Винделор

Глава 16

Глава 16

Рассвет в «Двадцать седьмом» мягко пробивался сквозь занавески, заливая комнату тёплым светом. Город за окном уже оживал: звенели тележки торговцев, где-то хлопали ставни, а над крышами тянулся лёгкий аромат хлеба и жареных каштанов. Улицы наполнялись гулом шагов и смеха — не навязчивым, а скорее привычным, как дыхание большого дома, который никогда не спит.

Илай открыл глаза, чувствуя тепло солнца на лице. Он лежал на узкой кровати в их маленькой комнате в гостинице — простой, но уютной, с деревянными стенами, пахнущими смолой, и потёртым ковром у окна. Рядом спала Мира, её тёмные волосы разметались по подушке, а дыхание было лёгким, почти неслышным. В утреннем свете она казалась спокойной, будто город за стенами ещё не успел тронуть её своими заботами. Илай улыбнулся, глядя на неё, и в груди разлилось тепло — простое, но живое.

Он тихо поднялся, чтобы не разбудить её. Половицы скрипнули под босыми ногами, и он шагнул к маленькой кухоньке в углу. Там стояла плита, слегка тронутая ржавчиной, и жестяной чайник, поблёскивающий в лучах солнца. Илай зажёг огонь, и вскоре комната наполнилась ароматом кофе — густым, с ноткой горечи, который всегда напоминал ему о доме, которого у них с Мирой пока не было. Он насыпал молотые зёрна в турку, налил воды и поставил её на плиту. Пламя затрещало, а кофе начал медленно закипать, пуская пузырьки.

Мира шевельнулась на кровати, простыня соскользнула с её плеча. Она открыла глаза, поймав взгляд Илая, и улыбнулась — сонно, но искренне. Потянувшись, она села, волосы упали на лицо, и она небрежно откинула их назад.

— Доброе утро, — сказала она, её голос был мягким, с лёгкой хрипотцой после сна.

— Утро, — ответил Илай, помешивая кофе. — Уже пахнет городом, слышишь? Каштаны жарят.

Она рассмеялась тихо и встала, босые ноги коснулись пола.

— Пахнет твоим кофе, а не городом, — поддразнила она, но тут же добавила: — Хотя да, каштаны тоже ничего.

Мира потянулась к занавеске, отделяющей ванную — крохотную каморку с раковиной и зеркалом.

— Я на минуту, — бросила она, исчезая за тканью.

Илай услышал, как зашумела вода, и вернулся к плите. Он разлил кофе по двум кружкам — старым, с потёртыми краями, но любимым. Поставил их на стол рядом с парой вчерашних булочек, которые Мира принесла из ресторана. За занавеской Мира что-то напевала, почти неслышно, и он улыбнулся, представляя, как она смотрит в зеркало, поправляя волосы.

Но Мира не просто умывалась. В ванной она быстро открыла сумочку, висевшую на крючке, и достала маленькую баночку. Пальцы слегка дрожали, когда она вытряхнула таблетку на ладонь. Взгляд метнулся к занавеске — Илай не должен был знать. Она положила таблетку под язык, закрыв глаза, и проглотила её, чувствуя, как горький вкус растворяется. Это был её секрет, её способ сделать день легче, и она не хотела, чтобы он видел эту слабость. Вода из крана заглушила её вздох, и Мира вернулась к раковине, плеснув холодной воды на лицо.

Когда она вышла, её щёки чуть порозовели, а глаза блестели — то ли от воды, то ли от чего-то ещё. Она подошла к столу, взяла кружку и вдохнула аромат кофе.

— Ты волшебник, — сказала она, улыбнувшись, и сделала глоток. — Без этого я бы точно не проснулась.

Илай сел напротив, обхватив свою кружку. За окном город звенел голосами: торговцы расхваливали товар, дети смеялись, бегая по мостовой, а где-то играла скрипка, вплетая мелодию в утренний шум.

— Я думал, может, сегодня погуляем? — предложил он, глядя на неё. — Пройдёмся до площади, там ярмарка начинается. Посмотрим, что нового.

Мира кивнула, её пальцы постукивали по кружке.

— Звучит здорово. Давно не выбирались просто так, без дел. Может, найдём что-нибудь для нашей… ну, будущей жизни?

