Время - словно капля янтаря

Глава 25. Июль 2001 года

Ксюша встречала меня у ворот турбазы. Заметила издалека, едва из-за поворота показался, едва ступил на обсаженную кипарисами дорожку, ведущую к проходной. Замахала приветственно руками, бросилась навстречу.

— Дядя Андрей, здравствуйте!

Я поймал её на бегу, подхватил, и она мигом обвила руками за шею. Как мне хотелось тоже обнять её, прижать покрепче к груди! Сдержался. Не знает ведь, что я её отец. Никто не знает.

— Привет-привет, — бережно поставил Ксюшу на тротуар. — Как вы тут поживаете? Чем занимаетесь?

— У нас всё в порядке. Купаемся, загораем, книжки отдыхающим выдаём. А вы как съездили? С дочкой виделись?

— И я удачно съездил, дочку повидал. — «И сейчас вижу!»

Мы пошагали к воротам турбазы. Я шагал, а Ксюша-Саша так и вертелась вокруг. Не удержавшись, поддел её:

— У тебя волосы возле корней светлые. Ты что, красишь их? Зачем?

Она быстро провела рукой по макушке, будто пальцами могла увидеть, что там делается.

— Маме так нравится, вот и красит меня. Только вы ей не говорите, что заметили, а то она расстроится.

— Вредно это, красить часто. У тебя могли быть пышные русые волосы. Неужели не хочется?

— Не-а, я к таким привыкла. — И тут же перевела разговор на другое: — Дядя Андрей, а почему вы хромаете?

Я крякнул с досадой. Заметила-таки, глазастая. Как ни старался ровно идти, а не получалось, левую ногу рвало болью. И дело не в синяке, заработанном, когда в электричку с разбега вломился. Синяк — это так, мелочёвка. А вот когда выпрыгивал я из электрички, хуже обернулось. Межвременье накатило чуть ли не на лету, выдернуло из-под меня вагон. Оступился, потянул сухожилие. Со стороны ничего не видно, ни отёка, ни покраснения, а ногу в колене не согнёшь. Очень неприятная травма, для охранника в особенности. Руководству турбазы не понравится, если узнают. Но это как раз заботило меня меньше всего. Хуже, что с Ксюшой теперь по горам не полазишь и не поплаваешь всласть. Но огорчать дочь не хотелось.

— Да пустяки, — я постарался придать голосу беззаботность. — До свадьбы заживёт.

— А вы что, жениться собираетесь? — насторожилась Ксюша.

— Всё может статься.

Дальше она шла молча, видно, обдумывала мою фразу. Лишь у самых ворот турбазы уточнила:

— Дядя Андрей, так вы насовсем вернулись, или опять уедете?

— Насовсем. Теперь — насовсем.

В библиотеку я заявился перед самым закрытием. В брюках с наутюженными стрелками, в новенькой рубашке, с букетом роз. Разумеется, выбритый, причёсанный и наодеколоненный. А синяк на скуле… Так его уже почти не заметно.

— Добрый вечер в вашей хате!

Ирина подняла голову от книжки. Брови её моментально взлетели вверх.

— Андрей… Ох! Добрый вечер… Александра сказала, что ты приехал…

Она ещё что-то говорила бы, но я уже подошёл к её столу, протянул букет.

— Ира, это тебе.

— Мне?! Ой…

Она поднялась, потянула было руки к цветам, но взять не решалась. Не знала, можно ли это брать? Ей что, кроме учеников и цветы никто не дарил?

— Тебе розы не нравятся? — деланно нахмурился я.

— Нравятся, очень! — спохватившись, она взяла букет. — Просто… я не ожидала.

— И это ещё не всё. Мы сегодня идём в ресторан. Я приглашаю.

— Куда? — брови Ирины как подскочили вверх, так и не могли опуститься.

— Ну, не совсем в ресторан. Тут неподалёку кафе есть подходящее, с летней площадкой. Хорошая музыка и кормят неплохо. Посидим вдвоём, на свежем воздухе.

— А Саша?

— С Александрой всё договорено, она тебя отпускает. Так что закрывай своё учреждение, — рабочий день, кстати, две минуты назад закончился, — и пошли. У тебя есть полчаса, чтобы нарядиться, подкраситься, и всё такое.

Ирина моргнула, раз, другой. И улыбнулась счастливо.

