячусь, ищу сменный магазин, а найти не могу. Нога провалилась, треснула ветка и я свалился, упал на спину. Шипит змееголовый убийца, огромный, злой. Раскрывает пасть, ползёт на меня.

Успел ли я испугаться, не знаю. Наверное, не успел, на страх не осталось времени. Да и само время остановилось, мир стал чёрно белым. Хотя он и так не разноцветный, ночь на дворе.

Под тяжёлой лапой размазался колючий куст. Маленькая голова потянулась в мою сторону. Хорошо видны зубы в несколько рядов, раздутые ноздри, чёрные точки глаз. Раздвоенный язык высунулся из пасти, ощупывает, трогает воздух. Зверь нюхает, точно сомневается, а стоит ли меня трогать? Запах шипаря заставляет осторожничать. Загребает зверюга лапами песок, шипит в мою сторону. Поднял змееголов голову, втянул язык, изготовился для стремительной атаки. Вот и всё, пришёл мой смертный час. Бежать некуда, да и как я убегу, нога застряла.

Что-то хлопнуло у воды. Зверь взвыл, резко развернулся, зацепил меня хвостом. Отлетел я, не знаю насколько далеко, но в полёте увидел свои ноги. Брякнулся на спину, затрещали ветки. Не понимаю, как, но я отчётливо разглядел огромную тушу змееголова. Истекает он кровью, пятился, отступал на меня. Ещё мгновение и всё, раздавит. Не сожрал, так растопчет.

Зверь остановился, длинный хвост рассекает воздух над моей головой. Большая, когтистая лапа гребанула, вырвала всё что оказалась под ней и бросила мне в лицо. Я перекатился по колючим веткам и пополз. Во рту песок, трава, глаза запорошило, но я отчаянно работаю руками и ногами. Уползаю из последних сил.

Пахнуло тухлой рыбой. Подхватили меня и потащили. По лицу хлещет жёсткая трава, царапают колючки. Резко заболели спина, рёбра, плечо. Уже издалека слышатся громкие возгласы, рычание, вой, улюлюканье и свист. Что было потом, не помню, провал в памяти, чёрная бездна.

Проснулся от шума. Где-то неподалёку слышны громкие голоса, детский смех. Вокруг полумрак, лежу на шкуре, кажется в шалаше из камыша. Воняет затхлой водой, сушёной рыбой и ещё чем-то, но вот чем не могу понять. В башке гудит, точно поселились в ней пчелицы. Не везёт мне что-то на голову, не бьют, так ударяюсь ею. Дышать как-то трудно, тяжело, но не от запахов. Болят рёбра, каждый вздох даётся с большим трудом. Начинаю вспоминать ночную прогулку. Сюндель, камыши, стрельба, зверь. Какой же я всё-таки дурак. Зачем пошёл к воде?

— Уже проснулся? — Как из трубы донёсся незнакомый мне голос. Кажется, женский, а может и нет.

С трудом поднялся на локтях. И что это такое? Лежу совершенно голый, весь измазан чёрной дрянью. Где моя одежда, куда подевались вещи? И кто это там сидит?

— На-ка. Поешь раха. Попей тёплой юшки. — Чёрная плошка легла на вонючую шкуру, какой зверь её раньше носил понять трудно. Шерсть чёрная, как и подшерсток. Сильно затасканная шкура, старая и грязная. — Пей. — У самого уха раздался сиплый голос.

Шарахнулся в сторону. Резкая боль пронзила грудь, и я свалился.

— Зачем расплескал? — Надо мною нависло болотное чудище. Лицо покрыто серым мхом, нос вздёрнут, губы тонкие, глазки маленькие как у рыбы. — Лежи не делай резких движений. Схожу, принесу. — Просипело чудище. — Не вздумай вставать. Подломил тебя швака, потрепал малость.

Щит из камыша выпал наружу. Но от этого не стало светлей. Сиплое, неторопливо вылезло, а я остался. В голове всё перемешалось. Колокольня, змееголов, болотники. Сюндель, Михалыч, Гунька, где они? Куда все подевались?

— Что, оклемался? — Точно прочитав мои мысли в дыре появился Михалыч. Залезать не торопится. — Ну и учудили же вы с Сюнделем. Герои мать вашу.

— Ты не видал мои вещи?

— Видал. — Заглядывая в дыру ответил Михалыч. — Сушатся они.

— Что за место? — Я сделал несмелую попытку подняться. Но и в этот раз не вышло, застонал и свалился. Болят рёбра, сильно болят. А вот голова прошла, не гудит в ней.

— Тебе же сказали, лежи не дёргайся. Герой. — Напомнил Михалыч и протиснулся в щель. — На болоте мы. Колокольня там. — Палец указал в камыш стены. — А мой автоматик-то тю-тю. Спасибо тебе, удружил. — Михалыч присел рядом. — Винтовку я забираю. На время.

— А чего тю-тю? Сломался?

— Какой там. — Михалыч отмахнулся и непонятно по какой причине. Наверное, от досады, что автомат тю-тю. А может от мошек, которых здесь тьма. Как-то странно, раньше я их не замечал. Меня они не трогают, а Михалычу досаждают.

— Так что с оружием? — Напомнил я. — Потерялось?

— Нет. — Михалыч разогнал мошек, поскрёб щеку. — Скорее нашлось.

— Так чего ты мне голову морочишь? Не отдам винтовку. Где твой пистолет? Может и он тю-тю?

— Нет, не тю-тю. — Михалыч прихлопнул на шее букашку, раздавил её и выбросил. Посмотрел на меня с прищуром и пожаловался. — Зверьё в ваших краях уж больно свирепое. С автоматом куда ни шло, а пистолет — это так. По воробьям стрелять.

— По каким ещё воробьям? — Начинаю злится, потому как загадками говорит Михалыч. — Что с автоматом? Потерялся или нашёлся?

— Нашёлся. — Михалыч кивнул и попытался объяснить. — Поначалу он потерялся, потом нашли. Ластоногие в кустах отыскали.

— Не отдам винтовку. Моя она. — Заскрипел зубами, разговор не складывается.

— А кто спорит? Твоя, чья же ещё? — Заверил Михалыч и закурил. Мошек заметно поубавилось, а вот дышать стало трудней.

— Михалыч. — Позвал я. — Ты зачем мне голову морочишь? И без твоих причуд башка раскалывается. То моя винтовка, то не моя. Нашёлся, потерялся. Городишь невесть что.

— Слушай сюда. — Михалыч высунулся наружу выбросил окурок и быстро вернулся. — Эти твари наше оружие забрали. Сказали, потом вернут. Всё вернут и мешки, и консервы и кости что мелкий таскает. Всё, кроме моего автомата. У них, праздник намечается. Вы с Сюнделем вроде как почётные гости. Герои, мать вашу. А мой ствол утопить хотят. Жертвоприношение, врубаешься? Типа ты, из него зверюгу завалил. Вот за эту заслугу и утопят автомат. Радуйся, что не тебя. Там, какой-то полудурок, шаманит над моим стволом. Тиной накрыл, кровью зверя поливает. — Михалыч прихлопнул на скуле мошку, скривился. Посмотрел на неё и раздавил. — Вот дрянь, грызанула. Слышь герой, а тебя что, совсем не кусают?

— Почему я герои?

— Так это они, жабы ластоногие так решили. Вы чудика спасли. Я так и не понял кого именно, вождя, или его сына? Может и обоих. Сам чёрт не разберёт этих упырей, они все на одну рожу. А ещё. — Михалыч ухмыльнулся. — Эти жабы уверены — это вы с Сюнделем зверюгу прижмурили.

— А кто?

— Я. — Ответил Михалыч и часто замахал руками. Мошки слетелись отовсюду. — Что же это твориться? Прямо нашествие какое-то. — Михалыч втянул голову в плечи и поспешил уйти.

— Да ладно врать-то. Как ты мог змееголова прижмурить! — Выкрикнул вдогонку и поймал себя на мысли — начинаю пользоваться чужими словечками.

— А вот так. С колокольни, башку прострелил. — Из-за шалаша пояснил Михалыч.

— Ага. Щас. — Я тихо рассмеялся, но тут же, пожалел об этом. Резкая боль пронзила грудь.

— Чего ржёшь? — Спросил Михалыч и заглянул. — В глаз зверя бить нужно. От него пули как от танка рикошетят. — Мне показалось, а может и правда Михалыч обиделся. Просунул он голову в дыру и прошипел. — Что не веришь? Так ступай, сам посмотри. Ластоногие башку на палке выставили. Живёте здесь с самого рождения, а кого и куда бить не знаете. Ты бы ещё с дубиной на эту тварь бросился. Скажи спасибо Сюнделю, не отвлеки он зверюгу. — Михалыч машет руками, отгоняет мошек. — Видел я, как тебя по кустам кидало. Ничего не скажешь, красиво летал.

— Как? — Я уставился на Михалыча.

— Что как. — Переспросил тот. — Летал?

— Нет. Как ты мог попасть в глаз? Да и не было тебя с нами.

— Я с колокольни всё видел, оттуда и стрелял.

— Врёшь ты всё. — Я улыбнулся. Веселит меня Михалыч за дурака держит. — Ночью темно.

— Ах да. — Михалыч криво улыбнулся. — Вы же тут дикие, потерянные в пространстве и времени. Я в тепловизор за вами приглядывал. Ты ещё скажи, выстрелов не слыхал.

— Слыхал. Над самой головой свистело. А если бы в нас попал?

— Ну, не попал же. — Брякнул Михалыч.

— А что такое тепловизор?

— Вернут ствол, покажу. — Пообещал Михалыч и отошёл в сторону, но быстро вернулся. — Ладно, герой. Отдыхай, позже договорим. К тебе посетители. Пошамкай и выползай.

— Эй! — Позвал я.

— Пардон мадам. — Михалыч низко поклонился, пропустил в шалаш болотное чудище. — Давайте помогу. — Михалыч взял плошку и дождавшись, когда чудище залезет, вернул.

— Спасибо. — Просипели в ответ. — Ему нужно покушать. Слаб ещё.

— Уже ухожу. — Пообещал Михалыч.

— Где наши?