Илай поднял бровь, но в его взгляде мелькнула искренняя надежда.

— Будущей жизни? Это ты про что? Про дом, о котором ты вечно мечтаешь?

Она рассмеялась, но в её голосе было что-то серьёзное.

— Ага, про дом. Представляешь, свой угол, где пахнет не углём, а цветами? Где можно поставить стол побольше, чтобы звать друзей. Я хочу, чтобы у нас было место, Илай. Не эта гостиница, а что-то настоящее.

Он кивнул, глядя в кружку, словно там могли быть ответы.

— Я тоже хочу. Но, знаешь, мне кажется, дом — это не только стены. Это мы с тобой. И… может, ещё пара мест, где мы могли бы быть собой. Я вот думаю, а что, если уехать из «Двадцать седьмого»? Начать где-то заново, подальше от всей этой суеты.

Мира замерла, её улыбка чуть угасла. Она поставила кружку на стол и посмотрела на него внимательно.

— Уехать? — переспросила она. — Илай, здесь всё, что у нас есть. Работа, деньги, жизнь. Я не хочу снова начинать с нуля. Мне нравится этот город — он живой, он даёт шансы. А ты… ты опять про свои мечты, да?

Он пожал плечами, стараясь не показать, как её слова задели.

— Не мечты, Мира. Просто… я хочу, чтобы мы были счастливы. Не просто гнались за монетами, а жили. Может, найдём место поспокойнее, где можно дышать свободно.

Она вздохнула, но её взгляд смягчился.

— Ладно, давай не спорить с утра. Погуляем, посмотрим на ярмарку, а там решим. Может, я ещё передумаю про твой «спокойный угол», — она подмигнула, но в её голосе чувствовалась тень сомнения.

Илай улыбнулся, хотя в груди кольнуло. Он протянул руку, коснувшись её пальцев, и она сжала его ладонь в ответ.

— Договорились, — сказал он. — Но сначала допивай кофе, а то остынет.

Мира рассмеялась, и этот звук был как лучик света в их маленькой комнате. Они допили кофе, собрались и вышли на улицу, держась за руки. Город встретил их яркими красками: лотки с фруктами, звон колокольчиков на тележках, смех детей, бегающих по мостовой. Ярмарка впереди манила запахами и гомоном, и на миг Илай поверил, что их будущее может быть таким же тёплым, как это утро.

Город встретил Илая и Миру волной красок и звуков. Улицы «Двадцать седьмого» гудели, как огромный улей: торговцы расхваливали товар, звеня монетами, дети сновали между ног, а над лотками поднимался сладкий запах карамели и жареных орехов. Солнце стояло высоко, отражаясь в лужах на мостовой, и воздух был тёплым, с лёгкой осенней прохладой. Илай держал Миру за руку, её пальцы были мягкими, и он старался не думать о том, что ждёт их дальше, наслаждаясь этим днём.

Они свернули на главную площадь, где раскинулась ярмарка. Прилавки пестрели тканями, глиняной посудой и корзинами с яблоками, блестящими, как рубины. Над толпой покачивались вывески, наспех намалёванные: «Лучшие пироги в городе!» и «Попробуй — не пожалеешь!». В центре площади гремел смех — там собралась толпа, подбадривая участников какого-то зрелища. Мира потянула Илая ближе, её глаза загорелись любопытством.

— Пойдём посмотрим, — сказала она, ускоряя шаг.

Они протиснулись сквозь толпу и остановились у деревянной платформы, где шло соревнование едоков. Пятеро мужчин, красные от натуги, сидели за длинным столом, заваленным мисками с дымящейся кашей. Перед каждым стояла кружка браги, а зрители орали, хлопая в ладоши: «Давай, глотай! Ещё!» Один участник, с бородой в крошках, запихивал ложку за ложкой, его щёки раздувались, как у хомяка. Другой, тощий и потный, уже сдался, откинувшись на спинку стула и держась за живот. Толпа взревела от смеха, когда он махнул рукой, сдаваясь.

Мира хихикнула, прижавшись к плечу Илая.

— Смотри, тот с бородой сейчас лопнет, — шепнула она, указывая на лидера.

