Время - словно капля янтаря

Глава 24. 1993 год

Я едва успел отвернуться.

Я-нынешний едва успел отвернуться, чтобы не встретиться взглядом со мной-тогдашним. А затем на меня обрушились гомон, толчея и густые запахи железнодорожного вокзала. Грязного, неухоженного, вонючего, забитого сумками, тележками и людьми.

Всё правильно, именно таким я запомнил тот день. Мы — я-тогдашний, Светлана и Ксюша — стояли в простенке между окнами. Я то и дело косился на зал, пробегал взглядом по длинным рядам скамеек, пытался первым заметить освободившееся место. Тщетно! Людей в зале ожидания собралось раза в полтора больше, чем имелось в наличии пластиковых сидений. Сидения освобождались редко, лишь когда репродуктор начинал хрипло и неразборчиво вещать, объявляя посадку на очередной поезд. Даже подоконники были заняты, потому-то нам и остались полтора метра крашенного синей краской, замызганного простенка.

Меня-нынешнего отделяло от них шагов тридцать. И башня из ящиков и тюков, сложенная бригадой мешочниц-челночниц. Тех самых. Мне показалось, что даже лица их я начинаю вспоминать. Башня прикрывала меня, позволяла вести наблюдение.

Ксюша вертелась вокруг родителей. Ей было скучно, ей хотелось во что-нибудь поиграть. Но мы со Светланой были слишком заняты разговором. Серьёзным, не очень-то приятным, судя по лицам, — о чём он, я вспомнить не мог. От дочери только отмахивались. И она, в конце концов, отвернулась, начала разглядывать сидящих в ближайшем ряду людей. Она была в нескольких десятках шагов от меня! Подойти, взять за руку…

Вот подойти-то я и не мог. Не позволил бы я-тогдашний увести дочь. Да и не так всё произойти должно, не так всё происходило. А как? Я не знал. Мы заговорились, а когда опомнились, Ксюши рядом не было. И рассказать после, почему ушла, она не смогла. Или не захотела.

Я не мог подойти, но длинноногая девчонка с розовым сбившимся на бок бантом вполне могла. Она была года на три-четыре старше Ксюши и на голову выше. И держалась очень уверенно и независимо. Откуда она взялась, я не видел. Подошла, спросила о чём-то, потом взяла Ксюшу за руку и деловито повела за собой. Куда они направлялись? К буфету в противоположном конце зала? К выходу? Главное — они шли в мою сторону, приближались с каждым шагом. А мы со Светланой не заметили, что дочь больше не вертится вокруг. И не заметим ещё минут десять…

— Лера? Лера?! Ты где?!

Долговязая девочка повернула голову на крик. И я следом за ней. К женщине, сидящей в дальнем ряду, как раз напротив буфета. Вернее, теперь привставшей, беспокойно оглядывающей проходы.

— Лера, ты куда пошла? Я тебя разве отпускала?

Женщина показалась смутно знакомой, но кто это, я вспомнить не мог. Да и не старался, сейчас это не имело значения. Девочка что-то сказала Ксюше, побежала на зов. Велела возвращаться к родителям? Стоять на месте и ждать? Не знаю.

Оксана проводила взглядом неожиданную подружку, оглянулась. Родители были близко, но с высоты своего роста она их не видела. Четыре ряда кресел, сплошь занятые ожидающими, с сумками и чемоданами у ног, заслоняли. Маленькая четырёхлетняя девочка будто очутилась в длинном коридоре, ворочающемся, кашляющем, разговаривающем. Она заблудилась, хотя сама не понимала этого, не успела ещё испугаться. Стояла и вертела головой.

Между нами оставалось меньше десяти шагов и лагерь мешочниц. Я решился.

— Ксюша!

Оксана с готовностью повернулась на зов. Голос мой не очень изменился за прошедшие годы. В отличие от лица. Хоть я и постарался улыбнуться приветливо, дочери всё равно не понравилось то, что она увидела. Оксана нахмурилась. Страха в её лице не было, но недовольство и настороженность — да.

