Война. Том 2

Глава 12

Я глубоко вздохнул и запрокинул голову. В шее скрипнуло, по темени легонько простучали барабаны. Но в целом я был, все-таки, в порядке, если не считать досады от выигрыша Таленка, от понимания, что Норатор уплывает из моих рук. По крайней мере, на ногах уже стою прочно, хоть и шатает немного, как перебравшего матроса.

Наконец заметил: золотые финтифлюшки изображают мужчин и женщин, предающихся блуду в самых замысловатых позах.

— Ваша одежда вот, на кресле, — любезно проговорил бургомистр. — Извольте одеться, и — отобедаем. Отужинаем даже, ибо время, время… А затем…

Одежда была аккуратно сложена на кресле, обитом малиновым бархатом. Я не обнаружил ни нагрудника, ни имперского жюстокора, вообще ничего из своей старой одежды. Зеленый, шитый золотой нитью камзол, короткие штаны такого же цвета, белая сорочка, шелковые подштанники, чулки, башмаки с золоченными пряжками — одежда дворянская, но, разумеется, чужая. В ней я не буду выглядеть императором, а это значит… хм… Значит, Таленк, несмотря на его слова, еще окончательно не решил, что со мной делать, так ведь? Если я поведу игру неправильно, меня… могут под белы ручки доставить куда угодно: к Сакрану и Армаду, например. Или в объятия прозреца.

— Одежда ваша старая была измарана кровью, — быстро пояснил бургомистр, снова прижав руки к груди. — Мы пытались отстирать, но увы, увы… слишком много чужой крови на вас было…

Замечание насчет чужой крови прозвучало двусмысленно и с оттенком насмешки. Или мне просто так показалось. Интересно, а не думает ли Таленк, что это я устроил взрыв в бальном зале? Черт возьми, ведь порох-то я задействовал в схватке с десантом Адоры и Рендора! И бабахнуло неслабо… Почти так же, как в Варлойне бабахнуло… Недосмотр… Срочно нужно исправить положение, срочно! Иначе полезут слухи среди уцелевших дворян… Снова придется задействовать газету.

Я начал быстро одеваться. Таленк не смотрел, отошел к окну и разглядывал свой парк.

— Давайте раскроем карты, — подчинившись импульсу, сказал я. — Я не являюсь пленником?

— Нет, — без малейшего ерничанья, и даже, вроде бы, изумленно ответил хозяин Норатора. — Нет, ни в коем случае. Как можно? Это я ваш пленник, если можно так сказать. Или стану им, если не посмею вам угодить…

— Вы мне уже угодили.

— О, такая малость…

— Насколько понимаю… насколько помню, меня выволокли из-под трупов и камней?

Бургомистр изобразил слабую улыбку и кивнул.

— Еще немного, и вы, господин император, ваше величество, могли бы задохнуться…

Он не лгал. Я отчетливо помнил тяжесть трупа, сдавившую мне грудь.

— Вы спасли мне жизнь, Таленк, и я это запомню. Вы спасли больше, чем жизнь императора — вы спасли всю империю. Ваше вмешательство, очевидно, переломило ход боя.

— О, какие пустяки… Однако же положение вашей армии и правда было… шатким, господин император, ваше величество!

— Значит, я вам обязан.

Его круглое лицо осветилось: кажется, именно этих слов он и ждал.

— Я не смею просить о награде!

— Тем не менее, вы будете достойно вознаграждены.

— Великая милость императора…

Угу. Переиграл меня на раз, чертов интриган и, возможно, истинный прозрец. Но почему он меня спас? Но при этом — лишил меня любой привязки к магии, убрав старую одежду и Ловца снов, по которому Амара могла бы меня отыскать. Что за игру он ведет?

— Я могу уйти в любой момент?

Таленк стоял ко мне в профиль, и я увидел, как дернулся в улыбке край его узкогубого рта.

— Не понимаю этих вопросов, господин император! Правда, не понимаю. Вы вольны уйти хоть сейчас! Моя карета отвезет вас прямиком в Варлойн, или куда вы захотите! Однако я умоляю вас со мной отобедать! Этим вы окажете мне величайшую милость!

Я застегнул пряжки на туфлях и откинулся на мягкую спинку кресла. Голова немного кружилась, но это, конечно, пройдет.