Илай улыбнулся, но в груди кольнуло — что-то в этом зрелище напоминало ресторан, где люди теряли себя ради пустого веселья. Он прогнал мысль и сжал её руку.

— Пойду возьму нам мороженое, — сказал он. — Ванильное, как любишь?

— Ага, — кивнула Мира, не отрывая глаз от платформы.

Илай вернулся через пару минут с двумя вафельными рожками, от которых тянулся сладкий аромат. Он протянул один Мире, и она тут же лизнула, довольно зажмурившись. Но не прошло и минуты, как она споткнулась о чей-то башмак в толпе. Рожок выскользнул из её руки и шлёпнулся на мостовую, оставив белое пятно. Мира замерла, глядя на него с такой обидой, что Илай не выдержал и рассмеялся.

— Ну вот, — пробормотала она, надув губы. — Только начала.

— Держи мой, — сказал Илай, протягивая свой рожок. — Я ещё возьму.

— Правда? — её глаза вспыхнули, и она чмокнула его в щёку, забирая мороженое. — Ты лучший.

Они отошли от платформы, пробираясь через ярмарку. Веселье было повсюду. У одного лотка жонглёр подбрасывал яблоки, но одно улетело в толпу, попав прямо в шляпу какому-то старику. Тот замахал руками, притворно ругаясь, а жонглёр поклонился, вызвав хохот. Мира ткнула Илая локтем, указывая на другую сцену: мальчишка пытался поймать мыльный пузырь, но споткнулся и плюхнулся в лужу. Его сестра, хихикая, тянула его за рукав, а пузыри всё лопались над их головами, переливаясь на солнце.

— Смотри, какие они смешные, — сказала Мира, слизывая мороженое. — Будто весь мир — их игрушка.

Илай кивнул, чувствуя, как её смех разгоняет его тревоги.

— Может, нам тоже стоит так? — подмигнул он. — Похитить пару пузырей и устроить свою ярмарку.

Она фыркнула, чуть не уронив рожок снова.

— Только если ты научишься жонглировать. А то знаю я твои таланты — всё на пол улетит.

Они смеялись, бродя между прилавков, где пахло мёдом, кожей и горячим тестом. Ярмарка была как маленький мир, полный жизни, и на миг Илай поверил, что они могут быть частью этого — просто гулять, смеяться, не думая о завтра. Но где-то в глубине он знал, что это лишь утро, а город умеет забирать больше, чем даёт.

Устав от гомона, они нашли скамейку у старого фонтана — его каменная чаша потрескалась, но вода всё ещё журчала, отражая солнце. Мира достала из кармана два пирожка, купленных у лотка с пухлой тёткой, которая клялась, что её тесто «прямо из рая». Пирожки были тёплыми, с начинкой из лука и картошки, и Илай с удовольствием откусил кусок, пока Мира устроилась рядом, поджав ноги.

— Знаешь, — начала она, глядя на фонтан, — я всё думаю про тот дом. Не здесь, может, но где-то. С садом, чтобы посадить цветы. И чтобы ты готовил свой кофе каждое утро.

Илай улыбнулся, но его взгляд стал серьёзнее.

— Я тоже об этом думаю. Но, Мира… когда Винделор проснётся, надо будет решать. Подумать об этом серьёзно.

Мира нахмурилась, отложив пирожок.

— Что тебе этот Винделор? — возмутилась она, её голос стал резче. — Он нам не нужен, чтобы строить свою жизнь, Илай. Мы можем сами, вдвоём. Зачем тащить его с нами?

Илай вздохнул, потирая шею.

— Давай не будем, — сказал он тихо, стараясь не разжечь спор. — Я просто хочу, чтобы всё было правильно. Для нас. Для него.

Она замолчала, глядя на пирожок в руке, и кивнула, хотя в её глазах мелькнула тень обиды. Молчание повисло между ними, но оно было не тяжёлым — скорее, как пауза, чтобы оба могли отдышаться.

Илай встал, собирая крошки и салфетки.

— Пойду выброшу, — сказал он, направляясь к урне в паре шагов.

Мира осталась на скамейке. Как только он отвернулся, она быстро сунула руку в карман и достала маленькую таблетку. Пальцы слегка дрожали, но она привычно положила её под язык, проглотив с лёгким вздохом. Город вокруг шумел, заглушая её мысли, и она прикрыла глаза, чувствуя, как напряжение отступает.

