Зайтан-Бродяга. Тихий город

Глава 8

Пахнет костром, мясным бульоном и сеном. Скорее не сеном, сухими листьями и травами. Знакомые запахи, крючкарь, вершанка, пузырник трава. Много разных ароматов. И только от одного в животе призывно урчит. Мясо варится.

— Бродяга? — Позвал Карлуха. В печи потрескивает огонь, чёрное пятно, тень от мелкого расползается по стене, взбирается на потолок. Накрывает она бревенчатые стены и веники, а они висят повсюду в огромном количестве. — Прости друг, не знаю, как получилось? Извини Бродяга. — Шепчет Коротун в самое ухо.

— Сгинь недоразумение! — Гаркнул Серёга и чёрное пятно отступило. Свет от масляной лампы бьёт по глазам, запах прогорающего масла вытесняет аппетитный аромат мясного бульона. Коптит лампа, сильно коптит. — Кхала, тащи суп. — Позвал Серёга, светит мне в лицо лампой. — Проснулся потерпевший.

— Привет. — Поздоровалась Кхала. Склонилась и поцеловала в губы. — А давай-ка мы покушаем? Ты полежи, сейчас принесу.

— Где я? — Поднял голову и сразу свалился. Бросило из стороны в сторону, в глазах потемнело. Челюсть болит.

— Лежи смирно. — Строго приказал Серёга. — У тебя, сотрясение мозга. Пошамкаешь лёжа. Врубаешься?

— Врубаюсь. — Проскрипел и потрогал челюсть. Распухла она, говорить больно. Желудок пустой, а меня тошнит. Странное состояние, не припомню за собой такого. Было мне плохо и не один раз, но что бы настолько?

Лежу на боку, шамкаю. Правильное слово подобрал Серёга. Не могу я кушать, а вот шамкать получается. Чуть приоткрыл рот, Кхала влила ложку супа. Промокнула тряпицей губы и снова вливает. Поел, в животе урчит ещё больше. Разве водой можно наесться? Принудила Кхала запить ужин какой-то дрянью, горькой и вязкой как смола. И только после того как проглотил последнюю ложку этой смолы, оставила меня в покое. Ушла к печи и давай греметь посудой. Серега тоже ушёл, а вот Карлуха вернулся, присел на край кровати.

— Представляешь. — Шепчет мелкий, искоса поглядывает на Кхалу. — Оказывается, не человек я вовсе.

— Да ладно. — Не поверил я. После супа, а может это вязкая дрянь так подействовала, не тошнит мне больше, да и челюсть совсем не болит. В сон клонит. Только-только проснулся, а спать снова хочется.

— Вот тебе и да ладно. — Карлуха тяжело вздохнул. — Она сказала. — Пухлый палец указал вглубь комнаты, Кхала прибирается со стола. — Говорит шигжих я.

— А это кто?

— Не знаю. — Карлуха пожал плечами. — Думал, ты подскажешь?

— Да как тебя только не дразнили. — Поманил мелкого пальцем, склонился он. — Помнишь нашу первую встречу? — Шепчу ему на ухо.

— Не-а. — Коротун завертел головой. — Не помню.

— Я тебя шибздоном обозвал. Вспомнил?

— Угу. — Карлуха растянул губы в широкой улыбке. — Я тебе за это словечко глаз подбил.

— Какой глаз? — Спросил, гляжу на Карлуху. — Мы в лавке у Гундосого кислую пили.

— А когда же я тебе глаз подбил? — Карлуха поскрёб затылок, призадумался.

— В глаз, ты мне на просеке зарядил. Я тебе непригодные патроны за девицу впарил.

— Точно. — Просиял Коротун. — Я тебе Куньку одноглазую подсунул. Ты кислой перебрал, на пьяную голову всё одно кого тискать. Целовался ты с Кунькой, вот смеху-то было. А в лавке Гундосого, я тебя укусил.

— Не укусил, грызанул. Гляди какой шрам остался. — Показал руку. Раньше, чуть выше кисти был большой шрам после ожога. Нарывал Карлухин укус, прижёг я его в кузне. Нет ожога, исчез.

— И где? — Спросил Карлуха.

— Рассосался. — Пояснил я. — Злой ты Карлуха и ядовитый.

— Маленький я, от того и злой. А ядовитый, потому как каждый обидеть норовит.

— Ага, тебя обидишь. — Потрогал челюсть. Вот так новость, совсем не болит. — Ловко ты мне в рожу заехал. Знать бы ещё за что?

— Ты чего? — Коротун виновато опустил голову. — Не со злая я это сделал. Знаю, виноват. Должок за мною. Так я прощения попросил. А теперь вспомни, когда такое было что бы я и извинялся?

Тут-то я и призадумался. А ведь не врёт Коротун, не припомню я такого случая. Дрался мой дружок часто. На ножах боялись против мелкого выходить, слава про его ножичек далеко впереди бежит. Чуть что затевается, про его умение ножом тыкать оповещают. А вот на кулаках, были охочие силой померяться. Не из местных конечно, всё больше пришлые, торгаши и охотники. Не всегда Карлуха выходил победителем. Бывало, накостыляют ему за воротами Бочки. Лежит кровью харкает, а прощения не попросит.

— Эй?! — Позвал Серёга. — Хорош лясы точить. Сколько раз тебе повторять? Угомонись мелкий. Спать пора.

— Тебе пора, ты и ложись. — Ворчит Коротун.

— Я двери запер. Ведро в углу.

— И что? — Карлуха запустил ладонь в шевелюру пригладил волосы. — По нужде на двор выйду. Не умею я в ведро, не приучен.

— Я тебе выйду. — Серёга пригрозил кулаком. — Спать ложись. Для тебя под лавкой постелено.

— А чего под лавкой?

— Где было место, там и постелила. — С печи сообщила Кхала. — Не кричи. Рафата разбудишь. Ступай под лавку.

— Ладно. — Нехотя, но согласился Коротун. Пожал мне руку и побрёл к лавке, шаркает босыми ногами по деревянному полу.

