Вор черной масти

Глава 6. Подполковник МГБ

02 апреля 1949 года. 20 часов 05 минут по местному времени.

Управление МГБ города Читы.

Меня доставили прямиком в Управление УМГБ по Читинской области, которое находилось в Чите по адресу: улица Ленина 84, дом, что находится на углу улицы Полины Осипенко.

Из машины меня вывели с мешком на голове как секретного заключенного. Я ничего не видел, но двое сопровождающих неумолимо вели меня под руки и не давали упасть. Меня завели в здание, и я понял, что мы спускаемся в подвал.

Чита — очень старый и интересный в историческом плане город. За повседневными делами, мы как-то не обращаем внимания на такие вещи. Поэтому я кратко опишу, что представляло собой место и дом, в которое меня привезли в 1949 году.

Сибирское Генерал-губернаторство при царском режиме имело своим центром город Читу. А история Читы начинается издавно, с 1661 года, когда был заложена крепость-острог воеводой, неким Яковым Похабовым. Название город получил от реки Чита. Чита строилась медленно, но количество населения ее постоянно росло. В 1811 году Читу украсила триумфальная арка, что сразу указало на важность и значимость этого города в Забайкальской области. Главная улица города, которая открывала "Южные ворота" с 1885 года стала называться Иркутской, но в 1939 году ее изменили на Ленина. Правда, многие читинцы по-прежнему именовали ее Иркутской. Эта улица была главной, а значит, на ней располагались все главные административные здания города.

Шумовский дворец, который выходил на улицу Ленина своим левым крылом, был построен архитектором Пономаревым Ф.Е. в 1912–1914 годах. С 1937 года в доме располагалось УМГБ и штаб войск Забайкальского Военного Округа. Но до этого дворец сменил множество хозяев: сразу после постройки, его заняли деловые конторы. После начала Первой Мировой войны подвал архитектурного комплекса, стал служить тюрьмой для австро-венгерских военнопленных. В 1918 году этот дом стал местом съезда Советов Рабочих и Солдатских депутатов. При атамане Семенове, дом стал сразу концертным залом, канцелярией и консульством Японской миссии в России. В 1920 году дворец стал Министерством иностранных дел, новой Дальневосточной республики. Но это государство просуществовало недолго и вошло в состав РСФСР. В 1922 году в доме стала располагаться библиотека. В 1923 году дворец братьев Шумовых был объявлен Дворцом Труда. Пока не перешел в постоянное ведомство НКВД-МГБ.

В подвале, который оказался специальной тюрьмой МГБ, меня первым делом меня повели в уборную, откуда я попал в душ, где у меня отобрали все лагерные вещи, заставив сложить их в мешок, который куда-то унесли. Вода в душе оказалась горячая, и я с огромным наслаждением мылся, наверное, полтора часа. Я много раз натирал себя хозяйственным мылом, подставляя измученное тело под струи воды, смывая с себя лагерную грязь и яйца платяных вшей.

Меня в душ сопровождали два охранника, которые к моему удивлению не торопили меня, не повышали голос и вообще вели себя как наблюдатели, не более. Один из них, после того как я закончил мыться, даже протянул мне широкое полотенце, что меня страшно удивило. Я уже успел привыкнуть в лагере, что охрана не считает политических заключенных за людей и вдруг такая нехарактерная любезность. Это меня не только удивило, но и насторожило.

