Вот и кончилось лето

Глава 12 Деревня. Пастораль. Лепота

До деревни мы добрались в восьмом часу вечера. Темнеть еще не начинало, но вечерняя прохлада начала забираться под футболку. В машине я вспотел, спина намокла, и теперь было неуютно.

— Я тебе говорила, рубашку одевай! — в очередной раз высказала мне maman.

— Да нормально, мэм, — ответил я в очередной раз. — Чуть-чуть осталось.

Как назло, по дороге не попалась ни одна машина. Всё как вымерло. Обычно хоть кто-то, но едет, останавливается, подвозит. Как-то раз нас подвез поп на шикарной черной «Волге». Причем, ему оказалось совсем не по пути — двигался он в соседнюю деревню. Тем не менее, довез, денег не взял, перекрестил, развернулся и уехал.

Честно говоря, идти пешком эти 12 километров от райцентра мне было совсем не трудно. Наоборот, меня словно переполняла энергия, которую я, казалось, получал от самой природы — от поля, мимо которого мы шли, от деревьев, стоявших вдоль дороги. Даже набитый доверху рюкзак и две сумки не казались тяжелыми.

Maman моих восторгов не разделяла. Уже на полпути она стала уставать, выдохлась и запросила пощады. Пришлось пару раз останавливаться минут на 15, отдыхать. Maman опускалась на травку посидеть. А я даже рюкзака не снимал.

— Ты что, совсем не устал?

— Не-а!

Maman с трудом поднималась. Уже ближе к деревне я не выдержал, отстал от неё и сзади просто-напросто «влил» в неё чуточку «живой» силы. Увы, заклинания от усталости я не знал. Но и этого хватило. Maman приободрилась, зашагала быстрей.

— Когда ж эта дорога кончится?

В этот раз баба Нюша ковырялась во дворе, возле кучи зерна, насыпанного на брезент. Отложив ведро с совком, она вышла нам навстречу.

— Мам! — maman раскинула руки для объятий. Я терпеливо встал в стороне, в ожидании своей очереди. Наконец она дошла и до меня. Бабушка крепко меня обняла, расцеловала в обе щеки, хлопнула по загривку, мол, вымахал будь здоров как! И иди в дом, не мешайся под ногами!

Потом опять переключилась на maman. По слезам и причитаниям бабы Нюши я понял, что она в курсе всех событий, приключившихся с maman: и про цыган, про нападения, про увечья, и про больницу. Интересно только, кто это всё до них донёс? Чья такая «добрая» душа напела-то?

Я не стал им мешать и пошел в дом, точнее в терраску, на свою жилплощадь. Здесь было всё, как и прежде: те же кровати, стол, стулья. Появился один предмет интерьера — плетеное кресло. Надо же! Я подошел поближе, провел рукой по подлокотникам, по спинке. Кресло было самодельным, сплетенным из ивы или другого аналогичного дерева, причем сделано недавно. Дерево еще пахло.

Я поставил сумки на пол, снял с плеч рюкзак. Интересно, а где Трифон?

— Трифон! — тихонько позвал я. Домовой не откликался. Я позвал опять, чуть громче. Ноль эмоций. Ладно.

Я поднял рюкзак. Понес в горницу. Рюкзак собирала maman, моих вещей там не было. Следом за мной вошли бабушка и maman.

— Сейчас баньку истопим, попаримся… — продолжала баба Нюша. Я тут же вспомнил про банника!

— Я сейчас! — я рванулся на огород.

В бане было еще прохладней, чем на улице. Я щелкнул выключателем. Тишина. Никого.

— Жихарь! — позвал я. — Дядька Жихарь!

Опять никто не ответил.

— Жихарь! — рявкнул я.

— Ну, чего разорался? — откуда-то из-под лавки вылез мохнатый человечек в сером балахоне и колпаке из березовых веток. — Явился, не запылился!

— Здравствуй, дядька Жихарь! — я поклонился. — Рад тебя видеть в добром здравии!

— Рад он видеть! — хмуро буркнул банник. Усаживаясь на скамейку. — А как уезжал, даже попрощаться не заглянул!

Вот оно в чём дело! Я усмехнулся, потом сообщил:

— С мамкой моей беда приключилась. Пришлось срочно выезжать. Тут уж не до чего было. Извини…

— Мать — дело святое, — согласился банник, мгновенно успокаиваясь. — Сразу бы и сказал! А то ведь никто ничего… И бабка твоя тоже… Слышал, как жаловалась деду. Мол, внучок, всё бросил и умотал в город с родителем.

— В больницу maman моя попала, — сообщил я. — Избили её цыгане сильно. Если бы не успел, померла бы…

— Да понял я, понял! — закивал головой банник. — И ты меня прости, а то ведь нехорошее стали про тебя думать. Зазнался, мол…

— Дядька Жихарь, — улыбнулся я. — Maman к тебе в баню собралась. Ты уж попарь их с бабкой, от души чтобы.

Банник довольно ухмыльнулся.

— Только это… Имей ввиду, — добавил я. — Особо там не балуй!

Жихарь засмеялся.

Домовой нарисовался (именно, нарисовался!) — появился и молча виновато стоял у двери, ожидая, когда я обращу на него внимание. Я в это время разбирал сумки. Первым он заговорить со мной не рискнул. Наконец я обернулся и как бы между делом сказал:

— Здорово, Трифон! Где пропадал-то? Я тебя зову, зову…

— Да я это, хозяин… — Трифон разве что не шаркнул ножкой. — Тут дела были…

Он сморкнулся, вытер то ли сопли, то ли слёзы. Слёзы?

— Ты прости, хозяин…

Я широко улыбнулся, раскинул руки для объятий, чуть ли не гаркнул:

— Здорово, Трифон! Рад тебя видеть, дружище!

