Вор черной масти

Глава 1. Попал

01 января 2012 года. 02 часа 03 минуты по местному времени.

— Я — попаданец. Попаданец, конечно, поневоле. До сих пор не могу понять, за что такую подлянку подкинула мне жизнь? Другим попаданцам в натуре, всегда сказочно фартило, они почему-то оказывались в ближайшем окружении усатого черта[1], шуры-муры, здоровались за руку с всесильным наркомом Берия. Правда, они своими подвигами и знанием будущего разными путями навязчиво доказывали, что они очень "полезные" потомки, с которыми обязательно нужно считаться. Я читал потом, про них книги и откровенно смеялся над этими сказками для взрослых. Сталин, гуталинщик хренов, был крайне недоверчивым человеком. Он, подобно первой заповеди вора, не верил никому: это была самая главная черта его характера. Поверил ли бы он человеку, сказавшему, что он попал к нему из Будущего? Никогда! Даже не захотел бы с ним ботать[2]!

Со мной все произошло совершенно отлично, как описывают книги альтернативщиков. Так, как это случилось бы на самом деле с любым нечаянным попаданцем! Я попал не в приемную Сталина, а в ГУЛаг. Да, да, в тот самый ГУЛаг, страшную, уже забытую потомками страну снега, мороза и каторги. Думаешь, я тут туфту тебе втираю? Век свободы не видать! Наливай! Еще по сто граммов и я тебе перетру свою печальную повесть…

07 августа 2011 года. 16 часов 13 минут по местному времени.

Вокзал города Иркутска.

В 1938 году Сталин, выступивший на заседании Президиума Верховного Совета СССР заявил по поводу существовавшей тогда практики досрочного освобождения заключённых следующее:

"Мы плохо делаем, мы нарушаем работу лагерей. Освобождение этим людям, конечно, нужно, но с точки зрения государственного хозяйства это плохо… Нельзя ли дело повернуть по-другому, чтобы люди эти оставались на работе — награды давать, ордена, может быть? А то мы их освободим, вернутся они к себе, снюхаются опять с уголовниками и пойдут по старой дорожке. В лагере атмосфера другая, там трудно испортиться. Я говорю о нашем решении: если по этому решению досрочно освобождать, эти люди опять по старой дорожке пойдут. Может быть, так сказать: досрочно их сделать свободными от наказания с тем, чтобы они оставались на строительстве как вольнонаёмные?"

Меня зовут Михаил Аркадьевич Рабер. Как видно из моей фамилии, имени и отчества — я еврей. Ну да, я совсем не стыжусь этого. Не особенно выпячиваю свое происхождение, но и не скрываю. Чего мне прятать? То, что я еврей? Лицо от людей не спрячешь, назови себя хоть папуасом. Впрочем, плохого отношения людей я к себе в жизни особенно не встречал. Может быть потому, что я один из заместителей банковской корпорации и вхожу в совет директоров? Очень может быть. Не знаю. Но как бы то ни было, никто и никогда не проявлял ко мне антисемитских высказываний.

Мне сорок три года. В жизни я преуспевающий финансист, бизнесмен, который вполне доволен своим положением. У меня хорошая должность, значительный оклад, нужные связи и высокие покровители. У меня есть жена, с которой я живу уже пятнадцать лет, если не в полной любви, то в полном согласии. Двое детей. Живу я так, как могут позволить себе бизнесмены моего уровня.

Что еще рассказать о себе? Занимаюсь с удовольствием спортом. Я в юности немного увлекался боксом, потом пытался играть в большой теннис, но не удачно.

Пожалуй, самая моя большая страсть — карточная игра. Я играю в карты с детства, играю с удовольствием. С хорошими партнерами нередко засиживался за карточным столом всю ночь, играя в покер, преферанс и другие игры.

Ну и имею хобби, как всякий нормальный человек. Я люблю фокусы, люблю поражать своих друзей исчезающей из ладони монетой, доставать как циркач из пустой шляпы платки. Особенно я преуспел с карточными фокусами. А совмещая ремесло фокусника с карточной игрой, шутя, прячу в рукаве карты или могу так виртуозно подтасовать колоду, что у меня выйдут все козыри. Иногда я жульничаю в игре, особенно когда много проигрываю, но пусть простят меня партнеры, кто, скажите, пожалуйста, играет затем, чтобы проиграть?