— Если Александра отпускает, тогда пошли…

В кафе, действительно, и музыкой нас потчевали приемлемой, и заказанный ужин не разочаровал. Мы сидели в плетёных креслах за таким маленьким столиком, что нога касалась ноги. Пили шампанское, сначала холодное, так что бокалы покрылись испариной, под конец нагревшееся, но не ставшее менее приятным. Ели — каждый в соответствии со своим понятием о вкусном. Ирина — жареную рыбёшку и салат из мидий, рапанов, репчатого лука, сыра, я — бифштекс и картошку фри с нормальным салатом, из помидоров и огурцов. «Таю, таю, таю на губах, Как снежинка таю я в твоих руках…» — пел в десяти метрах от нас здоровенный динамик голосом Валерии. Но они не мешали нам — ни динамик, ни певица. Нам было хорошо — сидеть вдвоём, не замечая никого вокруг, пить шампанское, вдыхать воздух летнего вечера, разговаривать ни о чём и обо всем…

Нет, говорить о том, что было для меня самым важным, я не мог. Когда-нибудь позже, в будущем. Когда у нас с Ириной не останется тайн друг от друга.

Ужин растянулся надолго. А потом было мороженое. Были бы и танцы, но… не с моим горемычным мениском. Я не пригласил, а Ирина не стала намекать, что надо бы. Но даже без танца — медленного танца, когда можно, не таясь, нежно сжать руку, обнять, осторожно поцеловать первый раз — нам было хорошо.

Из кафе мы ушли, когда на небе начинали зажигаться первые звезды.

— Куда гулять пойдём? Давай к морю? — предложил я. — Залезем на утёс, сядем на камешках, никто мешать не будет…

— Ой, нет, ты что, я же на каблуках. И темно уже, страшно по скалам лазить. Лучше по набережной погуляем.

— Что за интерес в толпе толкаться? Тогда уж на терренкуровскую дорожку пошли. И свободнее, и к дому ближе.

Против терренкура Ирина не возражала. Мы пересекли по аллейке санаторский парк, прошли вдоль забора «родной» турбазы. Вскоре фонари остались позади, тонкие стройные кипарисы сменились раскидистыми дубами и соснами, подступившими к дорожке с обеих сторон. Да и сама дорожка начала превращаться в серпантин, полого поднимающийся вдоль склона горы.

Ирину я вёл под руку, а теперь она и вовсе прижалась ко мне.

— А здесь темно совсем. Страшно…

— Опять страшно? Ириша, я же с тобой, чего тебе пугаться?

— Да. — Она помолчала. И добавила неожиданно: — Андрюша, я тебя давно поблагодарить хотела.

— За что?

— За Сашу.

Внутри тенькнуло. Как она догадалась?! Видела меня всё-таки там, в поезде? И когда парень-музыкант ей туфельку передал, всё поняла? А сейчас узнала, вспомнила…

— Она ведь без отца у меня растёт, а ты с ней возишься всё время, плавать учишь. Спасибо.

— Да не за что, — я вздохнул. Ничего она не видела и ни о чём не догадывается. — Александра хорошая девочка, только физически слабовата. Ты бы её в секцию какую записала. На дзюдо, например.

— Дзюдо?! — ахнула Ирина. — Да зачем это нужно девочке? Ещё покалечится.

— Не покалечится. А нужно, чтобы уверенность в своих силах воспитать.

— О, она и так уверенная, палец в рот не клади. А если дзюдо этим заниматься начнёт, с ней и подавно никто не сладит.

— Лишь бы она сладить сумела, когда понадобится.

— Ой, не знаю… Может, для девочки лучше хореография? Нет, на хореографию она ходить не станет, шальная слишком. В кого такая…

— Ты, должно быть, тихоней в детстве была?

— Я? — Ира замолчала ненадолго, вспоминая. Засмеялась негромко: — Ты не поверишь, но меня в школе хулиганкой считали. В какие только истории не встревала, маму до слёз доводила.

— Ты — хулиганка? — я взглянул на неё. — Не поверю.