Мне принесли чистое белье, не сильно поношенное, которое пришлось мне впору. Одели меня в гимнастерку военного образца, но без погон и петлиц, солдатские штаны, сапоги правда были сильно стоптаны, но и они по сравнению с моей полуразвалившейся обувью, подвязанной тесемками выглядели почти новыми. Мне выдали бушлат, зимнюю шапку и снова сводив в уборную, ввели в небольшую подвальную комнату без окон в особняке, в которой меня ожидал ужин, показавшийся мне роскошным. Жареная картошка с котлетами и черным хлебом, стакан горячего чая с сахаром и лимоном. Даже салфетка была! Я, увидев еду и получив подтверждение, что это приготовлено для меня с жадностью набросился на еду, не обращая никакого внимания на своих конвоиров. Когда с едой было покончено, я, набравшись наглости, попросил закурить, и мне, молча, протянули папиросу Казбек, которую я с наслаждением выкурил. Затушив окурок, я спросил, что мне делать дальше. В ответ мне предложили ложиться спать на деревянном топчане, который стоял тут же в комнате. Мне сказали, что завтра за мной придут. Я смертельно устал от дороги, поэтому, как только за моими конвоирами закрылась дверь, я прилег и моментально уснул нисколько, не заботясь о завтрашнем дне. Какой зэка в моем положении будет думать об этом, если у него есть возможность выспаться в тепле и сытости за много дней.

03 апреля 1949 года. 09 часов 18 минут по местному времени.

Управление УМГБ города Читы.

За столом в подвальном кабинете, куда меня привели, сидел майор ГБ. Признаться, я не смог до конца привыкнуть к синей форме, в которой ходили МГБешники, но майорские погоны ничем не отличались от тех, которых я знал. На его груди был приколот один длинный ряд наградных колодок.

— Заключенный номер Н-283, осужденный по статье 58–10 прибыл, — отрапортовал я бесцветным скучным голосом.

Майор, не вставая из-за стола, показал мне рукой на стул, стоящий по другую сторону стола и жестом пригласил садиться.

Мне очень захотелось сдерзить в ответ, что я уже давно сижу или что-нибудь в этом роде. Но в моем положении лучше не спорить. Поэтому я, молча, подчинился и по лагерной привычке стал рассматривать свои руки. Я только сейчас обратил на них внимание более пристальное, чем раньше. Кожа на кистях приняла какой-то серо-синюшный оттенок, покрылась сетью болезненных трещинок и нарывов. В дополнение грязная каемка под ногтями и въевшаяся грязь производила впечатление, что я не мылся минимум два месяца. Но насколько я помню, я мылся вчера, когда меня водили в душ.

Майор кивнул сопровождающему сержанту и тот вышел, прикрыв за собой дверь.

— Я — майор Государственной Безопасности, моя фамилия — Волосников Николай Яковлевич, — представился он и поинтересовался. — Вы меня знаете?

— Нет, — ответил я.

— Вас устраивает ваше настоящее положение, гражданин? — спросил майор.

— Не устраивает, гражданин начальник, — буркнул я в ответ.

— Тогда может быть вы расскажите мне, кто вы все-таки такой? — попросил майор и, прикурив папиросу выпустил клуб табачного дыма вверх. Меня он казалось, не замечал. Наивным прикидывается. Он не может знать, что я достаточно начитанный человек, который имеет представление о маленьких хитростях следственного отдела. Или майор хитрит, пытаясь подловить меня?

— Расскажу, если вам это действительно интересно, — вздохнул я. — Все, что знаю.

— Назовите ваше настоящее имя, фамилию, отчество, — попросил он.

— Рабер Михаил Аркадьевич, — ответил я.

— Это ваша настоящая фамилия?

— Самая настоящая, — подтвердил я. — Другой у меня нет и никогда не было.

— И вы ничего не помните о своем прошлом?

— Не помню, — мне казалось, что я достаточно тонко играл.

— Вы родились в СССР? — вдруг спросил майор.

— Разумеется!

— Какими иностранными языками вы владеете?

— Русским, Иврит и Английским свободно, — сказал я.

— Откуда у вас оказались шутовские поддельные документы на ваше имя?

— Этого я не знаю. Я действительно ничего не помню, — ответил я.

— Но то, что вы родились в СССР, вы откуда-то помните. Как вы можете это объяснить?

— Никак не могу.

Майор долго молчал, пристально рассматривая меня.

— Допустим, — произнес он. — У вас случилась амнезия. Предположим. Но ведь вы здравомыслящий и грамотный человек. Каким образом вы можете объяснить, что у вас найден паспорт несуществующей державы и еще датированный 2009 годом? И деньги, которые не примет ни один банк в мире? Зачем они вам понадобились?