По делам банка я иногда путешествую, но поездки для меня служат как развлечение в основной работе, которая отнимает практически все мое свободное время. И в этот раз, направляясь в Читу с инспекцией наших филиалов, я обрадовался, что смогу в дороге немного посибаритствовать и отоспаться.

В Иркутске, я сел на поезд, следующий в Читу. Конечно, мне был забронирован вагон бизнес класса. Войдя в вагон СВ, я расположился в ожидании начала движения. Следом в купе, в котором находился я, вошла попутчица, одетая в довольно дорогой костюм. Минимум украшений и косметики, но зато ее волосы средней длинны, были интересно уложены. Из волос она соорудила такую замысловатую прическу, что я невольно подумал о том, сколько ей времени пришлось выдерживать пытки парикмахера. Ей на вид было около тридцати лет. Типичный представитель среднего руководящего звена, как определил я. Возможно под ее началом были два-три сотрудника, но держалась она властно и высокомерно, каждым своим жестом подчеркивая свою значимость. Ох уж этот офисный мега-планктон, считающий себя крупными китами! Но со мной такие фишки не проходят. Я прекрасно вижу, что представляет собой каждый человек. Я не чинопочитатель, поэтому не воспринимаю свое положение в обществе как нечто исключительное. Мне не зазорно пожать руку мастеру своего дела, какую бы он не имел должность.

В нашем банке работает один старичок. Так, ничего особенного, мелкая сошка. Нечто вроде завхоза. Но зато у него золотые руки. После нескольких месяцев работы, во время которых он то проводку исправит, то куллер починит, то плинтус поправит, я стал здороваться с ним за руку. Ну, тут все сотрудники, которые его раньше не замечали, вдруг заметили и начали называть его Викторовичем, и стали здороваться с ним как с равным. А что до этого раньше его не замечали?

Народец у нас, прямо сказать, грубоват, мало воспитан. Увы, перестройка виновата: открыла шлюзы не только гласности, но и безнаказанности и неприкрытого хамства. Сплетни, интриги, беспредел…

Вот смотрю я на эту женщину и мне смешно становиться от ее заносчивости. Кобыла ты необъезженная, кнута на тебя нет, а то бы не так запела. Элементарного "здравствуйте" в ответ сказать трудно? Язык переломиться? Как бы ни так, она, не замечая меня, независимость проявить хочет. Только в толк не возьму, зачем? Я не на ее место сел, а она недовольна, почему в ее купе посторонние! Собственница. Дай таким волю, они всех с вагона ссадят. И таких у нас в стране, к сожалению, большинство, чей принцип всегда звучит одинаково: "Это мое!" Звереют люди, а молодежь вообще волки блудливые. Им работать лень, учится ничему не желают, а развлечения и внимания к себе требуют не меряно.

Но я уже к такому привык. Человек вообще ко всему привыкает. Хотя сами себе проблемы создаем.

Поезд тронулся, и началась дорога.

Ехать мне предстояло около шестнадцати часов — по меркам России тысяча километров между городами — это не расстояние, это не много.

Я не люблю в дорогу брать много багажа. Смена белья, туалетные принадлежности, ноутбук и продукты на время следования поезда. Больше, я считаю, человеку ничего не нужно. Впрочем, извините, ошибаюсь. У меня с собой была бутылочка марочного коньяка. Где это видано, что бы в дороге не принять пятьдесят капель? Может я и не русский, но как говорится, с кем поведешься, с тем и наберешься.

Со своей попутчицей, следуя ее примеру, я знакомиться, не спешил, но когда проводница проверяла наши билеты, оказалось, что она тоже едет в Читу. Я вышел из купе и прошел в тамбур, где не спеша выкурил сигарету. Когда я вернулся обратно, моя попутчица уже успела переодеться в темно-синий спортивный костюм, демонстрируя мне плотно облегающей одеждой свои округлые формы, которые не могли оставить мужчину равнодушным.