— Нет, не хулиганка, конечно. Это подружка у меня была в школе — отчаянная девчонка, всеми пацанами на улице командовала. Но внешность у неё — пай-девочка, хоть картинки рисуй. А я — полная противоположность, вечно растрёпанная, нескладная, «синий чулок», одним словом. Поэтому взрослые и думали, что я заводила, а она на поводу идёт, хотя всё наоборот было. Так вот, она с парнем дружила, Лёшкой Гринёвым, он на класс старше нас учился. Симпатичный. А одевался как! У него дядя — офицер, в Германии служил, присылал ему всякие дефициты. В Лёшу половина девчонок влюблена была, но он смотреть ни на кого не хотел, только с Леной дружил до самого выпускного, и после. Она его и с армии ждала… но он не вернулся, в Афгане погиб. А Лена от рака умерла, в тот же год. Поздно обнаружили, специалисты какие в поселковой больнице? Ей на последнем звонке плохо стало… И всё, из больницы в гробу привезли. Такое трагическое совпадение.

Несколько минут мы шли молча. Цикады трещали вокруг, и шумело море вдали. А я думал — никакое не совпадение. Нет совпадений. Есть лишь Время — безжалостный бог, играющий в свои непонятные нам, людям, игры.

— Ой, я не об этом тебе рассказать хотела! — разрушила тишину Ирина. — Компания у нас была хорошая, весёлая, но… — она покрутила рукой, стараясь подобрать слово, — шебутная. Нет, ничего плохого мы не делали. Шлялись по посёлку допоздна, курили исподтишка. Даже самогонку пили. У родителей воровали и пили. А ты же помнишь те времена — не то, что нынче. Тогда за подростками следили. Ко мне домой участковый несколько раз приходил, маму пугал: «Смотри, доиграется твоя Ирка до плохого!» Мама — в слёзы. А потом — за ремень! Тогда уж я в слёзы! Наревёмся вдвоём… Но ничего, не доигралась. И школу хорошо закончила, и в «пед» поступила.

— А отец что говорил?

— Я безотцовщина, а отчим никогда в моё воспитание не лез. Так что по заднице только от мамы доставалось. Но не помогало, всё равно гулять бегала… Ой, а самогон мы ситром разбавляли, представляешь? «Коктейль» делали. Ох, и дураки были! На утро голова болела, ужас!

Я замедлил шаг, наконец-то начиная внимательно вслушиваться в рассказ спутницы. Самогон — ситром? И подругу Леной звали? На мгновение язык ощутил кисло-сладкий вкус склянки.

— Постой, ты разве родом не из Ясиновского?

— Нет, — удивлённо посмотрела на меня Ирина, — почему ты так решил? В Ясиновский я после института попала, по распределению. Потом мы с Сашей в Штеровск переехали. А родом я из Красноармейки, посёлок небольшой, ты, наверное, и не слышал?

— Ты из Красноармейки?!

Я остановился. Помедлив, развернул Ирину так, чтобы свет от луны падал на лицо. Пытался отыскать забытые почти черты? Волосы такие же, тёмные. А нос? Глаза? Не помню!

— Слушай, а в той компании у тебя было прозвище? Чебурашка?

— Как ты догадался? А, понятно. — Ирина отвела назад волосы, хихикнула. — Я с детства лопоухая. Заметно, да?

— Нет, просто я… — «сидел вместе с вами на лавочке, курил, пил самогон». Не сказал. Генка Карташов там был, а не Андрей Семашко, — … дружил с одним мальчишкой, в секции вместе занимались. Так у него бабушка в Красноармейке жила, и он к ней на лето ездил. Там с вашей компанией и познакомился.

— Мальчик из города? — она наморщила лоб, старательно вспоминая. — Нет, я всех наших хорошо помню. Лена, Леша, Толик-толстый из нашего класса, Гиви, мы его Турком называли, хоть никакой он не турок, а грузин, Пашка-малой. А, ещё один был, я уже и забыла, как его звали, мы с ним недолго водились. Но городского у нас в компании не было.

— Ну, как же! Он сильно напился в тот вечер, когда с вами познакомился. И «Яву» с тобой курил, одну на двоих.

— «Яву»? На двоих? — Ирина даже кончик носа пальцем потёрла. — Нет, такое я бы запомнила. Наверное, твой друг с кем-то из поселковых ребят знаком был, тот ему о нашей компании рассказал, а остальное он насочинял.

«Но как же не было!» — хотелось мне закричать. Не может быть такого совпадения! Я же помню их всех, пусть не лица, только образы. Лену, Грина, которых, оказывается, давно нет в живых. И Чебурашку, которая есть, вот она, рядом. Вынырнула из прошлого нежданно-негаданно.