— Я вполне согласен с вами, гражданин начальник. Это полная нелепость. Но я — гражданин СССР. Будь я агентом чужой державы, меня бы снабдили самыми совершенными документами, которые ни у кого не вызовут подозрений. Это относится и к деньгам. Но тут… Я не знаю, просто не знаю, откуда у меня все это.

— Логично. Послать агента, что бы он сразу засветился в чужой стране — это абсурд, если только…

— Что? — быстро спросил я.

— Если только вы не являетесь тайным резидентом нашей разведки в ГУЛаге…

Я пожал плечами.

— Я не большой специалист по ГУЛагу, — произнес я. — И к разведке не имею никакого отношения.

— Перечислите, пожалуйста, какие мировые разведки вам известны?

Я попытался вспомнить, какие разведки существовали в то время. Моссада еще не было, это очевидно…

— Хорошо. Генеральное управление внешней безопасности. Это разведка Франции, Центральное Разведывательное Управление — САСШ, МИ-6 — Британская служба, АйСиАй — Пакистанская разведка… Достаточно?

— Вполне, — удовлетворенно ответил Волосников и быстро спросил: — Вы завербованы Английской разведкой или ЦРУ? Или, может быть, Абвером?

— Ни к Абверу ни к другим перечисленным спецслужбам я не имею никакого отношения, — заверил я.

— Вы будите отрицать, что не знаете адмирала Канариса[32], генерала Лахузена[33] или Мензиса[34]?

— Не буду отрицать, что мне известны эти имена, упомянутые прессой. Но лично я не знаком ни с кем из них, потому что никогда не пересекал границу СССР.

— Назовите мне имена руководителей разведок других стран?

— Не могу назвать, потому, что не знаю имен. И ничего не могу сообщить о работе этих спец служб…

Волосников зашел с другой стороны:

— Вам известно, ну скажем, имя Адольфа Эйхмана?

— Знакомо, — не стал отрицать я. — Карл Адольф Эйхман, оберштурмбанфюрер СС, гестаповец, шеф отдела IVА4б, ответственный за окончательное решение еврейского вопроса в Венгрии. Как и его заместителя Курта Бехера, тоже бывшего оберштурмбанфюрера СС…

— Что? Что вы сказали? — майор Волосников подался вперед. — Повторите последнее имя!

— Курт Бехер, — повторил я.

— Откуда вы знаете это имя? — взгляд майора сразу стал холодным, казалось, он буравил меня насквозь. Но я оставался спокойным. Тому, кто упал в реку, дождя бояться нечего.

— Не могу считать Эйхмана и Бехера своими знакомыми, — ответил я. — Я — еврей, а вы знаете, что эти гестаповцы являются лютыми врагами нашей нации. Я всего лишь читал про них.

— Где? Что именно?

— Не могу вспомнить. Я вообще раньше много читал, — сообщил я.

— Читали? — Волосников смотрел на меня с явным интересом.

— Да.

Волосников, рассматривая меня, пытался как-то связать полученную от меня информацию. Что его несколько смущало, что ничего не помня о своем прошлом, человек, сидящий перед ним, свободно оперировал секретной информацией, доступной лишь высшему руководству разведки. Мои знания фамилии Бехера, сразу открыли ему глаза на многое. Военный преступник Бехер разыскивался Советской разведкой, не потому, что был одним из нацистских палачей, а по той причине, что он знал о таинственно исчезнувшем золотом запасе Рейха, он участвовал в сокрытии золота партии. Все, что было связано с этим именем, проходило под грифом Секретно. Рабер вполне мог знать об этом. Но пока майор Волосников не был уверен до конца, что видит перед собой Рабера. И он вызвал конвой.

03 апреля 1949 года. 11 часов 45 минут по местному времени.

Управление МГБ города Читы.

Меня отвели в какой-то кабинет, где сняли мои отпечатки пальцев.