Серёга погасил лампу, стало темно. Огонь в печи тоже погасили, когда это сделали я не видел. Одинокий сверчок дождался тишины и давай петь. Красиво у него это получается звонко. За запертой дверь шумит дождь. В избе поёт сверчок, тепло, уютно, хорошо. Так и уснул под песню сверчка и стук дождя.

Разбудили меня голоса, слышатся они из-за двери. Кхала о чём-то спорит с Серёгой. Странный спор, не понятный. Спросонку я и не заметил, лежу не один. Карлуха присоседился. Залез мелкий под стенку, уткнулся лбом в брёвна, скрутился калачиком и храпит. Как он здесь оказался, когда перебрался из-под лавки, не знаю. Но, судя потому что у меня бок онемел, давно. Отлежал я бок, выжал меня Карлуха на край кровати. Нет подомною мягкой шкуры, голая доска, вот и вся постель.

Уселся на край доски, потираю бок, трогаю челюсть. Болит подбородок, распух. В избушке темно, пахнет травами, а за дверями спорят.

— Я сказала, не трогай. — Злится Кхала.

— Почему? Нас бы он не пожалел.

— Ты-то откуда знаешь? Ясновидящий, в будущее заглянул?

— Это ты у нас ясновидящая. — Ворчит Серёга. — Ты в своём уме? Куда полезла?

— Не кричи. Промыть нужно, вытащить пулю.

— Ты ненормальная. Зачем вытаскивать? Да и не пуля это, осколок.

— Неси воду, умник. Помогай.

— Чокнутая. А если очухается?

— И что ты предлагаешь? В дом его затащим?

— Башку отрубить и все дела. Давай хоть свяжем?

— Тащи воду, рубака.

Чуть скрипнув отворилась дверь, в избе не особо, но посветлело. Полоса света потянулась к столу, накрыла его и рваным куском легла мне на грудь.

— Проснулся? — Спросил Серёга, не глядит в мою сторону. Согнулся над печью, отворил заслонку. — Твоя ведьма умом тронулась.

— Ведьма? — Спросил и прошлёпал к столу. Прибрано на нём, нет тарелок и кувшина с водой тоже нет. Одиноко стоит масляная лампа, стеклянная колба высокая, пузатая. Возле лампы коробок со спичками. Взял его. Странный коробок, из бумаги и совсем не затёртый. — Пить хочется. Где вода?

— Там. — Серёга вытащил из печи большой казан, кивнул головой куда-то в бок и выдохнул. — Воду для чая кипятил. Накрылся наш чаёк медным тазом. — Серёга тяжело вздохнул и потащил казан к выходу.

— Давай помогу? — Предложил и добавил огня в лампе. — Что там у вас?

— Лучше и не спрашивай. — Отмахнулся Серёга. — Ты ботинки надень. Там они. Ведьма где-то отрыла тебе башмаки. — Палец указал под лавку. — С казаном сам справлюсь, а ты присядь. Башка не болит?

— Нет, не болит.

— Ты это. — Замялся Серёга, поставил у двери казан. Глядит на меня точно провинился. — Я всё понимаю. Вы тут местные, свои порядки и правила. Чего сразу не сказал? Я же у тебя спрашивал.

— Что не сказал? О чём спрашивал?

— Про вас. — Присел Серёга к столу, елозит пальцем по доскам. — Нехорошо как-то получилось. Приударил я за ней. Она молчала, и ты как чужой. Сторонился её, вроде, как и не при делах. Слышь Бродяга у Вас так заведено? Такие порядки?

— Ворожея она. Понимаешь?

— Нет, не понимаю. Я-то думал вы с ней не знакомы. На каланче пряталась, у ластоногих на полу в грязи лежала, да и на болоте ты делал вид что её не знаешь. Это какую же нужно иметь силу воли что бы вот себя держать. Я бы не смог. Запутали вы меня. Научи жить, по-вашему. Мне Кхала столько всего рассказала. Не вернусь домой, с вами останусь. Не прогонишь?

— Нет, не прогоню.

— Спасибо Бродяга. Ты не переживай, она мне как сестра, младшая. Побегу я. — Протянул Серёга руку, я пожал. — Ты отдыхай, отлёживайся. А я пойду, нужно спасать исчезающий вид. Ух, и упрямая твоя Кхала. Если чего захочет, хоть кол на голове теши. Стоит на своём. — Серёга махнул рукой. Только сейчас я заметил, лицо у него измазано чем-то чёрным.

— Эй! — Окликнул я. — Чем это ты так измарался?

— Грязевая маска. — Серёга улыбнулся опухшими губами и поведал. — Кхала ещё вчера намазала. Утром натёрла какой-то дрянью. Мало того, что воняет, так ещё и царапает, точно песка сыпанули. Пообещала — уже к вечеру буду как новенький.

— Если пообещала, так тому и быть. — Поднялся я с лавки, Серёга полез вниз. Оказывается, чтобы выйти из избушки нужно слезать по крутым ступенькам. Серёга, на пороге оставил казан, спустился и только потом его забрал.

Дверь затворилась тихо, совсем без скрипа, а через минуту открыли ставни. Утренний свет пролился из единственного окошка возле двери. На дворе не то что бы светло, но и не ночь. Серёга с Кхалой начали спорить. Выглянул я в окошко и никого там не увидел. Кусты закрывают обзор. Красивые кусты, высокие, ухоженные.

— Связать нужно. — Просит Серёга. — В кого ты такая упрямая?

— В бабушку.

Спорят на дворе, в избушке храпят. Карлуха точь-в-точь как птица мехарь выдувает. Засвистит, а потом как в трубу дует.

