Запретное знание

АНГУС

Ангус Фермопил многократно просыпался и не помнил этого. Кошмар, от которого он пытался убежать всю жизнь, крепко держал его. И он ничего не мог поделать, чтобы избавиться от него.

Конечно, он не просыпался, пока был заморожен. Он был заморожен по ряду причин, в частности – чтобы он не просыпался. Пока он спал, он не мог говорить.

Но были и другие причины. Криогенная транспортировка была более безопасной, чем оглушение его седативными средствами или накачивание катом. Существовал меньший риск неврологической травмы – а Хаши Лебволь не хотел, чтобы у Ангуса пострадал хотя бы один нерв или клетка. Директор отдела Сбора Информации ПОДК имел сложные планы относительно Ангуса, и все они зависели от того, что Ангус знал, помнил и мог сделать.

Поэтому он оставался в замороженном виде, пока Мин Доннер не закончила все дела со Станцией; встречи, требуемые соблюдением протокола; изложение общей политики; дискуссии относительно пиратства, запрещенного космоса и Акта Приоритета. Затем Ангус и Милош Тавернье были забраны через подпространство в штаб-квартиру ПОДК.

Вскоре после этого он начал просыпаться – и не помнить этого. Хирурги СИ ПОДК разморозили его. До того, как они это сделали, его тело и мозг были непроницаемыми, как вечная мерзлота. Поэтому он был вынут из своей холодной могилы в криогенной капсуле и помещен в теплую беспомощность ката, анестезии и хирургических вмешательств. В тех редких случаях, когда ему позволялось прийти в себя, это делалось для того, чтобы хирурги могли проверить свою работу. Но эти случаи были слишком редки, чтобы можно было уцепиться за них – а боль, которую он чувствовал, пока лекарства уносили его обратно во мрак, – слишком острой. В целях самозащиты Ангус стирал ее из своего сознания.

В результате он не имел никакого понятия, что проделали с ним хирурги; какую форму кошмара это приняло.

Он не подозревал, что с него стянули плоть, словно срезая кожицу с фрукта, для того чтобы установить вдоль костей локтей и рук практичные лазеры, острые как стилеты. Когда операция завершилась, у него на обеих руках остались странные щелки между средним и безымянным пальцем, и пальцы не могли сомкнуться. Подключенные к источнику питания, эти лазеры могли вспарывать сейфы или глотки с одинаковой легкостью.

Он не подозревал, ни что его бедра, колени и плечи были сняты и усилены, чтобы удвоить или даже утроить эффективную силу мускулов; ни что ему в спину вставлены пластины для поддержки и защиты его спины, а другой щит установлен между его ребрами; ни о том, что между его ключицами установлена тонкая твердая пластина для усиления его рук, защиты сердца и подпитки энергией компьютера, который стал частью его личности.

Он не осознавал, что его глаза были вынуты и заменены протезами, в которые потом были вживлены его оптические нервы, и это помогало видеть электромагнитный спектр, который не видел ни один живой организм – спектр сходный с такими устройствами как сигнализация или компьютерные схемы.

Он не подозревал, что ему в мозг вживлены шизо-имплантаты; не один электрод, а несколько. Активированные, они контролировали его с таким уровнем сложности, что в сравнении с этим все, что он проделывал с Морн Хайланд, было топорной работой.

И он наверняка не подозревал, что прошли недели, пока все операции не были закончены. Фактически лишь сложные хирургические процедуры и сложные лечащие наркотики позволили докторам проделать все это в течение недель, а не месяцев или лет. Делать киборгов было непросто; в данном случае сложности лишь возрастали, потому что его создатели решили, что он должен, без сомнения, сопротивляться своему технологическому совершенствованию. Не потому что у него были моральные или душевные возражения; ничто в файлах ПОДК не позволяло предположить, что Ангус Фермопил будет возражать против того, чтобы стать киборгом. Нет, он будет бесконечно сражаться за свою независимость, потому что никогда и никому не позволит командовать собой. Та же самая технология, которая сделала его суперменом в его же оболочке, будет управлять им; полностью диктовать ему свою волю. Когда хирурги закончили, Ангус был не более чем орудием, биологическим осуществлением воли ПОДК.

Если повезет, он будет совершенным орудием. У него останется разум, память и облик – он сохранит все, что делало его опасным для ОДК и космоса, принадлежащего человечеству. Он мог отправиться куда угодно и делать все, что мог. Но сейчас каждым его действием управляли новые хозяева.

В некотором смысле хирурги изменили его так же неузнаваемо, как мутаген Амниона.

Если все операции прошли успешно.

Это был самый критический момент; если. Невральные пробы и метаболическое моделирование могло лишь снабдить информацией. Они не могли доказать, преуспели хирурги или нет. А компьютер, который будет управлять им может быть калиброван лишь в сочетании с его электрохимической «подписью», его уникальным эндокринно/нейроимпульсным балансом.

Наконец докторам понадобилось разбудить его.

Поэтому они начали удалять из его вен лекарства, посылая малые доли стимуляторов в его мозг. Осторожно регулируя процесс, они заставили его восстать от сна, который давал ему единственную защиту от ужаса и боли.

Когда он достаточно пришел в сознание, чтобы преодолеть сдерживающее начало и крики, они начали учить его, кто он такой.

Ты изменился.

Ты – Джошуа.

Это твое имя.

Это твой код доступа.