— Ксюша, ты чего? Это же я, папа.

Я присел на корточки, протянул руки навстречу. Оксана продолжала смотреть на меня с сомнением.

— Ну, ты что, не узнаешь?

— Конечно, залил глаза, и хочет, чтобы ребёнок его узнал, — ударил в спину презрительный комментарий какой-то из ворон.

Я скривился невольно. И тут Ксюша шагнула ко мне. Недоверие в её глазах сменилось удивлением.

— Папа? Почему ты старый?

Моя улыбка стала радостной. Узнала!

— Это не страшно, помолодею. Пойдём?

— А мама?

— Мама нас догонит…

Мы не успели никуда уйти.

— Стой! — старушечий крик прорвал гул, заполняющий зал. — Вон он, ворюга!

Зал притих. Дружно завертел головами, пытаясь определить, из какого угла донёсся крик.

— Где? Кто?

— Да вон же он! Узнала я, это он у меня сумку увёл!

— Милицию звать надо!

Я тоже выпрямился, оглянулся. Народу в зале ожидания было слишком много, понять, кто вор, а кто кричит, нет никакой возможности. И зал вновь загудел — подозрительно, настороженно.

— Милиция! Милиция! Люди, да держите же его! Уйдёт!

— Бабуля, кого держать-то?

Судя по всему, желающих ловить вора нашлось не много. Большинство предпочло ближе придвинуть собственную поклажу, покрепче стиснуть в руках сумочки и борсетки. Своя рубашка, она всегда ближе к телу.

И я в охотники не набивался, меня другое заботило. Суматоха докатилась до противоположной стены зала, колыхнула сидевших на подоконниках и стоявших в простенках людей. Сейчас мы со Светланой прервём наконец-то разговор и обнаружим, что Оксана исчезла. Точно! Я вспомнил совершенно отчётливо — именно после криков «держи вора!» мы и бросились искать Ксюшу.

В дверях зала нарисовались два милиционера. Зашли и остановились, пристально оглядывая зал. Их мне только и не хватало! Больше медлить нельзя было ни минуты, подхватить Ксюшу на руки и прочь из этого «сегодня». Куда-нибудь подальше! И плевать, что переполох на весь вокзал поднимется. Ксюша со мной, а всё остальное — неважно.

— Дочка, пошли мороженое купим.

Я остолбенел от подобной наглости, когда сообразил, что дочкой называют мою Оксану! А невесть откуда взявшийся чернявый крепыш в сером пиджаке времени не терял. Оп-па — и подхватил девочку на руки. И повернулся уже, намереваясь идти прямо к выходу, мимо неторопливо двинувшихся вдоль рядов милиционеров.

— Ты куда ребёнка схватил?!

Грозный окрик одной из мешочниц заставил чернявого обернуться на миг. И я его узнал. Как не узнать человека, который бил тебя обрезком трубы по голове? И которого ты молотил штакетиной. Пусть он и помолодел на десяток лет.

— Ворон?!

Теперь он не только оглянулся — вздрогнул и остановился. Уставился на меня, силясь узнать.

— Поставь ребёнка, быстро.

Я двинул к нему, и тут же правая рука урки скользнула к карману. О, я знал, что он носит в этом кармане!

Он не успел выхватить нож, я перехватил за запястье. А другой рукой обнял Ксюшу, потянул к себе.

— Отпусти ребёнка, я тебе говорю.

Ксюша крутила головой, глядела то на меня, то на него. Она не кричала, не плакала, только глаза её стали большими-большими.

— Отпусти ты. И стой спокойно, пока я не уйду. Тогда ничего не будет ни тебе, ни ей. Оставлю её на ступеньках, перед вокзалом. Через десять минут выйдешь и заберёшь. Понял?

— Это тебе ничего не будет, если отпустишь девочку. Посадят разве что, зато живой останешься. Ещё, как минимум, тринадцать лет проживёшь.

— Что ты сказал, фраер?