Пока моя попутчица ходила на перекур, я быстро переоделся, надев спортивные штаны, но куртку надевать, не стал, оставшись в белой тенеске. В вагоне было по-летнему жарко.

Я достал ноутбук, подключил интернет и начал ходить по различным сайтам. Ничего конкретного я не искал, читал приглянувшиеся мне заголовки и статьи, рассматривал фотографии. Так прошло примерно часа два. Соседка по купе упорно молчала, не желая разговаривать со мной, и тоже что-то искала в инете на своем ноутбуке.

Почувствовав легкий голод, я решил перекусить и решительно достал сумку с продуктами. Что мне положила жена в дорогу? О, лимон, мило. Сервелат, ветчина, зелень, хлеб. Как раз хорошо под коньячок. Но пить одному что-то не хотелось…

Мой взгляд скользнул по моей попутчице и остановился на ее бумагах, лежащих слева от нее. Я в жизни перевидал множество различных документов, но шапка верхнего показалась мне знакомой. Присмотревшись, я не мог остаться к нему равнодушным — это был документ моего банка.

— Чем вас, скажите, пожалуйста, заинтересовал мой банк? — спросил я.

Она посмотрела на меня оценивающе, но потом до нее дошел смысл моего вопроса.

— Ваш банк?

— Конечно. Я ведь в нем работаю.

— Неужели? — с некоторой долей ехидства спросила она. Она вполне всерьез считала, что я обычный операционнист.

— Представьте себе, да! — ответил я. — Я не только в нем работаю вице-президентом, но и владею его акциями. Поэтому мой вопрос не просто из чистого любопытства. Это вполне профессиональный интерес.

Она захлопала ресницами, словно это помогало ей решить архиважную задачу — определить лгу я или говорю правду. Я решил помочь ей расставить все точки над i.

— Моя фамилия Рабер. Рабер Михаил Аркадьевич. Надеюсь, что мою фамилию вы должны знать, — произнес я спокойным голосом.

Эту фамилию она явно знала.

— А что бы не было какого-то непонимания, — продолжал я, — то прошу вас взглянуть на мой паспорт и убедиться, что я — это я и никто другой.

И я показал ей первую раскрытую страничку моего паспорта со своими анкетными данными. Это ее успокоило. Она смутилась, даже слегка порозовела от волнения:

— Но я не представляла себе кто вы! Вы знаете, вообще-то я ехала на встречу с вами.

— А встретили меня намного раньше, чем ожидали. Какие-то проблемы? — небрежно поинтересовался я, нарезая на столе колбасу дольками.

— Большие, — созналась она. — Висящий кредит… Очень большой для меня…

Оказалось, что ее зовут Инной Владимировной. Ее холодное безразличие к моей скромной персоне вдруг резко растаяло как дым. Она заговорила, рассказывала мне, как открыла фирму, о трудностях, которые она старалась форсировать. От коньяка Инна не отказалась. Мы пили из небольших серебряных стаканчиков, которые я всегда беру с собой в дорогу. Закусывали и смеялись. Одной бутылкой дело не закончилось. Инна извлекла из своих запасов вторую, тоже с коньяком. Не таким дорогим, как мой, но тоже вполне приличным. Три часа застольно-деловой беседы, местами переходящую в романтическую сделали свое коварное дело. Инна и я были в хорошем подпитии и я, держа ее за руку, говорил ей:

— Вашу проблему я решу, не нужно беспокоиться.

— Я отблагодарю вас, я буду очень признательна, — отвечала она, бросая на меня томные, многообещающие взгляды.

— Посмотрим, посмотрим, — я тоже посматривал на Инну как мартовский кот перед случкой. Но голос проходящей по вагону проводницы остудил меня:

— Станция. Остановка двадцать минут!

— Я, пожалуй, выйду проветриться, — сказал я. — Покурю на свежем воздухе.

Инна решила остаться в вагоне. Я взял сигарету из пачки, бензиновую зажигалку, с которой никогда не расставался из-за полюбившегося мне запаха, сунул паспорт с деньгами в карман тенески и вышел из вагона. Вдохнув вечерний воздух, я прикурил и стал лениво осматриваться по сторонам.