Все ответы, которые ты захочешь узнать, доступны для тебя. Твое имя дает тебе доступ к ним. Найди новое место в своем разуме, место, которое похоже на окно; место, похожее на подпространство, соединяющее тебя, каким ты стал и тем, каким ты себя помнишь. Отправляйся туда и назови свое имя. Джошуа. Скажи его. Джошуа. Окно откроется. Подпространство откроется. Все ответы, в которых ты нуждаешься, придут к тебе.

Джошуа.

Скажи.

Джошуа.

Ангус снова закричал. Если бы недели хирургических операций не сделали его таким слабым, он мог бы попытаться сорвать ремни, прикрепляющие его к койке. Но он не мог и поэтому сделал все, чтобы скорчиться как эмбрион и отключиться. Связь между его мозгом и его временным компьютером осталась неактивированной. Если бы он о чем-нибудь думал, если бы он позволял себе о чем-нибудь думать, он бы вспомнил весь этот кошмар – вспомнил бы, что они уничтожили его корабль; вспомнил бы большую стерильную комнату, полную инструментов, с капсулой для замораживания; вспомнил бы колыбель – и тогда пропасть, от которой он убегал всю свою жизнь, разверзлась бы под его ногами.

Тем не менее, он сотрудничал с докторами. Каждый внутренний импульс и посыл давали им информацию, в которой они нуждались – пищу нервов, которая позволяла им проверить свои предположения, калибровать свои инструменты.

Когда они были удовлетворены тем, чего добились на этот раз, они снова погрузили его в сон.

На следующий раз они резче подтолкнули его к сознанию.

Ты изменился.

Ты – Джошуа.

Это твое имя.

Это твой код доступа.

Все ответы, которые ты захочешь узнать, доступны для тебя. Твое имя дает тебе доступ к ним. Все, что тебе нужно – это назвать свое имя. Подумай об этом. Прими его.

Джошуа.

Скажи это.

Нет.

Скажи его.

Не буду.

Скажи!

Мощным рывком Ангус освободил правую руку из ремней. Яростно ударив, сшиб с ног одного из докторов, разбил монитор, расшвырял все оборудование. Он мог бы преуспеть в нанесении себе членовредительства. Если бы кто-то не нажал кнопку управления шизо-имплантатом, отключая его.

Связь между его мозгом и компьютером осталась неактивированной.

Черт бы его побрал, пробормотал доктор. Как он может сражаться? Он недостаточно пришел в себя. Ему можно было бы внушить все что угодно, словно ребенку.

Но Ангусу не было нужды приходить в себя, чтобы разбудить свой страх перед кошмарами. В конце концов различные полные насилия страхи его жизни слились в один страх, один огромный барьер ужаса, который растягивался от его поведенческой поверхности до метафизического ядра. Он никогда не колебался, чтобы сражаться с чем угодно, разрушать все что угодно, что могло угрожать открытием пропасти…

дремлющей в его колыбели

…все, за исключением Морн Хайланд. Но это было потому, что извращенная логика насилия и обладания диктовала ему, что она принадлежит ему, точно так же как ему принадлежит «Смертельная красотка». Так же как «Смертельная красотка», она стала необходима, хотя эта необходимость делала ее, без сомнения, более опасной…

со своими маленькими кистями и лодыжками, привязанными к прутьям

…но они уничтожили его корабль. С Морн все было по-другому. Они забрали ее. Сейчас, так же как и его страх, она была где-то, где он не мог контролировать ее, она могла быть где угодно…

пока его мать наполняла его болью

…она могла быть где угодно, преследуя его, и в ее руках была его судьба, подталкивающая его к открывающейся под его ногами…

вталкивая твердые предметы ему в зад, в глотку, пытаясь открыть его пенис с помощью иголок

…так, чтобы он начал свое долгое погружение в ужас и никогда не смог выбраться наружу, никогда бы не смог избежать полной, бессильной агонии, которая разрывала его из самой середины его существа…

и смеялась

а после пыталась успокоить его, словно любила его, а не вид красного распухшего тела и приглушенные крики его рыданий

И потому что ему некуда было больше идти, Ангус Фермопил нырнул в самого себя, чтобы убежать от себя.

Но доктора не позволили ему сбежать. Сном они спутали ему дорогу побега; и как только он потерял дорогу, они снова подтолкнули его к сознанию, используя новые лекарства, новые стимуляторы.

Ты изменился, сказали они.

Ты – Джошуа.

Это твое имя.

Это твой код доступа.

Все ответы, которые ты захочешь узнать, доступны для тебя. Тебе лишь нужно назвать свое имя.

На этот раз страх перед тем, что он помнил или мог помнить, был сильнее, чем страх перед принуждением. В конце концов, все страхи одинаковы; но пока он не достиг конца, он мог делать выбор. И правильный выбор мог отдалить пропасть.

– Мое имя, – прохрипел он, вздрагивая от боли в своих голосовых связках, – Ангус.

И в то же самое время другое имя сформировалось в его мозгу, словно ключ.

Джошуа.

Выбор. Чтобы осталась возможность, что в один прекрасный день у него появится возможность делать другие выборы.

Линия была активирована.

– Готово, – раздался голос вдалеке. – Он включился. Сейчас мы можем начать работать.

«Работа», в данном случае означала интенсивную физиотерапию и долгие часы тестов, как, впрочем, и новые дознания. И у Ангуса не осталось никакого выбора.