Чёрные маслины глаз смотрели на меня в упор. А рука напрягалась, дёргалась, надеясь освободиться. Перехватить нож. Если бы не Ксюша между нами, я бы сбил его с ног, обезоружил. А так — не мог. И звать на помощь милицию тем более не мог. Ничего я не мог.

— Ксюша? Ксюша, ты где? Вы девочку маленькую не видели? — донёсся голос Светланы. И сразу же оживились мешочницы за спиной.

— Что вы в ребёнка вдвоём уцепились, ироды?! А ну, сейчас милицию позову!

Звать уже и не требовалось. Ближайший из милиционеров услышал возглас, глянул в нашу сторону. Окликнул напарника, направился к нам. Ворон это тоже заметил, смуглое лицо его скривила нехорошая улыбка. Он разжал левую руку, выпуская Оксану. Я подался вперёд, чтобы крепче перехватить дочь, не уронить. Но и хватку левой постарался не ослабить, на случай, если Ворон рассчитывал на это. А он рассчитывал, я знал — по взгляду дикого зверя, для которого нет ничего важнее, чем доказать своё превосходство. Так сорвавшийся с цепи пёс кидается на непонравившегося ему прохожего, не желая и не умея укротить свою ярость.

Всё это заняло одно мгновение. В следующее и Ворон, и подступающие к нам мешочницы, и милиционеры, и бегущая вдоль прохода Светлана, и ряды кресел с сидящими на них людьми, и сам зал ожидания — всё провалилось, ухнуло в серое марево…

Урка перехитрил. Ножом пырнуть не получилось, но левую руку он освободил! И достал-таки меня, готового нырнуть в межвременье, уже ныряющего. По скуле саданул так, что зубы клацнули. Нет, вырубить он меня не вырубил, размаха не хватило, да и не левша бил. Но равновесие я потерял, попятился, пытаясь удержаться на ногах, не опрокинуться на спину. И в этот миг Ксюшу рвануло из моих рук.

Вот теперь она закричала. Страшно, оглушительно громко — в межвременье, напрочь лишённом звуков. Или это в моей голове стоял её крик? Или я сам кричал от ужаса? Потому что понял — сразу, мгновенно — не удержу.

Серое марево отбирало у меня дочь. Вырывало из рук, растворяло, как когда-то растворяло «витей» в гостинице. Ворон вновь встал на моём пути и всё испортил. Его удар выбил Ксюшу за пределы моего кокона.

Я взмахнул левой рукой, пытаясь поймать её, удержать. Тщетно! Даже не успел понять, куда я проваливаюсь, в прошлое или в будущее. Время пропускало меня беспрепятственно. Меня, но не Ксюшу. Девочка для него была всего лишь одним из цветных стёклышек.

Вынырнул я легко, быстро, не задумавшись даже, как это у меня получается. И всё-таки чуть-чуть не успел. Мои руки сжимали маленькую бирюзовую туфельку с перламутровой застёжкой. Серый монстр всё-таки разлучил нас…

— Куда преешь?! Глаз, что ли, нету?!

— Да он их позаливал с утра пораньше. На рожу-то глянь!

— Тьфу, образина!

В спину сердито толкнули локтем. А едва обернулся, протянули тачку чуть ли не по ногам. Ещё и выматерили.

Я провалился в прошлое. Совсем ненадолго, на несколько часов от силы. Вокруг по-прежнему был зал ожидания, тусклый, неухоженный, забитый людьми, сумками, гомоном и густым запахом нищеты. Лишь милиционеры исчезли. И пустовал простенок между окнами. А мешочницы — те самые, я узнал лица, — только начинали возводить свою башню.

Моего появления никто не заметил. Как раз объявили посадку на поезд, народ начал подниматься с насиженных мест, заспешил к выходу. Другие ещё проворнее ринулись занимать освобождающие стульчики. Несколько минут суеты и неразберихи, когда не то, что человека, коня в пальто не заметят.

Я заставил себя успокоиться. Ничего страшного ведь не случилось? Я утащил Ксюшу в прошлое, но удержать не смог. Значит, с минуты на минуту она тоже вывалится из межвременья на этом самом месте, нужно просто стоять и ждать. А потом мы уедем, далеко-далеко.