Пить всё ещё хочется, а где воду поставили я так и не узнал. Взял лампу, осмотрелся. Низкий потолок, куда не глянь свисают веники. Даже на дверном косяке и там они, повсюду травы, большие охапки и маленькие пучки. Чуть подсохшие и совсем сухие. В дальнем углу у чёрной тумбы на полу спит Рафат. Укрылся шкурой, зарылся под неё, только драные штанины и босые ноги торчат. Над Рафатом полка со свечами, банка с фитильком, а над банкой чуть ли не под самым потолком картинка приторочена. Подошёл ближе, подсветил лампой. Лицо мужика на куске дерева, хорошо нарисовали в красках. И обернули этот рисунок расшитым цветными нитями полотенцем, длинное оно концы свисают. На картинке мужик, круг у него над головой выведен жёлтым цветом. Ладонь вперёд выставил, показывает мне два пальца, указательный и средний. Почему именно их? Лицо у него худое, немощное. Глаза большие глядит жалостливо, нос длинный. Губ почти нет, тоненькие ниточки вот и все губы. Над жёлтым кругом, тем что у него над головой, написано большими буквами — СПАСИ И СОХРАНИ. Эти слова нужно запомнить, красивые словечки. А вот кто и кого должен спасти, и что сохранить, забыли написать. Надо бы Кхалу расспросить. Она уж точно знает.

Потрогал я полотенце, грубая ткань, вышивка на ней интересная, причудливые птицы с гребнями на головах. Бросил взгляд на картинку, откуда не глянь, мужик смотрит внимательно, пристально, точно следит. Что-то мне нехорошо стало под этим взглядом. Тряхнул головой и пошёл искать воду.

Стены избушки сложены из толстых брёвен. Заколочены в брёвна большие гвозди, на гвоздях лежат доски. Поверх досок, наставлены разные горшочки и плошки. Чистенько везде, даже пыли не видно.

Полы выметены, а может и вымыты? Нет под ногами песка и крошек. Вот вам и дом бабушки ворожеи. И верь после этого людской молве, сколько не слыхал, все одно и тоже говорят — ворожеи хуже диких зверей. Прячутся по норам в лесной глуши, годами не моются.

Глянул за печь, а там ушат с водой на чурбане пристроился. От стола его совсем невидно. Стоит в углу растрескавшаяся колода, а на ней кадка и ковшик. Попил, присел на скрипучую лавку у чурбана. Странно, почему Рафат не лёг на лавке, забился в угол там и дрыхнет.

Выпил ещё один ковшик, жажду утолил. Надо бы и на двор по нужде выйти. Надел ботинки, велики они на меня. Завязал шнурки, вроде бы и ничего, почти в пору. Осмотрел обновку, потоптался на месте и пошёл к двери.

Утро серое, неприветливое. Деревья подпирают небо, стрекочут букашки, жужжат мухи. Где-то в кустах заливается свирестоголоска, звонко, протяжно поёт птичка-невеличка. А вот где она спряталась, так сразу и не отыщешь. Осмотрелся, нет Сереги и Кхалы не видать. Голоса слышны, переговариваются за кустами. Много в этом месте кустов, поднялись они плотной, колючей стеною. Стриженые кустики высокие, даже сверху остригли, красивый забор получился. За этим зелёным забором и ворчит Кхала на Серёгу. Ругает она его.

С высоты избушки хорошо видна дорожка из камней. Уходит она к прорехе в кустах. Куда не посмотри везде дорожки, и вправо, и влево уводят, посыпаны они мелкой гальки. По обе стороны от дорожек цветочки, земля взрыхлена. Интересное местечко, красивое.

Полез вниз по ступеням. Всё же велики ботинки, нужно тряпки на ноги мотать, а нет, так в кровь сотру ноги. Но это потом, сейчас нужно отыскать клозет. Скрипят ступени, чуток прогибаются под моим весом. Чёрные доски, одна над другой, семь штук насчитал. Интересно, а сколько лет бабушке? На этих сходнях и для меня круто, в сумерках или ночью как пить дать свалишься, шею свернёшь. Как же по ним бабулька прыгает?

Домишко или избушка — это кому как нравится, назови и так, и эдак, не ошибёшься. Так вот, стоит эта чудо-постройка на сваях, а под нею между четырёх опор крупная галька. На гальке, под домишкой, ещё один домик пристроился, с круглой дырой вместо двери и плоской крышей из досок. В эту дыру, от железного прута, цепь уходит. Толстая цепь, с палец толщиной. Да и дыра в конуру не маленькая, Карлуха легко пролезет ещё и место останется. Интересно, зачем под избушкой эту штуку поставили? Для кого?

Побрёл по одной из дорожек, уходит она за избушку. Там кустов заметно больше, и не стриженные они. Живот крутит, место ищу. Зашёл за кустик, а там нужник. С дверью он, под хорошей крышей, всё как для людей и дорожка и клозет. Вот тебе и ворожеи, вот тебе и дикие. Хоть бы одним глазком посмотреть на бабушку. Живёт старушка в глуши невесть где, а всё у неё как в хорошем посёлке, и цветочки и кустики стрижены. Уверен, и колодец где-то неподалёку отыщется. Помыться хочу, пахнет от меня гадко.

Колодец я так и не нашёл, а вот огородик с рядами ухоженных грядок отыскал. Спрятался огород неподалёку от клозета, чуть в сторонке за горой толстых брёвен. Хорошая гора, высокая. Сучья на брёвнах срублены и уложены хлысты грамотно, сразу видно мастер укладывал. С обеих сторон, забиты колья что бы брёвна не расползлись, лежат на карбасинах, ветерок обдувает. Запасливая бабушка, да тут брёвен ещё на одну избушку. Но как старушка могла притащить и уложить такие толстые и длинные хлысты, это загадка. Телегу я не видел, дорожка к этому месту петляет узенькая, не проедет по ней телега. Чудеса, да и только.

Прошёлся по огороду до самого края. Грядки ровненькие, земелька взрыхлена, ботва высокая, сочная. Не силён я в земледелии, потому и не могу сказать, что посажено на грядках. Ягоды, овощи, клубни и корешки в корзинах, на рынке только и видал. Это вольные большие знатоки в этом деле, они бы сразу разобрались. А я, только и могу как потрогать широкие листья, посмотреть на ботву и похвалить бабульку за усердие.