Подумал мельком, что моя попутчица Инна ничем не лучше и не хуже людей нашего времени. Хотя люди, особенно женщины, сильно испортились. Помню прочитанный где-то случай, как в Великую отечественную войну, во время оккупации сельская учительница, не зная как накормить своих голодных детей, за несколько банок тушенки, согласилась провести ночь с немцем. Утром она принесла тушенку домой и повесилась, оставив записку, в которой сообщала, что не может больше жить после своего поступка… Теперь женщины совсем другие — они готовы спать с кем угодно, не потому, что голодают их дети, а потому, что сами хотят жить в роскоши.

По перрону, приближаясь ко мне, с сумками бежал какой-то мужчина, видимо боясь опоздать на посадку. Я еще подумал, куда он так спешит, ведь поезд будет стоять еще не меньше пятнадцати минут. Поравнявшись со мной, этот торопящийся пассажир вдруг споткнулся, и нелепо взмахнув руками, начал падать. Одна из сумок выскочив из его руки, стукнула меня в грудь и, покачнувшись, я сильно ударился головой о стоящий вагон. Что было дальше, я плохо помню, наверное, потому, что потерял сознание.

26 декабря 1948 года. 22 часа 08 минут по местному времени.

Станция Черная. Читинская область.

Шифротелеграмма И.В. Сталина секретарям обкомов, крайкомов и руководству НКВД-УНКВД о применении мер физического воздействия в отношении "врагов народа"

10.01.1939 26/ш

Секретарям Обкомов, Крайкомов, ЦК НАЦКОМПАРТИИ, Наркомам Внутренних Дел, Начальникам УНКВД.

ЦК ВКП стало известно, что секретари обкомов — крайкомов, проверяя работников УНКВД, ставят им в вину применение физического воздействия к арестованным как нечто преступное. ЦК ВКП разъясняет, что применение физического воздействия в практике НКВД было допущено с 1937 года с разрешения ЦК ВКП. При этом было указано, что физическое воздействие допускается как исключение, и притом в отношении лишь таких явных врагов народа, которые, используя гуманный метод допроса, нагло отказываются выдать заговорщиков, месяцами не дают показаний, стараются затормозить разоблачение оставшихся на воле заговорщиков, — следовательно, продолжают борьбу с Советской властью также и в тюрьме. Опыт показал, что такая установка дала свои результаты, намного ускорив дело разоблачения врагов народа. Правда, впоследствии на практике метод физического воздействия был загажен мерзавцами Заковским, Литвиным, Успенским и другими, ибо они превратили его из исключения в правило и стали применять его к случайно арестованным честным людям, за что они понесли должную кару. Но этим нисколько не опорочивается сам метод, поскольку он правильно применяется на практике. Известно, что все буржуазные разведки применяют физическое воздействие в отношении представителей социалистического пролетариата, и притом применяют его в самых безобразных формах. Спрашивается, почему социалистическая разведка должна быть более гуманной в отношении "заядлых" агентов буржуазии, "заклятых" врагов рабочего класса и колхозников. ЦК ВКП считает, что метод физического воздействия должен обязательно применяться и впредь, в виде исключения, в отношении явных и неразоружающихся врагов народа, как совершенно правильный и целесообразный метод. ЦК ВКП требует от секретарей обкомов, крайкомов, ЦК нацкомпартии, чтобы они при проверке работников НКВД руководствовались настоящим разъяснением.

Секретарь ЦК ВКП(б) И. Сталин

— Мужчина, а мужчина! — услышал я женский голос, который звал меня. — Ты живой? С тобой все в порядке?

— Не уверен, — ответил я, приходя в сознание. — Не знаю… Что со мной?

— Напился, небось, до чертиков и разум потерял, — донеслось из темноты до меня. — Разве ж столько можно пить?

Я поднялся на ноги. Было темно. Где-то вдалеке виднелся свет уличного фонаря.

— Где я?!

— На железнодорожной станции Черная.

— А где это?