— Что стал столбом? — тётка-мешочница перла прямо на меня кучмовоз-вездеход. — Посторонись!

— Вам места мало?

— А тебе? — тут же поспешила другая на помощь товарке. — Сказали же по-хорошему, в сторону отвали!

Мне пришлось отойти, иначе они начали бы кидать свои баулы прямо мне на ноги. Я уже готов был высказаться о подобной бесцеремонности — не уверен, что цензурно. И вдруг что-то кольнуло под ложечкой. Лица мешочниц были знакомые. Но башню свою они сооружали не там, где должны были! И выглядела она не так, как ещё совсем недавно, в будущем.

Чувствуя, как испарина заставляет тенниску прилипнуть к спине, я оглядел зал. Быстро пошёл к дедку, читающему газету.

— Извините, не скажите, какое сегодня число?

Вопрос прозвучал глупо. И зачем я именно к этому деду пошёл? У любого ведь спросить мог. Дед опустил газету, воззрился на меня поверх очков. Открывшаяся картина ему не понравилась. А кому бы понравилась — покрытая щетиной рожа со свежим кровоподтёком на скуле. Дед брезгливо скривился, пожевал губами:

— Семнадцатое мая, разумеется.

— Как мая?

Я не помнил точно дату, когда приключился тот инцидент на вокзале — сколько лет ведь прошло! И двигался я к нему по наитию, ничего не рассчитывая. Но тогда было лето, однозначно. Получается, я сместился на несколько дней, а не часов? И Ксюшу придётся ждать гораздо дольше, чем я надеялся?

— Хоть год-то девяносто третий?

Дед успел снова прикрыться газетой. Всем видом показывал, что не желает продолжать беседу с каким-то ненормальным. Но я должен был услышать ответ на свой вопрос!

— Год, спрашиваю, девяносто третий?!

— Вы что хулиганите?! Милицию позвать? — взвился старичок. Но в глазах моих, видно, было что-то такое нехорошее, что он сразу же и осел. Пробурчал: — Девяносто третий, девяносто третий. Какой же ещё.

Не знаю, хватило бы у него смелости звать милицию. И вообще, зачем я к нему приклепался? Я был в какой-то прострации, с трудом соображал…

— Ой, а где вы эту туфельку нашли?

Я повернулся к соседке деда, молодой женщине. Тоже в очках, и тоже делает вид, что увлечена чтением, только не газеты, а книжки в мягком, обтёртом по углам переплёте. Минуту назад делала вид, до того, как я подошёл и начал задавать идиотские вопросы. Теперь женщина смотрела на меня. Вернее, на Ксюшину туфельку у меня в руках. И я посмотрел, что твой баран на новые ворота.

— Это же та девочка обронила!

— Какая девочка? — мысли в моей голове ворочались грузно, неспешно.

— Девочка здесь потерялась. Маленькая, годика четыре. Плачет, а где родители не говорит. На ней одна туфелька была, такая, как эта.

Оцепенение, сковавшее мои мозги, осыпалось глиняной коркой. Ксюша уже здесь?! В этом настоящем? Но разве она могла сдвинуться в прошлое дальше, чем я? Она же вынырнула раньше… Или всё же могла?

— Давно? Девочка давно здесь была?!

Еле сдержался, чтобы не схватить женщину за плечи, не встряхнуть — быстрее, быстрее отвечай!

— Около часа назад…

— Где она?

— Не знаю… — Она быстро поправилась, вспомнив, должно быть, как я третировал перед этим деда: — Её к дежурному по вокзалу отвели, родители же не нашлись… А вы ей кто?

Я не ответил. Развернулся, кинулся прочь из зала ожидания. По дороге зацепил ногой чей-то баул, поддал в сердцах, в спину ударили отборные маты… Да пошли вы все!

