Ветер, кровь и серебро

Глава 3

Новое письмо Алек передал, когда они выходили из церкви. Был день Всеобщего прощения, который по календарю приходился на новас [6], но точная дата его всегда менялась в зависимости от фаз луны. В этот раз она выпала на самый конец новаса — буквально через пару дней наступит валандис [7], второй месяц весны, который обычно приносит с собой настоящее тепло, в отличие от обманчивого новаса, но вместе с ним ещё и дожди, слякоть, бесконечные ручьи по дорогам… А так как погодные условия в Нолде всегда были суровыми, то стоило ожидать и небольшого гололёда.

Но тот день, считавшийся у церковников и в народе особым — когда Господь прощает все грехи, даже тем, кто забыл или не смог исповедоваться, — был тёплым, спокойным, безветренным и сухим. Тонкие слабые лучи солнца пускали блики на золочёный купол замкового храма Эори, слепили глаза и даже чуть грели, что не могло не радовать — в любой другой день в белом праздничном шёлке было бы прохладно.

Кристина, подставляя лицо этим лучам, засмотрелась на небо — такое долгожданно голубое, нежное, прозрачное и безоблачное. Она любила холод, ибо привыкла жить в условиях, когда почти не знаешь жары, но тепла всё же ждала с нетерпением. И вот дождалась… Хотелось бы, чтобы холода отступили окончательно и такая приятная погода продержалась до самой осени.

Задумавшись, Кристина почти не наблюдала за тем, как Генрих читал полученное письмо, хотя стоило бы. Скорее всего, вести касались их обоих.

Джеймс потянул её за руку, и Кристина наконец опустила голову, словно вернулась из мира снов и грёз в реальность.

— Подожди, — сказала она, стараясь сделать голос мягким и одновременно строгим. Мальчик нахмурился, однако замер и руку тянуть перестал.

Наконец Кристина взглянула на Генриха, и сердце сразу сжалось и затрепетало в предчувствии чего-то нехорошего. Муж, быстро пробегая тревожным взглядом по пергаментному свитку, постепенно мрачнел, становился каким-то непривычно растерянным и едва ли не испуганным — Кристина могла поклясться, что видела его таким крайне редко. Но что же его так встревожило? Что в этом письме? От кого оно?

Алек, видимо, обнаружив беспокойство госпожи, негромко заговорил:

— Гонец прибыл ещё с утра, я ждал, когда месса закончится, — склонил голову он. — Печать, миледи, вы посмотрите… королевская… — его голос дрогнул.

Кристина тоже вздрогнула и ощутила, как по сердцу пролилась холодная волна. Она взглянула на распечатанный свиток, который всё ещё находился в руках Генриха, и действительно обнаружила на нём королевскую печать: три простые полоски на красном воске.

Дочитав письмо, Генрих кивнул.

— Да, это король, его подпись и печать, да и манера изложения тоже. — Он говорил абсолютно спокойным, ровным голосом, твёрдо и уверенно, не выражая никаких эмоций, но глаза… В них сначала вспыхнул гнев, сменившийся растерянностью и… обречённостью? Кристина не поняла и, стараясь хоть как-то поддержать, осторожно сжала его пальцы. С одной стороны, нужно было заглянуть в свиток и увидеть наконец, что там написано, но с другой, ей жутко этого не хотелось. — До него дошли сведения из Фарелла о том, что там поменялась власть. Произошла небольшая междоусобная война… — Генрих едва заметно усмехнулся, словно сия новость его несказанно обрадовала. — Их предыдущий король умер около полугода назад, на престол должен был взойти его сын, но его разбил в битве брат покойного короля и сам занял престол… И этот новый король, кажется, решил пойти по стопам отца и теперь предъявляет свои права на наши северные территории: там, где Белые леса переходят в Снежные холмы и всё, что северо-восточнее.

Он сказал «наши», а не «нолдийские», как могло бы быть до войны… Это заставило Кристину почувствовать что-то вроде радости, потому что нормально радоваться в такой непонятный и пугающий момент у неё не получалось.

Вообще-то исконно те территории действительно принадлежали Фареллу — королевству, с которым граничила Драффария на севере. Но это было так давно — ещё до Драффарийского объединения, которое произошло больше двухсот лет назад. Потом их завоевали нолдийцы, а Фарелл оказался злопамятен и всё мечтал вернуть себе некогда отвоёванные у него земли — небольшие, но достаточно важные: несмотря на холод, там было много поселений и крепостей, большинство из которых сейчас находилось во владениях графа Аллета и барона Клауда, с востока земля омывалась морем, а с Белых лесов поставлялась дичь, меха и древесина. В целом этот кусок земли едва ли занимал пятую часть Нолда, но всё равно терять его было недопустимо.