— Чита, город рядом. Километров тридцать. Слыхал небось про такой? Милок, а кто же это тебя раздел-то?

Я в легкой тенниске и спортивных летних штанах стоял, ничего не понимая, на морозе. Замерз я моментально!

В темноте мне плохо было видно говорившую женщину.

— Ступай на вокзал быстрее, а то быстро окоченеешь! Туда ступай, где свет горит.

Я последовал доброму, а главное правильному совету. А что бы вы, интересно, сделали на моем месте, когда тело быстро теряет тепло на ядреном сибирском морозе? Я уже бежал вприпрыжку к спасительным огням и зданию вокзала, хотя штиблеты, которые были у меня на ногах не подходящая обувь для прогулки по сугробам. Правда я мчался не по снежной целине, а по натоптанной дорожке и примерно через минуты две уже оказался в здании железнодорожного вокзала. Редкие люди, которые находились здесь, смотрели на меня с удивлением, некоторые, наверное, усмехались про себя, увидев такое чудо как я, разгуливающее почти голышом при температуре воздуха которая, не иначе была ниже минус 30 градусов по Цельсию. На вокзале было много теплее, чем на улице, но все равно холодно. Я дико осмотрелся вокруг, дрожа от холода как осиновый лист.

Сказать по правде, я ничего не понимал. Не понимал, почему на улице зима, а не лето? Где я? Что произошло?

Пробежав взглядам по стоявших в разных уголках здания вокзала людям, я отметил, что все одеты как-то не так, немного странно. Серо, я бы сказал, хотя и тепло. Женщины были поголовно в шерстяных платках, шубах и длиннополых юбках, мужчины в стеганых телогрейках, бушлатах и полушубках. Почти все в валенках или сапогах! В довершение всего ко мне двигался какой-то жандарм в двубортной черной шинели с погонами и нарукавными треугольными цветными нашивками, папахе с малиновым верхом, при сабле и аксельбантом. Я даже успел заметить на его сапогах шпоры[3]!

— Кто такой? — жандарм остановился напротив меня и положил руку на кобуру, висевшую на ремне. — Почему в таком виде?

— Отстал от поезда! — стуча зубами от холода, еле выговорил я. — Что это за место такое?

— Не знаешь, значит, — жандарм пожевал губами. — Документы!

Я схватился рукой за карман, в котором, я помнил, лежал мой паспорт. Слава богу, он был на месте! Я достал его, но передавать жандарму не спешил. Если тут снимают кино, то актер, играющий в нем роль есаула-белоказака — не представитель власти и показывать ему паспорт я не собираюсь.

— Мне в милицию надо! — сказал я.

— А разве я не милиция? — произнес этот опереточный белоказак и представился: — Старшина железнодорожной милиции Лысенко!

— Я уже подумал, что белогвардеец из армии Колчака из забайкальских казаков, — сострил я.

— Я тебе покажу белогвардеец, — набычился Лысенко и потянулся к кобуре. В руке его появился пистолет ТТ. Признаться, я немного струсил. Артист он или нет, но как говориться, в год один раз и палка стреляет. А если в руках этого сумасшедшего настоящий ствол? Мало что ли ненормальных по свету ходит? Тем более, остальные люди, как я мельком заметил, как только дело дошло до возможного применения оружия, сразу как по команде попятились назад.

— Я — советский милиционер! — заявил мне Лысенко. — Документы! Живо!

— Я пошутил! — взвизгнул я. — Форма меня смутила. Уж очень она на царскую похожа, которую жандармы из охранки носили.

И протянул паспорт этому ряженому психу.

Жандарм, назвавшийся советским милиционером, открыл первую страничку моего паспорта, и, не читая, посмотрел на меня округлившимися глазами:

— Что это такое?

— Паспорт! — ответил я, похлопывая себя руками по бокам.

— Пройдемте в отделение! — приказал старшина. — Там будем разбираться. Шагай!

При этих словах он поднял пистолет чуть выше.