За окошком дежурного по вокзалу восседала девица в форменном кителе. Носатая, длиннолицая, смахивающая на лошадь. Девица была занята — подкрашивала губки, таращась в круглое зеркальце на столе. На мой вкус, красивей она от этого не становилась. Поняв, что процедура раскрашивания может затянуться надолго, я забарабанил костяшками пальцев в стекло. Лошица удостоила меня взглядом.

— Что вы хотели, мужчина?

— У вас девочка, которая потерялась?

Девица молчала. Разглядывала меня, словно какой-то экспонат.

— Маленькая такая, четыре годика. Волосы русые, в косички заплетены. Платье жёлтое, со штучками такими... — я поднял руки к плечам, пытаясь показать украшения, название которых давно позабыл. Опять увидел туфельку. — На ней одна туфелька была, вот такая.

Лошица нахмурилась.

— А вы ей кто?

— Отец. Где девочка?

Девица потянулась к телефону, сняла трубку, набрала номер. Заговорила. Голос её неожиданно показался смутно знакомым. Да и лицо тоже. Я отмахнулся мысленно. Ерунда, сегодня половина вокзала кажутся знакомыми. Наверное, день такой.

— Серёжа, можешь ко мне подойти? Тут объявился якобы отец девочки. Какой-какой — той, что я час назад к тебе приводила, потерянной. Она у вас? — Дежурная замолчала, слушая ответ. Вновь взглянула на меня. Весьма скептически. — Да? Ну, подойди пожалуйста, разберись.

Положила трубку. Кажется, мне она объяснять ничего не собиралась. Я не выдержал:

— И что? Где девочка?

— Подождите минутку.

Ждать пришлось не минуту, чуть дольше. Три? Пять? А затем за спиной раздался резкий мужской голос. И тоже — знакомый.

— Это вы отец девочки?

Я обернулся. На секунду показалось, что в глазах темнеет, и пол под ногами ощутимо дрогнул. Наваждение? Марево какое-то? Я даже головой тряхнул.

Но это было не наваждение. Передо мной стоял майор Мазур.

— Вы девочку искали?

Нет, не майор пока, старший лейтенант милиции. Молодой, ещё не успевший набраться ментовской наглости и бесцеремонности.

Я не успел ответить, за меня это сделала дежурная:

— Он, он.

Теперь я и её узнал — жена Мазура. Или будущая жена, пацанёнок их точно ещё не родился. Вот, оказывается, где они познакомились. Мазур прервал мои размышления:

— Документы предъявите.

Я машинально вытащил из кармана брюк паспорт. Опомнился — что же я делаю? Документ-то у меня липовый, а передо мной — Мазур. Тот самый Мазур! Не паспорт ему давать надо, а сматываться. Ноги в руки и айда из этого настоящего…

Нет, нельзя, Ксюша здесь! А просто убежать вряд ли получится. Вон какой «догоняльщик» стоит. Здоровой, спортивный, молодой.

Собственно, думать-то и поздно было. Потому как документ перекочевал в руки старлея.

— Семашко, значит, Андрей Валентинович?

Сейчас полистает, наткнётся на дату прописки в Малом Утёсе… А это не тётка из гостиницы, тут сказки о паспортистке не прокатят.

— Да. — Я опять вспомнил о туфельке, зажатой руке. Ткнул её Мазуру под нос: — Где Ксюша?

Он недовольно покривился, отстраняясь. Но паспорт закрыл.

— С дочкой вашей всё в порядке, её мама забрала. Что же вы, Андрей Валентинович, с бывшей супругой не договоритесь по-хорошему? Ребёнка друг у друга увозите?

Он ещё что-то спросил, но я уже не слушал. Начало фразы меня будто громом поразило. Да каким макаром Светлана могла сегодня на вокзале оказаться? Сегодня ведь май… Нет, нет, чушь, ерунда, нестыковка какая-то! В мае мы Ксюшу не теряли…

— Так что езжайте-ка, Андрей Валентинович, домой. И побрейтесь хотя бы для приличия, чтобы ребёнка не пугать в следующий раз. А то она крик на весь вокзал подняла.