— Здесь они. Гунька с Сюнделем рыбачат. Карлуха ребятню веселит, купаются они.

— У него же нога распухла.

— Это было вчера. Бегает он. Его, как и тебя. — Михалыч брезгливо посмотрел в мою сторону. Подсохшая грязь местами посветлела, растрескалась. Из щелей, проступала чёрная жижа. — Ещё ночью ногу намазали и тиной обмотали. Бегает мелкий как ужаленный, с ребятнёй плещется.

— С ребятнёй?

— Ага. Потешные они, прямо как наши, только зелёные, мхом обросли и с хвостами. Лопочут забавно, не понять о чём. Знаешь Бродяга, а мне начинает у вас нравиться. — Михалыч скрылся из виду, но скоро вернулся. — Вот я чайник. Забыл сказать. То, что на чердаке пряталось, девкой оказалось. — Михалыч помахал рукой сиплому и заверил. — Уже ухожу. Тёрки у местных с пойманной нами барышней. Вражда.

— Не понял.

— Потом. Всё потом. — Михалыч широко улыбнулся. — Поешь, отлежись. Пойду я.

Михалыч ушёл. Сиплое, помогло мне присесть, дало в руку плошку и уселось, напротив. Не знаю, почему я раньше считал болотный люд, чудищами? Нормальные они, если не вдаваться в детали. Почти такие же, как и мы.

— Я — хозяйка Кхну, десятая дочь матери Кхны. — Представилось сиплое и улыбнулось. — Как твоё имя?

— Бродяга. — Ответил тихо и попробовал юшку. Уха, самая настоящая уха, совсем не солёная и пахнет пузырником. — Ты, спас моего сына Тихну. — Сообщила хозяйка Кхну.

— Интересные у вас имена. — Пью уху, кушать совсем не хочется, но и отказать не удобно. — А он кто, вождь?

— Нет. — Кхну завертела головой. — Главный хозяин. В этих местах, всё его.

— Спасибо. — Поблагодарил за еду и вернул плошку. — А что он делал ночью на болоте?

— Как что? — Такой вопрос вызвал у Кхну лёгкое замешательство.

— Извините. — Опустил голову и поспешил внести ясность. — Мы ночью спим.

— Я это знаю. — Кхну прибрала плошку, отставила в сторону. — Ночь лучшее время для размышлений. Тишина, помогает услышать голос Та-а-а. Мы познаём себя. Смотрим на мир, запоминаем.

— А не страшно? Почему не днём? Ночью зверьё охотится.

— Да. — Кхну кивнула. — Охотится.

— А где ваш сын? Что с ним?

— Спит в тёплом иле. Швака руку отгрыз.

— Отгрыз? — У меня по спине побежал холодок. Боюсь даже представить, как это было? То, что швака — это змееголов я понял сразу. Но вот как её сыну удалось выжить — это не понятно. Не мог он без руки от него убежать. Наверное, я размышлял в слух, потому как Кхну тронула меня за плечо и пояснила.

— Швака сторонится большой воды. Вы подняли шум, Тихну сбежал и зарылся в холодный ил.

— Это хорошо. — Я кивнул. — А что теперь? Как он без руки?

— Новая отрастёт. — Как-то обыденно, без горечи и волнения ответила Кхну. — Не сразу, но уже скоро.

— Интересно. — Я позавидовал болотникам. Вот бы и нам научится отращивать руки и ноги. Посмотрел на свои ладони, перевёл взгляд на лодыжки и решил уточнить. — А если ногу оторвёт, тоже вырастет?

— Да. — Кхну зарылась рукой в настил из травы. — Вот. Это тебе от Тихну. Он не может сам прийти, а поблагодарить очень хочет. Велел мне это сделать. — Кхну чуть склонила голову и повесила мне на шею нитку перламутровых ракушек.

— Спасибо. — Только и нашёл что сказать. Да и не знаю я, как ответить на столь щедрый подарок. Такие большие ракушки дорогого стоят. Уж больно редко встречаются. Из них, наши умельцы резницы для бритья изготавливают. Мало кто может себе позволить резницу. У меня её нет, ножом бреюсь.

— Мы не хотим и не будем знаться с ага. — Кхну легонько ткнула меня в грудь худым, тонким пальцем. — Вы злые и жадные. Для тебя и большого ага, сделаем исключение. Вы помогли моему сыну.

— Того большого, Сюнделем звать. Серёга он.

— Запомню. — Хозяйка кивнула. — Наша вода, твоя вода.

Наш дом, твой дом.

— А вот мне, нечего вам подарить. — Потрогал бусы, приподнял за нитку — увесистый подарок. Посмотрел на большие раковины и пообещал. — Если что-то раздобуду, обязательно принесу. Вы только скажите, что вам нужно?

— Спасибо, ничего не нужно. — Кхну улыбнулась. — Откуда ты?

— Из посёлка мусорщиков.

— Это далеко от нашего озера?

— Нет. День пути.

— Скажи Бродяга, а что за лесом?

— Да много чего. Степи, брошенные селения. А ты зачем спрашиваешь?

— Мы не покидаем этих мест. Когда-то давно, наше озеро было огромным. Мать, моей матери, навещала своих сестёр в других озёрах. В те времена озёр и рек было много. Сегодня осталось только наше. Но и оно высыхает. И что будет дальше я не знаю?

— А разве такое возможно? Как может озеро высохнуть?

— Поднимается холодный ил. Родники теряют силу. Когда станет совсем мало чистой воды, умрёт еда. Наступит голод.

— А правда, что вы людей едите? — Брякнул и поспешил пояснить. — Так говорят.

— Нет. — Кхну улыбнулась. — Зачем вас кушать? У нас много раха, аванты тоже хватает. Мы кушаем всё то, что живёт здесь. Нас кормит Та-а-а и озеро.

— А младенцы? Те, которых вы подбрасываете в наши поселения. Где вы их берёте?

— Твой народ плохой, а дети хорошие. Вы делаете непригодной для жизни нашу воду и не хотите жить в мире. Вы умираете, остаются дети. У нас, они пропадут. Вот мы и возвращаем Вам ваше будущее. Давно это было, сейчас всё по-другому. Ушли аги, давно ушли. Нечего и некому возвращать.

— Выходит. Всё что я о вас слышал, выдумки, обман?

— Я не знаю. — Кхну пожала щуплыми плечами. — Мы давно не встречали твоих соплеменников. Нет аги, нет проблем. — Хозяйка, потрогала мою руку, ощупала предплечье и спросила. — Болит?

— Нет, рука в порядке. Рёбра болят, дышать трудно. Чем вы меня намазали?

— Тёплый ил. Его много в глубоких ямах. — Кхну улыбнулась. — А теперь спи. Сон лечит.

Кхну помогла мне прилечь, бережно уложила на шкуру и ушла. Прикрыла щитом дыру, разогнала на берегу галдящую детвору. Лежу, гляжу в стену из камыша и думаю. Странно устроена жизнь. Ходишь, бродишь, ковыряешься в хламе, добываешь на пропитание. Занят повседневными делами и даже не подозреваешь, рядом, совсем неподалёку живут вот такие как Кхну, Кхна, Тихну. Потешные, причудливые имена. Всё у них как-то по-иному и слова говорят непонятные, и поступки трудно объяснить. Зачем автомат накрывать тиной? Почему уха пахнет пузырником и совсем без соли? Много непонятного, но это не делает болотников хуже нас. Живут себе в озере, никого не трогают. Да много кто живёт по соседству. А ты считаешь их страшными и опасными. А когда встречаешь, оказывается они думают также, только о тебе.

С такими мыслями и уснул. Неспроста юшка пахла пузырником. Добавила Кхну в неё сон цветок, от него меня и сморило.

Спал долго, до самого вечера. Даже снилось что-то, но вот что уже и не припомню. Не знаю, может у других как-то по-иному, помнят. А вот я такой, и рад бы припомнить, но не получается. Слышал я от людей — по снам можно предсказывать что тебя ждёт в будущем? Может правда, а может и врут? Не знаю.

Полежал ещё немного в полной тишине и одиночестве, пришла хозяйка Кхну, принесла одежду. Напоила юшкой, и не жиденькой водичкой как в прошлый раз. Плавают в плошке куски белого мяса. Но и в этот раз юшка без соли, а вот пузырником совсем не пахнет. Значит, спать меня не уложат. Да и куда спать-то? Хватит, сколько можно, все бока отлежал? Рёбра болят и теперь непонятно отчего? Может от ночных похождений, а может от долгого сна. Отлежал бока.

Надел штаны, ракушки царапают шею. Тяжёлые они, гремят и ходить с таким вот ошейником как-то не очень удобно. Края у ракушек острые, но что поделаешь, подарок. Сниму, хозяйка обидится, спал-то я в них, стало быть так нужно. Не знаю я здешних правил и порядков тоже не знаю. Так и выполз из шалаша, в штанах и бусах. Осмотрелся, на дворе сумерки. Впереди песчаный пляж, большой, чистый. Не растёт у воды камыш, нет по берегу высокой травы. Да и вода не похожа на болото. Невидно водорослей, нет лохматых кочек, а вот гнилью пахнет как на болоте. Приносит лёгкий ветерок запах застоявшейся воды.

Своих приятелей не увидел. И детишек с хвостами, о которых рассказывал Михалыч, тоже не нашёл. Как, впрочем, и палки, той на которой должна быть голова змееголова я не отыскал. А вот с десяток болотников увидал, купаются они. Работают, мастерят плот из камыша. Для чего он им? По какой нужде вяжут? Они и без плота неплохо плавают.

— Иди, помойся. — Предложила Кхну. — Как себя чувствуешь? Болит что-то?

— Спасибо, ничего не болит. — Поблагодарил хозяйку и потянулся. Захрустели кости, стало совсем хорошо.

— Поторопись. Ждут нас на празднике.

— А что празднуете?

— Сегодня, хороший день, самый главный. С приходом холодной воды, мы отдаём дань Та-а-а. В эту ночь, наши дочери и сёстры отложат икру в тёплый ил. Та-а-а сохранит потомство. А когда придёт время, вернёт нам.