— Но у нас мир с Фареллом, — тихо выговорила Кристина первую мысль, пришедшую ей в голову. Джеймс, которому, видимо, надоело стоять посреди площади, снова потянул за руку, и женщина не выдержала и шикнула на него. — Я только недавно их купцов принимала, они хоть и ехали в Шингстен, но вели себя довольно мирно… Насколько вообще эти сведения достоверны?

Генрих почему-то не ответил. Он чуть смял край пергамента, видимо, от волнения, и посмотрел куда-то вперёд.

Кристина тоже взглянула туда, словно за каменной крепостной стеной, сквозь сотни километров лесов, полей, рек, городов и деревень, мостов и крепостей ясно увидела те промёрзлые края. Она никогда там не была, но отчётливо представляла себе Снежные холмы — огромные возвышения, покрытые вечнозелёным лесом и припорошенные снегом, будто сединой, а ещё все местные деревеньки, крепости и прочие поселения, где люди, говорят, даже летом носят меховые тёплые одежды, где, по слухам, ночь может длиться полгода, а солнце светит тускло, неохотно и совсем не греет, где снега наметает по колено и по пояс… И самый северный берег Серебряного моря, покрытый толстым слоем льда, по которому можно спокойно ходить, не боясь утонуть, который простирается до самого горизонта и сливается с небом…

И это были её земли, её края, доставшиеся ей по наследству.

И никто не посмеет их у неё забрать.

Письмо Кристина прочитала уже в замке, отправив Джеймса в детскую, к нянькам. Они с мужем поднялись в их рабочий кабинет, где, несмотря на приход тепла, слуги уже растопили очаг — весеннее солнце ещё не прогрело каменный стены, отчего в замке по-прежнему гуляла прохлада. Генрих передал ей свиток, и она принялась изучать его. Медленно вчитывалась в каждое слово, взвешивая и раздумывая. И поняла, отчего в глазах Генриха тогда блеснула обречённость.

Чтобы не допустить войны, Фернанду придётся провести переговоры с новым фарелльским правителем, напомнить ему о старых договорах, может, подписать какой-то новый, убедить его в недопустимости кровопролития и разобраться наконец со спорными территориями. И одному ему ехать на переговоры, конечно, не следует. Свиты и охраны мало — нужен, самое малое, хотя бы один человек, который мог бы выступать в роли советника, правой руки, с кем можно было бы обсуждать полученные условия и предложения и формулировать свои.

Фернанд предлагал эту должность Генриху.

Кристине даже захотелось обидеться. По их с мужем договорённости, Нолд принадлежал ей, Бьёльн — ему, всё точно так, как им завещали родители. Но, согласно королевскому указу, теперь это была единая земля, их общая, а они считались соправителями. И хоть на этот раз речь шла чисто о нолдийских территориях, по мнению Фернанда, Генрих имел полное право распоряжаться ими наравне с Кристиной. Видимо, король выбрал для переговоров именно его, потому что просто не доверял ей. Ну и плевать. Она на самом деле тоже ему не доверяла.

Но кроме них ехать было больше некому: в королевстве с недавних пор осталось всего два аллода, а правитель Шингстена сейчас тяжело болел. Если поедет его жена, то придётся оставить землю на произвол судьбы, потому что их внук-наследник — шестилетний ребёнок, за влияние над которым тут же начнут бороться шингстенские дворянские семьи, в частности, Мэлтоны и Эрлихи, родня маленького лорда по матери и по бабке. Ведь переговоры продлятся не один день, кто знает, насколько задержится в Фарелле леди Элис…

А звать с собой не лорда, а кого-то из вассалов, баронов, графов или герцогов Фернанд, видимо, не хотел. И правда, не очень солидно и представительно…

Кристина ещё раз перечитала письмо — на этот раз беглым взглядом. На самом деле Фернанд вроде не отрицал её участия в переговорах. Но она сама прекрасно понимала, что ехать ей нельзя. Иначе Джойс таки получит то, что хочет.

— Это ведь так… шатко… — Кристина задумалась, пытаясь подобрать более точное слово. — Небезопасно. Если переговоры фарелльцев не убедят, они могут начать боевые действия. Тем более раз тот человек, который сейчас сидит на троне, пошёл войной на своего собственного племянника… Что ему стоит начать войну против нас? И вы… — Она встрепенулась и зажмурилась, стараясь не представлять в красках то, о чём говорила. Любые воспоминания о войне были просто невыносимы. — И ты окажешься в самом горниле. — Голос дрогнул на последнем слове, будто оно застряло в горле.