Он протянул мне паспорт. Я взял. И вдруг шальная мысль блеснула в голове.

— Как она выглядела?

— Кто? — не понял старлей.

— Женщина эта, которая Ксюшу забрала.

— Обычно выглядела. Среднего роста, худощавая, темноволосая…

— Это не она! Не мама Ксюши.

В первый миг я даже облегчение испытал, поняв, что вовсе не Светлана дочь забрала. Потом сообразил — радоваться нечему.

— Что вы хотите сказать? — нахмурился Мазур.

— Вы отдали ребёнка чужой женщине. С чего вы решили, что это мама девочки? На слово поверили? А Ксюша подтвердила? Она назвала её мамой?!

— Да ваш ребёнок вообще невменяемый! От неё ничего добиться невозможно! — вступилась за старлея подруга.

А Мазур сразу не ответил. Во взгляде его появилась знакомая мне — по будущему — холодная безжалостность. И я запоздало пожалел, что полез со своими обвинениями.

— Раз так, тогда пройдёмте, — наконец вымолвил он.

— Куда?

— В линейное отделение. Заявление напишите, будем разбираться. Вы же обвиняете сотрудников милиции в пособничестве похищению ребёнка?

— Ничего не обвиняю… — я пошёл на попятную. — Та женщина, что вы описали, не мама Ксюши. Может, знакомая или родственница. Вы документы её смотрели?

— Разумеется смотрели. Ловцева Ирина Юрьевна, проживающая в посёлке Ясиновский. Продолжаете утверждать, что это не ваша бывшая супруга?

— Ой, а Ясиновская электричка через три минуты отправляется. Наверное, они на ней и поедут, — встряла в разговор дежурная.

Мазур, недовольно хмурясь, повернулся к подруге. Хотел окоротить, чтобы не вмешивалась, пока не просят? Но я его опередил:

— С какого пути?!

— Со второго…

Может, они что-то ещё говорили, может, Мазур кричал мне вслед — я не слышал. Я бежал. Нет, бежал — не то слово! Я летел! Скольких толкнул, скольких сбил с ног — не знаю. Пусть простят, причина у меня уважительная. Вылетел на перрон и прямиком, через рельсы. Повезло, что на первом пути пусто было. Пробежать подземным переходом я бы не успел.

Двери электрички начали захлопываться у меня перед носом. Я прыгнул с разбегу, получил хорошенько дверьми по рёбрам и ступенькой — под колено. Больно! Особенно под колено. Двери зажали меня. Затем, помедлив, разошлись, впустили. И снова захлопнулись за спиной.

Электричка тронулась. Минут пять я постоял в тамбуре — отдышаться следовало после бешеного бега с препятствиями. И чтобы боль в ноге чуть-чуть унялась. А затем двинулся по вагонам. Искать.

Они ехали в третьем. Я увидел их сразу, из тамбура, сквозь стеклянную дверь. Ксюша спала на лавочке, скрутившись клубочком, положив голову на колени женщины, назвавшейся её мамой…

Удивления не было. Я догадался, кто это такая, ещё когда Мазур пересказывал мне паспортные данные похитительницы. Но тогда всё происходило слишком быстро. Тогда работали ноги, а не голова, потому мысли не успели оформиться во что-либо конкретное. Теперь ноги взяли паузу, теперь я мог стоять, смотреть… и думать.

На лавке сидела Ирина, молодая, но такая же худющая, как в две тысячи первом. Впрочем, годы её не сильно изменят, разве что морщинок добавят и плечи начнут придавливать грузом пережитых невзгод. Ирина не смотрела в мою сторону, она любовалась Ксюшей, бережно и нежно гладила её русые пряди. Баюкала мою дочь, Оксану. Свою дочь, Сашу…

Стёклышки калейдоскопа замерли, сложившись в узор. Каждое заняло отведённое ему место. Единственно возможное в этом настоящем. Стёклышки-события, стёклышки-люди. Они выскакивали на поверхность и вновь исчезали под грудой своих собратьев, пока я тряс-тряс-тряс эту игрушку Времени, сначала не понимая, что делаю, потом понимая, но не осознавая, какой результат хочу получить. Какой результат должен получить.