— Икру? Потомство? — Наверное, я сказал что-то смешное. А может, выгляжу как-то глупо. Хозяйка открыто улыбнулась, и рассмеялась, громко и звонко. Посмотрел я на неё и только сейчас заметил. Не слышится в голосе сиплость. Мох из серого перекрасился в розовый с желтизной.

— Да. Икру — потомство. — Кхну взяла меня за руку и повела к озеру. Рука у неё холодная и очень мягкая. — Здесь, — хозяйка присела, тронула воду. — Это наш дом. В нём всё, и прошлое, и настоящее, и будущее. Это Та-а-а. Понимаешь?

— Ага. — Я кивнул. — Теперь понимаю. Та-а-а — это вода.

— Нет. — Кхну завертела головой. — Вода — это вода, а Та-а-а — это всё. Понятно?

— Да. — Согласился, хоть ничего и не понял. — А где мои приятели?

— Там. — Кхну указала пальцем на противоположный берег. — Я ухожу, ты купайся. Знаю, аги стыдятся своего тела. Купайся, подожду там. — Хозяйка направилась к шалашу.

Сбросил штаны, придержал бусы, царапаются они и шагнул в озеро. Вода чистая как утренняя роса, но это не сильно обрадовало. Тут же припомнились слава хозяйки о приходе холодной воды. Я бы уточнил, ледяной. Но куда денешься, велено купаться значит так нужно. Да и попахивает от меня скверно. Отхожее место в Бочке, слизь шипаря, измазан илом. Ароматы я вам скажу не самые лучшие. Хочешь ни хочешь, а искупаться нужно. Но как купаться если вода как в полынье? Здешнее озеро — это вам не банька у Вохи.

Зашёл по колено, дальше не осмелился. Кое-как смыл грязь, и хотел было вернуться на берег. Обернулся, да так и грохнулся вводу, попятился на глубину. И теперь, озеро не холодным. Ну, может самую малость.

Стоит зверь на бережке, большой, лохматый до безобразия. Лап, или что там у него должно быть, совсем не видно, шерсть по песку волочится. Морда у него, как три мои головы. Глядит в мою сторону не моргает, таращится огромными глазищами. Синий язык набок, раззявил зверюга пасть, клыки торчат как ножи. Ни то что бы длинные, но и не маленькие. Я, конечно, видел клыкопсов, остромордов, ушастых степняков тоже встречал. Много их в полях и на окраинах Тихого. В стаи сбиваются, худые, мелкие и облезлые. Разного зверья повидал, но про таких больших и лохматых даже не слыхал.

— Вернись! — Прикрикнула Кхну и запустила в зверюгу камнем, но не попала.

Я отступаю, он идёт в мою сторону. Глаза блестят, язык набок. Болотники, те, что мастерят плот, бросили работу кричат, машут руками. Спешат на помощь, да вот беда, они далеко, а зверь близко. Прёт зверюга, прыгает, поднимает брызги.

Вот и всё, промелькнула в голове нехорошая мысль. Не растоптал змееголов, так загрызёт лохматый. Как назло, рёбра разболелись, ногу судорогой свело. Может утопнуть?

Остановился, сжался в комок и закрыл глаза. Что будет то будет. Зверь подплыл, ткнулся мордой в плечо. Жалобно заскулил и принялся лизать. Язык охаживает мои щёки, пачкает слюной и без того грязные волосы.

— Пошёл вон!!! — Кричит Кхну, прикладывает зверюгу большой палкой. Где она её взяла не знаю. Но мысленно порадовался. Отчего мысленно? Да от того, что говорить не могу. Дух спёрло, вода-то ледяная. — Прочь, ступай прочь!!! — Резко осипшим голосом орёт хозяйка.

Но лохматый и не думает её слушать. Загребает лапами воду у меня за спиной и толкал носом в шею, направляет к берегу.

— Не знаю, что с ним? — Оправдывается Кхну, помогает мне выбраться на песок. Я дрожу, хромаю, замёрз да так что зуб на зуб не попадает. — Вообще-то, он редко подходит. — Хозяйка что-то вылила себе на руки и принялась меня растирать. — С детишками играет, взрослых сторонница. Добрый он. Охраняет берег, душит пцахтов.

— А кто он? — Спросил я. Тело горит огнём, жарко мне. Зверь стоит рядом, склонил набок голову, смотрит, слушает.

— Не знаю. Мать моей матери, говорит раньше их было много. Потом пропали. И вот недавно опять появились. Этот. — Тонкий палец указал на лохматого. — Пришёл от Сизой дымки, той что поднимается от Серой горы. Не один, трое их было. Двое ушли, этот остался.

— Как его зовут? — Набрался смелости потянулся к лохматому. Тот сделал шаг на встречу, уселся, подставил бок.

— Никак.

— А чей он? — Почёсываю зверя осторожно, а вдруг хряпнет?

— Ничей. Ходит и ладно. Нам не мешает. А ещё. — Кхну присела, заглянула зверю в глазищи, потрепала за холку. — Слышит он далеко. Предупреждает, громко рычит.

— Предупреждает о чём?

— Рычит или скулит, когда швака выбирается из норы. Воет если угрун бродит где-то рядом.

— Что же он вашего сына не предупредил?

— Предупредил. И рычал и скулил, Тихну не послушал. Упрямый у меня сын. — Кхну махнула рукой. — Уходи. Беги отсюда. — Зверь жалобно заскулил, отошёл, спрятался за мною и улёгся. — Вот уж и не думала. — Кхну потрепала зверюгу по лохматой морде. — Ты ему понравился. Забирай.

— Вот ещё. — Я отошёл на пару шагов. Страшно, когда за спиной невесть что разлеглось. Лохматый поднялся, подошёл. Легонько ткнул меня носом в бок. Смотрит жалостно огромными глазищами. — Ты чего? — Уставился я на зверя, а он глядит на меня. — Чем я тебя кормить буду?

— Его не нужно кормить. — Кхну поскребла плечо, вынула из мха коричневую пиявку и съела. Я сделал вид что не заметил. — Сам прокормится. — Кхну отошла в сторону и бросила через плечо. — Да и выбора у тебя нет. Не ты его выбрал, он тебя.

— Ну, не знаю. — Я тяжело вздохнул. Зверюга уселась у моих ног, глядит на Кхну. — Ладно. — Согласился я. Потрепал зверю холку и только сейчас заметил, стою голый. Не совсем конечно в бусах из ракушек.

— Твоя одежда там. — Кхну указала пальцем. — Одевайся. Нам пора.

Болотники закончили мастерить плот, подтащили к берегу. Теперь-то несложно догадаться, для кого они старались?

Быстро оделся, нацепил поверх одежды бусы из ракушек. Кхну это понравилась. Хозяйка широко улыбнулась, поправила на мне ракушки. Оказывается, нужно расправить, уложить одна к другой. Теперь не гремят и не царапают. После того как все ракушки приняли должный вид, Кхну взяла меня за руку и повела к воде. Лохматый остался у шалаша, чему лично я был несказанно рад. Как по мне, лучше бы он вообще забежал куда подальше. Только зверь не торопится уходить, другие у него планы. Улёгся он на песок, смотрит в мою сторону, провожает взглядом.

Взобрался на плот, уселся, и тут же промок. Не сразу конечно и не весь. Сначала ботинки провалились в воду, промочил штаны. Очень скоро и рубаха похолодела и отяжелела, следом и куртка промокла. Не знаю, зачем нужно было одеваться? Мог бы и голышом прокатиться.

Болотники плывут рядом, вцепились руками в камыш. Толкают плот, да так проворно что я залюбовался. Торопятся, спешат на праздник. Кхну плывёт впереди. Часто пропадает, уходит под воду. А когда возвращается, кладёт к моим ногам черепки. Этого добра полно на окраинах города, побитые горшки, чашки, тарелки. И зачем они ей?

Не стал я рассматривать находки, неинтересно. Черепки везде одинаковые, как в Тихом, так и здесь. Разве что местный хлам изрядно порос зелёными водорослями, а в остальном такой же.

Очень низко пролетела кугуша — большая, болотная птица. Красивая она, чёрная как погасшие угли в костре, а клюв красный. Голос мерзкий, кугукает и визжит, словно её кто-то режет. Вот и сейчас завизжала, утробно и громко. Крылья большущие, в клюве рыбина. Раньше я не видел так близко кугушу. Впечатляет.

Откуда не возьмись, появились букашки. Затолкали ластоногие плот в огромный рой. Висят насекомые серой тучей, пищат, не жалят и на том спасибо.

Сколько плыли сказать не смогу, мне показалось долго. Прибыли в нужное место, а у меня зуб на зуб не попадает. Замёрз, да так что ноги и седалище онемели.

Сжался я в комок и вывалился, упал в воду. Выбиваю зубами частую дробь, на четвереньках ползу к берегу. Уселся на песочек и давай растирать плечи.

После такой прогулки, нужно в парилке вылёживаться. Травяной чай хлебать большими кружками. Но вот беда, компания для парилки неподходящая. С десяток болотников и хозяйка Кхну. Забрала она черепки, даже не глянула в мою сторону и ушла. Все ушли, а я остался.

В траве стрекочут жучки, копошатся козявки. У самого берега, надрывно орут жабы. Заморосил дождик, мелкий, противный. Да и вообще всё вокруг гадкое, серое, мрачное и холодное. Не бывал я ещё на таких праздниках. Да и праздник ли это? Ночь совсем близко, а я непонятно где? Куда не глянь высокий камыш, вода, за спиной кусты выше моего роста. Где столы, где веселье? Какой же это праздник?

Стало мне как-то не по себе. В голову закралась тревожная мысль. А вдруг, они и вправду людей едят? И на этом пиршестве, мне уготовано место не за столом, а на нём.

Крадучись взобрался на холм, выглянул из-за кустов. Вот и болотники, стало быть не ушли, здесь они. Руки скрестили, обнимают себя за плечи, глядят на озеро. Не знаю, заметили они меня или нет, если и увидали, не подали вида. Стоят как каменные истуканы.

Побрёл вниз к зарослям камыша. Чавкает в ботинках вода, одежда прилипла к телу, холодно. В камышах ненамного, но теплей, ветер не задувает. Пройду вдоль берега, не хватятся сбегу. Хороши хозяева, бросили гостя.