Дорожка уводит вниз по склону. Кусты отгородили огородик, спрятали его от посторонних глаз за колючими ветками. Но и здесь всё по-хозяйски, остригли колючие кусты, забор получился высокий, может и не совсем надёжный, но всё, же забор. Между кустов калитка из сбитых досок. Интересно, а что за ней?

Отворил калитку, а там бурьян выше моего роста. Хотел было вернуться, но разглядел чуть приметную тропку. По ней и пошёл. Убегает дорожка, петляет между кустов. Любопытство взяло верх, решил поглядеть куда она меня выведет?

Домик проклюнулся из-за бурьяна. Зарылся домишко в землю, подпирает одним боком пригорок, второй мне показывает. Да и домиком эту постройку сложно назвать — лачуга, сарайчик. Прячется лачуга за кустами и нечесаной травой. Никудышнее жилище, крыша поросла мхом, да так сильно что и не поймёшь, чем и как давно её покрыли? Стены обиты железом, когда-то его красили, отшелушилась краска, почернела, у самой земли проступила ржавчина, съела она железо, прогрызла большие дыры. Уж как-то странно выглядит эта лачуга по соседству с прибранным домиком бабушки. Точно вырвали её из другого мира и спрятали здесь. Хотя нет, это домик на сваях из другого мира, а в этом месте всё как у нас, бурьян с колючками, трава косматая, кусты не стриженные. Интересно устроен человек, побыл всего ничего в чистом, ухоженном местечке, и уже не доволен тем что вижу изо дня в день. Хожу-брожу не оглядываюсь, как у себя дома. Неправильно это, как бы беды не вышло?

Дверь в лачугу открыта нараспашку, чтобы не закрылась подпёрли её колодой. Не решился я войти, побоялся. Там чёрная дыра, ничего не видно. Повеяло холодком из черноты, и пахнуло сырой землёй. Попятился от двери, отступил. Уж как-то тихо вокруг, чуть слышно стрекочут букашки, где-то поют плицы. Ветерок осторожно треплет верхушки деревьев, потянуло дымком.

Дилинь-дилинь слышится из-за кустов. Точно кто-то покачивает колокольчиком. Крадучись пробрался, раздвинул ветки. А там поляна, большая. Трава низенькая точно скосили её, и совсем нет колючек. Тлеет углями костерок, над ним тренога, казан на крюке, пар из-под крышки валит, поднимается к небу, кашей пахнет. Место для костра обложено камнями, неподалёку лежит ржавое ведро, на кустах сушатся тряпки.

Интересное местечко, может и бабулька где-то рядом. Наверное, и здесь у неё огородик имеется, а может сад? Погляжу как ворожеи живут, заодно и познакомлюсь с бабушкой.

Колокольчик хоть и не часто, но позванивает, зазывает. Спокойно в этом месте, тихо. Вышел на край поляны, за нею ярок не глубокий. Колокольчик тилинькнет и снова тишина. Пошёл на звук и упёрся в кусты. Раздвинул ветки, выглянул, да так и замер. Взяла меня оторопь, бежать впору, а я стою как завороженный, таращусь на рогатое чудовище. Прячется за кустами зверюга. Толстые бока в рыжих пятнах, хвост как плеть рассекает воздух, отгоняет мух и букашек. Щиплет зверюга травку, на меня даже не глядит. Большой у зверя нос, да и глазищи немаленькие. Жуёт траву, языком точно рукой её загребает.

Насмотрелся вдоволь на рогатое, решил уйти по-тихому. Да вот не получилось, наступил на сухую ветку, а та возьми и тресни, да так громко что у меня дух спёрло, испугался. Поднял зверь морду, на шее колокольчик тилинькнул. Рогатое как замычит — му-му-му!!!

Тут-то я и показал всё на что горазд. По лицу хлещут колючие ветки, ноги путает трава. Быстро я вернулся к калитке, запер её на щеколду, точно она спасёт от зверя рогатого. Запер, и не оглядываясь бегом к избушке.

Прибежал, запыхался, уселся, снимаю ботинки. Велики они мне, ногу натёр. Глядь, Карлуха под домишкой топчется, с цепью воюет. Тащит Коротун цепь, ногами в камни упирается и разговаривает сам с собой.

— Что же ты такой несговорчивый? Вылезай, кому сказано.

— Эй! — Окликнул мелкого. — Я там такое видел. Зверюга с рогами траву жрёт.

— Вылезай гадина. — Ругается Коротун. Не до меня ему, занят.

— Ты что делаешь?

— Да вот. — Уселся мелкий на камни, держит обеими руками цепь, не отпускает. — Рвачь будь он неладен. Залез, спрятался зараза.

— Рвач? — Спросил и раззявил рот. Из дыры, высунулась зубастая морда. Клыки с палец, толстые, длинные. Высунул зверь чёрный нос, нюхает воздух. Глаза зелёные огромные, вот только глядит он как-то жалостливо.

— Что, сдаёшься гадина? Теперь-то ты никуда от меня не денешься. — Просиял Коротун и потащил за цепь. Зверь чуть подался, показались короткие уши. Заскулил рвачь и спрятался в дыре, протащил Карлуху по камням. — Вылезай. — Шипит Карлуха. — От меня не уйдёшь. Вот я тебе.

— Не трогал бы ты его. — Посоветовал и отступил, спрятался за сваю. Даже не думал, что такое бывает. Там чудище с рогами травку щиплет, здесь рвач на цепи. Что за место такое?

— Ага, щас. — Хохотнул Коротун. — Пусть проваливает.

— А ничего что он на привязи?

— На привязи? — Мелкий осмотрел цепь, проследил взглядом до самого колышка.

— Ага, привязали его. — Подтвердил я. Рвачи не самые опасные хищники, но и добрыми их не назовёшь. Странно, почему Коротун его не боится?

