Глава 4


Идём тяжело и медленно. Хуже всех Сюнделю, тащит девку. После травки что я ей дал, перестала улыбаться и свалилась как подкошенная. Тогда-то Сюндель и взвалил её себе на плечо. Вот уж удружили болотники с травкой, могли бы и предупредить.

Врать не стану, и мне не легко. Винтовку Михалыч не забрал хоть и грозился. Лучше бы она у него осталась, уж больно большая и неудобная для прогулок по болоту. А тут ещё Карлуха будь он неладен, ростом не вышел мой приятель для таких путешествий. Едва ноги волочит, мешок не бросает точно прирос к нему. Ноет мелкий, на свою гадкую жизнь жалуется. А я, слушаю и тащу его за собою. Там, где глубоко несу на себе. Бусики из ракушек вещица хлопотная, а когда Карлуха на спине едет, хоть вой. Шею царапают. Хотел было снять, в мешок спрятать. Поймал на себе осуждающий взгляд болотника и передумал. Что же мне теперь с этими ракушками до скончания дней мучиться?

Странная у нас компания. Сюндель с девкой на спине, я за Карлухой приглядываю. Михалыч с Гунькой обособились, идут вслед за ластоногим, нам не помогают. Плохая у меня компания, ненадёжная.

Иду гляжу по сторонам, часто оглядываюсь. Запах от нас по всей округе разлетелся. Толпой в болото полезли, широкий след оставляем. Как бы зверьё не унюхало? Болотник тоже башкой вертит, останавливается, слушает. Кому как ни ему знать, кто в этих краях главный хозяин? Болотный рвака прячется в тине. Ухватит за ногу и утащит в яму. В этих местах и без рваки зверья хватает. Кто жалит, кто кусает, встречаются и с фантазией. Тот же остронос, этот, тварь хитрая. Не такой крупный как рвака, но выдумщик ещё тот. Ударит носом, не поймёшь на что напоролся, на корягу, или камыш в ногу ткнулся. Кровь, как не старайся не остановишь. А этот гад позади бредёт не торопится. Ждёт, когда свалишься.

Темнеть начало вышли к знакомому мне месту. Комаров, мошек, жучков и букашек, тьма тьмущая. Гудят, роятся.

Деревянная лачуга посреди болота, старая, обветшалая. Сваи чёрные, крыша из камыша поросла мхом и низенькими кустами. Не знай с какой стороны подойти, пройдёшь в двух шагах и не заметишь. Вокруг хибары камыш, а на воде большущие красно-жёлтые цветы баюки. Вонь от них стоит ужасная, почти как в отхожем месте. На этот запах и летят насекомые.

Вывел нас болотник к избушке, развернулся и ушёл, слова не сказал на прощание. Проводил я его взглядом, не теряю надежды, может хоть рукой помашет. Не помахал. Ну и ладно, я не гордый, переживу.

С большим трудом взобрались по скользким сходням и повалились на доски помоста. Болото я вам скажу — это куда хуже бурелома и сухостоя вместе взятых. Там посидеть, да отлежаться можно. В болоте останавливаться не желательно, увязнешь. Ноги преют, царапины да укусы грозят большими неприятностями.

Чуток отлежались, перевели дух. Отворили скрипучую, кособокую дверь и вошли под крышу. Снял бусики, подарок болотников спрятал в мешок. Здорово они мне шею исцарапали и натёрли. Надо бы потёртости да порезы мазью смазать. Но это чуть позже, обустроимся тогда и подлечусь.

* * *

— Да уж. — Подсвечивая спичкой изрёк Михалыч. Стены у входа в плесени, на полу мох разросся волдырями, досок совсем не видно. — Апартаменты люкс, для бомжей. — Всматриваясь в черноту заключил Михалыч и брезгливо добавил. — Воняет так же.

— Каких бомжей? — Укладывая у двери вещи, спросил Гунька. — Кто они такие?

— Странный ты мужик Гунька. — Прикуривая от угасающей спички выдохнул Сюндель. — Стало быть, апартаменты люкс для тебя не новость. К бомжам имеешь интерес?

— Отвяжись. — Вступился Михалыч. — За девкой приглядывай. — Огонёк погас, Михалыч зажёг спичку прошёл чуть дальше. — Не цепляйся к Гуньке. Дурочку обхаживай. Согреет ночью.

— А в рыло? — Сюндель до хруста сжал кулаки. — Ты за метлой следи. Фильтруй базар.

— А-то что? — Спичка погасла, стало темно.

— Пошли за хворостом. — Позвал я Серёгу-Сюнделя, потянул его за рукав.

— Ступай, догоню. — Сюньдель одёрнул руку. — Нарываешься Михалыч?

— Угомонись. — Донеслось из дальнего угла. — Хочешь вернуться домой, прикуси язык.

— А если не хочу? — Прошипел Сюндель. — Что тогда?

— Оба заткнитесь! — Гаркнул я. — Сюндель. Уложи девку ближе к печи. В углу найдёшь шкуры. Укрой и выходи на помост. А ты. — Прошёл я на свет спички. Михалыч её зажёг. — Наведи здесь порядок.

— Бродяга, ты чего? — Заговорил Гунька.

— Ничего. Отыщи лампу. Там она. — Указал пальцем. –

Выйдем, дверь затвори. Комары налетят. — Сказал строго и пошёл к выходу. Следом побрёл и Сюндель.

— Я с вами. — Отозвался Карлуха, вышел затворил дверь.

— Откуда здесь хворост? — Спросил Сюндель. Уселся он на доски свесил ноги к самой воде, загребает носками ботинок болотную траву. Курит приятель, отгоняет рукой мошек. Квакают лягушки, пищат комары. Где-то в зарослях ухает ночная птица. Сумерки над головой, самое время ей поохотится.

— Неподалёку остров. — Сообщил и поглядел в нужную сторону. — Там и соберём.

— Бродяга. — Коротун засучил рукава, встал рядом. — С вами пойду. Не останусь я с этими. — Взгляд обозначил дверь. — Шепчутся меж собою.

— С нами не выйдет. — Сообщил Карлухе, потрепал за шевелюру. — Глубоко там. Да и незачем ходить гурьбой. Приберитесь в хибаре. Проверь печку. Обсушиться нужно.

— Ага. — Согласился Карлуха и часто закивал. — Приберусь, проверю.