Шизо-имплантаты позволяли докторам полностью управлять его телом. Они могли вызвать сокращение любого его мускула по своему желанию; они могли заставить его идти, или бежать, или браниться, или поднимать тяжести; они могли заставить его выдержать их бесконечные тесты. Они ошеломляли его и вызывали его ярость. Тем не менее, когда он понял, насколько полно они могут контролировать его, он начал выполнять их инструкции до того, как они заставляли его выполнять их. Для него подчиненность была худшей пыткой, чем физические или душевные мучения. Послушание всего лишь заставляло его выть про себя от ярости и жаждать реванша; беспомощность снова порождала кошмар.

Его доктора не догадывались, что он воет от ярости. На своих мониторах они могли видеть повышение интенсивности нервной активности, но они не могли понять, что это такое. Поэтому они не стали программировать компьютер так, чтобы он воспринимал эту активность как тревожный сигнал. Если электрохимические пики и всплески стали бы слишком интенсивными, компьютер использовал бы шизо-имплантаты, чтобы приглушить их. Но до тех пор, пока Ангус подчинялся, они оставляли его в покое в его мозгу.

Допросы были совсем другим делом.

Это не имело ничего общего с обращением Милоша Тавернье на Станции. Вопросы задавались внутри него. Фактически, когда компьютер устраивал допросы, в человеке не было нужды. Компьютер просто задавал вопросы и фиксировал ответы.

Это делалось с помощью обычного, хотя и сложного, чередования боли и удовольствия. Пока работали программы допроса, в его голове, казалось, открывалась щель и множество ограничений и возможностей появлялись в его мозгу. Он думал об этом как о лабораторном лабиринте для крыс, хотя стены и проходы не существовали в физическом смысле и их даже нельзя было увидеть. Если он нарушал ограничения, стимулировались его болевые центры; если он удовлетворял ожидаемое удовольствие переполняло его.

Естественно, ограничения были связаны не с контекстом ответов, а с их физиологической правдивостью. Если бы он мог лгать физиологически не выдавая себя ничем, его ответы принимались бы. Но его компьютер и шизо-имплантат четко фиксировали все симптомы. Они могли измерить любое гормональное изменение; они могли провести мгновенный анализ норадреналина и катехоламина в каждом из его нейронов. На практике любая ложь тут же обнаруживалась.

Ангус сопротивлялся допросам довольно долгое время – день или два, а может быть, даже три. Компьютер не мог контролировать его разум, как контролировал его тело; он мог лишь увеличивать давление, а не подчиненность. А Ангус всегда мог противостоять давлению. Милош Тавернье никогда не смог бы сломать его. Скрипя зубами, безжалостно ругаясь и потея, словно свинья, он пытался выдержать допросы, словно они были психотическими эпизодами, вызванными комбинацией стима и ката; словно ужасы были знакомы ему, и потому их можно было выдержать.

К несчастью, плоть предала его.

По контрасту с физиотерапией, которая демонстрировала его мысленную беспомощность, его допросы опирались на слабости тела. Его мозг был физическим органом; он ненавидел боль и любил удовольствие на клеточном уровне, совершенно независимо от воли. Его автономность отвечала лишь на ощущения. Инстинктивно он восставал против такого количества боли, когда можно было получить такое количество удовольствия.

Используя шизо-имплантаты и компьютерную цепь, допрашивающие сломали Ангуса Фермопила. Они сделали это довольно просто.

Единственное, что он был способен сделать для своей защиты, это раскрываться не полностью – отвечать на вопросы так, чтобы умолчать о некоторых фактах.

Что случилось с «Повелителем звезд?»

Саморазрушение.

Кто совершил это?

Морн Хайланд.

Почему?

Межпространственная болезнь. От сильного m она сходит с ума.

Значит, вы лгали, когда обвиняли Станцию Ком-Майн в диверсии?

Да.

Почему?

Я хотел, чтобы она осталась со мной.

Почему «Повелитель звезд» использовал сильное m?

Чтобы преследовать меня.

Почему?

Потому что я убегал. Я знал, что они полицейские. Как только я увидел их, то начал убегать. Они бросились вслед за мной.

Это была правда. Так же, как и в информационном ядре «Смертельной красотки», здесь было всего лишь два умолчания. Он был известным нелегалом; его порыв сбежать от полицейских не требовал объяснений.

Откуда вы знали, что они полицейские?

Полевая проба. Я видел их корпус. Никто, кроме полиции, не может позволить себе такой корпус.

Как вам удалось договориться с Морн Хайланд?

Мне были нужны продукты. Мои воздушные фильтры были отстрелены. Вода испортилась. Когда «Повелитель звезд» взорвался, я отправился на спасение. Нашел ее живой.

Она была полицейским. Почему вы оставили ее в живых?

Мне была нужна команда.

Как вы заставили ее работать на вас?

Как вы заставили ее остаться с вами?

Почему вы хотели оставить ее у себя?

Ангус не боялся этого ответа. Он не беспокоился, что его казнят за его преступления; больше не боялся. После всех расходов и хлопот по его превращению в киборга полицейские вряд ли захотели бы казнить его. Они хотели использовать его; с их точки зрения, его преступления делали его более ценным. Информацию, которую он хотел утаить, вопрос, которого он хотел избежать, заключался совсем в другом.

Я вживил ей шизо-имплантат. Только так я мог доверять ей в качестве члена команды. Только так я мог заставить ее трахаться со мной.

Он сказал это с таким удовлетворением, что ни один из докторов не усомнился в его ответе.

Что вы сделали с пультом управления?

Избавился от него. Чтобы служба безопасности Станции не имела повода казнить меня. Они не нашли ее. Я не знаю, где она сейчас.

