Время - словно капля янтаря

Глава 5. Лето 2008 года

Ирина правильно сказала — её конвертик пригодился. Куда скорее, чем я думал. Не зря ведь говорят — человек предполагает, а бог располагает. Но тут и божественное всеведение не требуется, чтобы догадаться о надвигающейся проблеме с названием коротким и мерзопакостным: «зубы».

Крепкими зубами я и в детстве не мог похвастаться, ещё в детсадовском возрасте с карательной советской стоматологией познакомился. И после, когда дважды в год школьный медицинский кабинет превращался в филиал стоматологической поликлиники, я шёл туда как в застенки инквизиции. Каждый раз после осмотра я оказывался в списках обречённых. О, как я завидовал счастливчикам, которые показав врачице ровные белые зубки, возвращались в класс! В отличие от них, меня ждала бормашина. Кто скажет, что пытка эта намного гуманнее «испанского сапога» или дыбы, тот никогда не испытывал на себе дьявольское изобретение медицины двадцатого века. Когда тебя просверливают насквозь, когда каждую твою клеточку сотрясают вибрации, и думать ты не способен ни о чём, только ждать — резкую и, несмотря на все твои ожидания, внезапную боль. Потом в тебя, безвольное и полусознательное чучело, заталкивают пломбы, велят два часа ничего не есть, и выпроваживают восвояси, а ты не способен даже радоваться избавлению. Да и радость эта была бы иллюзорной: редко какая пломба держалась более года, и даже если старые ещё оставались на месте к следующему визиту инквизиторов, те обязательно находили новый изъян, — бормашине требовалась жертва.

Развешанные на стенах кабинета плакаты с поучениями, как правильно ухаживать за зубами, меня бесили. Я всю сознательную жизнь тщательно чистил зубы, и сладкоежкой никогда не был. Глупости это, совершенно бесполезные. Плохие зубы — это судьба, данная от рождения, с ней надо просто смериться-стерпеться. Теперь-то я это понимаю, в школе — ещё не мог. В седьмом классе, когда меня в очередной раз усадили в кресло для экзекуции, я поднял бунт. «Почему ваши пломбы всё время выпадают?! Вы не лечите зуб, а только дырку в нём делает всё больше и больше! Почему нельзя поставить пломбу так, чтобы она крепко держалась?» — обрушил я на инквизиторш гневную тираду. Потом, кажется, добавил о бракованных пломбах и о том, что в школы посылают самых худших врачей, которые ничего делать толком не умеют.

На какое-то время врачицы онемели от изумления, видно, не сталкивались ещё с подобным. Затем та, что помладше, вспылила: «Сопляк! Ты будешь учить меня, как работать?!» Возможно, она готова была в самом деле просверлить меня насквозь. Но старшая неожиданно остановила её: «Пусть идёт. Не хочет лечиться, не надо». И уже мне: «Уходи». И я ушёл. Встал с кресла, вышел из кабинета, спустился в класс. И ничего мне за это не было. Меня не ругала классный руководитель, не отправляли к завучу, не вызывали родителей. Наверное, тогда я впервые понял, что привычная система может только выглядеть железобетонно крепкой. Что вся её нерушимость — исключительно в наших головах. Иногда достаточно чуть-чуть смелости — или глупости? — чтобы её пошатнуть. А что ж с зубами моими стало? С дырками ходил, ясное дело. Когда болеть начинали, анальгином спасался. К стоматологу всего раза два наведался, когда уж вовсе невмоготу и удалять надо было. Сильно ли моё бунтарство зубам навредило? Не знаю. Сознательно я лечением занялся, когда технарь окончил. Методично и сурово — не просто пломбы ставил, а коронками их прикрывал, чтобы не выпадали. Но потом начались 90-е, потом — и того хуже. В общем, зону не одна моя коронка не пережила, и зубы там здоровее, сами понимаете, не стали.

Прихватило меня не по-детски, едва я с Ириной распрощался и дальше в прошлое сиганул. На ровном месте прихватило, что самое обидное. Накрутил я свой «парус», как обычно, нажал кнопку. Надежда ещё промелькнула: может, на свежей батарейке оно быстрее заработает? Дурацкая идея, само-собой, я на неё не очень-то рассчитывал. Но на то, что в зубе вдруг долбанёт, я рассчитывал ещё меньше.