Илай вернулся, заметив её движение. Он нахмурился, садясь рядом.

— Что это? — спросил он, кивнув на её руку.

Мира открыла глаза, улыбнувшись, но улыбка вышла чуть натянутой.

— Голова разболелась, — сказала она, пожав плечами. — Ничего страшного.

— Может, к лекарю? — продолжал Илай, его голос был полон беспокойства.

— Пройдёт, не переживай, — ответила она, вставая и потянув его за руку. — Пойдём, там дальше кукольный театр начинается. Не хочу пропустить.

Он кивнул, хотя в его взгляде мелькнула тень сомнения. Они пошли дальше, рука об руку, растворяясь в ярмарочной суете. Улицы звенели смехом и музыкой: скрипач на углу играл что-то весёлое, а дети крутились вокруг, подпевая. Мира указала на тележку с сахарной ватой, и Илай, смеясь, потащил её туда, обещая купить самую большую. Город кружил их в своём ритме, и, несмотря на всё, они держались друг за друга, как за спасательный круг в этом море красок и шума.

Они свернули к реке, где ярмарка переходила в ряды с поделками и цветами. Мира остановилась у лотка с деревянными игрушками, взяв в руки крохотного коня.

— Смотри, для нашего будущего сада, — пошутила она, и Илай улыбнулся, чувствуя, что, может быть, они всё-таки найдут свой путь.

Ярмарка гудела, как огромный котёл, полный красок и звуков. Илай и Мира пробирались сквозь толпу, где пахло горячим тестом, мёдом и дымом от жаровен. Дети с липкими от карамели пальцами носились под ногами, а торговцы орали, расхваливая блестящие безделушки и пироги с подгоревшей корочкой. Солнце грело спину, но лёгкий ветерок приносил прохладу, напоминая, что осень уже дышит в затылок.

Они свернули за ряд лотков с цветами и остановились у небольшой арены, огороженной верёвками. Там шло шоу борцов — двое здоровяков, блестящих от пота, сцепились в центре, пыхтя и толкая друг друга под рёв толпы. Зрители подбадривали их криками: «Давай, вали его!» На краю арены стоял тощий ведущий в потёртом сюртуке, размахивая колокольчиком.

— Победитель получает десять монет! — орал он, его голос срывался от азарта. — Кто следующий? Бросьте вызов и унесите кошель!

Мира замерла, её глаза загорелись. Она ткнула Илая локтем, кивнув на арену.

— Смотри, Илай, десять монет! Ты же ловкий, справился бы. Давай попробуешь?

Илай нахмурился, глядя на борцов. Один только что шмякнулся на землю, подняв облако пыли, а толпа взревела от смеха. Его лицо напряглось, и он покачал головой.

— Не буду, — сказал он тихо, но твёрдо. — Это не для меня, Мира. Унижаться за деньги, чтобы люди ржали? Нет уж.

Мира закатила глаза, её улыбка пропала.

— Илай, серьёзно? — сказала она, скрестив руки. — Иногда надо поступаться принципами, понимаешь? Для будущего, для нас. Не всё, что не нравится, — это унижение. Пара монет нам бы не помешала, а ты опять за своё.

Он повернулся к ней, его взгляд стал жёстче.

— Это не про монеты, — ответил он, стараясь сдержать раздражение. — Я не хочу быть клоуном ради их забавы. Если тебе это нормально, то мне — нет.

Мира фыркнула, отводя взгляд.

— Ладно, как хочешь, — пробормотала она, но в её голосе чувствовалась обида.

Они пошли дальше, но настроение испортилось. Толпа вокруг смеялась, музыка гремела, а между ними повисло молчание, тяжёлое, как мокрый плащ. Илай смотрел на мостовую, где валялись обёртки и огрызки, а Мира шагала чуть впереди, её плечи были напряжены. Ярмарка, ещё недавно такая весёлая, теперь казалась шумной и чужой.