Его тело сообщило компьютеру о правдивости ответов. Никто не сомневался в его ответах.

Вероятно, его удовлетворение больше, чем его умолчания, обмануло людей, создавших его и изучавших его допросы. Он отвечал долго и часто. Его преступления изучались и анализировались. Его поведение по отношению к Морн подвергалось исследованиям. Ему было позволено узнать о ее побеге с Ником Саккорсо. Его подозрения относительно Милоша Тавернье были зафиксированы. Все, что он говорил, подтверждалось – и было честным с точки зрения физиологии.

И тем не менее, он смог протестовать. Снова и снова он уводил допрашивающие программы в сторону от вопросов, которых опасался. В результате он так и не сказал – так и не позволил себе сказать – ничего, что могло подтверждать, что информационное ядро «Смертельной красотки» изменялось.

Никто не узнал от него, что информационное ядро «Смертельной красотки» подвергалось редакции; что он был способен редактировать информационное ядро.

Было ясно, что ни один из тех, кто создавал его, тренировал и допрашивал, не подозревал, насколько он опасен. Их оборудование держало его под контролем; этот контроль было невозможно сломать; таким образом, он не представлял опасности.

Так как он не представлял опасности, к нему стали приходить все чаще – новые и новые люди приходили, чтобы взглянуть на него; техники занимающиеся смежными делами, чтобы удовлетворить свое профессиональное любопытство; доктора и другие эксперты, которые хотели понаблюдать за ним; высшие функционеры, которые хотели взглянуть на укрощенного нелегала Хаши Лебволя. По всем признакам, Ангус игнорировал их. Старая злоба его взгляда обратилась вовнутрь него. И насколько это удавалось, он отвергал все, что не было инструкцией или вопросом, связанным с насилием или давлением.

Тем не менее, он мгновенно определил, когда сам Хаши Лебволь, директор СИ ПОДК, начал посещать его.

Естественно, он никогда раньше не видел Лебволя. Слухи о нем, которые доходили до Ангуса, не описывали внешний вид Лебволя; в них, без сомнения утверждалось, что директор СИ – безумец и смертельно опасен. И тем не менее, он довольно быстро опознал своего посетителя.

По контрасту с чистыми докторами и безукоризненными техниками, Лебволь носил мятый лабораторный халат и дурно подобранные вещи которые висели на его тощей фигуре, словно знак отличия. Шнурки его допотопных ботинок никогда не бывали завязаны. Очки с поцарапанными и захватанными линзами висели на тонком носу; глаза за ними были теоретически голубыми, как чистое небо. Его брови торчали во всех направлениях словно от действия статического электричества. И несмотря на такой вид, словно он прибыл из классной комнаты, где ничем не отличался от земных детей трущоб, все остальные считались с ним. Когда люди проходили мимо, они обходили его стороной, словно угроза, таящаяся в нем, была настолько велика, что отталкивала их.

Ангус интуитивно знал, что этот человек несет ответственность за то, что было проделано с ним – и что худшее еще впереди.

Хаши Лебволь посещал его несколько раз и не разговаривал с ним. Он с астматическим придыханием беседовал с докторами и техниками, иногда задавал вопросы, иногда делал выводы, которые позволяли предположить его знакомства с работой. Но он не сказал Ангусу ни слова до того самого вечера, когда физиотерапевты объявили Фермопила готовым для выполнения любых заданий в СИ ПОДК.

Это произошло, когда на Станции была ночь. Ангус знал об этом, потому что компьютер принялся отвечать на простые функциональные вопросы, когда не был загружен чем-то другим; и потому, что техники приказали ему снять дневной скафандр, надеть лабораторную пижаму и лечь в постель. Двое из них до сих пор оставались в комнате, вероятно, производя последние проверки оборудования перед тем, как погрузить Ангуса в сон. Когда появился Хаши Лебволь, один из техников моментально протянул ему устройство, служившее управлением шизо-имплантатами. И оба они моментально вышли.

В то же самое время все статусные огни на мониторах отключились.

Хаши вперился в Ангуса сквозь свои очки. Довольно улыбаясь, он длинными пальцами нажал несколько клавиш на пульте управления.

Не желая того, Ангус поднялся с постели и стал перед Лебволем с раскинутыми в стороны руками, словно распятый.

Лебволь нажал несколько новых клавиш; Ангус обмочил свою пижаму.

Пока соленая струя текла между ног Ангуса, Хаши довольно вздыхал.

– О, Джошуа, – прохрипел он. – Я думаю, мы влюблены друг в друга.

Ангусу хотелось бы стянуть пижаму и затолкать ее директору СИ в глотку. Но такая возможность ему не представилась. Он просто стоял неподвижно с расставленными руками, надеясь, что его снабженное мощными мышцами тело выдержит усилие.

Кто-то постучался в дверь. Не отрывая взгляда от ног Ангуса, Лебволь сказал:

– Войдите.

Ангус без труда узнал Мин Доннер; директор Дивизиона принуждения не слишком изменилась со времени их последней встречи. Черты ее лица и огонь в глазах были такими же, как всегда. Даже здесь она появилась с оружием на боку; без него, вероятно, она чувствовала себя голой.

Но он никогда раньше не видел человека, появившегося вместе с ней. Спутник Доннер был украшен прядью седых волос на вершине его львиной гривы и улыбкой, которую Ангус инстинктивно возненавидел – улыбкой педераста, который внезапно оказался надзирателем в школе для трудных подростков. Мясистый и уверенный в себе, он присоединился к Доннер и Лебволю, словно был первым среди равных.