— И как это понимать? — Карлуха тряхнул цепью, та загремела. — Выходит, не по своей воле? Не порядок. — Низкорослый полез в конуру. У меня сердце защемило, когда я это увидел. Послышалась возня. — Всё. — Объявил Коротун и выбросил на камни ремешок на цепи. Зверюга жалобно заскулила. Через минуту, Карлуха вытолкал рвача ногами. Тот вывалился из дыры, и попытался было вернуться, но Коротун стукнул каблуком в морду. Зверь громко чихнул, поджал хвост и уселся неподалёку. Не видел я так близко рвачей, а посмотреть есть на что. Большая, мощная грудь, длинные передние лапы, задние короткие. Шерсть у рвача гладкая, чёрная, чуть рыжеватая на груди. Клыки торчат как ножи. Скулит зверь, смотрит на Карлуху, а тот не торопится вылезать, выглядывает из дыры.

— Ты-ты что натворил? — Начал я заикаться, испугался не на шутку. Не спроста зверя прозвали рвачём. Рвёт он свою добычу, не душит, не давит, рвёт на куски раздирает.

— Ничего я не творил. — Карлуха выполз на четвереньках. Рвач сделал несмелую попытку вернуться в конуру, и снова получил по морде. Карлуха заехал ему кулаком в нос и пригрозил. — Только попробуй. Башку оторву.

— Ты чокнутый. — Сообщил я. — Не зли зверя.

— Пусть чешет отсюда. — Строго объявил Коротун. — Не место зубастому среди людей. Да и где это видано что бы рвача на цепи держали? — Карлуха отряхнул колени, вытер об штаны руки, поглядел на зверя и строго приказал. — Пошёл вон. Беги в лес и больше не возвращайся.

Не знаю, понял рвач что ему было велено или нет? Но убегать он точно не собирается. Поджал хвост и улучив момент, когда Карлуха отвернулся, спрятался в конуру.

— Вот гад. — Улыбаясь, объявил Коротун. — Да я ему, да я сейчас. — Карлуха засучил рукава.

— Постой. — Набрался смелости и подошёл ближе. — Не трогай его. Пусть там сидит.

— Ага, щас. — Карлуха хмурит брови, потирает ладони. — Я его за хвост и под зад.

— Не нужно за хвост. — Схватил мелкого за воротник и потащил от конуры.

— Отпусти! — Прикрикнул Карлуха. Не стал я спорить и отпустил. Свежи в памяти воспоминания о вчерашней перепалке, не хочу повторения. Скула всё ещё болит.

— Слышь? — Склонился над Коротуном. — Ты что, совсем рвачей не боишься?

— А чего их бояться? — Карлуха поковырял пальцем в ухе, скривился. — Да я этих тварей с малолетства гоняю. Сторонятся они меня. Только заприметят, убегают.

— С чего вдруг?

— Не знаю. — Карлуха пожал плечами. — Я это. — Низкорослый широко улыбнулся, и хотел было что-то сказать, но послышались голоса.

— Не ори на меня! — Донеслось из-за кустов. — Ты смотри, какой умный выискался?! Тащи ещё воды и не спорь!

— На кого это она так? — Спросил Карлуха.

— А сам не догадываешься? На Серёгу, на кого же ещё. С самого утра грызутся.

— Да-а-а, пропал Серёга. — Горестно, с участием ответил Коротун. — Вот она, любовь-то. Знает же, не его девка. А смирится не может.

— Уже смирился.

— Да ладно?

— Вот тебе и да ладно. — Кивнул и уселся на камни. — Сказал, Кхала ему как сестра, младшая.

— Эй! — Выкрикнул Карлуха в сторону конуры. Рвач высунул морду и тут же спрятался. — Вылезай!

— Угомонись. — Потребовал я. — Ступай воду вскипяти.

Чайку попьём.

— Чайку? — Карлуха скривил кислую рожицу. — Я бы мясца поел. Что мне чай? Вода, да и только. Прок от неё не велик.

— А где мы мясо возьмём?

— Погоди. — Коротун хитро посмотрел на меня и перевёл взгляд на конуру. — Как же я сразу не догадался? Так вот почему он цепи. Мясо.

— Даже не думай. — От одной только мысли желудок взбунтовался. Да и не припомню я такого случая, что бы рвача кушали.

— Проснулись? — Прозвучал вопрос, и я дёрнулся. Карлуха подпрыгнул точно его ужалили. Кхала стоит возле ступеней в избушку.

— Ага. — Гримасничая, ответил Карлуха. Чешет голову, зарылся пятернёй в шевелюру. — Проснулись. А ты чего орёшь? Людей пугаешь.

— Ты почему чешешься? — Поинтересовалась Кхала, глядит строго из-под бровей. — Запаршивел?

— Чего? — Карлуха перестал чесаться.

— Ничего. — Брякнула и полезла наверх. — Закончу свои дела, тобою займусь. — Пообещала с порога избушки. — Мне только вшей и не хватало для полного счастья.

— Всё, доигрался. — Сообщил я. — Запаршивел.

— Да ну вас. — Отмахнулся Карлуха. — Что, и почесаться уже нельзя?

— Чесаться конечно можно. — Скосил взгляд на конуру, глянул на Карлуху. Тот снова зарылся ладошкой в копну волос. Заметил, что я смотрю, резко одёрнул руку.

— Чего таращишься? — Проворчал Коротун.

— Да так. — Тяжело вздохнул и пояснил. — У рвача блох нахватался, острижём. Обреем наголо.

— Блох? — Карлуха поскрёб щеку, почесал подмышкой. — А разве такое бывает?

— Эй, бездельники?! — Позвала Кхала. Слезла по крутым ступеням. Я поспешил к ней, принял тряпки и небольшую железную коробку. — Вон там. — Палец указал на угол дома. — Левее куста йошты, погреб. Идите по дорожке не промахнётесь. Возле погреба, на ограде висят корзины. Возьмите и наберите в неё картошки. Там же, в погребе у дальней стены, на полках, отыщите банки с мясом. Одну возьмите и отнесите в дом.

— Картошки? — Переспросил я.