* * *

До острова рукой подать, но не всё так просто. Повсюду коряги, болотные кочки и бутоны баюки. Вонь стоит не продохнуть, мошек тьма. Цветёт баюка, раскрыла лепестки, стекает сок белыми каплями. Садятся мошки на сок цветка и прилипают. Кушает баюка букашек. Сюндель полез глянуть, остановил я его. Испачкает одежду, от мошек и букашек не отвяжется. Везде отыщут.

Обошли корягу, пролезли через камыш и начали взбираться на берег. Прошлые разы я именно в этом месте выбирался, а сегодня не получается. Раскисло всё, под ногами глина.

Намучались, измарались, но выбрались. Упавших деревьев на острове много. Лежат, стоят, набок клонятся. Выбирай любое.

— Бродяга. — Связывает Сюндель брючным ремнём большую охапку хвороста.

— Говори. — Ответил, подтаскиваю к воде огромную ветку. Смастерили плот, на него и сваливали сушину.

— О чём шептался с мохнорылыми?

— Когда именно?

— Перед тем как в болото полезли.

— Не помню. — Пожал плечами и уложил на плот сучья.

— Рассказывать не хочешь? — Сюндель забросил на плот вязанку хвороста, помыл в болоте руки. — Напрасно ты так. — Умылся Серёга-Сюндель и сообщил. — По всем раскладам, вдвоём мы остались. Гунька с Михалычем трётся. Не жди добра отэтой тёрки. Я Михалыча хорошо знаю, любому мозги запудрит. Мелкий не в счёт. Вот и выходит, двое нас осталось.

— Не знаешь ты Карлуху. Совсем не знаешь. — Забрёл я по пояс вводу, ухватился за палку и потащил. — Не смотри, что он ростом не вышел. Это не главное.

— А что главное? — Сюндель ухватился с другой стороны плота. Сучьев и палок мы набрали много, большую гору. — А знаешь Бродяга. — Упёрся Серёга ногами в берег, толкнул плот. — Я тут покумекал и решил. Выйдем к посёлку или деревушке, возьму девчонку там и останусь. С вами она пропадёт.

— Забирай.

— И заберу. — Пообещал приятель. — Как думаешь? Примут нас?

— Кто?

— В поселке. — Кряхтит Серёга, налегает, толкает плот. К острову шли тяжело, а обратно с ветками и хворостом вдвое тяжелей.

— Ну, это вряд ли. — Ответил я, обхожу стороной зловонный цветок баюки. Вокруг бутона мошек тьма. Бестолковые букашки, сами летят к своей погибели. От зловония, прикрыл нос и ускорился. Получилось не очень, ила много, ноги вязнут. Корни у цветка как дождевые черви расползлись во все стороны, иду спотыкаюсь.

— А чего? — Напомнил о себе Сюндель. — Почему вряд ли?

— Не живут люди на болотах. Если бы и жили, не приняли. Прознают что девка из ворожей, вовсе прибьют. И тебя и её.

— А кто им расскажет? Совру, придумаю что ни будь.

— Не поможет. Говорок у тебя чужой. Здешних порядков не знаешь.

— А ты научи.

— Послушай Сюндель. — Перебрался я через болотную кочку, потащил за собою плот. — Врать не стану. Народец у нас гнилой, гадкий. Меня, в моём же посёлке убить готовы. И такое везде. Люди как звери.

— Да ладно. — Не поверил Сюндель. — Это у нас как звери, у вас, нормальные.

— Где у вас?

— Ну. — Приятель замялся. — Дома.

— А где твой дом?

— Я уже и не знаю. — Сюндель толкнул плот, полез через кочку. — Наверное, везде и нигде одновременно.

— А разве такое бывает? — Спросил и потащился в обход цветку. Бутон закрыт, не воняет. Да и мошек над ним почти нет. Наелся цветочек, отдыхает.

— Если я говорю, значит бывает. — Как-то совсем невесело ответил Сюндель. — Слышь, Бродяга. А ты называй меня Серёгой. Надоело под кликухой жить.

— Как скажешь. — Согласился не раздумывая.

— А тебя как зовут? Только и слышу — Бродяга да Бродяга. — Серёга упирается всем телом в наваленные ветки. Кряхтит, с усердием толкает плот. — Тебя как мамка называет?

— Нет у меня мамки. Подкидыш я.

— Шутишь?

— Какие тут шутки? Давай-ка поторопимся, небо совсем чёрное.

— Ага, чёрное. — Согласился Серёга, навалился, толкает всем телом. Но от это не помогло, коряги да пеньки мешают, цепляются за них ветки сушины.

— Что бы тебя! — Успел прокричать я и свалился в воду.

Яма впереди, забыл я про неё. — Серёга, тащи к камышам. Здесь не пройдём.

— Понял. — Ответил Серёга. — Ты давай, рули. Мне из-за дров ничего не видно. А куда мы вообще идём?

— Как куда? К хибаре.

— Я не про это. — Серёга толкнул плот. — Завтра куда двинемся?

— А давай доживём?

— Ты чего? — Серёга заспешил ко мне, ухватился за палку и потащил с двойным усердием. Идёт рядом, озирается по сторонам. — Чего оружие не взяли?

— Незачем оно нам. Баюка всё зверьё разогнала. Разве что это. — Я посмотрел на руку. Чёрная пиявка присосалась. Оторвал я её и показал Серёге. — Видал такую зверюгу?

— Ага. — Серёга кивнул. — Гляди. — Приятель показал ладонь, между пальцев стекает кровь. Помыл он руку, вытер об рубаху. — Такая же присосалась.

— Жди дождя. — Сообщил я. — Баюки закрываются, верный знак.

— Красивые. — Серёга почесал нос, размазал по лицу грязь. — Воняют гадко. — Приятель прихлопнул на шее букашку и пожаловался. — Михалыч напрягает. Закорешился с Гунькой, не к добру это. Ездит ему по ушам, а этот дурак рот раззявил. Неспроста Михалыч Гуньку обхаживает. Задумал что-то.

— Потащили. — Перехватил я ветку, взялся за сук и поволок плот. — Навались Серёга, стемнеет, утопнем.

— Понял. — Серёга вернулся на прежнее место, встал позади. Упирается двумя руками, толкает.

* * *

Развели огонь. Избушка хоть и ветхая, но без дыр, прогревается быстро. Ещё и ночь не наступила, а мы уже развесили вещи. За дверями ветер гудит, гром грохочет, по крыше стучит дождь. Не подвели цветочки, верно указали на погоду.