Я, думая про себя, что это может означать, но горя желанием побыстрее оказаться в милиции и закончить этот спектакль, двинулся вперед. В дежурном помещении милиции вокзала старшина Лысенко сообщил своему напарнику, такому же казаку, что отведет меня в отдельную комнату. Он бросил мне какую-то замызганную машинным маслом вонючую телогрейку и старую измазанную соляркой шапку-ушанку. Приказал:

— Одевайся, а то совсем замерзнешь!

Напрасно я ждал, что появится какой-нибудь веселый дядя и радостно объявит: "Мы вас разыграли. Это была скрытая камера!" Но никто не появился. Я, тяжело вздохнув, но спасаясь от холода, поспешно натянул на себя телогрейку, нахлобучил на голову шапку и спустя три минуты оказался заперт под замок в темную комнату в том же здании вокзала. Меня даже не обыскали. А зачем? По тому как я одет, было видно, что у меня с собой ничего нет… В комнате было черным-черно. Я, боясь налететь на что-нибудь в темноте, присел на пол, мучаясь неизвестностью и изнывая от собственного бессилия. Понемногу согревшись, я незаметно задремал.

27 декабря 1948 года. 08 часов 16 минут по местному времени.

УМВД Отдел Железнодорожной милиции города Читы.

Утром меня разбудил старшина Лысенко. Он сводил меня в уборную, которая находилась на улице. Затем приказал садиться в машину, которая ожидала меня. Это была не легковушка, а старая полуторка. Прямо музейный экспонат!

— Поедем в Читу, — объяснил Лысенко. — Там наше отделение милиции. Ты давай залезай в кузов и ложись на пол. И не высовывайся. Лицо ветру не подставляй, а то враз отморозишь! И смотри, убежать вздумаешь, стреляю сразу. Понятно?

Я покорно кивнул. Где-то лаяли собаки. Тоскливо огляделся по сторонам. Деревянные избы, черные заборы, занесенные снегом. И нигде никаких следов автомобилей, хотя я привык видеть их припаркованных в самых неожиданных местах. Глухомань, одним словом, у черта на куличиках.

Теперь я уже начинал догадываться, что это совсем не то окружение, который я привык видеть. Это был совсем не похожий мир, о котором я знал очень мало. Просто не думал, что где-то в Российской глубинке люди так бедно живут. Хорошо еще, что все разговаривали по-русски, а не по-эскимосски.

Дорога в Читу промелькнула незаметно. Я лежал в кузове, подпрыгивая на ухабах, и слушал рев мотора. Удивительно только как такая древняя полуторка умудрилась завестись и работать на таком морозе.

Машина остановилась, и я услышал голос Лысенко:

— Вылазь! Приехали.

Я уже изрядно закоченевший, поспешно спрыгнул с кузова и Лысенко повел меня в здание, на котором красовалась надпись " УМВД. Отдел железнодорожной милиции".

Конвоиры завели меня в здание милиции, а старшина Лысенко постучав в дверь, на которой находилась табличка с надписью "Капитан Окунев С.Т." зашел и доложил:

— Товарищ капитан! Задержанный мной мужчина на вокзале станции Черная доставлен. Документы имеет фальшивые. И фальшивые деньги. Появился в здании вокзала без теплой одежды. Говорит, что отстал от поезда.

— Разберемся! — ответил офицер. — Что еще?

— Называл меня "жандармом" и "белогвардейцем". Только не верю я, что он от поезда отстал. Аккурат семь часов никаких пассажирских поездов мимо не проходило. А он в летнем бельишке. Где же он столько времени отсиживался на морозе? Подозрительный тип.

— Выйди, старшина, я сам разберусь с доставленным. Надо будет, позову.

Так я попал на допрос, который проводил капитан Окунев. Окунев, в отличие от Лысенко был одет в военную гимнастерку старого образца с капитанскими погонами и вовсе не напоминал казака. Но его форма сильно отличалась от той милицейской, которую я привык видеть. Однако отвечать на его вопросы мне пришлось:

— Назовите свою фамилию, имя, отчество.

— Рабер Михаил Аркадьевич.

— Снять одежду, раздеться до пояса! — приказал он.

— Зачем? — этот приказ вызвал у меня легкий шок.

— Выполнять! — гаркнул он. — Быстро!