Сначала думал, что пройдёт. Потом начал корить себя, что анальгина в дорогу не захватил. Решил терпеть, — ну не может же он болеть до бесконечности?! Оказалось, ещё как может. Когда вокруг тебя безвременье серое, и отвлечься ни на что не получается, зубная боль вдвое, втрое сильнее чувствуется.

Сдался я, одним словом, выключил хронобраслет. Недалеко пропутешествовал. Судя по тому, что на деревьях жёлтые листики среди зелени проглядывают, начало осени сейчас или самый конец лета.

От внезапной остановки хроноперемещения зуб мой обалдел, не иначе. Я даже обрадовался на миг, решив, что боль осталась где-то в будущем. Ничуть не бывало! В десну так жахнуло, что слёзы из глаз выступили. Ясно — перетерпеть не получится.

Осторожно баюкая зуб языком, я поспешил к выходу из парка, в дальнем углу которого совершал очередной «хронозаплыв». Нужно было срочно найти ближайшую аптеку со спасительным альгином, благо, дефицита с этими заведениями в родной стране нет. Наоборот, расплодились, пока я зону топтал. По количеству с ними соперничать могут разве что ломбарды и похоронные бюро. А, ну да, «наливайки» всех мастей ещё. Вполне логичная последовательность действий предлагается для среднестатистического гражданина: вынеси всё из квартиры в ломбард, полученные деньги пропей в «наливайке», на оставшиеся похмелись «боярышником» из аптеки и «двигай кони», не задерживайся. Заботятся власти о народе, что там говорить! Вот книжные магазины как закрылись к концу 90-х, так и нет их больше.

Рассуждая об этих абстрактных материях, я направился было к пешеходному переходу через широкую оживлённую магистраль. И остановился. Глаз зацепился за синенькую с белыми буквами вывеску: «ВитаДент». Да ведь это стоматология! — сообразил я. Стилизованное изображение корневого зуба подтверждало правильность догадки. Вывеска располагалась рядом с дверью, проделанной в стене жилой девятиэтажки. К двери вело небольшое крылечко с навесом. Окна по обе стороны забраны аккуратными единообразными решётками. Ясно, не стоматологическая поликлиника это, частный кабинет. Выкупили две или три квартиры рядом, соединили, отгородились от общего подъезда, собственный вход оборудовали. Я уже убедился, что это повсеместная мода пошла, — жильё в нежильё превращать.

В том, что частный лекарь сдерёт с меня в разы больше, чем государственный, я даже не сомневался. Но может, и толку больше будет? К тому же в поликлинике очередь наверняка. Тут же вспомнились намертво въевшиеся в память запахи больницы, и выбор стал однозначным. Деньги есть, чего жмотничать?

Колокольчики над дверью мелодично звякнули, едва я её открыл. Сидевшая за компьютерным столиком молодая ухоженная брюнетка, подняла взгляд от экрана. Ага, видимо, это их регистратура. Удивительнее всего для меня было, что на женщине не белый халат, а светло-зелёный медицинский костюм.

— Здравствуйте, — поприветствовала меня медичка. — Чем могу помочь?

Голос у неё был не менее мелодичным, чем у колокольчиков, а улыбка хоть и дежурная, но приятная.

— Зуб… — жалобно пробормотал я.

Голос мой, да и весь вид сообщили всё остальное.

— Острая боль? — уточнила брюнетка.

— Угу.

Она включила интерком у себя на столе, спросила:

— Игорь Виленович, здесь мужчина с острой болью. Вы примите? — услышав утвердительный ответ, указала мне на коридор: — Направо, последняя дверь. Сумки здесь оставьте! В шкафчике!

Врач оказался крепким, мордатым дядькой средних лет, с глубокими залысинами и в таком же светло-зелёном костюме. Понятное дело, на нём он сидел не так элегантно, как на регистраторше. Компанию Игорю Виленовичу составляла ещё одна молодая медичка, для разнообразия — блондинка.Врач окинул меня взглядом, велел, указав на кресло:

— Снимайте пиджак и присаживайтесь.