Потом в другом кабинете заставили написать под диктовку текст, который у меня тут же изъяли на графологическую экспертизу. Взяли на анализ кровь. Измерили рост, объем головы и размер стопы. Пересчитали все родинки на теле и тщательно запротоколировали. Проверили зубы. Я чувствовал себя подопытным кроликом. Потом люди в белых халатах и люди в форме тихо исчезли и оставили в покое.

Пока эксперты МГБ трудились над сличением моих отпечатков, подчерка и прочих данных, я, сидя в подвале-тюрьме Читинского Управления Государственной Безопасности не спеша поедал принесенный мне обед. Я был вполне уверен, что меня ошибочно принимают за кого-то другого, но знал, что отпечатки моих пальцев сразу выявят, что я другой человек. Поэтому, я немного трусил.

Смертная казнь мне не грозила, но в ИТЛ возвращаться совсем не хотелось. Только от меня это совершенно не зависело.

Через два часа на стол майора Волосникова легло следующее заключение:

"Начальнику УМГБ, полковнику Москаленко В.И.

03 апреля 1949 года. Данные дактилоскопической экспертизы.

Заключение.

Проведя общий осмотр отпечатков заключенного Рабера М.А., признав их годными к проведению дактилоскопической экспертизы, мной старшим лейтенантом Воропаевым Р.С. сотрудником криминальной милиции города Читы, был проведен их анализ и исследование. Был составлен полный детальный комплекс папиллярных узоров пальцев рук. Дуговые, петлевые и завитковые узоры, равно и другие признаки, сравнимые с более ранними отпечатками пальцев гражданина Рабер М.А. указывают на их полную идентичность.

Старший лейтенант-криминалист Воропаев Р.С. "

Так же легло медицинское заключение, основанное на открытии замечательного ученого, австрийского иммунолога Карла Ландштейнера, получившего за это Нобелевскую премию. Он разделил кровь всех людей на четыре группы. А затем открыл Резус-фактор.

Медицинское заключение.

Группа крови заключенного Рабер М.А. - III(-) (Третья группа, резус фактор отрицательный).

РОЭ — 12

…

При осмотре ротовой полости выявлено, что у заключенного отсутствуют два передних резца, первый и второй верхний справа…

Доктор Порошников И.А.

Через пятнадцать минут добавилось графологическое исследование моего подчерка.

"Начальнику УМГБ, полковнику Москаленко В.И.

03 апреля 1949 года. Данные графологической экспертизы.

Заключение.

В результате сравнительного исследования двух текстов было установлено, что в обоих случаях присутствуют одинаковые характеристики письма:

Размер букв: маленькие.

Наклон букв: левый наклон.

Направление почерка: строчки ползут вниз.

Размашистость и сила нажима: легкая.

Характер написания слов: склонность к отдалению букв друг от друга.

Общая оценка: почерк неровный, некоторые слова читаются с трудом.

Заключение: оба текста написаны одним и тем же человеком.

Капитан МГБ, эксперт-графолог Трутников В.С. "

03 апреля 1949 года. 17 часов 37 минут по местному времени.

Управление МГБ города Читы.

— Ну что мне с вами теперь делать, гражданин Рабер? — майор Волосников смотрел на меня.

Я напряженно думал, что последует за этим. Решился на нейтральный вопрос:

— Я так понимаю, что все дороги на свободу мне категорически закрыты?

— Правильно понимаете. Вы — зэка, лагерник, статья 58. Государственный преступник.

— Иначе говоря, срок мне придется досиживать?

— К сожалению, да, — признался Волосников. — Согласитесь, вы оказались без надлежащих документов. Предположите на миг, что я отпущу вас на свободу. Вы никого здесь не знаете и будите путешествовать по стране без денег. На работу вас никуда не возьмут. Но каждому человеку обязательно нужно есть. Где вы это возьмете? Будете просить милостыню или добудете грабежом? Суть не в этом. Вы будите под постоянным подозрением. Ваши поступки выдадут вас. Вас арестует первый же попавшийся патруль уже за то, что вы не имеете паспорта[35]. И кончится это все тем же — арестом, тюрьмой, пересылкой и лагерем.