Девку уложили на шкурах ближе к печи, спит она. Вот уж свалилась беда на мою голову, что мне с ней делать ума не приложу? Лицо бледное точно побелка. Как бы не померла? Лежит на боку, едва дышит. И зачем я ей траву дал? А если болотники её отравить решили? Не вышло зарезать, вот и подсунули травку. Шао-ту, ворожея, руны. Не встречал я ворожей, как проверить? Вдруг обманули?

Сижу в одних трусах, смотрю на огонь, дурные мысли в голову лезут. Трещат дровишки, прогорают в печи. Эту штуку и печью назвать сложно — железная бочка с трубой. Стоит на кирпичах, а те на проржавевшем до дыр куске железа. За огнём нужно приглядывать. Разогреется труба докрасна, сгорим вместе с хибарой.

Висят наши вещи, сохнут. Консервы разогрели, вскипятили травяной чай, поужинали.

Гунька с Михалычем о чём-то болтают, тихонько так, в полголоса. Карлуха с Серёгой завели спор. Громко и не таясь. Не верит Серёга в то что мелкий может выпить пять кувшинов кислой. Карлуха злится, на меня поглядывает ищет поддержки. Пожимаю плечами, не видел я этого. На выручку пришёл Гунька. Подтвердил слова Коротуна, был он там, видел всё своими глазами. Поспорил тогда Карлуха с приезжим торгашом на десять винтовочных патронов. Кислой на дармовщину упился и патроны заработал.

Так и прошёл вечер, за спорами и тихими разговорами. Подсохли вещи, оделись, спать легли. Места в хибаре хоть танцуй, а кроватей нет. Повалились на полу кто где умостился.

За огнём, приглядываем по очереди. Мне досталось самое плохое время, предрассветное. Уже и не ночь, но ещё и не утро, самый сон. Разбудил меня Гунька, подёргал за ногу и улёгся на моё место. Ну а я, запихал в печь коряжник, и побрёл на помост справить малую нужду. Спать хочется, глаза сами закрываются.

Поскрёб щеку, потянулся. На свежий воздух выходить нет особого желания. Холодно там в эту пору. Но вот беда, нет в избушке ведра, да и зачем оно здесь? На болоте любое место как нужник. Лень идти, открой дверь и оправляйся, а нет, ступай по сходням к самой воде.

Снял засов, толкнул дверь, а она не открывается. Пихнул ещё раз, упёрся в неё плечом, скрипнула и поползла. Тут-то я и проснулся окончательно. Сонливость улетучилась в одно мгновение. В просвете, показалась глазастая морда, язык на бок, дышит часто, из раззявленной пасти пар валит.

— Ты откуда взялся? — Спросил почти шепотом и затворил за собою дверь. — Как же ты меня нашёл чудище глазастое?

Лохматый ткнул меня мокрым носом в живот, завилял задом. Обрадовался и я нашей встрече. Есть в зверюге что-то надёжное, доброе. То, чего я не встречал в людях. Большущие, чёрные глазищи, мокрая, в колючках и ряске шерсть. Грязный он и мокрый.

Сделал свои дела, отворил дверь. Зашёл в избушку, и позвал Лохматого. Тот сунул за порог нос, понюхал и отвернулся. Не желает заходить.

— Ты чего? — Спросил и потрепал по загривку. — Пошли. Там тепло, обсохнешь.

Лизнул зверь мою руку, глядит большими глазищами. Потоптался и улёгся, подставил лохматый бок.

И что мне оставалось делать? Ну, не бросать же его в одиночестве? Проверил огонь в печи. Горят поленца, потрескивают, тепло в избушке хорошо. Попил воды из фляги и вернулся к Лохматому. На дворе сыро, мерзко, воняет цветами баюки, квакают жабы, пищат букашки.

Где-то на острове, завыл тупонос. Зверь совсем бестолковый Ростом до колена, ушей вовсе нет, глупее создания я не встречал. Если заметит кого, бежит сломя голову. А зачем бежит и сам не знает. Ну, догонит, ну стукнет по ногам тупым носом. Пнёшь его, завизжит точно режут и убежит восвояси. Зачем он это делает? Вреда не причинит, разве что напугать может, появляется как из-под земли.

Завидев меня, Лохматый рыкнул и улёгся. Морду уложил на чёрный, местами укрытый буграми мха настил помоста. Так и просидели мы с ним до рассвета. Время от времени проверяю печь. Зайду в хибару подброшу дровишек и возвращаюсь к Лохматому. А он лежит, посапывает, подставляет то один, то другой бок. Светать начало, полетели жучки, большие такие, серенькие. В болоте разгулялась рыба. Жучки падают в воду, рыбины их глотают. Интересно мне стало, спустился на сходни. Рыба не пуганая, протяни руку, подплывёт, встанет боком точно ждёт, когда погладишь. И только я собирался это проверить, как скрипнула дверь. Карлуха вышел, потянулся и широко зевнул. Да так и замер с раскрытым ртом.

— Ты чего?!

— Уже ничего. — Чуть слышно ответил Коротун, потряхивает ногой. — Бродяга, ты где взял это страшилище? — Таращится мелкий на Лохматого, указывает пальцем.

— Не бойся, не укусит. — Потрепал страшилище за морду и спросил. — Зачем выперся? По нужде?

— Ага. По нужде.

— Так иди, чего стоишь? — Поторопил я. — Не тронет.

— Что же ты сразу не сказал? — Поникшим голосом заговорил Коротун. — Я в штаны отлил.

— Ну, и ладно. Всё одно в болото полезем. — Зарылся ладонью в густую шерсть зверю, начал чесать. Лохматый выгнулся от удовольствия.

— Вот так чудище. — Карлуха сделал пару несмелых шажков. Подошёл ближе и осторожно спросил. — А кто это?

— Лохматый.

— Вижу, что не лысый. — Коротун, ощупал мокрые штаны. — Ты бы его прогнал.

— Зачем?

— Он ещё и спрашивает? — Глядя на зверя, мелкий горестно вздохнул. — А если Михалыч пальнёт, не разобравшись? Трёкнутый с пистолетом спит, с ним и до ветру ходит.

Зверь поднялся, ткнул меня носом в щеку, лизнул в ухо, и спрыгнул в воду. Уплыл под хибару.

— Эй! Ты куда?! — Окликнул я. — Вернись.

— Ненужно, пусть купается. — Карлуха, поёжился, растёр плечи. — Зачем он тебе?

— Не знаю.