Не закричал. Мы смотрели друг на друга, и я понимал — в этой жизни наши детства не пересекались. Потому что этой жизни не существовало никогда и нигде, не могло её быть, — до того, как я прыгнул с Бараньего Лба за тонущей девочкой. Я собрал эту жизнь по крупинкам, по цветным стёклышкам. Вырвал у Времени, построил по собственному разумению, по моим законам. Не для себя построил — для Ксюши! Пусть в этой жизни у неё другие имя и фамилия, даже мама другая! Какая разница? Зато где-то там, в будущем, сильная, красивая девушка кормит меня борщом на кухне, крепко, по-мужски, сжимает ладонь и предупреждает: «Если у вас серьёзно, то ради бога! А иначе — мотай по-хорошему». Серьёзно, Ксюшенька, серьёзно. Ты даже не представляешь, насколько.

— Андрюша, что случилось? — Ирина смотрела теперь встревожено.

— Нет, ничего. А что такое?

— Ты плачешь.

— Разве?

Я потрогал пальцем щеку. Точно, плачу. Что-то слишком чувствительным становлюсь, не к добру. Слизнул сбежавшую на губу капельку.

— Ира, я хочу сказать…

Она ждала. А я вдруг увидел — как много-много лет назад — Чебурашка красивая! Как бывает красивой лишь первая, не юношеская даже, детская любовь. Да, я всегда уверен был, что моя единственная любовь — Светлана. Она давно вытеснила из памяти полузабытую-полупридуманную девчонку с оттопыренными ушками и вздёрнутым носиком. Девчонку, безнадёжно затерявшуюся во времени. И случайно воссозданную в этой моей неправильной, «незаконной» жизни.

А случайно ли? Нет ведь случайностей! Ошибался Радик, в самом главном ошибался. Пусть он умница, талант, пусть хоть сто раз гений, а самого главного не увидел. Время — не отдельные крупинки-мгновения, не связанные друг с другом. Ещё как связанные! Пусть связь эта — не причина и не следствие, не прошлое-будущее, а что-то иное, гораздо более тонкое, и уж точно, не с моими мозгами пытаться разбираться в ней. Да я и не буду пытаться, но чувствую — она есть.

Не случайно Чебурашка вернулась. Должен был кто-то помочь мне сберечь Ксюшу, должен кто-то повести её дальше, в будущее. Теперь я знаю — всё, что я сделал, сделал правильно. Узор в калейдоскопе сложился именно таким, каким я видел его однажды. Каким Время, упрямое и непредсказуемое, но вовсе не равнодушное, показало мне его. Поднесло на миг окуляр калейдоскопа к моему глазу — смотри! Я взглянул и не понял. Но узор существует! Тот человек из прошлого Ирины и Ксюши, так похожий на меня, — это я и есть! Здесь и сейчас то самое место-время, о котором они будут вспоминать. Ирина даже имя его называла, но я не запомнил, посчитал неважным.

И ещё она говорила: «его больше нет». Значит, не дожить мне до две тысячи восьмого… чёрт с ним! Разве это так важно? Я согласен. Пусть мне осталось всего несколько лет счастья… да пусть и несколько месяцев — я согласен. Жизнь за жизнь — не такая уж большая цена.

Ирина всё ещё терпеливо ждала. И я сказал. Набрал полную грудь воздуха, и выпалил:

— Ира, я люблю тебя! И прошу стать моей женой.

— Что?! — она даже отшатнулась. Но я руку не выпустил, удержал. И за вторую взял. — Андрюша, ты серьёзно? Но я же некрасивая. И старая.

— Ты — старая?! — В детстве она и впрямь была старше меня на целых два года. Но с тех пор на сколько я её обогнал? Не сосчитать! — Не смеши.

— И дочка у меня…

— Тем более!

Искать новых возражений я ей не позволил, притянул к себе, обнял. И поцеловал. Долго-долго, пока дыхание не сорвалось.

— Андрюша, я… Нет, так нельзя. Надо же подумать серьёзно. Это не шутка!

— Разумеется, не шутка. И что тут думать? У меня квартира в посёлке, будем жить вместе, втроём. Здесь климат чудесный, море, воздух! Не то, что в вашем Штеровске — одни шахты да заводы. И для Саши полезно, и для тебя.

— Хорошо, я… Нет, я не могу так, с бухты-барахты.

— Тебя что-то держит?

— Нет.

— Так ты согласна? Да или нет?

— Да… Ой, не могу я так решать. Проводи меня лучше на турбазу, а то там Александра одна.