Я согласился с Волосниковым. Он был в своих суждениях о моем будущем, безусловно, прав. Я решил не тянуть, сразу поинтересовался своей судьбой:

— А что вы решили в плане меня, гражданин начальник? У вас есть относительно меня какие-нибудь задумки? Или меня сразу расстреляют как врага народа?

Волосников видимо ждал подобного вопроса с моей стороны. Он, откинувшись в кресле, легонько пощипывал свои брови. Услышав мой вопрос, он не спеша закурил и, развязав тесемку на папке, которая лежала у него на столе. Сказал:

— В лагерь вы больше не вернетесь, Михаил Аркадьевич. Вы попали туда случайно.

Затем неспешно извлек из папки какую-то бумагу и протянул мне.

— Это метрика. Копия, разумеется. Свидетельство о вашем рождении.

Я принял бумагу и начал читать. В ней я значился как Рабер Михаил Аркадьевич, урожденный города Одесса, 1906 года рождения. Родители: отец — Рабер Аркадий Соломонович…

Прочитав метрику до конца, я ничем не выдал себя и поднял голову. А Волосников протянул мне анкету:

— Все это настоящее, — заметил он.

Я с трепетом развернул страницы анкеты и с удивлением увидел свою фотографию и "мои" анкетные данные. Нет. Не женат. Не состоит. Образование — 4 класса начальной, церковно-приходской школы. Национальность — еврей. В этой анкете, как в метрике, тоже стоял 1906 год рождения, а у меня год рождения — 1968. Все остальные данные тоже не имели с моими никакого сходства. Единственное, что с этим, неизвестным мне Рабером объединяло — это одинаковый возраст, 43 года, и невероятная схожесть фотографии.

Заметив недоверчивую улыбку на моем лице, Волосников протянул мне несколько отпечатанных на машинке листов с текстом, прибавив:

— Ознакомьтесь. Это ваша биография. Пожалуйста, прочтите. Не спешите…

И я с интересом углубился в чтение. Не могу ручаться, что мой пересказ точен, как официальный язык канцелярии, но основные моменты выглядели так:

"Вор-карманник высшей квалификации. Воровское прозвище "Фокусник". В 1924 году был впервые осужден за кражу. Отсидел в тюрьме год. В 1926 году был осужден повторно по статье… — кража. Получил полгода. Бежал. Пойман, осужден на год за нарушение режима. В 1928 году осужден за вооруженный грабеж. Получил три года строгого режима, как неисправимый преступник. Второй побег. Наказание отбывал на Беломорско-балтийском канале. Вышел из тюрьмы в 1933 году по амнистии, отсидев в общей сложности, пять лет. Получил белый билет, освобождающий от службы в армии. В этом же году судим за разбойное нападение на инкассатора. Как вор-рецидивист, имеющий отягощающие обстоятельства, за покушение на государственное имущество был осужден на восемь лет. Отбывал наказание в БамЛаге. В 1939 году был досрочно выпущен на свободу как активист и ударник стройки. В 1940 году был осужден в пятый раз за серию квартирных краж в Ленинграде, судим и направлен в ГУЛаг под Воркутой. В Воркутинском лагере стал центровым. В июне 1947 года освобожден по актировке. Активный участник крупнейшей сходки воров в Москве, состоявшейся в Сокольниках. 23 декабря 1948 года был убит в одном из городков Читинской области в перестрелке с сотрудниками уголовного розыска при неудачной попытке ограбления сберкассы".

Я, прочитав биографию "своего тернистого жизненного бандитского пути" продолжал некоторое время тупо смотреть на бумаги. В моем представлении возник образ матерого небритого уголовника, с наклеенным на щеке крест на крест пластырем, сверкающего массой наколок и с папиросой в уголку рта. Меня передернуло. Наконец, я вернул их майору Волосникову, спросил:

— И это все сделал я?

— Именно так, — без всякой улыбки сухо произнес Волосников.

— Но тут же черном по белому написано, что Рабер погиб? — заметил я.

