Запредельный человек

2

Разбудили меня голоса. Сперва я не слушал, что говорят, но потом их тон заставил насторожиться. Я навострил уши, словно пациент, услышавший: «...прогноз негативный».

Один из голосов принадлежал тому коротышке, что спас меня — не иначе, в позапрошлой жизни. Говорил он возбужденно. Отвечал ему женский голос — низкий и грубоватый, как необработанная доска:

— ...ты дурак, Джесс! На такой риск пошел!

— Минка, дорогая, им ни за что не узнать...

— А ты почем знаешь? Ты ведь не вшивым контрабандистам органов дорогу перешел, а Контролю смерти!

В голове клубился туман, как у матроса, которого опоили и завербовали на службу, но все же я сумел приоткрыть один глаз. Надо мной нависал потолок с резным золотым узором. Стены — белые, с редкой золотой мозаикой. В комнате стояла пара кресел, похожих на яичную скорлупу пастельных тонов, насаженную на тонкие ножки; на низком столе — серебряная чаша размером с полванны, полная огромных бананов, груш и винограда размером с мячики для гольфа. Белый пол покрывали шелковистые на вид ковры.

Я сам лежал в углу комнаты, на аккуратной белой койке вроде больничной. Рубашка куда-то пропала, а пятнадцатисантиметровый порез мне залепили эластичной прозрачной пленкой. Не без усилий я повернул голову и взглянул на ряд колонн в дальнем конце комнаты, на синее небо, что проглядывало меж ними. За колоннами располагалась терраса, омытая желтым солнечным светом. Коротышка как раз был там, одетый в бледно-розовый костюм с кружевными манжетами. Сидя в фиолетовом кресле, он нервно терзал ноготь на пальце.

Женщина, сидевшая перед ним, напоминала деревянного индейца у витрины какой-нибудь сигарной лавки. Волосы — лоснящийся вихрь цвета индиго, точно разбившаяся о камни волна; на щеках — едва заметные оранжевые спирали, концы которых спускались к подбородку. Наряд ее состоял из множества небрежно намотанных цветных лент. Впрочем, они не скрывали отличной фигуры, при виде которой любой фотограф мира моды тут же схватился бы за камеру.

— Ты даже не знаешь, кто он... или что он, — говорила женщина. — Я думала, у твоего Тайного общества есть правила касательно контактов с незнакомцами.

— Тут другое дело! За ним следили! Хотели взять живым! Как ты не поймешь? — Коротышка горячо размахивал руками. — Если он им нужен — он нужен мне!

— И на что он им? — ответила вопросом женщина.

— Не знаю... пока не знаю. Но выясню, не сомневайся. А вот тогда...

— ...тогда тебе не отмазаться, Джесс! Да, им плевать на помойных крыс, но только до тех пор, пока те не покусятся на барский стол.

Вскинув руки, Джесс ногтями царапнул невидимый занавес.

— Ну что ты как продажь глупая, как личинка слепая! После стольких лет нам выпал шанс... впервые в жизни...

— Так я и есть продажь. — Лицо женщины сделалось неподвижным, как гипсовый слепок, и примерно того же цвета. — Ею была и ею останусь. А ты... ты то, что ты есть. Признай, Джесс, постарайся...

— Принять это? От них? — Джесс вскочил на ноги и вцепился в грудь, будто пытаясь сорвать с нее навешенный кем-то ярлык. — Я мог бы владеть миром! — Он сложил ладони чашечкой. — Но они... эти выскочки, недостойные выносить мусор за моим дедом... говорят мне «нет!».

— Ты не твой дед, Джесс.

— Мораль мне еще почитай, продажь размалеванная! — подавшись вперед, он затряс руками у нее перед лицом.

Женщина усмехнулась уголком губ.

— Ты нравился мне таким, какой ты есть, Джесс. Остальное не имело значения.

— Лжешь, расчетливая ты продажь! — проскрипел он, как несмазанная ось. — После всего, что я для тебя сделал, поднял со дна, ты отказываешь мне в помощи, когда я так в ней нуждаюсь...

— Тише, Джесс. Разбудишь его.

— Чепуха! Я вколол ему столько летенола, хватит парализовать взвод черных...