— Конечно! — Я подхватил её на руки и шагнул с дорожки вглубь леса. — Но сначала нам нужно сделать одно дело. Очень важное.

— Какое дело? — она не поняла сначала. А потом задрыгала ногами. — Андрюша, ты что?! Пусти меня! Разве так можно? Мы же не подростки уже.

— Хуже! Мы почти дети!

И у нас было всё, как в первый раз. Нет, это и был наш первый раз! Наша первая брачная ночь, укрытая звёздами, убаюканная стрёкотом цикад. То, взрослое, обыденное, случится в её жизни не скоро. А в моей… неважно.

Счастливой жизни Время отмерило мне чуть больше трех недель. А я-то размахнулся на месяцы! На годы! Мой противник — соперник? спарринг-партнёр? не знаю, как его теперь называть — не стал утруждать себя, придумывать новую каверзу. Он подсунул мне давнишний сон. Тот самый кошмар…

Оксана шла по пешеходному переходу, навстречу ей нёсся во весь опор «опель», а я смотрел, и не мог ни остановить, ни крикнуть. Меня будто вообще там не было, в том настоящем. Один взгляд, намертво приклеенный к окуляру калейдоскопа. Нет… нет… нет!

— Андрюша? Андрюша?! Да проснись же!

Спеленавший меня кокон поддавался с трудом, не желал выпускать. Но его трясли, теребили снаружи, и он всё-таки лопнул. Распался, стирая свой жуткий узор.

Я разлепил глаза. Темно. Не меньше минуты понадобилось, чтобы разглядеть силуэт склонившейся надо мной Ирины. Сегодня я впервые сумел уговорить её заночевать у меня. «Как же я Александру одну оставлю?» Только наша совместная с дочкой атака с двух флангов и возымела действие — Саша ведь не маленькая, закроется в домике и никого не впустит до самого утра. Так прекрасно всё складывалось… А закончилось кошмаром.

— Андрюша, что случилось? Тебе плохо? Что-то болит? Сердце? Ты так страшно стонал, я тебя еле разбудила.

— Нет, ничего не болит. Сон нехороший приснился.

Чуть приврал — колено вчера опять ныть начало, оступился неудачно. Но не буду же я волновать её подобной мелочью? Да и не в коленке дело.

Подушка и простынь подо мной промокли насквозь. То ли от этого, то ли от не желавшего забываться сна меня начало знобить. И дышать стало трудно, словно выкачали весь кислород из комнаты. Я сел в кровати. Затем встал.

— Андрюша, ты куда?

— Подышу свежим воздухом.

Ночь стояла жаркая и душная. И совершенно неподвижная. Уж скорее бы рассвет — может, бриз чуть колыхнёт пропитавшуюся зноем толщу воздуха над посёлком. Но до рассвета ещё ждать и ждать. Я облокотился на перила, уставился в темноту подступавшего к дому леса. И осторожно вернулся в только что пережитый кошмар.

В том, что сон пришёл вновь не случайно, я не усомнился ни на секунду. Время предупреждало меня, как и прошлый раз, и позапрошлый, и поза-позапрошлый. Ничего у меня не выйдет, мне не уберечь Ксюшу… Но ведь я уже спас её, узор сложен! Все стёклышки заняли свои места. Почему сон вернулся?!

Дверь за моей спиной тихо скрипнула. Ирина, кажущаяся девочкой в своей коротенькой ночнушке, тихо подошла ко мне.

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. — Вру, совсем не нормально. Совсем не нормально! — Иди, ложись спать.

— Как я могу спать, если с тобой что-то происходит? — Она взялась за перила, выглянула вниз. — Страшно.

Страшно… Я вспомнил, как вот так же стоял здесь полтора месяца назад, вглядывался в темноту, пытаясь различить распростёртое на земле тело. Себя-завтрашнего…

Себя?!

В том настоящем я-завтрашний — это именно я и есть. Я-нынешний, я-единственный. Именно я и никто другой обязан вернуться, обязан рассказать о Бараньем Лбе, чтобы узор начал складываться.

Нет, он пока не сложился окончательно. Одного стёклышко не хватало, вернее, оно пока не заняло своё место. И весь узор мог рассыпаться, смешаться, сместиться. Стать неправильным…

Этим стёклышкам был я.