Я, поняв, что спорить бесполезно, снял телогрейку и стянул тенеску через голову. Капитан впился взглядом в мое тело.

— Повернись! — он отдавал команды. — Лицом ко мне. Руки поднять. Опустить. Покажи ладони. Раздвинь в стороны пальцы.

Видно мое безоговорочное исполнение его команд успокоило Окунева. Как тогда я был наивен. Капитан не просто так, заставил меня физкультурничить в его кабинете, а искал на моем теле татуировки, следы от ранений, мозоли на руках, подозревая во мне беглого преступника. Но к его великому неудовольствию, мое гладкое, упитанное тело и отсутствие каких-либо примечательных следов, лишь свидетельствовало об обратном. Капитан, обманувшись в своих предположениях, приказал мне одеться и продолжил допрос:

— Год рождения?

— 1968.

Капитан неодобрительно посмотрел на меня:

— Не понял! Повтори.

— Одна тысяча девятисот шестьдесят восьмой, — тщательно выговаривая слова, повторил я.

— Не порите чушь, гражданин, — рявкнул Окунев, ударив рукой по крышке стола. — На дворе декабрь 1948 года! Не знаешь разве? Счет времени потерял? Ты никак не мог родиться через двадцать лет позже сегодняшней даты!

Услышав про 1948 год, я запротестовал:

— Не может этого быть! Вы, господин капитан, что-то путаете. Сейчас 2011 год.

— "Господин капитан"! Ну, ты шутник! — засмеялся капитан Окунев. — Где так говорить научился? Ну а лет тебе сколько?

— Прошу мне не тыкать! — рассердился я. — Я знаю свой возраст, знаю, что мне полных сорок три года. Это указано в моем паспорте.

— В каком паспорте? — капитан взял в руки мой паспорт, лежащий перед ним на столе. — В этом? Это ты называешь паспортом, империалистический шпион?

— Но я вовсе не шпион, — заявил я. — Я — гражданин России, известный в финансовых и деловых кругах человек! Я требую адвоката! Я отстал от поезда. Я хочу позвонить жене. За что меня вообще тут держат? Я хочу написать заявление! Мне нужно срочно позвонить в банк! Я не понимаю, что здесь происходит!?

Выплеснув все эти бурные реплики я остановился перевести дух, воззрившись на капитана. Но он и ухом не повел.

— Не шпион? — ухмыльнулся капитан. — Проверим. В какой банк тебе надо звонить?

Видимо грубость этого человека укоренилась в нем с детства. Он по-прежнему мне тыкал.

— В N-ский банк, — ответил я.

— И что это за банк? Заграничный? Где он находится? В Китае? Японии?

— В России. В городе Чита. Филиалы в Омске, Иркутске, Москве, Санкт-Петербурге и ряде других городов. Это очень известный банк, его знают многие.

— В Санкт-Петербурге? — капитан непонимающе смотрел на меня. — Такого города нет! Есть Ленинград! Зачем ты мне рассказываешь мне эту филькину грамоту? Я хочу услышать правду, а не сказки.

— Это не сказки! — твердо возразил я. — Я говорю чистую правду! Но вы не ответили на мой вопрос: за что меня подвергли задержанию? За то, что я выпил немного? Я готов заплатить штраф. Сколько я должен?

Капитан никак не отреагировал на мои высказывания, пропустил мимо мой повторно заданный вопрос, но спросил сам:

— Что означают ваши денежные купюры?

Я изумленно уставился на него:

— То есть как, что означают? Это — деньги! Американские доллары и Российские рубли!

Странные вопросы он мне задавал!

— И что можно купить на эти деньги?

Я немного подумал, сказал:

— Сумма не очень большая, но при известной экономии на нее можно жить примерно погода, и вполне обеспечено.

— Значит, ты хотел расплачиваться этими бумажками, выдавая их за билеты государственного банка СССР?

— Ну, разумеется! — ответил я. — Это же не фальшивые, а самые настоящие деньги.

— Так, понятно. Значит не фальшивые? — капитан уже с трудом сохранял спокойствие, его просто распирало от смеха. Он извлек из кармана купюру в один рубль и, развернув, держа двумя руками, показал мне:

— А эту бумажку в магазине или на почте примут?