— А не знаешь, так и не зови. — Коротун ощупал штаны.

Пойду портки сушить. Слышь, Бродяга? — Карлуха замялся.

Что думаешь про Гуньку? Что-то он мне совсем не нравится.

В Бочке, был душа парень. А тут как подменили. Чего это он с Михалычем шепчется? О чём?

— Подружились, вот и шепчутся.

— А мы? Что, нас побоку?

— Не раскисай. — Я подмигнул, улыбнулся. — Получим обещанные патроны, вернёшься в Бочку. Всё образуется.

— Не образуется. — Карлуха вздохнул, скорчил кислую рожицу. — Как прежде уже не будет. В Бочке пришлые всем заправляют. Мне туда дорога заказана. Гунька с Михалычем уйдёт. Сюндель, на девку запал. Отыщут тихое местечко, там и поселятся. Ты в свой посёлок вернёшься. А мне куда?

— Мир большой.

— Вот и я о том же. — Карлуха плюнул в воду. На плевок набросились сразу три рыбины. — Мир большой, а я маленький. — Наблюдая за рыбой совсем грустно поведал мелкий. — Как думаешь? К технорям попрошусь, не прогонят?

— Лучше, к пришибленным. Порядки у них как у вольных.

— Слышь? А если к вольным? — Спросил Карлуха, поймал на лету жука и бросил вниз. Рыбина на лету поймала жука и плюхнулась в воду. — Ты это видал? — Карлуха встал на четвереньки. — А давай поймаем? Пожарим.

— Лови, я не возражаю.

— Сам лови. — Карлуха посмотрел в мою сторону. Лицо мокрое, с волос капает вода. — Вот дрянь, оплевала.

— Кто?

— Она. — Коротун взъерошил волосы. — Прячется. Когда это рыбы плеваться научились?

— Всегда плевались. Жуков да мошек сбивают.

— Пойду я. Штаны просушу. — Карлуха потрогал мокрую штанину. — Травку заварю, чайку с сухарями посёрбаем.

— Угу. — Я кивнул. — Вода вскипит, поднимай народ. Штаны не суши. Перекусим, в болото полем.

* * *

Из болота выбрались ближе к полудню, усталые, мокрые и грязные. Остались позади холодный ил, омуты и насекомые. Да и вонять больше нечему. Не растут бутоны на берегу. После ароматов баюки, любой другой запах в радость.

Разгулялся ветер, разогнал низкие тучи. Те что забрались повыше не осилил, потрепал малость, местами даже солнышко выглянуло. Пролилось оно сквозь дыры в небе большими жёлтыми пятнами, греет бурелом, гладит макушки деревьев. Провалилось солнышко в яр, поползло на лысый, песчаный холм.

— Привал. — Скомандовал и свалился в траву. Вымотало болото, ботинки промокли, тяжёлые. Пришла пора доставать обновки. Берцаки Кистеня примеряю, не зря же я их таскаю в мешке?

Развели костерок, постирались и развесили на палках одежду. Хорошо здесь, крупный зверь не забредает, болото не пустит. Местное, то, что днём гуляет не велико размерами. Так что боятся практически некого.

За спиной в тихой заводи жабы квакают, в буреломе птицы щебечут. Тут бы домик поставить, да и жить в нём припеваючи.

— Гунька! — Позвал Михалыч и побрёл за кусты. Он, как и все расхаживал в одних трусах. Пыхтит сигареткой, пистолет на пальце крутит. Со странностями мужик. Поначалу с автоматом не расставался, теперь с пистолетом. Часто озирается точно боится кого-то.

— Карлуха?! — Окликнул Серёга. — Тащи дрова. Консервы из огня выкачу, подбрось дровишек.

— Ага! — Из-за кустов отозвался Коротун. — Уже несу. — Тащит Карлуха сухую ветку, волочёт ойкает и айкает, трава в ноги колет. Трусы у мелкого ниже колен, чуть ли не до пяток.

Девка сидит у огня, смотрит как Серёга палкой банки достаёт. Замоталась в большое, синие полотенце. Серёга его достал из своего мешка. Заботится он о ней, опекает.

Сижу у самой воды, залез с ногами на упавшее дерево. Завалилось оно давно, ураган повалил. Упало в воду, кривыми ветками заводь расчёсывает. Красиво здесь, щебечут птички, квакают жабы. В воде трутся рыбки, бьют спинами о лохматую кору и поросшие водорослями ветки. Спугни, зарываются в траву, прячутся.

— Надолго мы здесь? — Спросил Михалыч. Испугался я, чуть не свалился, успел схватиться за ветку. — Что же ты такой пугливый? — Ухмыляется Михалыч, глядит с прищуром.

— Задумался. — Ответил и спрыгнул на песок. Когда он успел распрощаться с Гунькой? Только-только был у кустов и вот уже здесь за моей спиной.

— Бывает. — Михалыч поглядел на воду, поднял камушек и зашвырнул. — Пошамкаем и пойдём? Далеко ещё?

— Если с твоей помощью ноги не сломаю, — поглядел я на дерево, с которого чуть не свалился. — К вечеру доберёмся.

— А раньше нельзя? — Спросил и поглядел на меня. Взгляд колючий, злой. Сжимает в руке пистолет, в другой сигареты.

— Ты чего такой угрюмый? Стряслось что?

— Сам не знаю. Не спокойно. Что-то тревожит, а вот что не пойму.

— Самое плохое позади. — Приободрил я Михалыча и прихлопнул на шее комара, много их здесь, даже днём жалят. Нет, с домиком на берегу я погорячился. Заедят букашки, закусают.

— Я тут подумал. — Михалыч осмотрелся, словно опасаясь кого-то. — Легко мы ушли от Ветеринара. Что-то тут не так.

— И что не так?

— Погони нет. — Присел Михалыч, закурил осматривает заводь.

— Нет и не будет. — Заверил я. — В эти края, много дорог. Которой пришли мы, не самая лёгкая, но короткая. Знают о ней двое. Я и дядька Толган. В его хибаре ночевали.

— Талган? — Михалыч напрягся. — А где он?

— В другом мире.

— В каком? — Михалыч вскочил, точно его ужалили. Глаза выпучил, поменялся в лице, побледнел.

— Ты чего? — Гляжу на Михалыча, он на меня. — Чего дёргаешься? Помер Толган. Год как я его схоронил.