Ирина осторожно прислонилась к моему плечу. Я обнял, прижал её. Мне было страшно. Я не знал, что произошло той ночью. «Два Геннадия Карташова в одной точке настоящего существовать не могут. Они начинают разрушать друг друга». Оснований не доверять Радиславу у меня не было. Да, кое в чём он ошибался, многое не смог понять до конца. Но собственные мои ощущения подсказывали — в этом случае он знал, о чём говорит.

Когда я шёл на вокзал девяносто третьего — не боялся. Даже когда в последнее своё «первое июля» твёрдо решил поговорить с собой-тогдашним, не боялся. А сейчас боялся. У меня вновь появилось, что терять. Очень уж хорошо мне было рядом с Ксюшей и её новой мамой. Прекрасная, светлая жизнь расстилалась впереди. Я очень-очень-очень хотел прожить её вместе с ними!

Но чтобы эта жизнь состоялась, мне следовало вернуться. Ещё раз нырнуть в серое марево межвременья. И никак иначе.

— Ира, если со мной что-то случится… — начал я осипшим голосом. И она сразу вздрогнула, напряглась.

— Андрюша, что с тобой может случиться?

— Я не знаю, но мало ли…

— Ох. Ты меня не пугай так, пожалуйста.

— Ира, постой… послушай. Через… в общем, в октябре две тысячи восьмого ты встретишь одного человека. Гена его зовут… Помоги ему, хорошо? И Кс… Сашу он пусть увидит, обязательно.

Ирина смотрела на меня, ничего не спрашивая. В темноте карие глаза её казались чёрными. Зачем я сказал ей об этом? Если узор должен сложиться, то он сложится, мои слова ничего не изменят. В том настоящем, где мы встретились, она ни разу не упомянула об этой просьбе её крымского друга. Забыла, не поняла, пропустила мимо ушей? Вообще никогда не были произнесены эти слова? Или всё же были, осели где-то на краешке сознания и подействовали, помогли как-то? Не знаю.

Ирина вздохнула. И потянула меня в комнату.

— Андрюша, пошли спать. Это просто сон, плохой сон. Придёт день, встанет солнышко, и ты забудешь о нём. Завтра всё будет хорошо.

Я не спорил и не противился. Да, завтра всё будет хорошо. Стёклышко должно стать на своё место…

Завтра я первым делом нашёл в посёлке нотариуса и оформил завещание. Не знаю, имелись ли у настоящего Андрея Семашко родственники, не знаю, будет ли иметь эта гербовая бумага силу, — в случае чего. Но придумать что-то лучшее, чем записать наследницей моей недвижимости Ловцеву Александру Игоревну я не смог. Откуда Ирина такое отчество выкопала? Ну, Игоревна, так Игоревна, ничем не хуже любого другого. И ещё — когда утром провожал Ирину на турбазу, незаметно сунул ей в сумочку пакет с остатками мазурских «сбережений». Не так много там осталось, но на первый случай им хватит. Найдёт — обидится конечно, постарается вернуть. Пусть! Объясню, что это теперь наши общие деньги… если будет возможность объяснять. Если я буду. А если нет… Собственно, на этот случай всё и делаю.

Оформление документов заняло половину дня. В начале третьего я вернулся домой, сел писать письмо Ксюше. Не смог. Не знал, о чём. Словами многое сказать хотел, а на бумагу не ложилось. «Я и есть твой папа»? Глупо. Если уж говорить об этом, то раньше надо было. Или потом, когда с путешествиями проклятыми покончу. Сидел, сжимал в пальцах ручку, а самому так хотелось бежать на турбазу, увидеть дочь ещё разок! Вдруг, в самом деле, последний?! Тем более обещал утром, что приду, как только освобожусь.

Хотелось, но понимал, что нельзя. Зачем душу травить? Кому от этого лучше станет? К тому же не освободился я пока. Самое важное не сделал.

Я скомкал оставшийся чистым листок, бросил в мусорное ведро. Нечего резину тянуть, пора. В этот раз идти мне никуда не нужно, всё «путешествие» здесь состоится, в этой комнате. Полтора месяца в одну сторону, полтора — в другую.

Я подошёл к балкону, приоткрыл зачем-то дверь. Заранее пути отступления готовил, что ли? За окном светило солнце, заставляя изумрудом сверкать листву на деревьях, и солнечные зайчики играли на перилах…

Зайчики потухли — все разом. В первый миг показалось, что облачко набежало, заслонило солнце. Но перила из синих уже стали серыми, и листва больше не была изумрудной. И не существовало её, листвы — колышущееся серое марево только.