Карточка с именем на его левой груди свидетельствовала, что это Годзен Фрик, директор по Протоколу ПОДК.

Святое дерьмо! Протокол, Сбор информации, Дивизион принуждения. Кто еще остался? Неужели все важные козлы из ПОДК явились полюбоваться, как Ангус обмочил свои штаны?

Взглянув на Ангуса, Фрик заметил:

– Вы опять играли, Хаши. – Его голос был конфиденциальным басом. – Он ведь не игрушка, как вы знаете.

– Неужели? – Лебволь воспринял реплику Фрика как лесть. – Если вы ошибаетесь, то он существует для того, чтобы играть с ним. Но, с другой стороны, если вы правы, тогда я просто обязан убедиться, что в его присутствии вы и наша неоценимая Доннер в полной безопасности. А как можно лучше убедиться в его невинности, если не поиграть с ним?

– А вы уверены, что он безопасен? – спросил Фрик.

– Мой дорогой Годзен, – прохрипел Лебволь, показывая пульт управления, – он будет так стоять до тех пор, пока не умрет или я не отменю команду.

Мин Доннер не делала попытки скрыть свое неудовольствие. Гримаса исказила ее лицо, словно Ангус был не единственным в этой комнате, от кого дурно пахло. Она нетерпеливо сказала:

– Ваши рапорты утверждают, что он готов.

– Физически готов, – мягко ответил директор СИ. – Его связь с компьютером прочна, но должна быть улучшена. И его программы еще не помещены в его информационное ядро. Когда все это будет сделано, будет готов и он. Он будет протестирован, но это не будет представлять особых сложностей. Я категорически утверждаю это. Мы уже какое-то время готовы проделать работу.

– Хорошо, – прогремел Годзен.

Но Хаши не закончил. – А вы?

– Что я? – весело переспросил Фрик.

– Вы готовы к тому несчастливому, но неотвратимому дню когда то, что мы делаем, получит огласку?

– Дьявол, Хаши, – Годзен хмыкнул. – Я всегда к этому готов. Это не означает рекомбинации ДНК. Мы все ненавидим Амнион чистой и простой ненавистью, но никто не станет разоряться по поводу некоторых технологических улучшений. Человеческие существа привыкли к этому – мы делаем нечто подобное со времен костылей и гипсов. И он – нелегал. Отбросы вселенной. Дьявол, от одного его запаха даже девственница потеряет невинность. Я готов спорить, – в его голосе появились вызывающие нотки, – что технологический пересмотр людей вроде Ангуса Фермопила – это наилучшая из мыслимых альтернатив. Он провел всю свою жизнь, сопротивляясь ОДК, и это – все его убеждения. И сейчас это нужно использовать, чтобы помочь человечеству избавиться от самой страшной угрозы, которая нависла над ним. – Он снова хмыкнул. – Ну, что-то в этом роде.

Хаши с уважением вздохнул.

– Мой дорогой Годзен, я всегда утверждал, что вы вполне соответствуете своей должности.

– Когда? – спросила директор ДП. Вероятно, ей не слишком нравилась игра, в которую играли Лебволь и Фрик. – Когда он будет готов?

– К чему такая спешка? – коротко спросил Годзен. – Мы ждали этого долгое время. И можем подождать еще немного.

– Как я говорила, – заявила она с нескрываемой горечью, – вы говорили то же самое о лекарстве, повышающем иммунитет, которое разрабатывает Интертех – и мы продолжаем ждать, – ее атака, казалось, заставила Фрика замолчать, и поэтому она обернулась к Лебволю. – Это небольшое собрание было вашей идеей. Если вы не собираетесь сообщить нам, что он готов, то для чего мы здесь?

Лебволь позволил себе слабо пожать плечами.

– Я хотел объяснить, как он работает, чтобы вы могли вложить свои инструкции в окончательные программы. Всякие ограничения и сдерживающие начала, которые придут вам в голову, любые трудности, которые вы предвидите, должны быть приняты в расчет.

– А это не могло быть выполнено по обычным каналам?

– Моя дорогая Мин. Я не хочу, чтобы все в штаб-квартире ПОДК знали о деталях нашей работы.

– Напротив, – буркнула Мин. – Я думаю, вы хотите, чтобы все об этом знали. Вы не позвали нас затем, чтобы показать, как он работает. Вы хотели показать, как он отключается.

– Так что? – спросил Годзен. – Это убедительно. Никто не будет верить «слизи вселенной», до тех пор пока мы не сделаем вывод, что он безопасен – а вы, к примеру, никогда не скажете этого, пока не убедитесь. Это наша возможность проверить, насколько он безопасен.

Тем не менее директор СИ воспринял возражение Мин Доннер более серьезно. Ангус стоял распятым, пока Хаши бормотал:

– Ого-го, да вы торопитесь.

– Можете поспорить на свою задницу, что да. – Несмотря на гримасу пренебрежения вокруг рта ее черты оставались спокойными. И тем не менее все лицо от глаз, казалось, полыхало огнем. – Вы читали его допросы?

– О, я умоляю, – ответил Годзен, словно не хотел оставаться в стороне. – Мы все читали их. Честное слово, мы когда-нибудь ослепнем, читая их.

Мин проигнорировала Фрика.

– А вы, – продолжала она, – поняли, что он сделал с ней?

– С ней? – Голубые глаза Лебволя сверкали пониманием ситуации, но он ждал, пока Мин закончит.