От вида этого орудия пыток у меня ноги сделались ватными. На стол с разложенными на нём, поблёскивающими хромом и никелем инквизиторскими инструментами я и вовсе старался не смотреть. Всю волю собрал в кулак, чтобы спокойно, без дрожи в руках, снять пиджак, повесить на спинку стула, пройти к креслу, сесть.

Впрочем, это кресло мало походило на своих предков из моего детства. Куда комфортнее оказалось. Стоило мне умоститься, как врач опустил спинку, придавая мне полулежачее положение. Медсестра тут же одела на меня очки с тёмными стёклами, и только после этого вспыхнула лампа.

— Откройте рот, — скомандовал врач. — Где болит?

— Справа внизу.

Он заглянул в мой раззявленный рот, поморщился. Сейчас начнёт лекцию читать, — решил было я. О том, как «за полостью рта ухаживать», «стоматолога регулярно посещать». Одним словом, стыдить меня станет за гнилые зубы. Плавали, знаем.

Против ожидания, лекции не последовало. Врач молча сунул мне в рот металлическую штуку, осторожно потрогал зуб снаружи, потом внутри. Слегка надавив на него, спросил:

— Так больно?

— Угу.

— А так? — нажал в другую сторону.

— Уй! — не сдержался я.

— Больше не буду, — успокоил врач.

Выпрямился, повернулся к медсестре, сообщил:

— Острый периодонтит второго моляра. Коронка разрушена почти полностью, но нерв на месте, зуб живой. — Затем уже мне: — Сохранить зуб не получится. Удаляем?

Я даже удивился, столько сожаления было в его голосе. Чужой гнилой зуб жалеет? Мне и то не жалко, всё равно от него уже несколько лет толку не было, — дупло такое, что вся еда туда проваливается. Только и названия, что зуб. Вырвать и забыть, у меня их ещё вон сколько… двадцать? Нет, девятнадцать останется. Ну, тоже немало.

Я кивнул, соглашаясь. Мысленно приготовился к предстоящей пытке. Не то, чтобы я боли боюсь, — и не к такой притерпеться пришлось! Но особенность у меня есть. Вот, например, я с детства не люблю стричься, хоть боли там и нет никакой. Ощущения мне неприятны, когда кто-то касается твоей головы всякими металлическими инструментами, ножницами там, бритвами. А тут — так и вообще во рту! Поэтому постарался я отключиться от происходящего, не видеть и не слышать, что вокруг меня делается, только выполнять послушно, что потребуют.

Однако попробуй не видеть, когда врач со шприцом ко мне подступил. При удалении это самая неприятная часть процедуры, — когда иголка в десну тебе входит. Я аж дыхание затаил. Не дышал, пока он её не вытащил.

Лекарство подействовало медленно, но верно. Врач потыкал зондом в мой зуб, остался доволен отсутствием реакции, взялся за щипцы. На это и вовсе лучше не смотреть, поэтому я закрыл глаза. Онемевшая челюсть почти не чувствовала, что с ней делают. Сейчас врач дёрнет как следует, медсестра попрыскает антисептиком, заставит сплюнуть кровь, сунет в лунку вату, и на этом экзекуция закончится… Ага, как же!

Не мой сегодня день, по всему выходит. В глубине челюсти моей что-то хрустнуло. Я этот хруст не услышал, — каждой клеточкой почувствовал. И врач почувствовал. Крякнул с досады. Осмотрел зажатую в щипцах добычу, бросил в плевательницу.

— Сломался, — сообщил. — Откройте рот шире!

Это он мне скомандовал, так как я, обрадовавшийся преждевременно, начал пасть закрывать. А вишь ты, в одну серию сегодня не уложились.

Врач снова полез мне в рот щипцами, начал ковырять всё более настойчиво, пытаясь ухватиться за обломки зуба. Сказать, что ощущения были пренеприятные, — ничего не сказать. Но это оказались только цветочки.

— Не могу ухватить, щипцы соскальзывают, — признался врач. — Придётся десну резать, чтобы добраться.

Резать?! Этого только не хватало. Я от неожиданности и глаза открыл, уставился на инквизиторов. Медсестра заметила, поспешила успокоить.

— Вы не бойтесь, врач чуть-чуть разрежет.

Ага, не бойтесь! Чтобы не бояться, надо снова глаза закрыть. Но как изверг в белом халате берет скальпель, я увидеть успел.