Вскоре они наткнулись на другой угол площади, где толпа снова гудела. На деревянном помосте шёл конкурс едоков — но не с кашей, как раньше, а с огромными мисками салата. Участники, без помощи рук, зарывались лицами в листья и кусочки овощей, а зрители хохотали, подбадривая: «Глубже, глубже!» Ведущий, пузатый мужик с красным носом, размахивал деревянной ложкой, как дирижёр.

— Третье место — кошель с пятью монетами! — кричал он. — Кто готов?

Мира остановилась, её глаза вспыхнули. Не говоря ни слова, она шагнула к помосту, подняв руку.

— Я участвую! — заявила она, и толпа загудела, приветствуя новенькую.

Илай открыл рот, чтобы возразить, но передумал. Он остался в стороне, скрестив руки, и смотрел, как Мира заняла место за столом. Её соседями были здоровяк с усами и худенькая девушка, уже испачканная соком помидоров. Ведущий дал сигнал, и участники нырнули в миски. Мира работала с азартом, листья хрустели, заправка капала с её подбородка, а толпа ревела от восторга. Илай чувствовал, как внутри всё сжимается — не от стыда, а от какого-то смутного беспокойства.

Когда конкурс закончился, Мира заняла третье место. Она поднялась, вся перемазанная — щёки в пятнах заправки, волосы прилипли ко лбу, но глаза сияли. Ведущий вручил ей маленький кошель, и толпа зааплодировала. Мира спрыгнула с помоста и подошла к Илаю, гордо потрясая призом.

— Видел? — сказала она, ухмыляясь. — Пять монет, и никакого унижения. Просто весело!

Но Илай молчал. Его лицо было непроницаемым, хотя в глазах мелькнуло что-то, похожее на осуждение. Он отвернулся, глядя на толпу, и это молчание ударило Миру сильнее слов.

— Что? — резко спросила она, её голос задрожал. — Опять твои принципы? Я повеселилась, заработала пару монет, а ты стоишь, будто я что-то украла! Почему ты вечно такой, Илай? Не можешь просто порадоваться?

Он повернулся к ней, его брови сдвинулись.

— Я не против веселья, Мира, — сказал он, стараясь говорить спокойно, но в голосе прорывалось раздражение. — Но это… — он кивнул на помост, где участники вытирали лица, — это не про нас. Ты правда думаешь, что такие конкурсы — наше будущее?

— А ты думаешь, что твоя гордость нас прокормит? — выпалила она, её щёки покраснели, и не только от заправки. — Я устала, Илай! Устала от твоих «не хочу» и «не буду»! Иногда надо просто жить, а не строить из себя святого!

Илай стиснул зубы, его пальцы сжались в кулаки. Он хотел ответить, но слова застряли в горле. Вместо этого он покачал головой и сказал:

— Ладно. Забудь.

Мира бросила на него злой взгляд, вытерла лицо рукавом и пошла вперёд, не оглядываясь. Илай последовал за ней, но между ними снова выросла стена. Ярмарка шумела, дети визжали, уличные музыканты терзали скрипки, но всё это проходило мимо них. Они шагали молча, их тени тянулись по мостовой, как две чужие линии, которые не могли сойтись.

Мира всё ещё сжимала кошель с монетами, её пальцы дрожали от злости. Илай смотрел на её спину, чувствуя, как внутри всё кипит, но не знал, как это исправить. Город гудел вокруг, равнодушный к их ссоре, и его яркие краски теперь казались фальшивыми, как дешёвая краска на вывесках.

Солнце клонилось к закату, и «Двадцать седьмой» окутывался золотистым светом, смягчавшим резкие углы его улиц. Илай и Мира вернулись в гостиницу молча, их шаги гулко отдавались на деревянной лестнице. Ярмарка осталась позади, но её шум — смех, звон монет, скрип тележек — всё ещё звенел в ушах, как назойливая мелодия. В воздухе витал запах угля и жареных каштанов, просачиваясь сквозь щели в окнах.

В номере было тихо, только потрескивали половицы под ногами. Комната встретила их знакомым уютом: узкая кровать с мятыми простынями, стол с царапинами, маленькая кухонька в углу, где ржавая плита ждала своего часа. Илай бросил взгляд на Миру — она стояла у окна, глядя на улицу, её лицо было непроницаемым, но плечи всё ещё напряжены. Он хотел что-то сказать, но слова не шли, и вместо этого он шагнул к плите.