Я даже не успел заметить, как он прыгнул ко мне на грудь, обнимая ручонками за шею.

— Ну, ну… — я осторожно похлопал его по спине. — Трифон! Всё хорошо.

Я отстранил его. Он сел передо мной на стул, утёр лицо и, как мне показалось, смахнул слезу. Слезу?

— Вечером поговорим, ладно? — предложил я. — Когда все угомонятся.

— Бабка баню побежала топить, — сообщил Трифон. — Дед Паша скоро вернется с колхозу. Его теперь отдельно привозят. Во как!

Я покачал головой. Кто-то стал открывать дверь. Домовой молнией метнулся под кровать, ухитрившись проскользнуть в щель, величиной с пол-ладони, между покрывалом и полом. При этом ткань даже не шелохнулась.

В терраску заглянула maman.

— Бабушка на стол собрала, — сообщила она. — Пока деда нет, мы в баню пойдем.

— А что, — удивился я, — баня уже нагрелась? Так быстро?

— Баба Нюша говорит, что нагрелась, — подтвердила maman. — На улице же тепло!

— Ну, идите.

Я пошел в горницу. Бабка с maman ушли. Деда еще нет. Я вздохнул.

— Трифон! — позвал я. Домовой появился мгновенно. На этот раз он выскочил откуда-то из-за печки.

— Ужинать будешь со мной?

— Можно!

Трифон уселся на лавку за стол. Я положил ему в тарелку горячей вареной целиковой картошки из чугунка, кусок сливочного масла сверху. Посыпал мелконарезанными укропом и петрушкой. Себе сделал то же самое: картошка, масло, укроп и петрушка. Налил в кружки себе и ему остуженного молока.

— Спасибо, хозяин.

Во время ужина Трифон делился новостями:

— Дед Паша начальником в мастерских стал. Его теперь на машине возят. Баба Нюша две недели назад упала с крыльца, ногу сломала. Врач приезжала, смотрела, говорит в район ехать надо, в больницу ложиться. Бабка отказалась, про твои карандаши вспомнила. Помнишь, хозяин, ты ей дал?

Я кивнул.

— Сломала она один. А утром хвори как не бывало. Срослась нога! Врач опять приезжала, хотела насильно её отвезти. А баба Нюша в это время воду таскает на огород.

Я засмеялся, представив себе эту картину: у калитки стоит врач, а в это время баба Нюша, у которой перелом ноги, тащит два ведра с водой. Надо было видеть выражение лица врача.

— Врачиха плюнула, перекрестилась и уехала, — продолжал домовой. — А баба Нюша потом в церковь в Коршево пошла, помолилась и на исповедь к попу. Тот ей не поверил, обозвал её старой дурой и отправил к врачу, который нервы лечит. Вот!

Тут я не выдержал, засмеялся во весь голос. Домовой тоже сначала хихикнул, но потом присоединился ко мне. Просмеявшись, он продолжил:

— Баба Нюша деду Паше всё рассказала. Он её отругал, подзатыльников надавал. Отобрал второй твой карандаш и спрятал его.

Домовой вскочил со стула, по лавке пробежал к красному углу, где под потолком стояли иконы, сунул ручку, достал мой «Конструктор» — простой карандаш фабрики имени Красина.

— Вот!

— Убери, — кивнул я. — Пусть лежит.

Хлопнула входная дверь. Трифон сразу сполз под стол и метнулся в щель между стеной и печкой. Вот ловкач!

В горницу вошли румяные распаренные баба Нюша и maman, одетые в новые разноцветные байковые халаты.

— Париться пойдешь? — поинтересовалась maman. — Пар хорош! Ой, хорош!

Я прислушался к своим ощущениям. Вроде на полный живот не парятся. Хотя я и поел-то не очень много.

— Пойду!

— Полотенце там есть! — крикнула мне вслед баба Нюша.

Банник меня попарил от души. Нам компанию составил и Трифон. Куда ж без него-то? Оказалось, домовые тоже париться любят.

Трифон притащил с собой кувшин того самого ядрёного бабкиного кваса, не забыв предупредить:

— Если что, Антон, скажешь бабе Нюше, что ты выпил!

— Скажу, скажу, — согласился я.

— Завтра за грибами пойдёшь, — вдруг подал голос Жихарь. — Возьми буханку черного хлеба и горсть конфет…

— За какими грибами? — удивился я.

— Родительница твоя с бабкой собрались завтра с утра идти в лес за грибами, — терпеливо пояснил банник. — Возьми хлеба черного и конфет любых горсть. Войдешь в лес, положишь на любой пенек и скажешь: «Прими, лесной хозяин, мой дар!». Понял?

Я пожал плечами.

— Это лешему что ли подарок?

— Подношение! — сказал Жихарь. — И не лешему, а лесному хозяину. Леший это леший. А лесной хозяин есть лесной хозяин! Старик-лесовик.

— А у него имя есть? — поинтересовался я.

— Есть, — усмехнулся Жихарь. — Только он тебе сам его скажет, если захочет.

— А подношение ему, — добавил домовой. — Чтобы он тебя не блудил. Ты ему уважение высказал, а он тебе, глядишь, и на грибы хорошие выведет, и ягодкой угостит, и в лесу не заблудишься. Понял?

— Ой! — вдруг вспомнил я. — Я ж вам тоже угощение привёз! А тут с вами совсем закрутился, забыл!

Я вытащил из сумки, которую взял в баню, два пряника — тульских. Протянул, сначала один Жихарю, потом другой Трифону. Жихарь степенно кивнул, поблагодарил. А вот домовой обрадовался, сразу засунул в рот, откусил большой кусок, стал сосредоточенно жевать:

— Мммм… Вкусно! Спасибо, хозяин!