— Нет, — Волосников изучал мою реакцию. — Не погиб. Он был тяжело контужен, но выжил. И находится перед мной…

— Но это действительно не я, — я не выдержав, попытался возражать. — Это какая-то ошибка!

— Не уверен, что это ошибка, — майор Волосников сложил на столе пальцы в замок. — Вы страдаете тяжелой формой амнезии и поэтому ничего не помните. Моя задача — помочь вам вспомнить свое прошлое.

— Но я не преступник! — не выдержал я. — А этот человек, судя по характеристике, матерый зэка.

— Так и есть, — подтвердил майор Волосников. — Вы обязательно должны вспомнить, чем занимался этот матерый зэка. Ведь вы и он — одно и то же лицо, Рабер!

— Не знаю, — я был совершенно ошарашен свалившейся на меня информацией.

— Впрочем, — заметил Волосников, — если у вас нет желания вспоминать свое прошлое, то я ничем больше не могу вам помочь. Вы вернетесь в лагерь досиживать свой срок. Третьего пути у вас просто нет. Кстати, вам известно, какую руду начинают добывать в Борлаге?

— Известно. Полоний, — брякнул я.

Волосников взглянул на меня с нескрываемым уважением. Это была важнейшая государственная тайна СССР, стратегического характера, которая не подлежала разглашению.

— Верно, радиоактивный полоний для создания атомной бомбы, — тихо сказал Волосников. — Зека, попавшие в этот лагерь никогда не выйдут оттуда. Если бы вы побыли еще полгода в Борлаге, то были бы мертвы. Вы это понимаете?

— Конечно, — вздохнул я. Волосников был, бесспорно, прав. Мне навесили срок на малую катушку, отправили в лагерь, где происходит добыча элементов уранового ряда. По-любому, я никогда бы не вышел на свободу живым…

— Вышестоящее командование настаивает, товарищ Рабер, что бы вы вспомнили, что с вами произошло, и обязательно продолжили свою работу. Что вы думаете об этом предложении?

— Мою работу? — я еще не понимал о чем речь.

— Службу, товарищ Рабер.

"Товарищ", — подумал я. — "Неплохое начало".

Что я тогда над этим думал? Как будто у меня был богатый выбор! Вернуться в урановые рудники или играть роль уголовника Рабера? Лучше сотрудничать с МГБ. Я уверен, что любой человек на моем месте согласится на второе и не примет первого. Никто же не хочет медленно гнить заживо в шахте, махая кайлом и умереть от тяжелой формы рака от радиации! А жить хочет каждая скотина.

— Я могу немного подумать? — на всякий случай спросил я.

— Времени нет! Решать нужно немедленно, — жестко произнес Волосников.

— Да! — произнес я.

— Вы принимаете положительное решение под давлением или добровольно?

— По пути наименьшего зла, — туманно ответил я.

— Значит, мы поняли друг друга! Рад, что вы приняли правильное решение, — обрадовался Волосников. — Вы обязаны подписать эти бумаги, товарищ Рабер.

Я подписал уйму бумаг о неразглашении, затем еще несколько документов. Все это было не в одном экземпляре, а в трех-четырех. Везде я, пробежав глазами текст, вписывал свою фамилию и дату, затем расписывался.

И с этими формальностями было покончено, он протянул мне удостоверение:

— Ознакомьтесь!

Я принял удостоверение, раскрыл его и… застыл: это было удостоверение, выписанное на имя подполковника МГБ Рабера Михаила Аркадьевича.

— Это что, тоже я? — мое удивление росло как на дрожжах.

— Это тоже вы! — Волосников не удержался и торжественно провозгласил: — С возвращением на службу, товарищ подполковник Государственной Безопасности!

Новости падали на меня одна за другой, а услышав последнюю и лично убедившись, что майор Волосников не шутит, перестал вообще чему-либо удивляться. В лагере я уже видел, что зэка, желающие получить легкую работу готовы были назваться кем угодно. Выкрикивает разводящий: горные инженеры есть? И сразу десяток на его слова откликается, у девяти из которых нет даже полной десятилетки. Я хорошо усвоил уроки лагеря. Назвали меня подполковником Рабером — ладно, побуду подполковником. Зачем отказываться? Надо мной не капает и ладно.