— Помер? — Михалыч подобрал оброненный окурок. Руки трясутся, по сторонам озирается. Таким напуганным я его ещё не видел. — А ты в этом уверен? — Хмурясь спросил Михалыч.

— Сам закапывал. В хибаре он помер. На остров я его переправил, там и зарыл. Камней натаскал, привалил могилку. Могу показать. Обратно пойдём, наведаюсь, прибраться нужно.

— Ага, приберись. — Одобрил Михалыч. — Обратно без меня. Повтори, как звали твоего дружка?

— Толган. А что?

— Толган. — Михалыч сделал нажим на первую букву. — Может Калган?

— Ты глухой? — Спросил я и отвернулся. — Какой ещё Колган? Не знаю я такого. Хороший был человек, нелюдимый правда, но душевный. Это он меня по болотам ходить научил, звериные тропы показал. Толган в этих местах каждую кочку знал. А какие истории рассказывал?

— Какие? — Михалыч смотрит на воду. Щурится точно от ярого солнца.

— Всякие. — Ответил грубо. Поднялся и хотел было уйти. Михалыч не дал, ухватил за руку.

— Ты куда?

— Отпусти.

— Сбежать хочешь? — Скрипит зубами, ходят желваки. В руке пистолет.

— В болоте перекупался? — Спросил улыбаясь, дурачится Михалыч. Держит за руку, тычет пистолетом мне в бок. Заглянул ему в глаза, а они пустые. Сползла улыбка, не дурачится. — Убери. — Попросил, как можно мягче. — Не валяй дурака.

— Ну, уж нет. — Хрипит не своим голосом. — Отвечай. Голоса слышишь? Шепчут в уши? Что они тебе говорят? Чего просят?

— Какие голоса? Очнись. — Гляжу на Михалыча, по спине холод. Обезумел он, по вискам и лбу пот стекает ручьями. Руки у Михалыча трясутся, того глядишь выстрелит.

— Отвечай гадёныш! Куда завёл?! — Уже не шипит, орёт, брызжет слюной. Пистолет давит мне в лоб. Второй рукой ухватил за горло, душит.

— Отпусти. — Прохрипел из последних сил. Воздуха не хватает, дышать нечем.

— Дух испустишь тогда и отпущу. — Заверил Михалыч, завалил меня, протащил по стволу дерева. Пистолет давит в лоб, рука всё сильней и сильней сжимает горло. Дышит мне в лицо, побагровел весь, на лбу вздулись вены. — В ловушку ведёшь! В западню. — Шипит сквозь зубы. — Молись сволочь.

Поплыло всё перед глазами, пляшут красные пятна. В ушах гул, не чувствую ног, рук. Всё затихает, только стук сердца — бум-бум-бум как колокол на болоте. Очень скоро и он затих. Пропали все звуки и уже совсем не больно.

— Очнись. — Доносится голос, далёкий, чуть слышный. — Карлуха, тащи воду.

— Уйдите. — Гудит как в труде. — Я сказала убирайтесь! Дальше, ещё дальше. За кусты.

— Ты чего командуешь?

Слышу голоса, но вот чьи не пойму. Даже вижу что-то, но вот что? Размазанные пятна как грязь по стеклу, двигаются они переползают. Странное чувство лёгкости, точно лечу. Поднимаюсь и падаю. Горло обжигает огнём, хочу вдохнуть, набрать хоть немножко воздуха, не могу этого сделать. Отрываюсь от боли, взмываю вверх. Легко мне, хорошо.

— Дыши. — Требует властный голос. — Глубже, ещё глубже. — Кричит в самое ухо. — Не смей. Смотри на меня. Вдохни. Выдыхай медленно. Ещё. Ещё. Молодец.

— Бродяга. — Зовёт Карлуха, навис надомною заглядывает в глаза. Пахнет от мелкого дымом и кашей.

— Я же просила. Уйди.

— А что я такого сделал? — Оправдывается мелкий. — Волнуюсь за Бродягу. Друг он мне.

— Проваливай. Дважды повторять не буду.

— Чего сразу проваливай?

— Карлуха! Иди сюда! — Зовёт Сюндель. — Пошли дров соберём. Воды вскипятить нужно.

— Здравствуй. — Как песня ручейка слышится голос, звенит он, переливается. — Потерпи, будет немножко больно.

Не знаю, и не хочу узнать, как бывает множко. Хватило и немножко что бы прочувствовать настоящую, дикую боль. Горло сдавили точно клещами, захрустело оно. Руки и ноги свело судорогой. Вытолкали меня из меня. Оно, то что было мною осталась лежать внизу, извивается змеёй, бьётся, выворачивается, а я смотрю сверху. Лицо худое, впалые щёки. Губы узкие, нос с горбинкой, уши оттопырены. Видал я себя и раньше в зеркале, но не таким. Лежит, глядит на меня нечто с раззявленным ртом, выпученными глазами.

Облетел я себя, осмотрел со всех сторон. Бледный, губы посинели. Руки как крюки, пальцы растопырены. Ноги худые, коленки острые. Лежит оно на траве в одних трусах, а я летаю. Наскучило себя рассматривать, захотелось к тучам подняться. Простор мне нужен, свобода. Легко здесь и тихо. Неслышно птиц, не шумит ветер, ни тепло не холодно.

— Вернись! — Слышится чужой голос. — Возвращайся. Всё позади, уже можно.

Не хочу я возвращаться. Зачем? Любопытство взяло верх, опустился пониже. Чей голос? Кто и откуда говорит? Нет никого, лежу один одинёшенек. Со всех сторон наползает туман. А может и не туман, пар или дым. Где-то я уже такое видел? Пытаюсь вспомнить, силюсь, но не могу. И тут что-то размазалось поползло пятном к тому что был мною. Подлетел хочу рассмотреть, что это? Не успел. Поймали, сцапали и запихали обратно.

— Ишь что удумал? — Слышится голос. Тот приятный голосок что похож на пение ручейка. — Рано тебе ещё. Погуляй ножками.

— Куда рано? — Спросил, и увидел девку. Лежу у неё на коленях, гладит меня по волосам как ребёнка.

— Никуда. — Ответила тихо и показала флягу. — Сейчас мы с тобою попьём. Не торопись, глотай понемножку. — Глядит большими, карими глазами, хлопает длинными ресницами. Висят над ней тяжёлые тучи, пролетают птицы. Смотрю на девку и не могу наглядеться. Везде серым-серо, а она светится.

— Ты кто. — Спросил тихо, осторожно, боюсь спугнуть видение. Скажи громче или строже, исчезнет, растворится в воздухе.