Но все же Джесс встал, и я закрыл глаза, слушая, как пара приближается ко мне. С полминуты они хранили молчание.

— Ох и великан, — заметила женщина.

Джесс хихикнул:

— Пришлось использовать два подъемника, чтобы доставить сюда.

— Сильно его ранили?

— Нет, но порез глубокий. Я влил ему два литра крови с полным набором питашек.

— Зачем он им понадобился... живой?

— Должно быть, что-то знает, — с благоговением произнес Джесс. — Что-то важное.

— Что он может знать такого, чего не знает «ВЕЧИНКОРП»?

— Это и предстоит выяснить.

— Болван ты, Джесс.

— Так ты поможешь? Или правда уйдешь, когда так нужна? — Последние слова Джесс прошипел, точно змей, которому наступили на хвост.

— Если хочешь, я, конечно, сделаю все, что в моих силах, — глухо ответила женщина.

— Умничка. Я и не сомневался...

Они вышли. Что-то щелкнуло, и в комнате стало тихо. Я снова открыл глаза. Никого.

Некоторое время я лежал и глазел на причудливый потолок, ожидая, когда нахлынут воспоминания. Но не дождался. Я по-прежнему оставался Стивом Дрейвеком: некогда крутой и смекалистый тип, однако понятия не имел, какой сегодня день, и в какой, вообще, я части света. Говор у Джесса с подружкой был американский, но это еще ничего не значило. Парк мог располагаться где угодно, а улица... Что ж, если так подумать, улица походила на образ из сна, наполненный смутным психологическим смыслом. Про нее можно забыть.

Так, ладно, Дрейвек, думай, что имеем?

В каком-то незнакомом месте, сломленный да еще с дыркой в боку — ситуация не то чтобы уникальная. В свое время и не в таких передрягах бывал. Приходилось очухиваться в ночлежках и клоповниках, где за стенами устраивают гонки сверчки; или в дорогущих отелях, по сотне долларов за ночь, где в ванных — коврики из меха норки, а в баре подают коктейли по девяносто баксов. Случалось пару раз просыпаться на пустырях, с вывернутыми карманами, но чаще — в безвкусных спаленках, где резкий солнечный свет падает на купленную в рассрочку мебель, выхватывая дыры в обоях и изъяны в лицах. А однажды мне довелось очнуться в трюме панамского бананового корабля — баржи, отплывающей из Мобила[10] под командованием бывшего нацистского шкипера. Он потом полтора месяца сидел на одних кашках: я вломился в его каюту и разбил о его морду бутылку шнапса, которым он завтракал. Мне тогда было семнадцать, но вымахал я уже в настоящего детину.

Да уж, мне было не в новинку просыпаться в легком недоумении, когда тут и там в теле пульсирует боль, во рту словно кошки нагадили, а воссоздать события предыдущего дня можно лишь по содранным костяшкам кулаков да свежей татушке. Правда, на сей раз гулянки — и повода для нее — я не припомнил. Только кабинет, обшитый вощеными панелями темного дерева, да мерзкого старого хрыча, седого и стриженного под «ежик». Он кивал и говорил мне:

— Разумеется, Стив, если ты так хочешь...

Фрейзер.

Имя неспешно всплыло в памяти, словно нечто из далекого прошлого.

Какого дьявола? Фрейзер — мой собутыльник, худой и жилистый паренек с копной черных волос и длинными руками, которыми он мог уложить боксера — полутяжа...

Но он же был и стариком... Я покачал головой, желая прогнать двойной образ, сделал несколько глубоких вдохов: «Ну, Дрейвек, пробуй как следует...»

Вспомнилась просторная камера размером с ангар для дирижабля: всюду трубы, шум, резкие кислые запахи. Клубится дым — или пар — над баками вроде гигантских кислородных баллонов.

Нет, это ничего не дает. Ну-ка, еще разок!

Женское лицо: высокие скулы, большие темные глаза, золотисто-каштановые волосы, ниспадающие на худые плечи, гибкая фигура представительницы высшего общества... но имени нет. Кто она — я не знаю.

«Ну же, Дрейвек! Старайся. Адрес, телефон, род занятий, в последний раз тебя видели в ночь на...»