Отошёл не далеко, остановился, гляжу слушаю. Трещит камыш, закачались толстые стебли вершатника.

— Ты куда собрался? — Из зарослей вылез ластоногий.

Шарахнулся я от него, упал на пятую точку. Вот так болотник, вот так громадина. Куда выше и шире в плечах тех что я встречал раньше. В рыбацкую сетку оделся. Грудь и живот прикрывают шипы-накладки из кожи земееголова. Плечи тоже защищены, зелено-белёсые пластины, очень похожи они на медные. В руке топорик из лопатины шипаря. От одного только вида топора можно околеть. Про рожу и говорить страшно, не рожа, а тихий ужас. Сильно поросла она мхом. Не видно глаз, губ, один только нос бугром выпирает. По всему лицу зелёная поросль, свисает завитушками до самой груди.

— Я, мне. — Только и смог из себя выдавить. Поднялся, глазею на него, раскрываю и закрываю рот.

— Угу. — Чудище кивнуло, мельком глянуло на мои штаны, указало топориком на куст. — Туда. Иди наверх.

— Я тут, мне бы. — Брякнул, а вот что и о чём сам не понял.

— Не делай этого в воду. — Предупредило чудище указывая топором на мои штаны.

— Этого? — Переспросил и опустил взгляд. Оказывается, прикрыл я руками ширинку, держусь за неё.

— Ты что, глухой? — Спросило чудище и не дожидаясь ответа, схватило меня за руку, потащило на холм.

Не знаю, справил я малую нужду или нет? Стою под кустом неприлично долго. А этот, с завитушками не отходит, держится рядом. Не торопит, воротит от меня рожу. Скрестил руки на груди, прижал топор, глядит на камыш, вертит головой осматривает болото.

Небо совсем почернело. Лягушки словно взбесились, квакают на все лады, дождь усилился, поднялся ветер, мерзко, холодно. Вернулась смелая идея, а не драпануть ли? Сбежать, куда глаза глядят. И только я собрался задать стрекоча, как послышался противный скрежет. Болото-озеро забурлило, вспенилось, гудит громко, протяжно.

— Туда. — Болотник толкнул меня в спину. Не устоял я на ногах и упал, съехал по склону, оцарапал руки.

— Да что же это такое? — Рассматриваю содранные в кровь ладони. — Ты зачем это сделал? — Спросил, да так и застыл с открытым ртом.

Из озера-болота поднялось что-то огромное. Вылез остров, торчит точно болотная кочка, поднялся над водой, завис. Переливается он, отсвечивает синим цветом. Пенными потоками бежит вода, падает. Разбивается на тысячи мелких капель и превращается в пар, белый, невесомый. Молочные облака поднимаются, окутывают остров со всех сторон, прячут за собою громадину. Болото-озеро бурлит, мигает, светится. От всего увиденного перехватило дух, гляжу и не верю своим глазам. Не уж-то такое бывает?

— Это — Та-а-а. — Пояснил болотник и встал на колени. Дернул меня за рукав и строго приказал. — Делай как я.

Подчинился, встал на колени. Мокрый, злой, с разодранными руками, бухнулся рядом с ластоногим.

Ветер разорвал пар, растащил его во все стороны. На самом краю острова показались болотники в причудливых одеждах. Длинные балахоны, высокие, остроконечные шапки-колпаки, всё пестрит яркими красками, горит и светится.

Из воды, на берег полезли ластоногие. Много их, десятки, может и вся сотня наберётся. Выходят на песчаный пляж, кланяются громадине. Несут на вытянутых руках шары.

От чудо-острова к берегу потянулся мост, не широкая полоса с мигающими огоньками. Болотники выстроились друг за другом, подняли шары над головами и пошли по нему.

Озеро-болото забурлило, вспыхнул яркий свет, в небо ударили струи воды и опали бирюзовым дождём. Остров погрузился в туман, свет погас. Темно, ничего не видно. Над головой громыхнуло, вдали полыхнула молния, одна, вторая, третья. Небо прорвалось, начался ливень.

— Хороший знак. — Подставляя дождю уродливое лицо, заверил болотник.

Увлёкся я, гляжу на молнии раскрыв рот. Позабыл что рядом болотник. От того и испугался, отскочил, отпрыгнул в камыш. Увяз по колено и плюхнулся в тину.

— Что же ты такой неловкий. — Ластоногий поспешил на выручку, протянул руку. — Пойдём.

— Куда? — Спросил, прячу руки за спину. Не нужна мне его помощь. В спину толкал ветер, с одежды стекает вода, холодный дождь льёт всё сильней и сильней.

— Туда. — Болотник указал пальцем. — Там праздник.

— Да какой праздник? Ты на меня посмотри.

— Посмотрел. И что? — Спросил и обошёл меня дважды. Проявил заботу, поправил бусы из ракушек, снял с плеча кусок тины и спросил. — Теперь хорошо? Пойдём. Не поторопишься, промокнешь.

— Ты в своём уме?! — Взорвался я, перекрикивая шум ветра и дождя. Не знаю откуда взялась смелость? — Я уже мокрый! Ты это понимаешь?!

— Понимаю. — Болотник кивнул. — Праздник у нас, кушать хочется.

— Кушать? — Внутри всё похолодело, сжал кулаки и заорал. — Хочешь сожрать, ешь прямо здесь! Вот он я, зачем куда-то ходить?!

Болотник раскрыл и тут же закрыл рот. Перебросил топор из руки в руку. Что-то проворчал себе под нос, покрутил пальцем у виска и ушёл в озеро-болото. Обиделся.

Он ушёл, а я остался. Спасибо хоть дождь поутих. С неба ещё капает, но не сильно, ушла гроза, грохочет над лесом. Вот она свобода, но что с нею делать? Куда идти? Без оружия, вещей и еды, да ещё и в ночь?

Выбрался из воды, уселся на траву, обхватил колени руками. Сижу, гляжу в темноту. Мокро, холодно, на душе скверно. Может зря я его обидел? Да и этот тоже хорош, кушать ему хочется, топором машет. Откуда мне знать каким должен быть праздник на болоте?

— Бродяга! — Окликнули сзади. — Ты чего расселся? — Гунька склонился, тронул за плечо. — Там такое? Пошли сам увидишь.

— Куда?

— Туда. — Гунька ухватил меня за руку и потащил. — Шевели ногами, промокнем.

— А как ты меня нашёл?

— Подсказали. — Брякнул приятель и ускорил шаг.

В глубоком яру спряталось приземистое здание с покатой крышей. Утонуло оно в зарослях и черноте ночи. Если бы не Гунька сам бы я не нашёл дорогу. Раскидистые кусты, бурьян в человеческий рост, густая трава, под ногами едва заметная стёжка. По ней мы и вышли к этой громадине.

Уходят вверх массивные колоны, освещает их тусклый свет что пролился с потолка. Что там светится понять сложно. Опутаны колоны вьющимися травами, растрескался камень, чернеют выбоины. С прогнувшихся балок свисают нити лозы горького слинца, качаются от сквозняков растопыренные пальцы-листья. Они-то и не дают разглядеть что светится наверху. Под ногами битый камень, черепки глиняной посуды. Наверное, именно сюда хозяйка Кхну унесла поднятый со дна не потреб. Вот только зачем он здесь?

Спустились мы с Гунькой по изрядно истёртым ступеням и оказались в узком коридоре. Из щелей в полу пробивается свет — синие дорожки огней подмигивают и убегают. В чёрных пятнах выбоин высокие стены, на них, там, где уцелела штукатурка видны рисунки и причудливые письмена.

Тараканы, клопы и жуки повсюду. Завидев нас спешат, убегают, прячутся в щели и дыры. Ленивые и нерасторопные трещат под ногами. Пахнет гниением и сыростью. Стены почернели, в отдельных местах плесень и жёлтый грибок поднялись выше моего роста. Там, где их нет, можно разглядеть картинки.

Угрожающего вида остроносые машины, громоздкие механизмы и тысячи ластоногих в причудливых одеждах. Длинные балахоны и остроконечные шапки-колпаки. Такие шапки я уже видел там, где чудо остров поднялся из воды. На рисунках можно отыскать и других болотников. Большие шары вместо голов, за плечами бочонки, в руках палки с коробками.

— Видал? — Гунька мазнул пальцем по стене и ускорился.

— Догоняй Бродяга.

— Куда нас занесло? — Спросил, глазею по сторонам. И там, и здесь ряды колонн, отполированный белый камень, коричневые прожилки на нём и чёрные пятна. Только по выщерблинам и можно понять, старые они, совсем древние. Огромные горшки, навалены у стены. Целые, треснувшие, разбитые. В таком горшке мы с Гунькой поместимся ещё и место останется. Лежат горой, пропадают без дела. Вот бы всё это добро да на рынок к вольным. И о чём я только думаю? Какой рынок? Под ногами жуки, черепки, битый камень. Местами проросла трава, вздувается шишками-буграми жёлтый и красный мох. Занесло меня в подземелье, как бы зверюга на вылезла.

— Да кто его знает? — Заговорил Гунька. — Пойди и спроси. — Приятель указал взглядом на болотника, тот как сторож возле амбара стоит у колонны. Рослый, крепкий, с зелёными завитушками, одет в сетку. Очень похож на того что бросил меня под проливным дождём. Хотя нет, этот без топора, палка у него с наконечником. — Видал, какой? — Прошептал Гунька. — Охраняет. Но вот что?

— Черепки с горшками стережёт. — Высказал я догадку и полез следом за Гунькой. Протиснулся в узкий проход между камней. Рухнул потолок, упали балки, загородил дорогу. Чёрная бездна над головой, моросит дождик. — Долго ещё? Где наши?

— Почти пришли. Тут свернём. — Гунька подтянул штаны и зашагал ещё проворней. — Когда мы сюда спустились, этой дыры не было. — Гунька остановился завертел головой. — Трещать начало. Сверху сыплется, снизу гудит, дрожит. Подумал — тут и помру. — Приятель умолк.

— И что потом?