— Тебе это лучше знать, ты и ответь. — Улыбнулась, но

вот улыбка не весёлая. — Пей Бродяга, набирайся сил.

Сделал глоток, следом второй. Больше не смог, закашлялся. Провела тёплой ладошкой по моей щеке и начала шептать. Слова непонятные, чужие. Шепчет, а у меня глаза закрываются, зеваю часто, широко, того гляди рот разорвётся.

* * *

В животе урчит, от голода кишки в узлы завязались.

Поднял голову, осмотрелся. Костерок потрескивает поленцами. На дворе поздний вечер или ранее утро? Трудно понять, небо низкое, тучи зависли, стоят на одном месте.

Лежу на подложке из камыша, укрыт большим одеялом травы плетухи. На ногах ботинки песочного цвета. Те самые что таскал в торбе. Штаны, рубаха, куртка, всё на мне. Неподалёку гора дровишек, бревно и колода. Торчит в поленце топор (лопатина шипаря на палке). Уселся, потрогал горло. Не болит, совсем не болит. Приснилось, привиделось?

— Здорова дружище. — Позади зашевелилась трава, высунулся Карлуха. Лицо у него помятое, заспанное. — Ты чего вскочил ни свет, ни зоря? — Вылез мелкий поскрёб щеку, глядит на меня потирает глаз. Похоже, спали мы с мелким в одной постели.

— Кушать хочется. — Сказал, а в животе заурчало.

— Это я запросто. — Оживился Карлуха. — Мясо будешь?

— Буду. — Кивнул и побрёл к костру. Свежо на дворе, даже холодно.

— Щас. — Коротун порылся в дровах, вытащил листы лопухатого. — Греть будем?

— Что это? — Присел на колоду, зеваю.

— Мясо. — Мелкий развернул лист, протянул большой чёрный кусок. — По тёмному жарили. Пригорело малость.

— Давай. — Взял мясо, вцепился зубами. Не чувствую вкуса, глотаю кусками. Коротун поглядел на меня, тяжело вздохнул, взял котелок и пошёл к заводи.

Сижу, жую мясо, глазею по сторонам. Впереди кусты, за ними заводь и болото. За спиной холм, всё, как и прежде. И приснится же такое? Михалыч, горло треснуло, тучи, небо, летаю.

— Не глотай кусками. — Посоветовала девка и присела, напротив. — Как спалось? — На ногах обмотки, запахнулась бушлатом, коленки голые.

— Нормально. — Ответил, доедаю мясо. Съел большой кусок, не наелся. В животе всё ещё пусто.

— Можно спросить?

— А давай сначала я? — Вытер руки пучком травы. Встал, и девка поднялась. С чего я решил, что она ростом не вышла? Очень даже вышла, макушкой до моего носа достанет, а может и повыше будет.

— Спрашивай. — Наблюдает как мелкий семенит от заводи, подошла к костру, греет руки.

— Что это было?

— Ты о чём? — Обернулась в мою сторону, улыбается захлопает ресницами. Губки алые точно ягода малинница, зубки ровные белые. Щёчки пухлые с ямочками, носик ровный, бровки узкие, выгнулись домиком. Глядел бы на неё и глядел.

— Чайку вскипячу. — Объявил Карлуха, пристраивает котелок на угли. — Давай травку. — Поглядел мелкий на девку, поскрёб щеку и просиял, выставил на показ кривые зубу. — Тащи ту, что ягодами пахнет.

— Понравился травяной сбор? Сейчас соберу. Я быстро. — Вынула из волос мелкого листочек, потрепала за кудри и побежала на холм. Мягко ступает, осторожно, точно боится примять траву. Карлуха таращится ей в след, улыбка до ушей.

— Чего лыбишься — Тронул мелкого за плечо, а он стоит

как завороженный провожает девку взглядом,

— Хороша. — Выдохнул Коротун, поглядел на меня хитро с прищуром. — Уведут, жалеть будешь.

— Пусть уводят. Не в моём вкусе. — Соврал и отошёл. Смотрю из-за кустов на заводь, вдыхаю полной грудью. — Карлуха! — Окликнул мелкого.

— Чего тебе? — Заглядывая в котелок отозвался Карлуха. — Водица на подходе, чуток подождём и вскипит.

— Что было вчера?

— А сам не помнишь? — Разгоняет Коротун рукой дым. Нет что бы отойти в сторону так он машет с пристрастием.

— Помню, смутно. — Вернулся к костру, присел на траву. — Михалыч набросился. Дальше как в тумане.

— Придушил он тебя. — Шепчет приятель, озирается. — Я дрова притащил. Девка на травке сидит, в тряпку замоталась, обхватила руками коленки. Смирно сидит, на пальцы ног смотрит. И только я положил дрова, а она как вскочит. Тряпка упала, стоит в чём мать родила. Руки выставила, пальцы растопырила, а потом рас и сжала в кулаки. Глядит вон туда. — Карлуха указал пальцем на заводь. — Ну думаю всё, сбрендила. Тебя-то отсюда не видать, куст мешает. Девка титьки руками прикрыла, бормочет не по-нашему. — Зашипело в костре, Карлуха поспешил котелок вытащить. Подцепил палкой, снял с углей.

— А вот и я. Заждались? — Пришла девка с листом лопухатого, траву в него завернула. Склонилась над котелком, бросила травку, прикрыла листом. Присела возле Карлухи, приобняла и сообщила. — Подождём. Травка силу водице отдаст, тогда и попьём.

— Ага. — Карлуха потёр руки. — Пусть отдаёт. Мы не торопимся.

— Где Михалыч? — Спросил я. — Куда подевались Серёга и Гунька?

— Дрыхнут. — Ответил мелкий заглядывает под лист. Встал на четвереньки, нюхает пар. — Ягодой пахнет. А вот какой не пойму. Чего ты туда набросала?

— Стрижилка ранняя. — Поведала девка. — Немного кислючки. Веточка ромаша и совсем чуть-чуть водяницы-луговой.

— Знаю я водяницу. Мне её от коликов заваривали. — Похвастал Карлуха.

— Всё верно. — Улыбается девка, разгребает мелкому кудри, ладошкой причёсывает. — Стрижилка кровь чистит, выводит токсины. Кислючка — мочегонное.

— Чего гонное? — Карлуха уставился на девку.

— Не могу вспомнить. — Пожаловался я, гляжу на огонь. Пляшут языки пламени, ветерок их треплет, раскачивает. — Летал я, или привиделось?