— Клубни. Серенькие такие, как камни. Они лежат на полу, в закроме.

— Айда. — Карлуха потащил меня за руку. — Есть хочу, в животе урчит. Пошли за мясом.

— Одну банку, и не больше. — Пригрозила пальцем. — Картошки наберите полную корзину.

— А давай, сделаем иначе? — Карлуха почесал шею. — Полную корзину мяса. Зачем нам какая-то картошка?

— Нет. — Сказала, как отрезала. Забрала у меня тряпки и коробку. Улыбнулась, поцеловала в щеку и заспешила по дорожке. — Растолкайте Рафата, пусть поднимается. Он знает, как картошку чистят. — Пояснила, не оборачиваясь и скрылась за кустами.

Поели картошки с мясом, попили травяного чая. Картошка, оказалась ничем иным как белушкой или белой, это кто как привык называть. Как-то я гостил у вольных, у них и попробовал клубни впервые. Хорошая еда, вкусная. В Бочке клубни тоже подают, но там они иные, невкусные. Под большим секретом хранят вольные где и как белушку выращивают. Но вот зачем эта таинственность, мне понятно. Еда она и есть еда, зачем скрывать? Как по мне, чем больше её, тем лучше.

На рынке сырые клубни не купишь, разве что варенные или запечённые в золе. Стоят они не дёшево, не у каждого найдётся лишний винтовочный патрон за десяток клубней. За тот же патрон, можно выменять добрую косицу вяленого мяса или тройку хвостов копчёной рыбы. Вот и выбирай что лучше? Лично я, вымениваю мясо.

До сегодняшнего дня, я даже не догадывался что этих клубней бывает так много. В погребке у бабушки их целые горы. Много там всякого разного с грядок, не силён я в огородничестве, но даже мне понятно, огородик не даст умереть с голоду.

Кхала приготовила картошку в большом горшке. Поставила его в печь и прикрыла крышкой. Постоял горшок на огне не долго. Растолкла белушку ложкой и заправила мясом из банки. Размешала, засыпала поверх много зелени, аромат пошёл сногсшибательный. Получилось очень вкусно. Не ел я раньше такой еды. Дважды просил добавки, уплетал за обе щеки. Карлуха тоже кушает с большим аппетитом, нахваливает и еду и хозяйку. А вот Рафат с Серёгой жуют эту вкуснотищу без похвал. Говорят — не хватает в картошке сливочного масла и луковой поджарки. Что оно такое это сливочное и луковая я не знаю. Как по мне, картошка с мясом и зеленью очень вкусно.

Поели, попили, Кхала начала прибираться на столе.

Укладывает в таз грязную посуду, Серёга ей во всё помогает. Совсем пропал парень и тарелки прибирает и веником полы метёт. Рафат тоже не бездельничает, взялся строгать ножом щепу для печи. Зажал поленце между ног и давай его ножичком охаживать.

Люди делом заняты, и только мы с Карлухой лентяев празднуем. Коротун сидит за столом напротив меня, ковыряет пальцем чёрные доски. А я, гляжу на веники, те, что висят повсюду. Рассматриваю картинку ту что в углу на гвоздике. Не то что бы она мне сильно интересна, от нечего делать таращусь. Гляжу на мужика с тонким носом и кругом над головой, а у самого на языке вопросы вертятся. Хочу спросить у Кхалы про лачугу за огородом и о зверюге с рогами. Интересно мне, зачем рвача на цепь посадили? Да и про то, чем они с Серёгой всё утро занимались, тоже хотелось бы узнать. Кого они там лечат? Не уж-то крукля? Но вот как спросить не знаю. Суетится кареглазая, прибирается, не до меня ей сейчас.

— Эй. — Позвал Карлуха. — Бродяга, ты чего такой хмурый, о чём призадумался?

— Бездельник. — Окликнула Кхала. — Не устал задом по лавке ёрзать?

— Чего тебе? — Брякнул Карлуха и повернулся. Держит Кхала в руке большую деревянную тарелку, доверху наполненную объедками.

— Делом займись. — Приказала с напускной строгостью и поставила тарелку на лавку, возле Карлухи. — Накорми Дружка.

— Какого ещё дружка? — Глазеет мелкий в тарелку. Картошка там, кусочки мяса, залито всё бульоном. — Нет у меня здесь друзей кроме Бродяги. Не стану я его этим кормить. — Отодвинул Коротун еду и поблагодарил. — Спасибо. Покушал он.

— Да уж. — Выдохнула Кхала, встала у меня за спиной, обняла и поцеловала в затылок. — Ступай на двор. Под избой твой Дружок. И гляди у меня. — Пригрозила кулаком. — Не отвязывай. Дружок, давно здесь живёт. Идти ему некуда. Понял? — Дружок? — Карлуха призадумался.

— Чего глаза выпучил? Ступай. — Поторопила и строго присоветовала. — Как поест, вымой тарелку и наполни водой.

— С какого перепуга? — Слез Карлуха с лавки, поставил на пол тарелку. — Твой зверь, ты и корми.

— Я пойду. — Не знаю, откуда в моей голове появилась такая смелая идея? Боюсь я рвача, сильно боюсь.

— Тебе нельзя. — Ткнулась носиком в моё ухо, легонько укусила за мочку. Пахнет от неё травой ландышицей, от аромата голова идёт кругом.

— Не слушай её, айда со мною — Позвал Коротун. — Поглядим, как Дружок из тарелки шамкает. — Карлуха хитро улыбнулся и подмигнул. — Беги от неё Бродяга, пропадёшь.

— Топчи к будке. — Проворчал Серёга и присел, подпёр меня боком.

— Я тоже пойду. — Предложил Рафат. Настрогал он щепы целую гору, уложил в плетёную из лозицы корзину. Запасливый мужик, хорошо приготовился к обеду. Щепы много, стало быть печь быстро растопим.

— Вам нельзя. — Остановила Кхала. — Дружок хоть и смирный, но кто его знает? Когда голодный, лучше держаться подальше. Вдруг набросится?