Теперь узор сложен. Как и почему он вышел именно таким? Не знаю. Радик, умница, гений, всю жизнь пытавшийся понять, что есть Время, и что значим для него мы, люди, не нашёл ответа на свои вопросы. Куда уж мне! Я мог лишь рассматривать узор и дивиться, насколько точно улеглись стёклышки в отведённые им места.

Люди на железнодорожном вокзале не просто казались знакомыми, со многими из них я пересекался в жизни. В другой своей жизни. Например, женщина, искавшая дочь. Я ведь встречал её несколько раз — в школе, на родительских собраниях. И позже — на суде. Имя-отчество я не запомнил, но фамилию — отлично. Мандрыкина. И долговязая девчонка не кто иная, как Валерия Мандрыкина, та дрянь, что в иной жизни поспособствует отправить меня на зону, а когда я неожиданно вернусь, будет лежать на полу, безропотно ожидая возмездия. И которую я прощу — по своему собственному закону, потому что мне перехочется мстить. Я прощу её в будущем, которого нет, и вот здесь, в настоящем, она уведёт Ксюшу от меня-тогдашнего ко мне-нынешнему. Уведёт из одной жизни в другую. Случайность?

Следующий — Ворон, превративший семь лет моей жизни в ад. Пытавшийся всю мою жизнь превратить в ад. Ворон, который должен был подохнуть под забором, как собака, десятикратно заслуживший такой смерти. Не подохший — по моей милости. Потому что я не захотел становиться такой же мразью, как он и ему подобные. В будущем не захотел. И в настоящем Ворон вновь заступил мне путь. Его удар остановил, не позволил унести Ксюшу в неизвестное. Выбросил нас именно туда, где мы должны были оказаться. Совпадение?

А сама Светлана? Любимая моя жена, предавшая, оставившая один на один с ополчившимся на меня миром? Женщина, которую следовало бы презирать. И которую я пожалел и простил. Ведь это Светлана затеяла те нелепые разборки на вокзале, из-за которых мы забыли о дочке, и всё дальнейшее стало возможным. Ещё одна случайность? Ещё одно совпадение?

И, в конце концов, Мазур, мой злой гений, наглядно показавший, чего стоит справедливость в этом мире, и его лошадиннолицая подружка. Люди, которые должны были сгореть в своём доме, построенном на точно уж неправедно нажитые деньги. И которых я спас, рискуя жизнью, спас. Здесь эта парочка поспешила избавиться от плачущей, невесть откуда свалившейся на них девочки, всучила её первой попавшейся женщине, предъявившей права на ребёнка. Как раз той, которая в другой жизни станет для неё мамой.

Цепь людей, цепь совпадений, приведшая Ксюшу не туда, куда я собирался её утащить — куда, спрашивается? — а туда, где она должна оказаться. Где она уже есть. В то настоящее, которое отсюда, из тамбура грязной, ободранной, исписанной непристойностями электрички выглядит будущим.

О том, что Саша — это и есть моя Ксюша, мне следовало догадаться сразу, как только увидел её на пляже. Или раньше, в две тысячи восьмом, когда сердце ёкнуло, родное почувствовав. А я не понял, не узнал. Ни первый раз, ни второй. Логикой и здравым смыслом отгородился. Хотя всё, буквально всё подсказывало — она!

Даже лейтенантик тот, козел, подсказкой был. — Или не козел он в этой жизни получается? — Оксана должна была погибнуть первого июля? И Саша должна была погибнуть седьмого июня. Один и тот же день, если считать от её рождения, но Саша несколько дней в конце весны — начале лета девяносто третьего проживёт дважды. И я не смог спасти её, как не мог спасти Оксану. Потому что «чужой» я был оба раза, непредусмотренный для тех настоящих. А вот Ковалевский — «свой». И жизнь его каким-то непонятным мне способом с Ксюшиной смертью сцеплена, очень уж легко эти стёклышки в узоре рядом укладываются. И задачей моей было помочь им встретиться. Пересёкся лейтенантик с живой — убил, пересёкся с гибнущей — спас. Недостаточно разве, чтобы догадаться? Недостаточно оказалось. Умник хренов, теории строить начал. Даже Иова приплёл.