– Он вставил ей шизо-имплантат, чтобы иметь возможность изнасиловать и использовать ее. И это после того, как она пришла в себя от прыжковой болезни, уничтожив свой собственный корабль убив всю свою семью. Он сломал ее. Никто из нас не выдержал бы такого груза. Никто не смог бы. А затем он отдал ей управление шизо-имплантатом.

Запертый в собственном сознании Ангус ругался самыми черными словами, которых не мог слышать компьютер. Морн была, словно «Смертельная красотка»; он использовал и мучил ее безгранично; но он был предан ей. То, что он не сдержал слово, заставило его разъяриться еще больше.

– Подождите минуту, – возразил Годзен. – Откуда вам это известно?

– Он сломал ее, – Доннер уставилась прямо в глаза Хаши, – и он сделал ее привыкшей к шизо-имплантату, что само по себе является насилием, и затем отдал ей управление им.

Директор ПР повысил голос:

– Я спрашиваю, откуда вам это известно?

– Но у нее сейчас его нет, – сказала Мин, словно директора для нее не существовало; что разговаривали лишь ДП и СИ. – Она, вероятно, хранила его достаточно долго, чтобы усугубить привыкание. Безумие и привыкание к шизо-имплантату – вот каковы проблемы. Саккорсо должен был заметить это практически мгновенно. И когда он это заметил, то отобрал у нее пульт.

– А сейчас какие неприятности подстерегают ее? Она страдает прыжковой болезнью, она сломлена, она привыкла к шизо-имплантату и она принадлежит человеку, который всего лишь чуть-чуть очаровательнее Фермопила, стоящего здесь. – Она небрежно махнула в направлении Ангуса. – Я хочу вернуть ее, Хаши. Она – одна из моих людей, и я хочу вернуть ее.

– Послушайте меня! – заревел Годзен, словно клаксон. – Откуда вы знаете, что пульт управления у нее?

Хаши и Мин дружно повернулись к Фрику.

– Потому что, мой дорогой Годзен, – убедительно заявил Хаши, – Безопасность Станции не обнаружила ее.

Скрипя зубами, Доннер пояснила:

– Если бы это произошло, его бы казнили до того, как нам удалось бы остановить их. Тавернье не смог бы остановить их. Они слишком сильно ненавидели его.

– Но это ужасно! – запротестовал Годзен.

– То же утверждаю и я, – сардонически заметила Мин.

– Если это станет известно, если об этом узнают… – Фрик выглядел искренне потрясенным. – Один из наших людей с прыжковой болезнью и шизо-имплантатом, готовый сорваться с катушек, под контролем знаменитого пирата. Меня начнут спрашивать, как такое могло произойти. Нам нужно вернуть ее.

– Я согласна, – прохрипела Доннер. – Вот почему я тороплюсь. Мне это совсем не нравится – и с каждой минутой нравится все меньше. – Пока она говорила, страсть в ее голосе проявлялась все сильнее:

– Мы должны вернуть ее. – Она повернулась к Лебволю. – Я хочу, чтобы он был готов и отправился в путь. Он мой единственный шанс спасти ее. Если надежда еще не потеряна.

На этот раз Хаши выглядел несколько недовольным.

– Моя дорогая Мин, – сказал он, словно дыша песком, – я не уверен, что его программирование может удовлетворить ваши требования.

Она дернулась, словно готова была выдернуть пистолет из кобуры.

– Что вы хотите этим сказать?

– Простите меня. Я неточно выразился. Я хотел сказать, что программирование не может себе позволить приспособиться под ваши цели.

– Это отвратительно, – хмыкнул Годзен. – Естественно, он должен спасти ее. Вы не слушали. Я говорю вам, что над нами нависла катастрофа. Единственный способ спасти ситуацию – это спасти Хайланд.

– Я понимаю вашу озабоченность, – спокойно ответил Хаши. – И тем не менее, вы должны понять, что наша позиция не столь проста. Я имею в виду позицию присутствующих в этой комнате. Позвольте мне объясниться с помощью вопроса. Когда наш Джошуа был арестован службой безопасности Станции, почему ваша Морн Хайланд сбежала с капитаном Саккорсо? Почему вы позволили этому случиться?

– Нас здесь не было, – ответил Фрик. – Мы не могли предотвратить этого.

Но у Мин был другой ответ.

– Приказ, – буркнула она.

– Естественно, – сказал Лебволь. – Естественно. Но это не ответ. Почему был отдан соответствующий приказ? На каких основаниях?

Директор ДП раздражался все больше.

– Не знаю. Он держит это при себе.

Хаши согласно кивнул.

– Значит, мы должны предполагать. Рассмотрим гипотезу, что Морн Хайланд была условием сотрудничества капитана Саккорсо. Он хотел ее, а мы нуждались в нем. Таким образом, у нас не было другого выбора, кроме как отдать ее ему.

– Это правдоподобно, но не удовлетворительно.

– Можно с уверенностью утверждать, что Станции Ком-Майн не было позволено задержать ее. Если бы это произошло, они узнали бы правду – что обвинение, выдвинутое против нашего Джошуа было не обоснованно. Кроме того эти действия были предприняты капитаном Саккорсо и нашим ценным союзником, помощником директора службы безопасности Милошем Тавернье. Тогда наши намерения открылись бы. Акт Приоритета рухнул бы – и наш директор Протокола оказался бы перед катастрофой, – его глаза сверкнули, – астрономических масштабов.