Честно говоря, как он там резал, я не почувствовал. Зато ощутил, когда снова в дело пошли щипцы. Впрочем, ненадолго.

— Кровит сильно, ничего не вижу, — сообщил врач.

Пришла очередь медсестры. Она проворно выдернула из моей пасти напитавшиеся кровью тампоны, велела плевать, поставила свежие. Я снова ощутил щипцы во рту. Долго ли, коротко, но наконец, что-то случилось. Врач воскликнул восторженно:

— Вот он! Ты смотри, какой кривой!

Я выдохнул, снова открыл глаза, посмотрел на зажатый в щипцах корешок почти радостно. Увы, радость вновь оказалась преждевременной.

— Один есть, сейчас второй доставать будем.

Нет, я не застонал. Обречённо откинул голову на подголовник, снова открыл рот так широко, как мог. Глаза уже не закрывал, — решил, что самое страшное увидел. Я ошибся.

Доктор сунулся щипцами в кровавое месиво, образовавшееся на месте моего зуба, и я это почувствовал. Хорошо так почувствовал, вздрогнул даже, — не от боли, а скорее от неожиданности. Врач мою реакцию заметил, констатировал огорчённо:

— Действие лидокаина заканчивается.

— Ещё один укол сделаем? — предложила медсестра.

— Куда тут колоть? Заморозку брызгай. Только кровь убери.

И снова я плевался, у мне меняли тампоны, потом брызгали обезболивающим. Заморозка — хорошая штука, быстро действует. Но только у поверхности, в глубине раны от неё проку мало. А именно туда доктор и совал щипцы. И таки ухватился за что-то. О, как я хорошо это ощущал! О боли и не думал уже, только молил эскулапа: ну тяни же, тяни быстрее!

Доктор тянул. Пыхтел, кряхтел от натуги, вертел щипцы и так, и эдак, щеки покраснели, пот на лбу выступил. И — вдруг сдался.

— Не вытащу, — признался, подставляя мокрую физиономию медсестре, взявшейся промакать его салфеткой. — Очень крепко сидит. Не пойму, за что он там держится?

— На рентген направим? — робко предложила блондинка.

Правильно, отправляйте меня! А я сбегу. Потому как хватит с меня на сегодня экзекуции. Даже не сбегу, — просто уйду и не вернусь. Вряд ли у них свой рентген-аппарат есть, скорее всего, в районную стоматологию направление выпишут. Какова вероятность, что я туда попрусь? Верно, нулевая. Что ж, что корень? Сидит, и пусть себе сидит.

Врач окинул меня взглядом довольно скептичным, видно, догадался, что у меня на уме. Махнул рукой. Отпускает?! Без всякого рентгена, как отпустила меня когда-то в детстве его коллега?

Щаззз! Мордатый зубодёр положил щипцы на столик, взял другой инструмент. Аккуратный, маленький, сверкающий хромом, словно игрушка. Но очень похожий на долото. Скомандовал помощнице:

— Брызни ещё заморозки и крепко держи ему голову.

Вот тут они и взялись за меня в четыре руки. Это и было долото! Ошарашенный от неожиданности, я вытаращился на врача, замычал, когда жало инструмента вошло в меня, дёрнулся...

— Крепче держи!

Никогда бы не подумал, что в руках у блондинки окажется столько силы. Вцепилась в мою голову, прижала к подголовнику, врач вонзил долото ещё глубже, налёг на него всем весом. Заскрипело, заскрежетало так, словно он не корень зубной выворачивает из лунки, а челюсть целиком. Кажется, я закричал…

В обморок я не грохнулся, но перед глазами плыло, и голова соображала туго, когда под руководством медсестры снова и снова сплёвывал красные от крови тампоны. А врач с умилением разглядывал извлечённый корень и приговаривал:

— Смотри-ка, он раздвоился. Три корня получилось, а не два! Ещё и за соседний зацепился, оттого так крепко держался.

Только налюбовавшись вдоволь, отправил останки моего зуба в плевательницу, перешёл к письменному столу.

— Я сейчас квитанцию выпишу, на регистратуре оплатите, — пояснил. — Но вы не торопитесь, посидите немножко.