Но видимо майор Волосников был другого мнения на этот счет. Он сразу предупредил меня:

— Подумайте над тем, что я скажу вам сейчас. Хотя в результате контузии вы и потеряли память, но постарайтесь прислушаться к моим словам. Я понимаю, что вы мне можете не верить, но постарайтесь логично сопоставить имеющиеся факты вашего положения. Вы сотрудник контрразведки СССР. Вас при этом почти все знают как вора-рецидивиста Рабера. Учтите, с этого дня вас больше не будут конвоировать, поэтому уйти вы сможете в любой момент. Но не советую совершать побег. Спрятаться на территории СССР вы не сможете. Перейти границу тоже. Вы слишком известны. Вас будут искать не только сотрудники МГБ, милиция, но и воры. Они найдут вас где угодно.

И именно поэтому, прошу вас не спешить сразу принимать скоропалительные решения и стремиться осуществлять их. Когда у вас полностью восстановиться память, то вы посмотрите на все должным образом.

В следующем году, товарищ подполковник, вы выходите на пенсию. Вас ждет комфортное жилье в любом месте СССР и заслуженный отдых. Это обеспеченная старость. Вас, Михаил Аркадьевич, сейчас, скорее всего, ждет последнее ответственное задание, которое надо выполнить, как и те, которые вы выполнили раньше.

Что я мог сказать на это? Ничего. Поэтому я важно промолчал, согласился, решив про себя, что лучше мне продолжать эту чью-то нелепую ошибку, ставшую для меня путем к спасению и увлекательной игрой, избавив на холодном ветру перетаскивать на спине корзинки с радиоактивными изотопами.

— Вы здесь больше не останетесь и будете перевезены сейчас на конспиративную квартиру! — сказал Волосников. — Нам нужно принять обязательные меры предосторожности…

Волосников попросил меня одеть на голову непрозрачный мешок и, поддерживая под руку, вывел из здания УМГБ. Уже в машине сказал мне:

— Ваше лицо должны видеть как можно меньше людей. И будет лучше, что бы вас вообще не видели в моем обществе.

Я ехал, сидя в автомобиле Газ 11–63, который вел по вечерней Чите Волосников, но мало что видел через стекло. Городское освещение в те годы было слабым, тусклые фонари едва освещали небольшие пятачки земли под собой. Я ехал навстречу своему будущему, думая над тем, как быстро может изменяться человеческая судьба.

Мы подъехали к какому-то двухэтажному дому, вышли из машины, и Волосников подсвечивая фонариком, проводил меня в одну из квартир на втором этаже. Мы зашли в помещение. Волосников включил свет.

— Жить будите пока здесь, — произнес он.

Я осмотрелся. На окнах тяжелые шторы, не пропускающие света. Конспирация, понятно. Мебель. Да, это в моих глазах была не просто мебель, а антиквариат. Прямоугольный радиорепродуктор марки "Рига".

Квартирка была небольшая, две комнаты, ванна и кухня.

Волосников вытащил из портфеля бутылку водки, достал сверток, из которого извлек шматочек свиного сала и несколько кусков черного хлеба, предложил:

— Не составите мне компанию, товарищ подполковник?

Потому как жадно сверкнули мои глаза, Волосников не спрашивая меня, порезал сало перочинным ножом, и разлив водку по кружкам, провозгласил:

— За товарища Сталина!

Закусив водку салом и хлебом, я спросил Волосникова:

— В чем будет состоять моё задание, товарищ майор?

Майор устало махнул рукой и ответил:

— Давайте начнем с завтрашнего дня, Михаил Аркадьевич. Ешьте пока, пейте, если хотите водку, постарайтесь выспаться. Нам с вами предстоит много и долго работать вместе. Но прошу вас, из квартиры никуда не выходите, на стук в дверь никому не открывайте, если не услышите такой. Волосников выстукал пальцами ритм. Это означает, что пришел я или человек от меня…