— Ничего особенного. Потрещало и затихло. — Гунька поскрёб щеку. — Туда. — После минуты раздумий указал Гунька. — Когда греметь и трясти перестало, появилась дыра. Пыль улеглась, а там проход и ступеньки.

— А что внизу?

— Проход. За ним здоровенная комната и озеро. Представляешь, озеро под землёй. Светится оно. — Поведал Гунька. — Вода тёплая-тёплая, местами горячая. Я искупался. Рыбки плавают, маленькие такие, стайками кружат, щиплют за ноги. Сначала как-то не по себе. А потом хорошо, даже приятно.

— Рыбки? — Я поёжился, холодно здесь, сквозит в спину. Захотелось поскорей добраться к озеру, залезть в него и не вылезать.

— Ага. — Гунька часто закивал. — Рыбки маленькие, камни горячие. Я на них лежал. Не хуже, чем в Вохиной баньке на лавках. Жаль пара нет.

— В бане хорошо. — Согласился я. От одной только мысли про баню стало теплей, но ненадолго. Потянуло сквозняком, пробрало до костей.

— А кто спорит? Конечно хорошо. — Приятель взъерошил рыжие волосы. — Там, не только озеро и горячие камни. — Гунька лукаво подмигнул. — Большущие столы, горы еды. Одно плохо, кислой нет. — Вздохнул Гунька и пожаловался. — Сам понимаешь, какой праздник без выпивки?

— Это точно. — Согласился я, впервые захотелось напиться. Да так что бы позабыть обо всём что приключилось. А там, пусть хоть варят, хоть жарят. Уже не важно, пьяному помирать легче (наверное).

Оставшийся путь, прошли молча. Перекрёстков и развилок больше не было. Растрескавшиеся стены, колонны, горшки, черепки, всё одинаковое. Впереди ступени наверх и высокая арка. Когда-то она была оштукатурена, расписана картинками. Штукатурка отвалилась, лежит большими кусками, можно рассмотреть рисунки. Всё те же болотники в причудливых одеждах, машины, механизмы.

У входа два ластоногих с топориками. Эхом разносятся голоса, но кто говорит невидно. Не соврал Гунька, комната действительно огромна что вверх что в ширь. Как не силюсь, не разглядеть дальнюю стену. Может её вообще нет? Да я бы и не назвал это комнатой. Пещера.

Над головой чёрная бездна. Свисают канаты лохматых корней, их так много что кажется всё опутано волосатой паутиной. Стены, грубый нетёсаный камень, мокрый, холодный. Зелёный мох вылезает из щелей, торчит из трещин.

Большие, бесформенные куски стекла источают голубой свет. Разбросаны эти стёкла повсюду. Где у самого пола вросли в камень, но чаще выступают из стен. Большие с мою голову, малые, совсем крохотные с ноготь. Чем меньше, тем ярче свет. А вот с потолка ничего не светит, чёрное всё.

Под ногами гладкие плиты. Тепло, даже жарко. Пахнет жареной рыбой, пригоревшим мясом и травой чимкой. Много её на болотах, запах мягкий с кислинкой, чуть подванивает застоявшейся водой.

— Бродяга!!! — Послышался оклик. Мне на встречу спешит Сюндель в таких же бусах, как у меня. Вот только ракушки у него глядят в разные стороны. Некому подсказать, поправить.

— Ты где запропастился?! — Кричит Карлуха, семенит за Сюнделем едва поспевает. — Гунька! — Прикрикнул мелкий. — Почему так долго?

— Чего сам не пошёл? — Ворчит Гунька. — На дворе холодина, дождь. Насилу отыскал Бродягу.

— Видал как тут? — Сюндель окинул взглядом пещеру. — Красотища. Курорт, да и только. — Радуется он как ребёнок. Гладко выбрит, одежда сухая, чистая.

— Мы тут. — Карлуха обхватил меня за пояс, обнял и тут же отступил. — Ты чего такой? — Коротун выпучил и без того немаленькие глаза. — Мокрый, грязный. Тебя где носило?

— Рассказывай. — Сюндель взял меня за руку, осмотрел оцарапанную ладонь. — Где угораздило?

— Да так. — Отмахнулся я и побрёл к озеру. Рассказывать о своих злоключениях нет желания. Единственное чего хочу, так это отогреться. Упасть в тёплую воду и не вылизать пока не выгонят.

Вода бирюзового цвета, не стоит она на месте, покачивается, переливается. Синие стёкла из-под воды светят. В озере их куда больше чем на стенах и полу вместе взятых. Вот только не озеро это — огромная неправильной формы чаша из белого камня с коричневыми потёками и прожилками. По берегам синяя глина, очень похожа она на подошедшее тесто. Запеклась глина, блестит как стекло, растеклась по берегам сползла в воду. У самого дна я заметил чёрные дыры, наверное, тоннели.

Подошёл к воде, потрогал. Загрёб обеими руками, умылся. Тёплая водичка, а пара нет. Странно это.

— В одежде нельзя. — Предупредил Карлуха. — Снимай вещи. Простирну вон за той глыбой — Глядит мелкий на огромный валун. Поднимается он стеной, закрывает чёрную стену. — Брошу на камни. Высохнут и глазом не успеешь моргнуть.

— Спасибо. — Потрепал я мелкого за шевелюру. Подмигнул, а он мне и поведал.

— Рыбы здесь гадкие. Щиплются больно.

— И где же они? — Спросил и уселся на камень. Как уселся, да так и вскочил.

— Что, горячий? — Лыбится Карлуха, почёсывает затылок. — Ничего, пообвыкнешь. Поначалу и я вскакивал. А Михалыч дурень. — Коротун тихо хохотнул, скосил взгляд на ту сторону озера. — Седалище прижёг. Там камни, что угли в печи. А вон тот. — Взгляд мелкого обозначил болотника. Стоит ластоногий с топором на плече, ну точно, как сторож на рыночной площади. Дядька Ухимр так же глядит по сторонам, воришек выискивает, колотушку с плеча не снимает. Подкрадётся, да как даст колотушкой по плечам. Ворьё его жуть как боится. — Этот мохнорылый за нами приглядывает. — Предупредил Карлуха. — Нельзя нам вон за те камни. — Мелкий указал пальцем.

— А что там. — Снимая ботинки спросил я. Гранитные глыбы уходят вверх, светит у пола стекляшка, а вот дальше темно.

— Мне-то откуда знать? Не пускают. — Карлуха пожал плечами и принялся собирать мои вещи. — Ты это. — Коротун сунул под мышку ботинок, покрутил носом. — Прижмёт по нужде, ступай туда. — Взгляд пополз к арке. — За той каменюкой нужник имеется. Ты отмокай, если что, я неподалёку. — Подмигнул мелкий, поднял мою куртку и ушёл.

По берегу синяя глина твёрдая точно камень, гладкая, но нескользкая. Прошёл я по ней, слез в воду. Бусы вещ неудобная, тяжёлые они и тарахтят. Иду осторожно, крадучись, придерживаю ракушки. Заводь здесь, воды выше щиколотки. Улёгся и тут же вскочил. Глина прогнулась, мягкая она податливая.

— Что, испугался? — Окликнул Сюндель.

— Не то что бы очень. — Стою топчусь на месте. Глина под ногами как трава на болоте, мягкая того глядишь порвётся.

— Не бойся. — Сюндель присел. — Ложись и блаженствуй. Не знаю, что это? — Приятель погладил гладкий камень запечённой глины. — Польёшь водой становится мягкой как пластилин. Высохнет и опять камень. Удобная штука.

— И что в ней удобного? — Боязно мне ложиться, а выходить из тёплой воды не хочется.

— Ты ляг, сам всё поймёшь.

— Ну не знаю. — Потоптался, присел. Глина прогнулась, приняла нужную форму. Сидеть удобно, точно на перине. Осмелел и прилёг.

— Я же говорил. — Сюндель поправил свои бусы, поднялся. — Ладно, ты купайся. Пойду я, не буду мешать.

Лежу в мягкой глине, радуюсь жизни. Ничего не давит, хорошо и удобно, под головой вздулся волдырь как подушка.

Повернулся на бок, глина прогнулась, лёг на спину и опят удобно. Глина она и есть глина, куда примнёшь, туда и уляжется. Хороша водичка, не хуже, чем в бане. Закрыл глаза, отдыхаю. И тут меня ущипнули. Поднял ногу, поглядел. Нет волдыря, не вижу укуса, вспомнил о рыбках. Лежу, жду, ничего не происходит. Уселся, глина прогнулась, воды по грудь. Переливается водица, тысячи рыбёшек с синими боками, кружат большой стаей. Набросились на меня со всех сторон. И откуда они только взялись?

Поначалу растерялся, хотел было выскочить. Посидел, чуть пообвык и улёгся. Щиплют рыбёшки за пальцы рук и ног. Особо настойчиво клюют в пятки. Щекотно конечно, но и приятно, врать не стану понравилось мне.

Разморило, уснул. Не знаю сколько прошло времени, может несколько минут, а может и весь час с хвостиком. Разбудили громкие голоса и улюлюканье. Такое УЛЮ-УЛЮ я уже слыхал на болоте прошлой ночью. Лежу, слушаю, глаза не могу открыть, спать хочется.

— Бродяга! — Зовёт Карлуха. — Вылезай. Праздник начинается. Там эти. — Коротун взъерошил волосы. — Мохнорылые пожаловали. Колпаки надели, одежды по полу волочатся.

— Какие ещё мохнорылые? — Спросонку трудно понять о чём лопочет мелкий.

— Какие-какие? Болотники. — Злится Карлуха. — Одевайся, вещи просохли.

Вылез из воды, холодно. Гляжу по сторонам, вода, камни. Карлуха ботинки суёт. Взял штаны. Чистые они и сухие, стало быть спал долго. А вот ботинки всё ещё мокрые. Ну да ничего, на мне досохнут.

— Пошли. — Торопит Коротун, тянет за руку. — Девку притащили, голую. Сам видал.

— Какую девку? — Сбрендил мелкий, лопочет невесть что. Шагаю в полудрёме. Тащит меня приятель за руку, спотыкаюсь на гладком полу.