— Ага. — Карлуха кивнул и поставил тарелку у входа. Взялся руками за дверной косяк, полез вниз. — Рвачи они такие, могут и цапнуть. — Подтвердил мелкий, и затоптался на месте, улыбка до ушей. — Видал я, как они за жрачку дерутся. Шерсть летит клочьями. — Коротун осмотрелся, почесал голову. — Погоди. — Взгляд стал колючим, Карлуха глядит на Кхалу с прищуром. — А ты почему меня одного посылаешь? Им значит нельзя, цапнет. А меня?

— Ступай несчастье. — Поцеловала меня в щеку и пошла к двери. — Тебя, Дружок точно не тронет. Иди не бойся.

— Ну, уж нет. — Карлуха вернулся в избу. — Выходит, всех тебе жалко, а меня нет? Я что не такой как они? — Взгляд бегло пробежал по всем нам и вернулся к Кхале. — Чего молчишь? Отвечай, когда спрашивают.

— Спина по ночам болит? — Вернулась Кхала к столу, присела на лавку. Глядит на мелкого, хмурит брови. — Хребет ломит?

— Нет. — Карлуха поскрёб щеку. — С чего вдруг?

— Врёшь. Болит спина от того и ворочаешься. Когда горб растёт, всегда спину ломит.

— Какой ещё горб? — Карлуха захлопал глазами.

— Самый обыкновенный. Тебе сколько лет?

— Не знаю. — Карлуха подошёл ближе. — А тебе какое дело?

— Ступай зверя корми. — Махнула рукой, взяла на столе таз с грязными тарелками и пошла к двери. — Серёжа. — Уж как-то ласково позвала. — Пойдём, поможешь.

— Уже иду. — Тут же согласился Серёга и рванул к выходу.

— Погоди. — Окликнул Коротун. — Какой горб? Ты это о чём?

— Отвяжись. — Рявкнул Серёга.

— Ну, уж нет. — Карлуха ухватил Кхалу за подол и потребовал. — Рассказывай.

— А что рассказывать? — Спросила и склонилась над мелким. — Я говорила, шигжих ты. Дитя любви крукля и печатницы. От того в тебе и сила огромная, потому и зверьё сторонится. Боятся они тебя. Что ещё ты хочешь узнать?

— Ага, боятся. — Карлуха уселся на пол. — Что же это выходит? Нелюдь я?

— Дурак ты. — Брякнул Серёга. — Какой же ты нелюдь? Самый обыкновенный человек. Маленького роста, вот и всё отличие. У нас, такие как ты тоже встречаются. — Серёга посмотрел на Рафата, тот закивал.

— Ага, живут. — Подтвердил Рафат. — Карлики, лилипуты, они в цирке работают, в кино снимаются. Артисты.

— В каком ещё цирке? — Карлуха поскрёб затылок.

— Хватит! — Гаркнул я. — Чего вы его пугаете?

— Придумал тоже. — Кхала бросила на меня колючий взгляд. — Никто его не пугает. Он спросил, я ответила.

— Бред, да и только. — Не поверил я. — Нормальный он. Мал ростом и что? Болел в детстве. У нас в посёлке Шарка Горбатый жил. Ещё мальцом упал с крыши, спину повредил. Покрутило его здорово. Знаешь, какой он был сильный?

— Не знаю и знать не хочу. — Грубо ответила Кхала. — Карлуха не падал и не болел. Шигжих он, сын печатницы и крукля.

— Это что же получается? Мой папашка людей ест. — Скорее подтвердил, чем спросил Карлуха. — Людоед он.

— Не уверена. — Кхалла присела рядом с Коротуном, приобняла его. — Это в наших краях крукли людей едят. Беглые они, не умеют жить по-другому. За перевалом, печатницы их помоями и мертвечиной кормят. Не едят там людей, они их даже не видели. Случается, убегают крукли. Селятся в заброшенных домах, заводят семьи. Охотится на зверей не умеют, не приучены. Вот и выходит, люди самая лёгкая добыча. За перевалом всё иначе. Там печатницы всем заправляют.

— А кто они такие? — Спросил Рафат. — Что оно такое эти печатницы?

— Я не встречала. Айхула рассказывала. Слепые они, живут в глубоких норах. Горбатые и очень злые.

— А почему печатницы? — Пробасил Серёга. — Что они печатают? На чём?

— Всякую дрянь, о которой и говорить страшно. Кого рукой тронут, печать наложат. Разум затуманится, и всё. Скажут умри, умрёшь не задумываясь. Прикажут работай, начнёшь землю рыть голыми руками, деревья корчевать, камни таскать.

— Странно. — Поднялся я с лавки, прошёл к ушату с водой. — А как Карлуха к нам попал? Слыхивал я от торговцев о перевале. Про дорогу к нему, никто не говорил. Там болота, топи, омуты. Как Карлуха у нас оказался? Не мог же он сам прийти? — Сказал, гляжу на мелкого. — Как у нас оказался, помнишь?

— Нет, не помню. Охотники меня нашли у реки, мальцом я был.

— Слыхала? У реки его нашли. Перевал за Хмурыми сопками. В тех лесах не каждый мужик выживет, а тут ребёнок. Как он у реки оказался?

— Этого я не знаю. — Кхала тяжело вздохнула. — В Крякше, у вольных живёт шигжих. В почётных годах он. Хороший дядька, добрый. Климентием кличут. Жена, детишки, внуки, всё как у людей. Дети и внуки нормальные, рослые. И у копачей дядька Ифр, он тоже шигжих. Но этот одиночка. От того и сварливый, ворчит, со всеми ругается. Все ему не такие, всё не так.

— Спину по ночам ломит. — Признался Карлуха. — Давно ломит, кости выкручивает. Это горб растёт? — Коротун поменялся в лице. Губы поджал, в глазах печаль. Смотри на Кхалу, ждёт ответа. Надеется, не о нём это, не про него.