— Фернанд возьмёт войско, скорее всего, — отозвался Генрих, не отрывая взгляда от слабого огонька в камине, что бросал тусклые блики на золочёную пряжку ремня и бронзовые пуговицы на его светлом праздничном камзоле. — И мне тоже придётся… Как раз для того, чтобы отбить первые удары, если они будут, а там уж выбора нет: придётся быстро собирать армию со всей земли, да и с Шингстена, скорее всего, тоже.

Он замолчал, закинул ногу на ногу и нахмурился ещё сильнее. Кристина, чувствуя, как щемит сердце от тревоги и дурного предчувствия, зло бросила несчастный пергамент на стол, поднялась со своего кресла и, подойдя к мужу, сжала его плечи. Он улыбнулся ей, но слабо, неуверенно, будто считал, что не имеет права на эту улыбку, пока не решит все проблемы.

— Ты так говоришь об этом… — заметила Кристина, — считаешь, что войны не избежать?

— Честно — не знаю.

С Фареллом Генриху воевать уже доводилось — почти пятнадцать лет назад, — и он явно знал, что это такое. Конечно, война никому и никогда, особенно сейчас, не была нужна: ни Нолду-Бьёльну, ни Шингстену, ни Фернанду. Зато, видимо, нужна была Фареллу — не всей стране, разумеется, а одному лишь королю. Как это глупо, неразумно и пусто… Неужели какой-то жалкий клочок земли стоит того, чтобы за него люди убивали друг друга в бессмысленной бойне? Или фарелльскому королю нужно что-то побольше этого клочка, и, захватив его, он намерен отправиться дальше?

— Это ведь твоя земля, — сказал вдруг Генрих, будто прочитал её мысли. — По сути, разговаривать с Фареллом должна ты, а не я.

— Хочешь спихнуть на меня всю ответственность? — горько (иначе просто не получилось) усмехнулась Кристина и, придерживая юбку, осторожно присела на подлокотник его кресла. — Я ведь фарелльского языка почти не знаю, в отличие от тебя.

Точнее, в детстве она учила его немного, и это почти не составляло труда, потому что он был похож на драффарийский. Да вот только не доучила и сейчас уже вряд ли могла чётко изъясняться на этом языке. Все фарелльские купцы, с которыми Кристина вела переговоры, неплохо изъяснялись на драффарийском, договоры с ними составлялись на двух языках, а переводом обычно занималась не она. Зато Генрих знал язык превосходно, в чём Кристина могла не раз убедиться.

— На самом деле я доверяю тебе целиком и полностью, — улыбнулась Кристина. — Так что если вы там ради сохранения мира решитесь отдать им какую-нибудь деревеньку — я не против. Только предупреди, пожалуйста.

— Я сделаю всё, чтобы им ни пяди земли не досталось. — Голос Генриха звучал твёрдо, как-то даже, пожалуй, грозно, однако жест, который он при этом сделал, совершенно с ним не вязался: он приобнял Кристину за талию и притянул ближе к себе, будто хотел защитить от чего-то. — Даже если Фернанд решится пойти на уступки… Мы ведь отвоёвывали эту землю у Шингстена не ради того, чтобы потом отдать Фареллу.

Кристина вздохнула, сильнее сжимая плечи мужа. Да уж, одна ситуация безвыходнее другой. Сначала не знаешь, что делать с чересчур самоуверенным дядей, которому вечно что-то нужно, а тут ещё и угроза извне — и тоже всё настолько сложно, что хочется просто опустить руки и пустить все события на самотёк. Просто ничего не делать: сесть и наблюдать, как всё пойдёт без твоего участия. Как будет распоряжаться судьба или Бог…

Но ведь тогда наверняка всё окажется разрушено. Эори заберёт Джойс, север — Фарелл, а там и до целого Нолда недалеко… Начнётся такое кровопролитие, какого эта страна ещё не знала. Всё рассыплется, разорвётся на кусочки, сгорит и разрушится. Всё, что двести лет строили Драффы. Всё, что Кристина с Генрихом строили эти четыре года — ничтожный срок по сравнению с общим возрастом страны, но ведь это тоже важный кирпичик в её нерушимых стенах. И Кристина чувствовала себя ответственной за то, чтобы ничего подобного никогда не случилось.

— Нужно ответить Фернанду, — сказала она решительно. — Вам обоим ещё потребуется время, чтобы собраться, а Фарелл ждать не будет.

Тем утром колокол прозвонил как-то уж слишком громко, протяжно, будто был испуган, встревожен и взволнован. Или так показалось Кристине, потому что сама она уж точно была испугана, встревожена и взволнована. Именно сегодня Генрих собирался уезжать. Путь предстоял неблизкий: сквозь холмы и леса по Узкому тракту, получившему своё название не просто так, добраться до восточных окраин Нолда, где находилась небольшая пристань, на которой будет ждать король. Или, наоборот, Генриху придётся ждать его: мало ли что могло произойти по дороге от Королевского острова — шторм или, наоборот, штиль… Заезжать в порт Серебряного залива Фернанд не захотел — пришлось бы делать крюк, что отняло бы больше времени.