Ну-ка, ну-ка... Я повернулся и увидел на другом конце комнаты плоский черный чемоданчик, на столике у двери. Наверняка в нем что-то есть.

Сесть оказалось тяжело, но не тяжелей, чем тащить на себе сейф вверх по пожарной лестнице. Тут же напомнил о себе бок: чувство было, что к ребрам прижали теплую, влажную пеленку, а значит, что-то у меня там слегонца разошлось, но я все равно опустил ноги на пол и встал. Ничего не произошло, но будь у меня бакенбарды, они бы уже слиплись от пота. Следующий шаг дался проще, хотя тело было тяжелое, как обитый свинцом ящик. Наконец я добрался до столика. Мой внутренний тренер попросил таймаут, и я опустился на пол. Туман так и норовил застить глаза. Я встряхнулся и занялся чемоданчиком.

Прямоугольной формы — пятнадцать на двадцать, — пять сантиметров в толщину; из мягкого материала вроде кожи. Я случайно задел замок, и крышка отворилась. Порывшись внутри, я обнаружил обычный набор вещей, с которым дамочки ходят со времен Нефертити: длинная изогнутая расческа, металлические тюбики тоналки, маленькая коробочка с чем-то мелким, какие-то пластмассовые фигурки вроде чармов для браслета, сложенный лист бумаги — фотокопия журнальной статьи. Листок я развернул: если не считать стенографических пометок, текст выглядел как расфуфыренная рекламная статья журнала моды. Что-то о новом имидже а-ля «жертва изнасилования» и восхитительных трупных тонах, которые нынче бешеными темпами завоевывают популярность у блати. Мне это ни о чем не говорило.

Я уже хотел вернуть листок на место, но тут верхняя строка привлекла мое внимание. Там была дата: Сбота, 33 ма 2103 г.

На минуту пол подо мной, стены вокруг и город словно превратились в тонкую газовую дымку, в нечто, выдуманное подсознанием в горячечном бреду.

— Две тысячи сто третий, — произнес я. — Ха... неплохо.

Выронив листок, я осмотрелся. Комната вроде настоящая. Со стороны террасы долетал прохладный ветерок, а снаружи проплывала пара безобидных с виду облаков. В тот момент привычный вид здорово меня успокоил.

— Значит, на следующей неделе мой день рождения, — сказал я, но прозвучало это как-то нерадостно. — Мне стукнет сто пятьдесят два...

Больше сумочка ничем не могла мне помочь, и я сложил содержимое обратно. Подкрепился парой виноградин со стола и продолжил исследовать комнату.

В стене было три закрытых двери, но сколько я ни давил, открыть не получилось. Тогда я вышел на террасу и взглянул на две башни, торчавшие из слоя облаков примерно в полутора сотнях метров подо мной. Стена за балюстрадой отвесно уходила вниз. Я так и не понял, где оказался; ни разу о таком месте не слыхал.

Я вернулся в комнату и обследовал стену возле койки — там, где мозаика немного отличалась. Нашел щель толщиной с волос и надавил. Щелкнуло, открылась дверь шкафа. Внутри я обнаружил простенький черный пуловер и надел его взамен утраченной рубашки. В выдвижном ящике нашел набор предметов с кружевной отделкой и рюшечками, вроде как исподнее коротышки Джесса. Порывшись в белье, нащупал нечто гладкое и холодное. Выглядело оно как помесь пистолета и смесителя. Думал воспользоваться им, но не знал, с какой стороны подается лекарство.

Остатки сил потратил на дальнейший осмотр стены, но поиски не принесли трофеев. Я съел банан и, растянувшись на койке, стал ждать. Прислушиваясь к песне ветра в колоннах, старался не уснуть, однако вскоре провалился в беспокойный сон, где меня ждала большая комната: в ней очень шумно, люди обеспокоенно взирают на меня. Еще я видел маленькую комнату. Из открытой двери струится дым. Тут же стоит большой зеленый бак. Мужчина в белой форме, с окровавленным ртом; женщина... Последняя говорит сквозь слезы: «Это приказ, черт бы вас подрал!» Потом все попятились, а я подхватил на руки какой-то тюк и вышел в задымленный проем. Женщина у меня за спиной плакала.