И потом — разговаривал с дочкой, смотрел ей в глаза и не хотел замечать очевидного. Ну не бывает такого, чтобы две совершенно чужие друг другу девочки были похожи, как сестры. Да что там сестры! Как близнецы. Какие различия я нашёл? Слишком худая? Денег на жратву у них не хватало, потому и худющие обе, что «мама», что дочка. Шрам на руке — мало ли, что за восемь лет произойти могло? Как волосы из русых тёмными стали? А потому что красила Ирина девочку с самого детства. Красила и стригла, чтобы сходства с собой добавить, и чтобы не узнали, если увидит кто из прежних знакомых. Как ни крути, а ребёнка-то она украла, уголовное преступление. Зачем так поступила? Верно, были у неё веские причины, хотя бы в собственных глазах — веские. Бездетность неизлечимая? Одиночество достало? Единственный шанс завести ребёнка увидела в этой ничего не помнящей, никому не нужной — ничейной! — девочке? Что бумажек касаемо — в девяностые и не такое делалось, главное, заплатить сколько надо и кому надо. А сама Ксюша… может, она, и правда, ничего не помнила о себе? Я ведь понятия не имею, что сталось с ней в сером межвременье после того, как потерял её там. Её ведь не выбросило сразу, ещё тянуло как-то, куда-то… Нет, удивляться тому, что Ксюша так легко приняла свою новую «маму», тоже не стоило.

Ирина гладила по голове мою дочь… Свою дочь. А я стоял, смотрел на них, и глупо улыбался. Конечно, я не собирался открывать дверь, входить в этот вагон. Вламываться в новую, чужую пока что для меня жизнь, что-то доказывать, что-то объяснять, советовать. Я не имел права вспугнуть, не имел права разрушить складывающийся узор. В этом настоящем мне места нет. Не страшно! Моё настоящее ждало меня в две тысячи первом, в посёлке Малый Утёс на берегу Чёрного моря.

На губу скатилась капелька влаги. Я слизнул её машинально. Солёная. Слеза? А я и не заметил, что плачу. С чего бы это? Наверное, от радости? Электричка замедляла ход. Бетонный настил короткой платформы, убегающая вниз по заросшему высокой травой склону тропинка, коньки крыш, белеющие в листве деревьев. Безымянная остановочная площадка. Ничем не хуже всех прочих. Моя остановочная площадка.

Двери распахнулись. И я уже потянулся к поручню, когда — в который раз! — вспомнил, что держу в руке туфельку. Оставить в тамбуре? Выбросить по дороге? И то, и другое казалось неправильным. Кощунственным.

Стоявший на платформе парень решил, что я выходить передумал. Легко запрыгнул на ступеньку, поднялся в тамбур. Обычный парень в не слишком свежей рубахе и давно нуждающихся в стирке джинсах. За спиной — гитара, длинные волосы лоснятся жирными прядями. То ли хиппующий музыкант, то ли пытающийся зарабатывать музицированием бродяжка.

Парень уже готов был распахнуть дверь в вагон, когда я тронул его за плечо.

— Извини. Можно тебя попросить?

— Ну?

Парень опасливо покосился на меня. Видно, щетина и свежий синяк на скуле добавили «мужественности» моей роже.

— Видишь, женщина с девочкой? — я показал на Ирину и Ксюшу.

— Ну?

— Можешь им туфельку вернуть?

Он не успел ещё раз «нукнуть» — я сунул туфельку ему в руку. Парень покрутил её растерянно.

— Ладно…

Я не стал ждать, смотреть, что будет дальше. Двери электрички дрогнули, готовясь закрыться. Пора выходить из этого вагона. Из этого настоящего.