— Отобедаю, разумеется. И даже отужинаю… Ладно, Таленк, давайте говорить откровенно: что помешало вам сдать меня Адоре и Рендору? Их благодарность, подозреваю, стоит намного больше, чем моя. Положение мое шатко, и атака Адоры и Рендора лишь пролог к большой войне. Я могу проиграть, и, возможно, проиграю, а значит, все мои соратники будут репрессированы. Так почему вы открыто помогли мне в бою? Теперь вы враг Сакрана и Армада, а это… очень серьезные противники. И вы знаете, и я знаю, что они не умеют прощать. Так в чем же причина вашего…

Во время моей речи он стоял лицом ко мне и кивал, и выражение у него было такое, словно я изрекал какие-то глупые, тысячу раз обговоренные банальности.

— Причина есть всегда, господин император. Я покажу вам ее.

— Не понимаю.

— Вы все поймете без слов, когда увидите колодец в моем саду. Нет, я открыт перед вами, я не пытаюсь закрутить дерзкую интригу, поверьте!

— Все еще не понимаю.

— Давайте сначала поедим. Хотите — уходите сейчас, я вас не держу. Я и правда не держу вас. Тем не менее… я, раз уж мы говорим открыто, действительно… э-э… хотел бы обратиться к вам с разъяснением моей позиции… но несколько позже. Но сначала — обед! — И он указал взглядом на дверь.

И почему у меня возникло ощущение, что Таленк дергает свежеиспеченного господина императора за ниточки?

Обед был сервирован в покоях, которые размерами не уступали бальному залу Варлойна. Мы сели на краю огромного стола, напротив друг друга. Лакеи в зеленых ливреях начали вносить блюда, от серебряных крышек которых отражалась позолота стен и потолка.

— За этим столом я, иногда, э-э… устраиваю процесс интеракции, сиречь заседание выездного совета магистрата, — поведал бургомистр с прежней полуулыбкой. — Тут рассаживаются ратманы[5], и начинается обсуждение жизни города и законов. Хотите как-нибудь взглянуть, как выглядит ад? Приглашаю вас на заседание. Это мой тяжкий безотрывный труд на благо… Ах, это оладьи с вишневым сиропом! Попробуйте, это очень вкусно! Я совершенно не ем мяса и рыбы, господин император, но ем яйца и пью молоко. Вино потребляю редко и сегодня его нет на столе, но стоит вам захотеть… ваша просьба равна для меня приказу!

— Благодарю, я буду есть то же, что и вы.

Вот как. А я уже недоумевал, почему на столе нет ни мясных, ни рыбных блюд. Ну что ж, придется есть оладьи, похожие на огромные куски ноздреватого поджаренного хлеба, и отварные яйца, мелкие, будто украденные у голубей — таковы яйца местных кур, не прошедших селекционный отбор.

Бургомистр отрезал ножом кусочек оладьи и, наколов на вилку, аккуратно отправил в рот. Голос его гулко отдавался в совершенно пустом зале. Даже лакеи покинули нас.

— Управлять ратманами и городскими ритмами сложно, ваше величество. Не так сложно, как империей, но… Ассимиляция с дерьмом, прошу прощения. Каким бы ни был святым человек, пришедший в политику, он в ней обязательно замажется и станет смердеть душой невыносимо…

У молока был странный сладковатый привкус.

— Процент здравомыслящих и честных людей у власти всегда невелик, а прочие… у некоторых в голове хлебушек, а у других просто мякина, и это не считая обыкновенных безумцев и алчных подлецов… И со всеми приходится работать и договариваться… И это тяжело, да, тяжело… Очень тяжело… э-э… дирижировать оркестром из алчных и безумных ратманов. Вы и сами, наверное, с этим уже столкнулись… Соратники и подданные не всегда образец чистоты и святости, пусть они даже высшие наследственные дворяне… Пейте-пейте, это прекрасное ослиное молоко! Оно, говорят, сходно по лечебным качествам с молоком человека…

Я поперхнулся и с трудом удержал рвотный позыв. А Таленк смотрел куда-то мимо меня и ласково улыбался, хитрый тролль!

— Блаженный эликсир вечной молодости, — промолвил он как бы между прочим, отпивая из своего кубка. — У меня в имении десять ослиц, каковые снабжают меня молоком бесперебойно. Мне уже шестьдесят, а я, как видите, весьма молодо выгляжу…

Я промычал нечто, срочно пытаясь зажевать оладьем мерзкий привкус.

— Чего вы хотите, бургомистр? Давайте без околичностей. Я ведь вижу, вы чего-то хотите. И я даже догадываюсь — чего.