Сидеть в этом кресле хоть одну лишнюю минуту?! Вот уж спасибо! На автопилоте я вырулил из кабинета, сунул купюры брюнетке, спрятал сдачу обратно в кошелёк. Удивительно, что сумки свои не забыл. Когда проясняться в голове начало, понял неожиданно для себя, что вхожу в ворота парка. Зачем, спрашивается?

А затем, что денёк выдался солнечным, тёплым, но не жарким. Самое то на лавочке посидеть, очухаться. «Два часа ничего не ешьте!» — напутствовала меня медсестра. Шутница! Я пока не загадывал, через сколько дней куснуть что-то решусь. На смену острой зубной боли пришла тупая, но зато ломило теперь всю правую челюсть, аж в ухе отдавало.

Лавочку я выбрал в стороне от главного входа, в боковой алее за деревцами, чтобы перед глазами никто не шастал. Подставил солнышку щеку, зажмурился как твой кот…

— Молодой человек, сигаретой угостишь?

Принимать «молодого человека» на свой счёт было несколько самоуверенно, но один глаз я всё же приоткрыл. Да, именно меня спрашивали. Перед лавкой стояла женщина лет сорока. Среднего роста, сухощавая, чёрные волосы прикрыты синим платком, тёмная юбка до лодыжек, пиджак. На смуглом лице улыбка, но тёмно-карие глаза смотрят цепко, как на добычу. Не женщина — цыганка!

Внутри ёкнуло нехорошо. Мгновенно подобравшись, я буркнул:

— Не курю! И денег у меня нет, иди, куда шла! — добавил, покрепче прижав к себе сумки.

Не люблю я этот народец, счёт у меня к ним имеется. Ещё со студенческой моей молодости счёт.

Историю эту вспоминать я не люблю. Не удивительно — дураком я в ней себя показал полнейшим. Но не забывается она, и всё тут, хоть столько времени прошло с тех пор, когда я, молодой здоровый лоботряс, отслуживший срочную и поступивший в физкультурный техникум, заканчивал свой первый курс. Был месяц май, послеполуденное солнышко припекало по-летнему, я шёл по городу, улыбаясь во все свои… — сколько их у меня тогда было? — зуба. По какому поводу радость? Не помню. Много ли нужно для хорошего настроения, когда тебе едва исполнилось двадцать один и ничего плохого в твоей жизни ещё не случилось? Может, потому что погода хорошая. Или зачёт «автоматом» получил.

Всё случилось внезапно.

— Молодой человек, сигаретой угостишь? — окликнули меня.

Наперерез по аллейке сквера ко мне двигалась дородная матрона в цветастых одеждах. По обе стороны от неё — две девчонки лет двенадцати-тринадцати. Матрона улыбалась, девчонки тоже. Обидеть их отказом совсем не хотелось.

— Не курю, — я развёл руками.

Улыбка цыганки сделалась ещё шире.

— Молодец, — похвалила она. — Не надо тебе курить. Ты вон какой высокий, красивый. Спортсмен, наверное?

— Есть немножко, — скромно подтвердил я. Не хвастать же на улице каждому встречному и поперечному, что у меня первый разряд по плаванию?

— Молодой, красивый, спортсмен, а девушки у тебя почему нет? Девушку тебе нужно хорошую.

Вот тут цыганка в самую точку попала. Девушек вокруг тьма тьмущая, а пока ни с одной не сложилось. Дружить — дружим, а вот дальше никак. Может, робкий я чересчур с противоположным полом? Да вроде не замечал за собой робости.

— А хочешь, скажу тебе, как твою суженую зовут? — продолжала наседать цыганка.

— Скажите, — согласился я.

— Тогда руку давай, ладонь. Да не эту, правую!

В способности её к ясновидению не поверил я ни на секунду. Но почему бы не подыграть в этом спектакле? Я отдал правую руку в полное распоряжение цыганки, с интересом наблюдая за игрой. Она тут же вцепилась в неё, принялась водить пальцем по ладони. Малолетки тоже придвинулись ко мне вплотную, сосредоточенно вслушиваясь в объяснение. А голос матроны становился всё более озабоченным:

— Вот, значит, твоя линия жизни. Длинная! Это линия судьбы. А это что у тебя? Охо-хо-хо-хо-хо, не будет у тебя девушки, милый ты мой.

— Почему? — опешил я.