— Ага. — Карлуха кивнул. — Ещё как летал. Спиной да по колюкам. Разодрал ты её об деревякину кору. Если бы не она. — Коротун подмигнул девке. — Таких чудес я ещё не видал. Пальцами ухватила, потёрла, помяла и шкура склеилась.

— Пальцами? — Не поверил я. — Как можно её склеить?

— Бродяга. — Позвала девка. — Пойдём к воде, прогуляемся.

— Ступайте. — Карлуха махнул рукой. — Покуда трава силу отдаёт, я кашу разогрею. Банки в золу подкладу. Не загуливайтесь долго.

Взяла меня девка за руку и повела. Ладошка у неё маленькая, тёплая, кожа мягкая, нежная. Щебечут птицы, громче всех мехарь выдувает. Тилинькнет, засвистит, а после точно в трубу дует. Когда поёт, на груди мешок раздувает. Перья у мехаря чёрные, а мешок зелёный. Воздух у заводи набрался свежести, ветерок дует с берега, пахнет травами. Не воняет болотом и комаров с мошками совсем нет. Красивое место, хорошее.

— Скажи Бродяга. — Заговорила и остановила. Смотрит на меня большими глазищами ищет помощи. — Как я здесь оказалась?

— С нами пришла.

— Это я знаю. А вот где и когда Вас встретила, не могу вспомнить. — Вздохнула громко и тяжело, в глазах грусть, печаль. Того глядишь расплачется, поджала губы.

— В часовне пряталась. — Поспешил успокоить. Прижал к себе. — На острове это было.

— В часовне? — Повторила совсем тихо, гладит ладошкой по куртке. Сжала кулачок, потёрла носик. Поглядела на меня, шепчет чуть слышно. — А что я там делала?

— Не знаю. Наверное, как и мы пряталась.

— От кого?

— А от кого ночью прячутся? — Не хочу пугать болотниками. Не помнит и хорошо. — Мы, в часовню ночью пришли, там и познакомились.

— Серёжа сказал. — Девка недоговорила, потёрла глазки и пошла к воде.

— И что он тебе сказал? — Поспешил за нею, остановил взял под локоть.

— Болотники остригли. — Прошлась ладошкой как гребёнкой по своим волосам. Повернулась, резанула по мне взглядом. — Скажи правду. Они это сделали?

— Я не видел. — Сказал правду и отвёл взгляд. Отошёл в сторону. Как быстро она изменилась. В голосе металл, в глазах недобрый блеск.

— Можно я тебя обниму?

— Меня? — Гляжу на девку, не знаю, что и ответить.

— Здесь ещё кто-то есть? — Спросила и улыбнулась, головой вертит точно осматривается, а глядит на меня. Добрый взгляд, открытый. — Ну так что, будем обниматься?

— Ну. Если ты настаиваешь. — Что ей ещё сказать? Обнимали меня девки и не раз, но что бы с разрешения? Не припомню я такого.

Подбежала, повисла на шее. Жмётся всем телом, взъерошила мои волосы, заглянула в глаза и поцеловала. Да так крепко, что голова пошла кругом. Целует, гладит по щекам, губы у неё сладкие как смолка из сот пчелистых. Не знавал я таких поцелуев. Дышать нечем, а она не отпускает. Раскачивается земля под ногами, кусты, деревья всё плывёт. Задыхаюсь от счастья, пропадаю. В голове шумит, перед глазами видения. Лунная ночь, колокольня. Хозяйка Кхну угощает тёплой юшкой. Болотник в рыбацкой сетке с топориком, тёплое озеро. Пластина из жёлтого металла. Лачуга на болоте, цветы баюки, мошки.

— Эй, ты чего там делаешь? — Тормошит Карлуха. — Как угораздило?

— Где она? — Завертел головой, ветка по щеке царапнула. Стою в зарослях колючих кустов, нога застряла.

— Ушла. Указала где тебя отыскать и дала дёру.

— Куда ушла?

— Туда. — Карлуха показал на пригорок. — Зарёванная убежала. Чем обидел? Ущипнул или брякнул что-то не к месту?

— Кто обидел?

— Кроме тебя некому. — Карлуха протянул руку. — Цепляйся, помогу вылезти. Пусть уходит если такая гордая. Сама позвала, а потом плачет. Помнишь Аську Кособокую?

— Портниху? — С большим трудом высвободил ногу, полез между веток. Карлуха тянет за руку, помогает.

— Ага. — Кряхтит мелкий, упирается ногами в песок. — Как же ты туда забрался? Пихнула гадина? Она мне сразу не понравилась. Сюнделем вертит как хочет, вот и тебя закрутила.

— Закрутила. — Нет смысла отпираться. Оцарапал руки, разодрал щеку, насилу выбрался. — А чего ты про Аську вспомнил? — Спросил у мелкого и плюнул на оцарапанные пальцы.

— Чего спросил? — Улыбается Карлуха. — Она тоже плакала. Поначалу глумилась, на смех поднимала, а как всё случилось, убежала. Сорвала мою любимую занавеску, ту что в горошек. Замоталась в неё и дала дёру.

— Повезло Аське.

— Ага, подвезло заразе. — Карлуха пригорюнился. — Хорошая была занавеска, почти новая. И куда она её задевала?

— Почему не спросил? — Склонился к воде, умываюсь. Карлуха уселся неподалёку.

— Я бы спросил, так некого. Сторонится, бежит точно у меня рога на лбу выросли.

— Что с кашей?

— Стоит каша, тебя дожидается. — Поднялся Карлуха, отряхнул штаны. — Слышь Бродяга. Что с Михалычем делать? Может давай я его. — Коротун достал нож.

— Спрячь. Мы не разбойники. Где он?

— Там, где и был. — Мелкий плюнул под ноги, сунул за спину нож, прикрыл рубахой. — Под кустом, дрыхнет. Девка его усмирила, Сюндель руки за спину связал. Гунька камыша нарезал, плетухой этого гада накрыл. Твою постель я стелил, и камыш таскал и плетуху на холме резал. Все пальцы изранил, пока надрал. А этот гад, Михалыча одел и спать уложил. С чего вдруг?

— Пошли.

— Куда?

— Поглядим на Михалыча.

* * *

Сидит Михалыч под кустом глазами хлопает. Смотрю на него, а он на меня. Сюндель прознал что девка ушла, схватил автомат и убежал. Не стал я его останавливать, пусть хоть все разбегутся.