В домишке воцарилась тяжёлая тишина. Все молчат, и Кхала молчит. Серёга взял таз с грязной посудой и полез вниз по ступеням. Следом за ним ушли Кхала и Рафат.

— Ну, ты чего? — Тронул Карлуху за плечо. — Не бери в голову. Ошиблась.

— Ага. Ошиблась. — Карлуха кивнул, посмотрел на тарелку, та как стояла, так и стоит у двери. — Айда на двор, Дружка покормим.

Хороший у бабушки домик, да и вообще всё здесь красивое и ухоженное. Сытно в этом месте, а главное тихо и безопасно. Не думал, что буду скучать по Тихому городу. Скажу честно, устал я от отдыха. Не хватает мне руин, тревог и неизвестности. Ходишь по дорожкам не оглядываешься. Лёг под кустом хочешь спи, а хочешь просто лежи, плюй в пасмурное небо. И никто тебя не укусит, не прибьёт. Вспорхнула птица, и что? Пусть себе летит. Треснула ветка ну и ладно, вокруг только свои потому и не вскакиваю.

Всей компанией пошли за огород к лачуге. Устроила нам Кхала прогулку по бабушкиным владениям. Там и познакомились, сначала с коровой, а потом с семейством круклей.

Корова — это та рогатая зверюга с колокольчиком на шее. Обрадовалась она, увидела нас и давай мукать. На это мычание и пришли хозяева. Мы поначалу опешили, назад попятились, но Кхала остановила не дала сбежать. Подошла к круклям и давай с ними обниматься, точно с родичами. А те, тихо порыкивают, гладят её по голове, на нас искоса поглядывают. Кхала им что-то щебечет, весёлая она, радуется. Пришла очередь и нам знакомится. Боязно конечно, здоровенные они и зубастые.

Как оказалось, ни такие они и страшные, ну, разве что морды клыкастые, они-то и пугаю. Представила нас Кхала круклям, а нам их. Толку от такого знакомства мало. Они только и делают что кивают. Слова не вытащишь, слушают и головами качают, точно не в себе. Но в целом хорошая семейка. Мамка, папка, двое детишек. Имена мы услышали, я запомнил одно. В голове вертится, вроде-как и знаю, а вот в слух повторить не могу. Одни рычащие звуки, как такое вымолвишь?

Родители крукли ходят босые и почти голые. Нацепили рваные тряпки, прикрыли срамные места, вот и вся одежда. Как пояснила Кхала, для них это нормальное дело, любят голышом разгуливать. Детишки, лет по пять пацанятам, так эти бегают в чём мать родила.

Угостили нас крукли молоком от коровы. Гадость редкая, мне не понравилась. Белое, тёплое и попахивает скверно. Карлуха тоже не в восторге от угощения. А вот Серёга и Рафат нахваливают. Странные они, картошка с мясом не такая, а молоко вкусное.

Посидели мы немного у большого шалаша на огороде, в нём и живут крукли круглый год. Всё здесь хорошо, только насекомых много. Хозяевам ничего, а нам букашки здорово досаждают, кусаются они, жалят больно.

Кхала ушла, когда мы огород смотрели. Большой огород, расползся он во все стороны. Посредине ручей бежит, очень удобно для полива. Частоколом отгородили хозяева свои угодья, закрылись от дикого зверья и незваных гостей. Для надёжности два рвача бегают без привязи, охраняют. Они как нас увидали, рычать начали. Но куда их рык, против рычания хозяина семейства. Рявкнул на них папашка, зарычал оскалился, драпанули рвачи, поджав хвосты убежали через ручей, спрятались в кустах с красными ягодами. Больше мы их не видели.

Заметил я, как хозяева искоса на Карлуху поглядывают, сторонятся они его. Ходят по огороду ботву да початки показывают, а сами так и зыркают на Коротуна. Не хорошо смотрят, исподлобья.

Грядки ухоженные, землица взрыхлена, нет сорняков. Теперь понятно кто бабушке помогает, кто кусты остриг. С их-то ростом и деревья обрезать можно, а кусты стричь так вообще пустяшное дело. Да и с брёвнами всё прояснилось. Крукли и без телеги всё что захочешь, перетащат. Что мужик, что баба, на две головы выше Серёги. Плечи у них широкие, руки длинные. Мужик весь волосатый, чёрные волосы, густые, а вот голова обрита. Баба его, тоже чуток в шерсти, но не лысая, две рыжие косы до самой поясницы. И детишки рыжие, от пяток до макушек пушком обросли. Не сидят мальцы на одном месте. То в ручей заберутся и давай плескаться, то на поляну убегут. Щебечут что-то, а вот что не разберёшь.

Начали взбираться на холм, и тут появилась Кхала, пришла и не одна. Привела ещё одного крукля. На боку у него тугая повязка, рана под нею кровоточит. Этот, ростом чуть выше меня будет. Голый до пояса, штаны с добрым десятком заплаток и не босой как хозяева огорода. На ногах самодельные ботинки из толстой кожи. Руки крепкие, свисают ниже колен. Спина просто огромная, куда не глянь рубцы старых ран. Досталось круклю, здорово его кто-то подрал. На скуластой роже глубокий шрам, от брови до подбородка. Лысый он, морда большая, челюсть заметно выступает вперёд, нижние клыки к верху торчат. Жуть, да и только. Не такой он как хозяин огорода, совсем на него не похож. Ростом не вышел, а вот меха заметно побольше, на руках и груди вообще дебри, чёрный мех густой с подшерстком.

Зарычал на него папашка, а потом как рявкнет. Не знаю, что он сказал, язык непонятный, чужой. А этот, вжал голову в плечи и заскулил. Кхала ухватила его за руку и потащила наверх. Рычит папашка ему в след, да и мамашка не молчит, подрыкивает.

Недолго думая и, мы поспешили на горку, ушли не попрощавшись. Уж больно зло и громко рычат хозяева, как бы и нам не перепало.

Много я узнал и увидел за последние дни. Столько всего приключилось в голове не укладывается. Но что-то мне подсказывает — это только начало.