— Сглазили тебя, вот почему. Женщина есть нехорошая среди твоих знакомых, зла тебе желает, потому что завидует. И зовут её Клавдия. Знаешь такую?

Что за чушь? Никакую Клавдию я знать не знал!

— А может, и не тебе завидует, а родителям твоим. Или бабке твоей, что у неё внук такой красавец пригожий. Вот и сглазила. Соседка, наверное.

В школьные годы я проводил у бабушки в посёлке каждое лето, но из соседей её мало кого знал. Может, и была среди них какая-то завистливая Клавдия, чем чёрт не шутит? Червячок сомнения шевельнулся в душе. И цыганка его тут-же заметила.

— Ты эту Клавдию не бойся, я её сглаз легко сниму, — пообещала доверительно. — Дай пять рублей, сейчас сделаю.

Такого поворота я не ожидал, не готов к нему оказался. Хоть знал прекрасно, что цыгане бесплатно свои спектакли не разыгрывают, облапошивают людей за здорово живёшь. Но я ж не лопух какой, не поведусь на их разводы.

— Нет у меня пяти рублей, — пробормотал я, пытаясь высвободить руку.

Цыганка уставилась на меня. Казалось, она не может поверить своим ушам. И лица девочек изображали изумление вполне натурально.

— Тебе пять рублей жалко, чтобы сглаз снять? Разве это большие деньги? Ко мне вчера майор приходил, пятьдесят рублей дал, чтобы я ему помогла. Но ты же не майор?

— Не майор.

— Вот. Потому я и не хочу с тебя такие большие деньги брать, только пять прошу.

— Но у меня нету пяти рублей!

Матрона помедлила, не отрывая взгляда от моего лица. Кивнула.

— Ладно, не хочешь, как хочешь.

Я вздохнул облегчённо, уверенный, что всё закончилось. Наивный!

— Нет, не могу я на тебе сглаз оставить! — внезапно объявила цыганка. — Хороший ты парень, приглянулся мне. Я тебе так помогу. Но чтобы ворожба подействовала, денежка нужна, хотя бы троячок. Что у тебя есть? Потом я тебе её назад отдам.

— У меня только мелочь.

— Мелочь нельзя, бумажная денежка требуется.

— Хотя бы рубль у тебя есть? — подала голос та из девчонок, что выглядела младше и тщедушней.

— Нету.

Цыганка укоризненно скривилась.

— Такой молодой и такой жадный. Нельзя таким жадным быть, девушки жадных не любят.

Малолетки согласно закивали, зацокали языками, выражая высшую степень неодобрения. Это было обидно и несправедливо.

— Я не жадный! — запротестовал я. — У меня с собой, правда, денег нет!

Они не верили ни одному моему слову. «Жадюга!» — читалось на их лицах. И тогда, чтобы доказать обратное, я выхвати из заднего кармана брюк кошелёк. Уверен был в своей правоте, что ничего, кроме мелочи, там нет. И застыл с открытым ртом, уставившись на аккуратно сложенные вдвое четвертаки и червонцы. Димыч, он же Дима Бобров, мой одногруппник, получил сегодня перевод от родителей, а так как после пар спешил на тренировку, то попросил подержать деньги у себя, — раздевалка дело ненадёжное. Конечно, я просьбу друга уважил, сунул купюры в кошелёк и начисто забыл о них.

Эти мысли молнией блеснули у меня в голове. Но ещё быстрее над кошельком мелькнули чьи-то пальцы, и купюры исчезли. Только что были, а уже нету, я даже не почувствовал ничего. Фокус не хуже, чем в цирке.

Я охнул. Забормотал:

— Деньги… отдайте деньги…

— Какие деньги? — удивилась цыганка. — Нет у тебя денег, ты сам сказал.

— Вы деньги украли!

— Не брали мы у тебя ничего! Вот, гляди!

Цыганка чуть не в нос мне сунула свои пустые ладони. И малолетки последовали её примеру. А я вдруг заметил, что не трое их. С десяток черноволосых женщин в пёстрых одеждах уже окружили нас, смыкая кольцо всё теснее. Откуда взялись и когда?!

— Помочь ему хотели, сглаз снять, а он нас воровками обзывает! — в голосе матроны возмущение смешивалось с удивлением неблагодарностью рода людского. — Не брали мы твои деньги. Иди своей дорогой.