— Развяжите. — Просит Михалыч чуть не плачет. — Не помню я ничего. Богом клянусь не помню.

— Ты Бродягу удавить хотел. — Поведал Гунька.

— Не помню. — Вертит Михалыч головой, глаза бегают. Напуган он, сильно. — Как выбрались из болота помню. Развели огонь тоже помню. Дальше темнота. Проснулся руки болят, связаны. Почему не знаю.

— Радуйся, что проснулся. — Рычит Гунька. — Поверил я тебе. А ты. — Махнул Гунька рукой и отошёл в сторонку.

— Клянусь не помню. — Оправдывается Михалыч. — Совсем ничего не помню.

— Чего же он тебе такого наобещал? — Карлуха поглядел на Гуньку. Прошёл к Михалычу присел рядышком. Набрал пригоршню песка, высыпал и снова набрал. — Помнишь, как меня под зад пнул?

— Помню. — Михалыч кивнул. — Это помню. Как через болото шли тоже помню. В трусах ходил, курил. Дальше провал в памяти. Богом клянусь.

— Да кто он тебе такой что ты им клянёшься? — Спросил Карлуха. — Бродяга, чего мы с ним возимся. — Злится мелкий, бросил песок под ноги, вскочил. — Утопим в болоте и все дела.

— А как же патроны? — Напомнил Михалыч. Вертит головой, ищет поддержки. Глядит то на меня, то на Гуньку. — Без моей помощи не отыщите. Я Вам всё отдам.

— И много у тебя патронов? — Карлуха поскрёб щеку. — Где они?

— Я покажу. — Михалыч громко сглотнул. — Забирайте всё. Я уйду, Вы здесь оставайтесь.

— Как же мы заберём? — Карлуха посмотрел на меня, лыбится. — Он пойдёт, мы останемся. С причудами дядька. — Мелкий плюнул на ладони, растёр. Склонился над Михалычем. — Сам притащишь?

— Нет. — Михалыч завертел головой. — Не утащу я всё.

Пойдём все вместе. Укажу где склад и уйду через пещеру. Больше Вы меня не увидите.

— Врёт он всё. — Заключил Карлуха, сцепил за спиной руки, прогуливается, глядит в небо. — Шкуру спасает.

— Незачем мне врать. В рюкзаке десять пачек. Забирайте. В пещере склад. Консервы, одежда, медикаменты. Всего навалом.

— Навалом? — Переспросил я.

— Ага. — Михалыч закивал. — Прости Бродяга. Не знаю, что на меня нашло? Контуженный я, переклинило. Выручай.

— Может и не врёт. — Мелкий полез в мешок. Роется в вещах Михалыча. Непринято у нас такое делать. — Десять штук. В таких же обёртках как Шванькины девки заработали. Гляди. — Карлуха показал пачку. — Видал как блестит? Маслом испачканы.

— Положи на место. — Злится Гунька. — Не твоё, не трогай.

— Так я не по злому умыслу в мешок полез. — Оправдывается Карлуха. — А если врёт? Как проверишь?

— Уходить пора. — Поторопил я. — У нас, два пути. Обратно в Бочку или. — Я посмотрел на Михалыча. Сидит, опустил голову.

— В Бочку не пойду. — Сообщил Карлуха, завязал мешок, на него и уселся. — Не вернусь покуда там пришлые.

— И я не вернусь. — Ответил Гунька.

— Правильное решение. — Одобрил Михалыч. — В пещеру пойдём. Разбогатеете. Всё то что не унесёте, обязательно перепрячьте. А потом.

— Заткнись. — Прошипел Карлуха. — Мы уже лопатины перепрятали. И всё из-за тебя гад.

— Я-то тут причём?

— А чьи дружки нас? — Коротун пригрозил кулаком.

— Оба заткнитесь. — Рявкнул я. — К ближайшему поселению два дня пути. Консервы на исходе. Можно охотится, рыбу ловить. С голоду не умрём.

— Зачем Вам охотится? — Михалыч подался вперёд, хотел подняться. Карлуха не дал, усадил на место.

— Сиди морда. — Шипит мелкий. — Ещё раз дёрнешься.

— Руки отекли. — Жалуется Михалыч. — Пить хочу.

— А давайте я его напою? — Предложил Карлуха. Глядит на меня ухмыляется. Михалыч закивал, согласен он. — Пошли на болото. Я и местечко хорошее присмотрел. Сбегаю за лопатиной и пойдём.

— За какой лопатиной? — Насторожился Михалыч.

— За топором. — Пояснил Гунька.

— Уймись! — Прикрикнул я на Карлуху. — Не разбойники мы. Хочешь уйти, ступай, держать не буду.

— Да ладно тебе. — Карлуха уселся возле вещей. Полез в свою торбу, вынул лопатину, нюхает. Скривился.

— Ступай вымой. — Присоветовал Гунька. — Песочком потри. Хорошо три не ленись.

— Бродяга. — Позвал Михалыч. — Развяжи. Бежать мне некуда.

— Перебьёшься. — Ответил Гунька, склонился, проверяет верёвку. — Нет тебе веры, сиди смирно.

— Развяжите его. — Сказал строго.

— Ты чего? — В один голос спросили Гунька и Карлуха. Мелкий обронил лопанину, вскочил точно его ужалили.

— Развязывай. — Повторил ещё строже. — Оружие не дадим. Захочет сбежать, пусть бежит.

— А как же? — Карлуха запихал лопатину в торбу, подбежал ко мне, дёргает за рукав. — Сбежит не найдём схрон. Обманет, сам всё выгребет.

— Не нужны мне патроны. — Растирая руки прошипел

Михалыч. Пальцы не сгибаются, места от верёвки посинели. — Забирайте. — Гримасничает Михалыч, дышит на руки — Можно водички?

— Пей. — Гунька бросил флягу в песок и пошёл к вещам.

— Сильно тереть?! — Кричит Карлуха. Ботинки лежат на берегу, стоит Коротун по колено в воде, лопатину полощет. Кок он там оказался не видел? Шустрый у меня приятель.

— Пока всё мясо не ототрёшь! — Раздаёт Гунька советы, складывает оружие. — Песка не жалей, три покуда вонять не перестанет!

— Некогда нам. Вылезай. — Позвал я мелкого. — Нарви лопухатого, заверни в него.

— Ага. — Закивал Карлуха. — Уже иду!


Загрузка...