— Я займусь ужином, — пробормотал он, больше для себя, чем для неё, и начал рыться в холщовом мешке, где лежали их скромные запасы: картошка, пара луковиц, банка тушёного мяса с мятой этикеткой.

Мира кивнула, не оборачиваясь.

— Пойду в душ, — сказала она тихо и исчезла за занавеской, отделяющей ванную. Её шаги были быстрыми, почти торопливыми, будто она хотела сбежать от тишины между ними.

Илай зажёг плиту, и пламя лениво затрещало, выбрасывая слабые искры. Он поставил сковороду, плеснул масла, и вскоре кухонька наполнилась шипением и запахом лука, который он нарезал ровными кольцами. Его движения были механическими: нож мелькал, картошка падала в кипящую воду, но мысли были где-то далеко. Ярмарка, шоу борцов, Мира с перемазанным лицом, её злые слова — всё это крутилось в голове, как заезженная пластинка. Он стиснул зубы, стараясь сосредоточиться на готовке, но внутри росло чувство, что они с Мирой всё дальше друг от друга.

За занавеской шумела вода. Мира стояла под тёплыми струями, позволяя им смывать пыль ярмарки и усталость дня. Она закрыла глаза, чувствуя, как напряжение в плечах отступает. В сумочке, висевшей на крючке, лежала её баночка — маленькая, почти невесомая. Пальцы сами потянулись к ней, привычно вытряхнув таблетку. Горький вкус на языке был знакомым, успокаивающим. Она проглотила её, прислонившись к холодной стене, и ждала, пока тепло разольётся по телу, заглушая всё — обиду, ссору, молчание Илая.

Вода стекала по её волосам, и Мира думала об Илае. Он опять был таким… кислым. Отказался бороться на арене, смотрел на неё с этим своим взглядом, будто она продала душу за пять монет. Она вздохнула, представляя его у плиты — серьёзного, с поджатыми губами, будто жизнь — это сплошной долг, а не праздник. «Он просто не умеет радоваться», — мелькнула мысль. Ярмарка, музыка, смех толпы — всё это для неё было жизнью, моментом, когда можно забыть о заботах. А он? Он видел в этом только грязь и унижение.

Её взгляд упал на сумочку, где лежали таблетки. Что, если предложить ему одну? Может, тогда он расслабится, перестанет хмуриться, увидит мир таким, каким видит она — ярким, лёгким, полным возможностей? Таблетка могла бы растопить его вечную серьёзность, показать, что жизнь — это не только принципы и борьба. Но тут же другая мысль кольнула: он не поймёт. Он посмотрит на неё, как сегодня на конкурсе, и спросит, зачем она травит себя. Мира покачала головой, прогоняя идею, но она всё равно засела где-то в глубине, как непрошеный гость.

Вода стала прохладнее, и она выключила кран. Завернувшись в полотенце, Мира посмотрела на своё отражение в треснувшем зеркале. Щёки порозовели, глаза блестели — таблетка уже начала действовать, делая мир мягче, края — сглаженнее. Но в груди всё равно ворочалась тяжесть: Илай не был частью этого мира, и она не знала, как его туда впустить.

Когда она вышла из ванной, волосы были влажными, а полотенце слегка сползало с плеча. Илай стоял у плиты, помешивая картошку с мясом. Запах ужина — тёплый, с ноткой специй — наполнял комнату, но его лицо оставалось отстранённым, будто он готовил не для них, а просто чтобы занять руки. Мира остановилась в дверном проёме, глядя на него. Ей хотелось сказать что-то — может, извиниться, может, снова поспорить, — но слова застряли. Вместо этого она молча прошла к кровати, села, подтянув колени, и стала расчёсывать волосы.

Илай бросил взгляд через плечо, но ничего не сказал. Сковорода шипела, он добавил щепотку соли, и тишина между ними стала почти осязаемой, как дым, что тянулся от плиты. Ужин был почти готов, но ни он, ни она не торопились садиться за стол. За окном «Двадцать седьмой» затихал, уступая место вечернему гулу — звону кружек в тавернах, далёким голосам и шороху ветра. А в их маленьком номере время будто остановилось, замкнув их в этой неловкой, хрупкой тишине.