— Мы тебя не трогали, и ты нас не трогай! Уходи, уходи отсюда!

Младшая, но более бойкая из девчонок двинулась на меня, махая руками. Я попятился. Осознал внезапно: меня, молодого, крепкого парня только что ограбили женщина явно неспортивной комплекции и две девчонки-малолетки. Ограбили в центре города, посреди бела дня без всякого оружия и не применяя насилия. И ничего не докажешь. Даже свидетелей нет, кроме их соплеменниц, которые понятно что засвидетельствуют.

— Верните деньги, пожалуйста! — взмолился я. — Это не мои!

Теперь уже весь табор загалдел возмущённо, замахал руками. Только матрона молчала. Стояла посреди этого бедлама, пристально смотрела на меня. А потом вдруг спросила:

— У тебя, правда, были деньги в кошельке?

Гвалт мгновенно стих. Все замерли.

— Правда.

— А потом исчезли?

— Да.

— На твоих глазах исчезли?

— Да.

— Говорю же, порча на тебе. Хочешь, поворожу, чтобы снять? Дашь двадцать рублей, если деньги вернутся?

— Да, — проблеял я, уже плохо соображая, на что соглашаюсь.

Цыганка поднесла сжатую в кулак руку ко рту, подула на пальцы. Протянула ко мне, разжала. На ладони лежали мои купюры. Всё так же аккуратно сложенные вдвое, какими исчезли из кошелька.

В полной тишине я взял их, развернул, отделил два червонца, положил обратно на ладонь. И только я это сделался, все цыганки как по команде отвернулись от меня и пошли по своим делам. Спектакль закончился, занавес.

Я вытер выступившую на лбу испарину, сунул кошелёк со вновь обретёнными деньгами в задний карман. Передумал, переложил в передний. Решил, что легко отделался. Хотя, не так уж и легко, — двадцать полновесных советских рублей. С другой стороны, могли все сто забрать, весь перевод Димыча. Почему не забрали?

Младшая из девчонок вдруг оглянулась на меня через плечо. В тёмно-карих глазах светились торжество и презрение. И я понял: это был не грабёж, это урок. Не для меня, для этой молодой цыганочки и её подружки. И они его усвоили на отлично. Не дай бог, пути наши когда-нибудь снова пересекутся. Уверенности в том, что я не лох распоследний, у меня больше не было.

— Разве я у тебя деньги просила? — Цыганка обижено поджала губы. — Или гадать тебе предлагаю? Ты ещё скажи, что я воровка, сумку твою украсть хочу!

Я молчал. Самая правильная тактика, когда цыганка к тебе пристаёт: не отвечать ни на какие вопросы. Потому что вежливый лох — лучший лог для развода. А так — поболтает языком и отвяжется.

Эта не отвязывалась.

— Конечно, ромы — все как один воры и мошенники! Я тебя чем обидела? Хоть слово плохое сказала? Почему ты меня посылаешь?

Ещё говорят, от прилипал этих хорошо русский мат действует. Боятся, мол, они его. Правда, я сам никогда не пробовал, не приучен женщин трёхэтажным с загибом посылать. Хотя, это ж не женщина — цыганка!

Пока я собирался с духом и выстраивал в уме загиб, черноволосая продолжала сыпать обвинениями, разглядывая меня в упор. И заметила-таки. Оборвала себя на полуслове, спросила совсем другим тоном, не возмущённым, а вроде бы даже сочувственным:

— Э, а что у тебя с лицом? Зуб болит, да? Сильно?

Оп-па — я глазом моргнуть не успел, а она уже на лавке сидит рядом со мной. И балаболит, не умолкая:

— Хочешь, я тебе сейчас зуб заворожу, болеть не будет? Ты в цыганскую ворожбу веришь? Веришь, веришь, я по глазам вижу. Э, тебя когда-то на деньги обманули, да? И ты подумал, что я тебя специально заговариваю? Нет, я не такая. Мне, правда, курить хочется, а сигареты кончились.

— Пышшла ты…

Не очень-то загнёшь, когда челюсть не действует, и ватный тампон между зубами. Цыганка и внимания на мои потуги не обратила.