— Голую. — Повторил Коротун и остановился. Стукнул меня ногой и потребовал. — Просыпайся. Хватит дрыхнуть.

— Не сплю я. — Выдохнул, потираю лодыжку. — Чего дерёшься, больно же.

— Переживёшь. — Шипит Карлуха. — Девку что мы поймали, притащили на верёвке. Теперь понял?

— Понял. — Я кивнул. — Зачем притащили?

— А я почём знаю? Может, тебя ещё рас стукнуть? — Карлуха почесал нос, зарылся маленькой ладошкой в шевелюру и давай чесаться. — Не проснёшься, в коленку садану.

— Я тебе садану. — Потёр глаза и пригрозил кулаком. — Разморило. Вздремнул самую малость.

— Ага. — Коротун улыбнулся, выставил напоказ кривые зубы. — Видал я, как ты вздремнул. Спишь на ходу.

— Сплю. — Отпираться нет смысла. — А где наши?

— Сюндель был там. — Палец указал на камни, из-за них и слышится улюлюканье. Сейчас оно не такое громкое как минуту назад. Коротун поковырял пальцем в ухе и криво улыбаясь, объявил. — Михалыч трёкнулся.

— Это как?

— А вот так. — Карлуха покрутил пальцем у виска. — Свихнулся он. Насобирал пригоршню стекляшек. Перебирает их как крупу и лыбится.

— Лыбится?

— Ага. Радуется. — Карлуха пошёл вперёд, тронул рукой синее стекло в стене. — Он и к этой штуке прикладывался. Вырвать хотел, болотники отогнали.

— Зачем ему? — Я подошёл к стекляшке, потрогал. Холодная, светит голубым, по краям чуть мутное. Наверное, из таких штук делали бутылки? Не все конечно, зелёные, красные и чёрные из другого стекла.

— Пошли. — Торопит Карлуха. — Вон они у стола. Дармовую еду трескают.

Михалыч, Сюндель и Гунька трутся возле столов с едой, расхаживают, кушают. Неподалёку столпились болотники. Много их. Здесь и здоровенные с завитушками и мелкие вроде тех что лопатины у нас отобрали. Стоят болотники в остроконечных шапках. Одни только шапки и видать.

— Здорово. — Михалыч вытер о штаны руку и протянул мне. — Ты как? Рёбра не болят?

— Нормально. — Кивнул, пожал крепкую ладонь. — А чего так шумно? Что там?

— Да чёрт их знает? — Полным ртом ответил Сюндель. — Девку притащили. Раздели догола, теперь чем-то мажут. Чувствуешь, болотом потянуло?

Я принюхался, пахнет не очень, но не болотом. Чернилкой подванивает, травники эту траву на топях осенью режут. Не знаю какое зелье они из неё варят? Видал я её в каждой избе, травники вешают на пороге. Заходишь и головой цепляешься.

— Видал? — Михалыч показал мне синюю стекляшку. Глаза у Михалыча горят, улыбка до ушей. — Вон за тем камнем нашёл.

— И что? — Гляжу на Михалыча, а он в кармане роется.

— Как это что? — Хлопает глазами. — Это же алмаз. Понимаешь?

— Ага. — Я кивнул, поправил на шее бусы. Взял с тарелки кусок мяса, стручок кислухи и отошёл. Прав Карлуха, свихнулся Михалыч.

Не успел я доесть как улюлюканье стало громче. Болотники точно сошли с ума. Орут, руками машут. Те, здоровенные с завитушками выстроились вряд и оттеснили толпу к стене. Освободили проход. От арки, через которую я пришёл послышался гул и грохот, точно ветер играет листом железа. Толпа притихла.

Карлуха потянул меня за руку, не видно ему из-за стола. Вышли мы с Коротуном и встали неподалёку от болотников с завитушками. Глядим на арку. От озера слышится лёгкое шипение, и вода капает. Ластоногие почти не дышат, замерли точно окаменели. И тут как загрохочет, вода в озере забурлит, пар поднимается точно в парилке. Заволокло им всю округу.

— Чего это? — Шепчет мелкий, невидно его хоть и стоим рядом.

— Молчи. — Прошипели в ответ.

— Руки прибери. — Злится Карлуха, толкает меня в бок. Пинает ногой. — Бродяга, прибери, царапаешь.

— Какие руки? — Договорить не дали, прикрыли рот холодной ладонью.

— Молчи. — Шипят в самое ухо.

Пролился пар холодной росой, пахнуло лесом и свежескошенной травой. Карлуха сбежал, нет его рядом. Да и болотников тоже нет. Стою один, гляжу куда на арку. Вот только нет её, белое всё. Осмотрелся, столов и камней тоже не видать, всё окутано паром. И только вокруг меня его нет. Стало как-то не по себе.

— Не дай пропасть. — Слышится тихий шепот. — Спаси Бродяга. Помоги.

Стою, верчу головой. Кто говорит, откуда? Куда не глянь пар, застыл он в одной поре, точно замёрз. Сделал несколько шагов, впереди облако. Протянул руку, провалилась она, ушла, потерялась в молочном мареве.

— Помоги. — Шепчет всё тот же голос. — В долгу не останусь. Спаси.

Сердце стучит громко, колотится оно. Верчусь на месте, машу руками, рвётся марево, опадает большими хлопьями, точно не пар это, а паутина. Холодная как снег, хрупкая как первый лёд. Падает на камень, звенит, разбивается.

— Бродяга! — Окликнули сзади. — Чего застыл? Подойди.

Потёр глаза, загремели бусы. Шумно вокруг, гомонят болотники. Воняет чернилкой. Карлуха стоит рядом, дёргает за рукав. Каменные стены, столы. Михалыч, Гунька, Сюндель.

— Чего стоишь? — Толкает мелкий. — Ступай.

— А где? — Открыл было рот, хотел спросит про шепот и паутину. Поднял взгляд и увидел болотное чудище в длинном балахоне, остроконечном колпаке.

— Подойди. — Зовёт ластоногое, манит худым пальцем.

Кивнул и пошёл. Схватил меня Карлуха за куртку, придержал. Только теперь я заметил, лежит на полу в зловонной луже, что-то отдалённо напоминающее человека. Бесчувственное тело. Руки и ноги широко расставлены, привязали их к вбитым в пол штырям с кольцами. Грубые, сплетённые из корней верёвки оплели лодыжки и запястья. Измазаны мерзкой слизью волосы слиплись, на лице и по всему телу слой коричневой грязи. Повсюду разбросаны стебли чернилки.

— Обойди. — Строго приказало чудище в балахоне. Стоит оно у изголовья неподвижного тела, держит в руке кривой, длинный нож. — Иди сюда. Поможешь. — Толпа болотников разразилась криками радости и восторга. Улюлюкают, прыгают, поднимают руки. — Чего ждёшь?! Подходи! — Перекрикивая соплеменников зовёт чудище.

Болотники умолкли глядят в мою сторону. Вот так праздник, вот так веселье. Ботинки ногами давят водоросли, выжимают из них гадкую слизь. Под ногами чавкает.

— Смелей Бродяга. — Чудище улыбнулось. — Тебе, выпала большая честь.

— Кхну? — Подойдя ближе, спросил я. Сам не знаю почему, но мне показалось что это именно она. Сложно различать ластоногих, для меня, они все на одно лицо. Хотя нет, на два. Вот эти, худые и щуплые, а те, с топориками и завитушками большие и крепкие. Вторых поблизости нет. Ушли они, но вот когда не знаю, не видел?

— Возьми. — Не ответив на мой вопрос, чудище протянула нож.

— Зачем?

— Это, шао-ту.

— И что? — Спросил, и спрятал руки за спину. Не желаю я и не буду принимать участия в убийстве. Толпа болотников молчит, чудище в колпаке держит нож, ждёт. — Извини, не могу. — Честно признался и отступил.

За спиной послышались возня и тихий шепот, потом шаги. Болотники подошли ближе, взяли в кольцо место казни.

— Почему не можешь? — С лёгкой улыбкой на узких губах спросило чудище. — Ты должен это сделать. Она шао-ту. Ты обязан избавить её от тяжкого бремени.

— Нет. Не обязан. — Ответил резко и хотел было уйти. Не дали, толкнули на прежнее место.

— Её дар, угроза для нас. — Чудище протянуло нож и попросило. — Сделай о чём я прошу. Там, на берегу, ты был другим. Что изменилось?

— На берегу? — Сомнения развеялись, это действительно Кхну. — Зачем ты это делаешь?

— Так нужно. — Пояснила Кхну. — Шао-ту пришла без приглашения. Это неправильно. Если мы её не остановим, придут другие. Они уже где-то рядом. Шао-ту пришла не одна.

— Может и так, я не знаю.

— А кто знает? — Кхну шагнула ко мне.

— Спросить нужно. — Я посмотрел на горку грязи у моих ног. Лежит девка, не дышит. — Пусть она и ответит.

— Спрашивали, молчит. — Кхну спрятала за спину нож. — Почему вы её связали?

— Так получилось. — Опустил голову и соврал. — Воришка. Пряталась на колокольне.

— Шао-ту не крадут. — Кхну тяжело вздохнула. — Не умеешь ты врать. На ней руны.

— Какие ещё руны? — Посмотрел на девчонку. Разве можно что-то разглядеть под слоем грязи? — Где руны? Я ничего не вижу. — Сообщил как можно строже и сделал шаг назад, а там болотники. Стоят неприступной стеной, плечом к плечу. Смотрят на меня маленькими глазками, и не поймёшь, что у них на уме. С виду спокойные, но кто знаем, набросятся всей толпой и разорвут на куски.

— Руны не видят, их чувствуют. — Не строго, по-доброму пояснила Кхну и поманила пальцем. Два болотника, а может болотницы, сложно сказать кто именно. Взяли они меня под руки, подвели к хозяйке и ушли. — Твой народ слеп. — Пояснила Кхну поигрывает кривым ножом. — Вы не замечаете мелочей, от того и становитесь лёгкой добычей. Она шао-ту, можешь не сомневаться. Эта девка слишком юна, мало рун, слабый запах. Даже мы не сразу это поняли. Молодая, неосторожная, многого не умеет. И уже не научится, мы не позволим.