Таленк улыбнулся и сказал с внезапным участием:

— Оладьи замешаны на коровьей простокваше. Да, чего я хочу? Норатор. Мой талант к созиданию пустил корни в этом городе. Я стараюсь для города изо всех сил и хочу, чтобы так продолжалось до тех пор, пока я буду оставаться на посту бургомистра, а оставаться на этом посту я планирую, пока силы духовные и физические меня не покинут. Вы же знаете… ах да, возможно, еще не успели узнать, что столица Санкструма по старой хартии вольностей управляется выборным бургомистром. Господа ратманы выбирают бургомистра каждые четыре года, и пусть этим бургомистром буду я. Вам может показаться, что я ревностно цепляюсь за власть… Что ж, так и есть. Власть над городом — моя жизнь, моя энергия, моя страсть, и я хочу, чтобы эта власть длилась как можно дольше. Ни вы, ни новый архканцлер согласно хартии не может отставить меня от власти, но палки в колеса вставить вы можете. Вы можете даже обвинить меня в предательстве и казнить… чтобы попытаться поставить на пост своего человека, хотя я и город будем сопротивляться, и многим дворянам и купцам, чьи интересы я представляю это не понравится… В общем, вы можете создать мне массу э-э… проблем.

Я скрипнул зубами. Ловушка. И при этом я ему обязан. И он знает, что я обязан. Черт! Игорные дома, рынки, экономика огромного города — теневая и явная, и все это я должен буду отдать в его загребущие руки, да еще во время войны!

Таленк проговорил как бы про себя, едва слышно, голосом-вздохом:

— Однажды я поддался другой страсти… в юности… и сотворил с юной девой нечто непотребное… Нет-нет, ничего такого… Она осталась жива и даже после родила. Не от меня, разумеется. Ее с трудом выдали замуж, ведь она уже не была непорочна… вы понимаете, э-э, о чем я… Ее отец и братья поймали меня после и… э-э… Сорок лет я — скопец. Я не могу физически любить женщину. Несколько позднее я сделал с ними — с ее отцом и братьями — много всякого… Ее я не тронул, но они… Один из братьев еще недавно гостил в подвале вот этого дома. Но как-то я понял, что его страдания больше не приносят мне горького удовлетворения, что они как бездонная черная яма — чем больше в нее кидаешь, тем больше она хочет. И я ее прикрыл. — Таленк сделал паузу и сказал с расстановкой. — Я физический и душевный урод, господин император, и прекрасно это знаю. Но механизм моего разума точен. Я живу для себя и своих… оставшихся мне удовольствий, главное из которых — власть. И я, повторяю, хочу, чтобы это удовольствие длилось как можно дольше. И желательно: без особых для меня треволнений.

Настала тишина, только постукивала от ветра плохо закрепленная рама стрельчатого, в пол, окна, за которым виднелся все тот же сад, роскошный сад маньяка.

Я смотрел на столешницу, украшенную перламутровыми узорами, изображавшими нагие любовные пары. Они сношались, порой, в таких позах, какие я даже в молодости не рисковал пробовать, поскольку подозревал, что они нарушают законы физики и могут закончиться сломанными конечностями или шеей.

— Как видите, я совершенно открыт, — глухо произнес Таленк. — И я отдаю себя на вашу милость.

Ой ли? А если я сейчас сыграю в сурового императора и заартачусь, не разделю ли подвал с трупом одного из братьев, а? Хотя после Ренквиста меня мало чем можно напугать, Таленку это удалось. Передо мной сидел опасный и опытный маньяк, готовый проделать со мной много скверных вещей, если я не сумею с ним правильно договориться. Все эти слова о том, что я свободен и могу катиться на все четыре стороны были, конечно, той еще брехней, и Таленк понимал, что я понимаю, что он брешет, как попова собака.

А еще мне очень хотелось спросить, не он ли прозрец? Но я сдержался, не спросил. Сказал вместо этого:

— Я отдам вам Норатор, но с условиями.

Лицо Таленка осветила улыбка:

— Я весь внимание, господин император!

— Никто не смеет больше устраивать торговые монополии, ни морские, ни сухопутные. Это раз. На всех таможенных воротах будут стоять мои люди. Это два. Брат Литон и его монахи сочтут доходы от всех игорных заведений, каковые заведения будут оплачивать процент в казну Варлойна. Это три. Дирок будет снесен. Это четыре. И пять. Ваша стража может понадобиться мне для войны.