Я, увидев перед собой денежный билет, который имел хождение на территории СССР с начала 1948 до реформы 1961 годов и не смог сдержать улыбку:

— Нет. Эти деньги точно не примут! Они уже не действительны.

Капитан спрятал рублевую бумажку в карман, уточнил:

— Выходит, гражданин, по твоим словам, у меня фальшивые деньги, а у тебя нет?

— Нет, не фальшивые, они старые, давно вышедшие из употребления.

— Оставим деньги в покое, — решил капитан, потрясая моим документом. — Где ты взял этот паспорт?

— В милиции, где же еще?! — ответил я.

— В какой милиции?

— Какая милиция бывает? В паспортном столе. Не знаете, как паспорта выдают?

— Знаю, — ответил Окунев. — Но не такие странные. Первый раз такой паспорт вижу! Сам делал? Силен!

— Я не занимаюсь подделкой документов, — возразил я. — Не умею этого делать!

— А кто его тебе сделал?

— Да я уже говорил: в милиции получил! Почему вы не хотите понять самого элементарного?

Капитан Окунев остался невозмутим:

— Значит, будем считать, что паспорта у тебя нет.

— Как нет? — я даже слегка привстал и, показывая на стол капитана, бросил: — А разве вы не мой паспорт в руках держите?

— С немцами воевал? — вдруг спросил капитан.

— С какими немцами? — не понял я.

— С фашистами! — разозлился Окунев, удивляясь моему тупоумию. — На фронте был?

— Нет, не воевал! — я тоже смотрел на Окунева, поражаясь какие идиотские вопросы он мне задает. — Война с немцами давно кончилась.

— И как давно? — капитан замер, ожидая моего ответа.

Я посмотрел в сторону, быстро подсчитал в уме даты и выдал:

— Шестьдесят шесть лет назад.

— Ну и где ты был все это время? Откуда ты вообще взялся?

— Наверное, случился сдвиг времени. Не знаю, — ответил я. — Поверьте мне. Я, вероятно, попал в прошлое. Только не знаю, как это объяснить.

Капитан смотрел на меня в упор и… улыбался.

— Говоришь, что сейчас 2011 год? Так? — спросил он.

— Да, именно так… — мне уже становилось не по себе.

Капитан взглянул в мой паспорт, произвел вычисления карандашом и откинулся на спинку стула. Он долго и внимательно изучал меня. Наконец спросил:

— Ты уверен в том, что все, что ты мне говоришь — правда?

— Конечно, уверен, — произнес я, хотя понимал, что уже случилась какая-то непоправимая беда.

— Понимаю, — ответил задумчиво капитан.

Он взял перо и, макая его в чернильницу, начал составлять какую-то бумагу. На меня он больше не обращал никакого внимания. Закончив писанину, он вышел из за стола и, подойдя к входной двери, приоткрыл ее.

— Лысенко!

В кабинет не замедлил войти мой "казак", ожидавший в коридоре.

— Старшина, — распорядился Окунев. — Возьмешь со свободной смены еще одного бойца, и доставите этого таинственного незнакомца в городской сумасшедший дом. Сдашь его там доктору Коровину под его ответственность, и пусть наша медицина сама с ним разбирается. А то он тут такие басни рассказывает, что еще немного его послушаю и сам с ума сойду. Выводи задержанного!

— Может он все же вражеский агент? — не сдавался старшина Лысенко, видимо надеясь на благодарность и премиальные.

Окунев отрицательно покачал головой.

— Этот человек — явно не сбежавший лагерник. Совсем не похож. Упитанный и непуганый. И шпионом его назвать трудно. Какой вражеский агент осмелится появиться в нашей стране с фальшивыми документами и фальшивыми деньгами и явно считать их настоящими? — возразил капитан. — Так может поступать только явный кретин или контуженый! Ему самое место в психушке. Пусть его там осмотрит наш доктор. А вот потом мы решим, как с ним быть дальше.

Я хотел что-то сказать, но видя бесполезность слов, только рукой махнул.