– И тем не менее, решение дилеммы, позволяющее капитану Саккорсо забрать ее, в высшей мере сомнительно. Лично я предпочел бы уничтожить ее. Она случайный элемент, а капитан Саккорсо – жулик. Вместе они создадут гораздо больше проблем, чем позволят решить. Я не могу убедить себя, что мы загнали себя в такое положение лишь для того, чтобы удовлетворить желания капитана Саккорсо.

– Другими словами, – гневно вмешалась Доннер, – вы думаете, что здесь происходит еще нечто необыкновенное. Вы думаете, «Джошуа» не будет запрограммирован для ее спасения по тем же самым причинам, по которым мы позволили ей ускользнуть с Саккорсо – и нам не будет сообщено, каковы эти причины.

– В общем и целом, – сказал Хаши, – да.

Руки Ангуса начали гореть от усталости, но у него не было выбора и он не мог опустить их.

– Посмотрим, – заявил Годзен. – Протокол не может позволить чтобы все обстояло именно так. Честно скажу, мне нравится наш Джошуа. Я надеюсь, что он превратит Малый Танатос в пепел и руины. И вместе с ним капитана Саккорсо. Вы правы – он жулик. Держать такого агента не имеет смысла.

– Некоторый смысл есть. Вы знаете это. Используя нелегалов вроде капитана Саккорсо и предателей вроде Тавернье, мы помогли себе добиться Акта Приоритета и добыли Джошуа – это стоило того. Честно говоря, это была моя идея. Если об этом станет известно, мы все окажемся на очень горячей сковородке. Но я не думаю, что нам удалось бы добиться Акта другим путем.

– Это другое дело. Мы не должны были создавать возможность прецедента, что этот Саккорсо и Хайланд могут критически отнестись к нашим действиям. Мы должны были уничтожить их, как только они покинули Станцию. Но мы этого не сделали, значит должны примириться с возможными последствиями. Я собираюсь бороться. – Он посмотрел в лицо Доннер словно ожидая аплодисментов – или по крайне мере признания. – Можете рассчитывать на мою поддержку. Если мы не попытаемся хотя бы спасти Морн Хайланд, мы – слишком уязвимы.

Мин не высказала своего признания. Она хмыкнула.

– Что заставляет вас думать, что он будет слушать?

Он? думал Ангус. Он? Они говорят об Уордене Диосе? Директоре ПОДК?

Кто еще может отдавать приказы трем этим людям?

Неужели обладающий самой большой властью в человеческом космосе человек позволил Морн отправиться с Саккорсо?

Голос Годзена Фрика звучал приглушенно, Фрик словно защищался:

– Я могу действовать через его голову.

Оба, Хаши Лебволь и Мин Доннер, не смотрели на директора ПР словно были шокированы или стыдились его. Изучая пол, Мин тихо сказала:

– Так, как вы поступили с лекарством для повышения иммунитета.

Опасный багровый румянец залил лицо Годзена; но он не ответил.

Продолжая обращаться к полу, Доннер пробормотала:

– Я не люблю играть так грязно.

Сейчас Фрик взорвался.

– О, не нужно вот этих выкрутасов. На вашей совести столько же крови, сколько и на нашей. А может быть, и больше. А иначе почему вас называют палачом? Вы доставили сюда Джошуа, не так ли?

– Я выполняла приказы, – ответила она, словно сама себе. – Я верю ему. Я должна это делать. Но мы должны быть полицейскими. Что пользы, если мы не будем честными?

Хаши деликатно пожал плечами.

– Что такое честность? Мы устанавливаем цель. Затем находим средства, чтобы достичь ее.

Часть крови, лежащая на совести Мин, сверкнула в ее глазах, когда она метнула взгляд на Лебволя.

– Меня начинает тошнить, – прорычала она. – Вы сказали, что собираетесь объяснить нам, как он работает. Делайте это, и я моментально ухожу.

В уголках рта Хаши мелькнула улыбка.

– Хорошо.

– Но я должен предупредить вас, – сказал он двум остальным директорам. – Если вы разочарованы возможностью того, что наш Джошуа не будет запрограммирован на спасение Морн Хайланд, то вам совсем не понравится то, что я скажу.

– Что все это должно означать? – спросил Годзен.

– Я опущу некоторые технические детали, – ответил Лебволь. – А вкратце все это звучит так:

Когда создавалось программирование Джошуа и обсуждались приоритеты и вариации их, это записывалось в информационное ядро его компьютера. В конце концов это стало его неотъемлемой частью. Интерфейс между его разумом и его компьютером позволит ему действовать на основе его опыта и знаний – пока он не попытается нарушить что-нибудь, что шло бы вразрез с его программой. У него будет моральный эквивалент двух разумов. Один, наш, будет посылать ему инструкции. Другой, его, будет действовать согласно этим инструкциям. Внутри себя программа корректируема. С помощью шизо-имплантатов мы можем добиться любого действия, которое не подтверждено его программированием. К несчастью, система ограничена. Проще говоря, трудность заключается в том, что мы никогда не сможем предвидеть любую ситуацию и положение, с которыми столкнется Джошуа. И если обстоятельства сложатся так, что не будут адекватно отвечать его программированию, он будет в состоянии предпринять независимые действия – действия, которые могут стать катастрофой для нас или для наших интересов. Это вы уже знаете.

– Естественно, мы знаем это, – загремел Фрик. – Мы не настолько глупы.