— Нет! Так нельзя. — Даже не знаю, откуда взялось столько смелости? — Не делайте этого. Она человек, живой человек.

— За спиной загомонили ластоногие. — Немедленно развяжите. — Потребовал я.

— Зачем? — Кхну пожала плечами. — Это наше озеро, нам и решать, что с нею делать? Ты гость. Твоё место за праздничным столом, а она. — Кхну указала на жертву худым пальцем. — Шао-ту.

— Нет, не шао-ту. — Объявил и встал перед Кхну. — Она человек. Маленькая девочка, ребёнок.

Болотники о чём-то переговариваются, тычут в мою сторону худыми пальцами. Подошли двое, с топориками.

— Бродяга! — Окликнул Михалыч. — Не дури. — В голосе слышна тревога. — Сделай что велят.

— Ты чего? — Сюндель схватил Михалыча за грудки. — Совсем свихнулся? Что значит сделай? Дожимай Бродяга, не ведись на уговоры! Спасай девку.

— А что будет с нами? — Прорычал Михалыч. — Заткнись Сюндель.

— Замолчите! — Прикрикнула Кхну.

Болотники тут же умолкли, а вот мои приятели продолжили выяснять отношения. Теперь и Михалыч схватил Сюнделя за грудки. Ещё мгновение и начнётся драка.

— Молчать! — Гаркнула хозяйка Кхну. Двое ластоногих заспешили к нарушителям спокойствия. Михалыч и Сюндель повернулись на оклик. В пещеру вошли ещё четверо с топорами, встали у входа.

— Ты мне поможешь. — С нажимом потребовала Кхну. — Так нужно.

— Нет. — Заглянул Кхну в глаза и ничего в них не разглядел. Разве что холодный блеск и безразличие. — Я не смогу.

— Не торопись с ответом. — Просипела Кхну. — В твоей власти решить её судьбу.

— Какую судьбу? — Выпалил я. — Сама же сказала — Ваше озеро, Вам и решать.

— Поторопись. — Кхну подняла руку, с десяток болотников с топорами окружили моих приятелей. Ещё двое встали за моей спиной, откуда они берутся, не знаю. Появляются из неоткуда точно грибы после дождя. — Твой ответ. — Кхну протянула нож. — Поможешь?

— Нет. — Сказал твёрдо и уверено. Не могу объяснить, что на меня нашло? По большому счёту, какое мне дело до этой девки? Я её даже не знаю.

— Так тому и быть. — Очень тихо выдохнула Кхну. — Не хочешь, и не нужно. Ты сделал свой выбор. Я его не одобряю, но. — Хозяйка Кхну улыбнулась. — Забирай, она твоя.

— Что?

— Да. — Кхну подняла руки, и громко объявила. — Этот аги, по имени Бродяга, хозяин шао-ту. Она его собственность, только он в праве решать её судьбу. С этой минуты, Бродяга — катхи шао-ту. Поставьте на ней тавро, приведите в чувство, вымойте и накормите.

— Я, мне. — Во рту стало сухо, слова застряли в горле. Открываю рот, но ничего не говорю.

— Что-то не так? — Склонив набок голову, спросила Кхну. Болотников принёс плошку с водой.

— Всё не так. — Смочил горло и ответил. — Сначала вы мне зверя подарили, теперь девку? Не нужна она мне.

— Раньше нужно было думать. Твоя она, хочешь ты этого или нет — владей. — Хозяйка передала нож болотнику в длинном балахоне. Тот поклонился и ушёл. — От тебя, и требовалось совсем немного. — Пояснила Кхну. — Разрезать верёвки, освободить. Очищение не убивает, она свободна. Была бы свободна, сделай ты правильный выбор. А теперь. — Кхну снисходительно улыбнулась. — Она привязана к тебе. И эту связь нельзя разорвать. Боюсь ошибиться, но Вас что-то связывало и раньше. А вот что не могу понять? Закрыта она и ты заперт. Не могу отыскать ключ от ваших замков, один он на двоих.

— Не встречался я с нею. На острове увидел впервые. Думал мальчишка, подросток.

— Верю. — Кхну кивнула. — Владей, она твоя.

— И что мне с нею делать?

— Что хочешь, то и делай. — Кхну пожала плечами. — Ты же сам этого захотел.

— Откуда мне было знать? Почему не сказала?

— Ты не спрашивал. — Кхну взяла меня под локоть и повела к светящемуся большому, бесформенному стеклу на стене. — Скорее всего. — Тронула худым пальцем источник холодного света, внимательно разглядывает его. Кхну на минуту призадумалась, перевела взгляд на меня и сообщила. — Неспроста юная шао-ту пряталась на острове. Она пришла к тебе Бродяга. Она и заперла твои мысли, спрятала себя и тебя от нас. Оберегает, защищает. Нужен ты ей.

— Ну да, именно я ей и нужен. — Развеселила меня хозяйка Кхну. Знает, как поднять настроение. — Ходил себе, бродил двадцать лет и тут вдруг понадобился. С какого перепугу?

— Две шао-ту с одним лицом это редкость. — Сообщила Кхну. Не слушает меня хозяйка, думает и говорит о своём. — Не знаю, как тебе и сказать Бродяга. Ворожеи своенравны, строптивы и непредсказуемы. Одна — это куда ни шло, но две? Ты один, их двое. Вторую я чувствую, но не вижу. Далеко она. Та что здесь, не познала любви. Это и хорошо и плохо одновременно.

— Я тебя не понимаю.

— Шао-ту забирают волю. Беда тому, кто познает их любовь.

— Как можно забрать волю? Шутишь?

— Шутки остались в прошлом. Скоро всё изменится, многое поменяется. Перемены начались с твоим приходом.

— Как же мне всё это надоело. — Выдохнул и уселся на

камень. — Сплошные загадки.

— А ты сам не загадка?

— Нет, не загадка. Такой же, как и все.

— Лукавишь. — Кхну пригрозила пальцем. — Я долго живу, очень долго. Повидала не мало аги. Разные вы только внешне, мыслите все одинаково. И желания у вас похожи. Ответь Бродяга — чего ты хочешь от жизни? К чему стремишься?

— К чему стремлюсь, не знаю. От жизни вообще ничего не хочу. Да и как от неё можно чего-то хотеть? Кто бы подсказал, будет она завтра или уже сегодня закончится?

— Хочешь поменять, исправить свою жизнь?

— Зачем? Живу себе и живу. Менять шило на мыло. Да и не знаю я другой жизни. Подскажи, может тогда и захочу.

— Шило на мыло? Странный обмен. — Хозяйка призадумалась и спросила. — А давай, я тебе расскажу про шао-ту? Ты должен знать кто они, чего ожидать от девки?

— Рассказывай. — Выдохнул, рассматриваю тупые носки своих ботинок.

— Взрослых шао-ту, сложно выследить. Вреда от них нет, но и пользы мало. Мы живём скрытно, нам нужны тишина и покой. Шао-ту настырны, высматривают, следят, всё им нужно, всё интересно. Когда удаётся поймать, забираем у шао-ту память. С молодью всё иначе. Они не умеют прятаться, приходят и сразу попадаются. Очищаем, забираем врождённый дар и отпускаем на свободу. У твоей, мы не отняли дар, ты не позволил.

— И что теперь?

— Не знаю. — Кхну пожала плечами. — Сам увидишь. Следи за нею, наблюдай. Большего ты не сможешь сделать. Она не позволит.

— А если сбежит?

— Нет. — Сказала, как отрезала и присела рядом. — Это невозможно. Куда ты, туда и она. Будь осторожен. Познаешь её любовь, пропадёшь. Быть катхи шао-ту это счастье и наказание. Не даст в обиду, защитит. Предашь. — Хозяйка замолчала и улыбнулась. — У нас праздник. Кушай, отдыхай. На рассвете, Вас проводят.

— Куда?

— Как куда? Вы же куда-то шли?

— Ах да. — Выдохнул и оглянулся. Приятели всё ещё в окружении ластоногих с топориками.

— За них не волнуйся. — Перехватив мой взгляд, ответила Кхну. — Сегодня вы наши гости. Отдыхайте.

Отдыхали очень даже неплохо. Ошибался Гунька по поводу выпивки, была она. Стоит на столах в больших плошках, но не кислая. Горькая точно водка из запасов Михалыча. А вот пахнет иначе, сон травой и плесенью.

Пили и ели от пуза. Еда вкусная, много её. Всё больше рыба и травы с корешками. Одно плохо, соли нет. У кого не спроси, разводят руками, не знают про соль. Собеседники из болотников так себе. Пару слов в ответ могут сказать, но не больше. А вот на вопросы горазды. Всё им интересно, слушают раскрыв рты, не перебивают. Навеселе всегда поболтать хочется. Гунька с Карлухой про Бочку привирают, я о Тихом правду и небылицы рассказываю. Серёга-Сюндель о каких-то водяных и леших страшилки вставляет, и только Михалыч молчит, перебирает свои стекляшки. Чешем языки, рассказываем историю за историей, ластоногие слушают, кивают. А потом и кивать перестали. Так и повались всей компанией тут же возле столов. Устали от застолья легли спать на шкуры.

Проснулись не скажу, когда. Может поздно, а может чуть свет. В пещере что день, что ночь всё в одной поре. Спали покатом все вместе. Сюндель в обнимку с ластоногим, за дружились они с ним, закорешились, так объяснил Сюндель.

С тяжёлой головой и гадким послевкусием попил из озера, там же и умылся. Трясёт всего, руки дрожат. Моим приятелям тоже не сладко. Особенно плохо Карлухе. Даже опохмелка не помогла. Стошнило его. А вот мне полегчало. Выпил всего ничего, в голове затуманилось, похорошело. И почему я раньше не опохмелялся?

Пошатываясь выбрались на свежий воздух. Петляем между кустов и деревьев идём бредём, спотыкаемся. Впереди ластоногий с топором шагает, проворно идёт, едва поспеваем. Спустились по холму и вышли к болоту. Болотник указал рукой на камыш и пошёл в обратную сторону. Впереди заросли жёлтого камыша, сухие деревца, грязная вода и лохматые кочки. Надрывно квакают лягушки, пищат комары, свистят хастики. Птички такие, серенькие они совсем неприметные.