— Деньги твои мне не нужны, свои есть. Или думаешь, цыганская ворожба без денег не работает? А вот увидишь.

Схватила мою правую руку, развернула ладонью вверх, принялась разминать её тонкими сильными пальцами, колоть ноготками. Приговаривать при этом она тоже не забывала:

— Гадать на судьбу я тебе не стану. Если только сам попросишь. Но для этого денежку бумажную дать нужно, без денежки не сбудется, другой тебе судьбу поменять может. Чем больше денежку дашь, тем крепче гадание.

Я ошалел от её напора. Минуту назад думал, как послать её подальше, а вот уже она мою руку держит, пальцами грязными в неё тыкает… Ну, пусть не грязными, а очень даже ухоженными, с маникюром бардовым на ногтях.

— А судьба у тебя непростая, изменчивая. Я такой раньше…

— Пошла на!.. — наконец гаркнул я.

Дёрнул руку, намереваясь силой высвободить её из цепких пальцев гадалки. Сила не потребовалась. Цыганка не только отпустила, но и отпрянула в сторону, вмиг оказавшись в полуметре от меня, на самом краю лавки. Подняла взгляд, и на лице её явственно проступило изумление и неверие в увиденное. А что, собственно, она увидела? Или это очередной спектакль?

Это был не спектакль. Либо черноволосая — лучшая актриса, какую мне видеть довелось. Потому как смуглое лицо её начало белеть, сквозь изумление проступал самый настоящий страх.

— Это ты?! Как ты обратно?..

Взгляд её снова метнулся к моей руке. Не к ладони, к хронобраслету на запястье, и страха на лице стало больше. Глупости! Откуда какой-то цыганке, пусть и с накрашенными ногтями, понимать, что такое хронобраслет?

А потом у меня в головах словно реле щёлкнуло. По ладони или ещё как она меня узнала. Но самое удивительное — я её тоже узнал. Невозможным, необъяснимым образом узнал в почти сорокалетней женщине цыганочку-подростка из своей юности.

Женщина не просто побледнела, её такая дрожь била, что она начала со скамейки сползать.

— Хватит придуриваться, — буркнул я уже не так зло, как растеряно.

Она не придуривалась, она в самом деле собралась хлопнуться в обморок. В последний миг я вскочил, подхватил полубесчувственное тело, не позволил растянуться на заплёванных плитках аллеи. Усадил обратно на лавку, хотел было по щекам похлопать, чтобы в чувство привести, но не потребовалось, — взгляд женщины снова стал осмысленным. И столько ужаса было в этом взгляде, что я отступил невольно.

— Это не я наворожила, я тебе зла не желала, — забормотала цыганка. Голос её становился всё громче, звонче, переходил в истерику. — У ромов перед тобой только денежный долг, в остальном нас не вини!

Она встала на ноги, пошатнулась, но удержалась. Вдруг вытащила из кармана пиджака кошелёк, бросила на скамейку.

— На, забирай! И уходи, уходи отсюда! Мы тебя не тронем, и ты нас не трогай!

Развернулась и пошла прочь из парка, с каждым шагом всё быстрее и быстрее. Вконец обескураженный, я крикнул вдогонку:

— Стой! Забери кошелёк, зачем он мне?!

Куда там! При этих моих словах она и вовсе на бег перешла. Не гнаться же мне за ней? Людей возле парка в будний день немного, но всё же есть. Некоторые уже головы в нашу сторону поворачивали. Скандала только мне сейчас не хватало.

Я снова сел, покосился на кошелёк. Обычный женский кошелёк, замшевый. Что с ним делать? Оставить, пусть лежит? Хозяева быстро найдутся, народ у нас на ничейное падок. И не только цыгане.

Внезапно я сообразил, что челюсть больше не болит. Даже не ноет! Осторожно потрогал языком место, где недавно торчал зуб. Точно, не болит. Аккуратно сплюнул тампон в урну, снова пошевелил языком. И кровить, вроде, перестало?

Я взял кошелёк, расстегнул. Деньги у черноволосой в самом деле были. Восемьсот тридцать пять гривен, я пересчитал. Перед тем, как уйти, кошелёк я положил на скамейку, а деньги — в карман. Будем считать, счёт мой к цыганскому народу закрыт. Хотя большую часть того, что кричала мне черноволосая, я не понял.