Взгляд Хаши позволял предположить, что у него на этот счет свое суждение, но в его тоне не звучало ни малейшей степени оскорбления.

– Решение проблемы в том, что Джошуа будет работать не один. Его будет сопровождать «партнер». Этот «партнер» будет делать вид, что он его подчиненный, но у него будет возможность отменить программирование, если понадобится. Компьютер Джошуа будет распознавать голос партнера, и когда партнер произнесет необходимый код, новые инструкции будут записаны непосредственно в информационное ядро. Естественно, если мы найдем причины изменить программирование Джошуа со своей стороны, нам нужно будет лишь задействовать его партнера. Изменения будут сделаны очень скоро.

Оба, Мин и Годзен, ждали, пока Хаши изучал их. И через мгновение директор СИ сказал:

– Партнер Джошуа уже отобран и сейчас подвергается интенсивной тренировке. Как вы наверное понимаете, его нельзя контролировать в той же мере, что и Джошуа. Если бы дело обстояло так, то он мог бы лишь уменьшить эффективность Джошуа. Но мы выбрали человека, который особенно хорошо подходит на эту роль. И уверяю вас, что его тренировки ведутся очень интенсивно.

Доннер оскалила зубы и продолжала ждать.

Ангус не мог работать челюстями; тем не менее, ждал и он.

– Не тяни, Хаши, – сказал Годзен. – Кто он?

Хаши Лебволь подмигнул.

– Не кто иной, как наш ценный союзник и коллега Милош Тавернье.

Где-то внутри Ангуса вспыхнул слабый огонек надежды.

– Тавернье? – Фрик выругался. – Вы сошли с ума? Вы собираетесь доверить всю операцию человеку вроде «Тавернье»? У него щепетильности не больше, чем у поломойной машины. Он уже продал службу безопасности Станции. Все, что нужно, это достаточно заплатить ему. Он, вероятно, продаст и нас. Если это не произошло сейчас, то лишь потому, что ему не предложили достаточно кредиток.

– Я так не думаю. – Хаши был невозмутим. – У нас достаточное количество охраны.

– Первое, прежде всего то, что информационное ядро неизменно. Наш Милош не сможет эффективно пользоваться инструкциями которые идут прямо вразрез с программами Джошуа. А любое распоряжение, которое он отдаст – точнее каждое слово, которое он произнесет в присутствии Джошуа – будет навсегда зафиксировано. Наш Милош не сможет скрыть того, что сделал. Вдобавок, его предательство известно. У нас есть все доказательства. Если наш Милош попытается предать нас, он будет уничтожен. Мы не оставили ему в этом сомнений.

Хаши снисходительно улыбнулся и продолжал:

– В любом случае, каковы бы ни были ваши возражения, вы должны рассмотреть вопрос правдоподобия. Партнер Джошуа должен выглядеть подчиненным Ангуса Фермопила. Капитан Фермопил известен на Малом Танатосе, и известно, что он никогда никому не подчинялся – и никогда не примет к себе подчиненного, который не докажет, что он нелегал. Его программирование позволит ему рассказать о его предательстве, объяснить и таким образом защитить его. Это сделает Милоша беспомощным и заставит вернее служить нам.

Фрик был не удовлетворен, но Мин не дала ему новой возможности протестовать.

– Нет, Хаши. – Она говорила почти спокойно. – Это не подходит. Ты не сможешь сделать этого. Я удивлялась, для чего мы забрали Тавернье со Станции Ком-Майн, но я предполагала, что это будет для нас прикрытие на случай, если нас вдруг возьмут за шкирку. Я никогда не думала, что ты собираешься использовать его таким образом Он неудачный выбор. Ты не можешь позволить известному предателю контролировать оружие вроде Фермопила. Ведь ставка – один из моих людей. Я собираюсь бороться с этим.

И отложить операцию? спросил Ангус, погруженный в свою тишину паралича. Нет, ты этого не сделаешь, ты этого не хочешь.

Хаши твердо смотрел в лицо Доннер.

– Это решено, – заявил он. – Директор отдал приказ много недель назад. – Он сделал паузу и довольно добавил: – С гордостью заявляю, что предложение исходило от меня. Я считаю, что наш Милош – отличный выбор.

Мин сжала кулаки и потрясла ими перед собой. Но она не собиралась драться. Сквозь зубы она проскрипела:

– Лебволь – ты дерьмо.

Глаза Хаши помрачнели. Хрипя, он ответил:

– Наверное, тебя не удивит, что я думаю о тебе точно так же.

– Пойдем, Мин, – апоплексический румянец горел на лице Годзена. – Я собираюсь поговорить с директором. Я хочу, чтобы ты была со мной.

Мин оскалилась ему в ответ, резко повернулась и торопливо вышла из комнаты.

– А когда директор откажется изменить свое решение, – сказал Лебволь Годзену, – ты снова попытаешься «действовать через его голову». Но на этот раз не преуспеешь. Игра идет глубже, чем ты себе представляешь, и ты потонешь в ней.

Разъяренный директор ПР поспешил за Мин.

Когда Доннер и Фрик ушли, Хаши провел еще какое-то время, играя с Ангусом, прежде чем снова уложил его в постель. Но Ангус старался всеми силами не обращать внимания на издевательства. У него не было выбора, естественно – но сейчас он страдал так, что его руки и половые органы жгло скорее не яростью, а старым страхом. Ему дали лучик надежды, нечто, что помогало ему отстраниться от кошмаров.

И он сосредоточился на этом, потому что физически был бессилен кастрировать директора СИ.