— Это все?

— Все. Вы использовали мое спасение для политической интриги, однако первично то, что вы спасли меня и Санкструм. Я воздам вам почести как спасителю императора. Воздам официально, в газете. Награжу орденом. После такого благоволения я не смогу, даже если очень захочу, ставить вам палки в колеса — меня сочтут неблагодарной скотиной.

— Это, безусловно, так. Грязной неблагодарной скотиной вас сочтут.

— Но при этом — учтите, бургомистр — вы утратите возможность всякого политического маневра. Адора и Рендор окончательно сочтут вас врагом.

— Я это знаю, господин император.

— Ваше слово, Таленк?

Бургомистр допил ослиное молоко, от чего внутри меня приключился очередной рвотный рефлекс, и с удовлетворенным вздохом отставил кубок.

— Мне нравится то, что я услышал, господин император, ваше величество. Очень нравится. Раньше вы были неискушенны в вопросам местной политики, но ныне…

— Я вдобавок совершенно не умею фехтовать, — сказал я. — И ныне.

— И совершенно лишены таланта к магии, хотя и очень восприимчивы к ее проявлениям! — Вот зараза, он в открытую говорит, что я крейн! Проверял, пока я валялся без сознания, очевидно. — Однако же именно вы, и только вы можете справиться с напастью, я так чувствую и так вижу.

С напастью? С какой напастью?

Таленк отодвинул кресло с высокой спинкой и встал.

— Прошу, господин император, пройдемте в сад. Там вам станет окончательно ясно, почему я… стал вашим вернейшим союзником.

В саду среди кустарников замерли статуи нагих мужчин и женщин, переплетшихся телами в разных, зачастую невозможных, будто у них кости и суставы отсутствовали, позах. Я уже привык к этому и не удивлялся. Сад был обнесен высокой стеной, сложенной из тесаного черного камня. Нас не сопровождали лакеи либо охрана. Таленк повел меня по мощеной дорожке куда-то в глубину. Из-за высокой стены я не видел соседних построек, и предположил, что Таленк живет где-то в пригороде Норатора, на отшибе. Большая часть неба была в темных тучах, но закатное солнце — багровое, злое, растопило их вокруг себя.

— Вот моя личная делянка, где выращивался эльфийский лист, — сказал он, когда мы вышли на обширную поляну. — Видите, во что превратились кусты? — Он вдруг насторожился. — Вы слышите этот странный звук? Вроде бы скребет кто-то? Нет?

Я ничего не слышал. Кусты были мертвы. Они серыми плетями лежали на хорошо прополотой земле. Таленк переступил невысокую оградку и сковырнул землю носком щегольского сапога. Белый жгут эльфийской тоски напоминал огромного земляного червя.

— Это не все, господин император… — он поманил меня пальцем, забыв совершенно про субординацию. — Идемте.

Мы прошли еще с сотню шагов. У стены виднелся колодец, сложенный из такого же черного, припавшего зеленым мхом камня. Деревянная стойка с дощатым ведром. Сам колодец прикрыт железной крышкой.

— Обычный колодец, верно? — спросил Таленк.

Я пожал плечами.

— Загляните… Стойте, умоляю! — он прислушался. — Да что это за скрежет? Хм… Теперь смотрите. Прошу прощения за дерзкое поведение!

Я сдвинул железную крышку. Вместо воды на дне обнаружился белесый комок эльфийской тоски, отдельные побеги были толщиной в руку взрослого мужчины, они вспучивались, вздувались, переплетались кольцами… Эльфийская тоска заплела стены колодца до середины, упорно лезла наружу к свету.

— Она забрала воду, — произнес Таленк сухо. — Она заберет жизнь всего Санкструма… А позднее — и других стран. Нет смысла предавать вас в руки Адоры и Рендора ради дешевой интриги, если тоска уничтожит всю жизнь в этом мире. Но есть смысл вас спасти. Вы, господин крейн, другой… Не знаю, как выразить словами точнее вашу инакость. И если кто-то и может спасти наши э-э… жизни, так это только вы, вы, господин Аран Торнхелл, архканцлер и император!

Из-за ближайших кустов раздался щелчок, и толстая арбалетная стрела ударила бургомистра меж лопаток. Его качнуло вперед, и он упал лицом вниз, прямо мне под ноги. Затем из кустов в моем направлении устремились два дэйрдрина, а на стену, уже не таясь, лезли новые боевики прозреца.