Накрапывает дождик, дует от болота холодный ветерок. Подванивает протухшей водой. После опохмелки меня это не пугает. Я бы ещё выпил, но вот беда нечего пить, даже воды в дорогу не дали.

— Бродяга. — Окликнули от кустов. — Подойди. — Зовёт болотник. Вылез он зарослей камыша, на сетке тина, лопатина-топор в жирном иле.

— Привет. — Поздоровался как с давнишним приятелем и спросил. — Как дела?

— По-разному. — Тихо ответил тот и повёл за куст. Отогнул ластоногий ветку и говорит. — Забирай девку.

Сидит она под кустом, закуталась в драную шкуру, глядит на меня большими глазищами и улыбается.

— От кого спряталась красавица? — Спросил и улыбнулся в ответ. Молчит девка глядит сквозь меня. — Чего это с ней?

— Спит. — Громко ответил болотник и протянул кожаный мешочек. — Переберётесь на ту сторону, дашь. Разжевать нужно.

— Погоди. — Присел, заглянул кареглазой в глаза. Пустые они, стеклянные. Не пойду я с дурочкой на болото. Тронул девку за руку, пошевелила пальцами, склонила на бок голову, хлопает глазищами. — Да она не в себе. — Разозлился я. — Зачем мне дурочка? Куда я с ней?

— Туда. — Болотник указал пальцем в сторону камышей. — Так нужно.

— Кому нужно? — Понюхал содержимое мешочка, пахнет травой, но вот какой не знаю.

— Всем нужно. И тебе в первую очередь.

— Мне? — Уставился на ластоногого. — Мне-то зачем? Вы опоили, вы и носитесь с ней. Что мне с дурочкой делать?

— Почему не взял нож? Сам решил тебе и тащить эту ношу. — Болотник тронул меня за плечо. — Ты катхи. Твоя дорога, омуты и холодный ил. Легко не будет.

— Голова чумная, соображаю плохо. — Пожаловался я. — Кто такой катхи?

— Хозяин, кто же ещё? — Поведал ластоногий. Девчонка заворочалась под кустом, высунула из-под шкуры голову. Посмотрела сквозь нас, глядит не моргает. — Сок муа не навредит, память покроет туманом. Забудет она где была и что видела. Теперь понимаешь?

— Понимаю. — Выдохнул и посмотрел на девку. Остригли её ластоногие. Не на голо, но и волос оставили совсем немного. — И долго мне с нею таскаться?

— Не знаю.

— А кто знает?

— Хозяйка Кхну. — Ластоногий понюхал воздух, выглянул за куст.

— Где мне её искать?

— Скоро придёт. А сейчас. — Ластоногий, протянул девке руку. — Вставай, пора идти.

В такой компании мы и вышли к моим приятелям. Я, ластоногий и девка. Сюндель курит, привалился спиной к трухлявому пню. Гунька согнулся в три погибели над Михалычем, шепчет что-то на ухо. Тот сидит на камне, глядит в пасмурное небо жуёт травинку. Карлуха уселся под упавшее дерево, охает да ахает, куски холодного мха к голове прикладывает.

— Почему босая? — Не вынимая сигареты, спросил Сюндель.

— Земля лечит. — Ответил болотник, помог девке усесться и ушёл.

— Привет. — Поздоровался Сюндель, выбросил окурок. — Давай знакомиться?

— Ой плохо мне, плохо. — Жалуется Карлуха. — Отравили жабы мохнорылые, опоили. Помру я.

— Не помрёшь. — Заверил Михалыч. — В болото залезешь, попустит.

— Язык проглотила? — Спросил Сюндель. — Э-э-эй. — Позвал, поводил рукой перед её лицом. Девка как сидела, так и сидит, даже не моргнула. — Пьяная?

— Спит. — Сказал то, что услышал от болотника.

— Спит? С открытыми глазами. — Сюндель тронул девку за плечо. — Красавица, а-у. — Красавица повернула голову, уставилась на него. — Чего это она? Может того. — Сюндель заглянул девке в глаза. — Придурошная?

— Сам ты придурошный. — Ответил грубо, помог девке встать и отвёл в сторонку.

— Да она же голая! — Выкрикнул Сюндель. — Вот черти мохнатые, что же они вытворяют? А если простудится?

— И что? — Спросил Михалыч и отошёл под дерево справить малую нужду.

— Сейчас. — Сюндель сбросил армейскую куртку, снял рубаху. — Бродяга, на-ка прикрой её. Штанины оторву, ноги обмотаем.

— Зачем штаны портить? — Через плечо бросил Михалыч. — Ты берцаки отдай.

— Я бы отдал. — Сюндель поскрёб щеку. — Но, куда они ей? Нога как у Золушки.

— Как у кого? — Полюбопытствовал Гунька.

— Забудь. — Отмахнулся Михалыч. — Слышь, Бродяга?! Мохнорылый не сказал, долго нам здесь куковать?

— Не сказал! — Ответил из-за кустов. Не доводилось мне девиц раздевать, сами раздевались. — Снимай. — Попросил тихо, даже не надеясь, что услышит.

Шкура упала в траву. Я и замер с раскрытым ртом. Стою, таращусь. Всё при ней, засмотрелся. Стоит девка в чём мать родила, глядит не моргает.

— Бродяга?! — Из-за кустов позвал Сюндель. — Не могу штанину оторвать! А давай я ей носки отдам?! Нормально будет?!

— Не знаю. — Прохрипел пересохшим горлом.

— Хватит пялится. — Толкнул меня Сюндель, вырвал из рук рубаху и поспешил к девке. — Вот ты ушлёпок. Я-то думал. — Ворчит приятель. Замотал девку, набросил поверх рубахи бушлат. Усадил на шкуру, растёр ей ноги, надевает носки и меня ругает. — Глазеешь урод. Дать бы тебе по роже.

Небо чуть разъяснилось, но скоро наползли тучи. Сидим под кустами лепуна, ждём. А вот чего ждём и сами не знаем. Пришли двое болотников, с топориками. Встали чуть поодаль, поглядывают на камыш, озираются.

— Эй. — Окликнул Михалыч. — Кого ждём?! Шмотки верните!

Болотники не ответили, даже не повернулись на оклик. Напряжённые они, дёрганые. Головами вертят, перешептываются.

— Мужики! — Не удержался Сюндель. Поднялся и пошёл к ластоногим. На дворе зябко, а он в майке с длинным рукавом. — В самом-то деле, чего резину тянем? — Пританцовывая и потирая плечи спросил Сюндель. — Оттопырились, погуляли, пора и по баракам. Верните стволы. Отдайте вещ мешки, одежда там. Имейте совесть, холодно.

И снова болотники не ответили. Поглядывают во все стороны, переговариваются. Отошёл я в сторонку, привалился к дереву, сижу бросаю в болото камушки. Куст лепуна опустил ветки в воду, мошки бегают по болотной тине, взбираются на куст по веткам. Бросаю камушки, а сам думаю — нехорошо получилось с девкой. Серёга-Сюндель невесть что про меня подумал.

— Бродяга. — Позвали сзади.

Выронил камушек, вскочил. Хозяйка Кхну подошла и не одна, с четырьмя ластоногими. Что-то я совсем расслабился, сижу у болота точно в своей лёжке. Так и зверюга подкрадётся, не услышу. Нужно прекращать с выпивкой и дурными мыслями. Что мне Сюндель? Плевал я на него. Пусть думает всё что хочет.

Кхну взяла меня за руку, подвела к воде. Мои приятели поспешили вслед за нами, но охранники встали на их пути, преградили дорогу.

— Происходит что-то неладное. — Присев у воды очень тихо заговорила хозяйка. — Этой ночью у заброшенной деревни пропали трое воинов. — Кхну поманила пальцем, болотник заспешил к нам. — Покажи. — Болотник развязал мешок.

— Что за? — Я отшатнулся, к горлу поднялся мерзкий ком вчерашнего застолья. В мешке голова болотника. Там, где должны быть глаза, торчат деревянные колышки, во рту кляп из травы.

— Ответь Бродяга. — Хозяйка придержала меня под локоть. — Твой народ способен на такое?

— Я таких не встречал.

— Тогда кто мог такое сделать?

— Я не знаю.

— Вы готовы уйти? — Жёстко и строго спросила Кхну.

— Да. — Я закивал.

— Ваши вещи там. — Худой палец указал на болото. Сухие деревца, камыш, квакают лягушки, грязная вода. Впереди топь. — Уходите.

— Куда идти? — Смотрю на болотные кочки, по спине холодок. Неужели хозяйка Кхну решила нас утопить? Перевёл на неё взгляд и признался. — Я не знаю дороги.

— Вас проведут. — Заверила Кхну и ушла.

— Спасибо. — Ответил с большим опозданием. Хозяйка скрылась за кустами, вслед за ней поспешила охрана. Не все, трое ушли, один остался.

— Вот. — Встал болотник передо мною, протянул металлическую пластину. Небольшая она, с палец длинной, не шире и не толще лезвия моего ножа. — Если встретишь таких как мы. Передай.

— Хорошо, передам. — Я кивнул.

— Хозяйка сказала. — Болотник глянул на моих приятелей.

— Ты и большой аги можете к нам приходить. Других не пустим. Бойся маленьких человечков в мешковатых одеждах.

— Кого?

— Твой народ, называет их пряхами. Для нас туртулаэйзы. Где они, там смерть.

— Что за пряхи?

— Будь внимателен. — Предупредил болотник. — Почувствуешь запах кислого, беги что есть духу. Не потеряй аушуту. — Болотник взял меня за руку положил в неё пластину и напомнил. — Передай аушуту таким как мы. Разыщи озёрных братьев. Хозяйка знает, ты сможешь их разыскать, шао-ту поможет.

— Где искать? — Спросил даже не знаю зачем? Не собираюсь я искать ластоногих. Верчу в руке пластину из жёлтого металла. Выдавлены на ней какие-то каракули, и выпуклый рисунок — болотник с шаром вместо головы.

— Этого никто не знает.