Они вели переписку почти две седмицы, обсуждая все тонкости их миссии и проведения переговоров. Всё-таки дело предстояло действительно трудное и щепетильное. В конце концов условились о месте встречи, дальнейшей поездке (точнее, плавании), составе обеих свит и всём таком прочем. Кристина, конечно, помогала по мере сил, подавала какие-то идеи, но понимание, что в целом она мало что может сделать, очень удручало её.

Колокол прозвонил пять раз, потом на мгновение запнулся и всё же сделал шестой, последний удар. Кристина нехотя открыла глаза, зевнула, стараясь прогнать остатки сна… Огромных усилий ей стоило не закрыть глаза снова — иначе она точно не встанет. Веки неумолимо тяжелели, а собственное тело будто не слушалось. Однако выбора не было, нужно вставать, ибо никто её не спрашивал о том, чего она хочет, а чего нет.

Генрих лежал рядом с ней, и казалось, что он не спал всю ночь. Впрочем, это было бы неудивительно. Сейчас он просто смотрел в потолок, почти не мигая, явно о чём-то размышлял и на то, что Кристина с горем пополам проснулась, внимание обратил не сразу. Видимо, мыслями он был уже далеко в Фарелле. Кристина прекрасно понимала это состояние мужа, но всё же решила как-то обратить на себя внимание и тем самым напомнить, что ему уже пора.

— Почему выезжать всегда приходится так рано? — протянула она сонным голосом.

— Чтобы подальше проехать за день, конечно, — отозвался Генрих тихо и отрешённо.

Вставать ему, естественно, тоже не хотелось, и он обвил рукой плечи Кристины, заставляя её прижаться к нему. Она слабо улыбнулась. Никто из них двоих наверняка не мог знать, на сколько они расстаются. Переговоры могут длиться седмицами, лунами, а если ничего не получится и начнётся война… Страшно подумать.

Страшно даже представить, что будет. Кристина знала, что их земля сильна как никогда, а с поддержкой Шингстена остановить фарелльское вторжение будет делом вполне посильным… Но всё же она себя готовой не чувствовала. Прошлые войны, которые ей довелось пройти, дались ей настолько тяжело, что она до сих пор не могла полностью забыть от тех событиях и прийти в себя. После войны с Шингстеном её жизнь раскололась на «до» и «после», и она понимала, что так, как «до», уже никогда не будет. За неполный год Кристина повидала немало смертей и убийств, изуродованные трупы, рекой льющуюся кровь, она пережила адский страх, оказавшись в топке настоящего безумия… Поэтому ещё сложнее было понять сейчас мысли того человека, что планировал нападение на Драффарию. Неужели он никогда не видел войны? Никогда о ней не слышал? Не знал, что это такое? Что же он тогда представляет себе?.. Что война — это просто красивый парад или турнир?

От возмущения, страха и внезапно нахлынувших болезненных воспоминаний её затрясло, и Кристина почувствовала, как объятия Генриха стали крепче. Он всегда остро ощущал любые, даже самые незначительные перемены в её состоянии и быстро реагировал на них, подбирая нужные слова, а иногда и обходясь без слов — объятиями, прикосновениями, взглядами…

— Прошу тебя, не переживай, — улыбнулся он, целуя её в лоб. — Я обещаю вернуться как можно быстрее. Даю тебе слово.

Но Кристина понимала, что ждать его возвращения прямо летом не стоит. Может, он приедет осенью, короткой, холодной и промозглой, когда одетые в золото и багрянец леса будто бы горят небесным огнём… Или зимой, когда весь мир становится белым-белым, таким белым, что не видно той точки, где сходятся небо и земля… Или теперь уже следующей весной, когда всё будет таким же тёплым, светлым и ожившим… Нет, это слишком долго. Она не вынесет целый год разлуки. Просто сойдёт с ума.

Все необходимые вещи были заготовлены заранее, Генриху оставалось лишь одеться в дорогу и немного позавтракать, и он будто нарочно тянул время, то выбирая подходящие для долгого пребывания в седле камзол и плащ, то словно зависая над кружкой с молоком, опустошая её маленькими медленными глотками.

— Не засыпай, — усмехнулась Кристина, легонько толкнув его в бок, — просыпайся давай, а то с седла свалишься.

Генрих улыбнулся ей, но ничего не ответил.

Ну что ж, видит Бог, она старалась не терять позитивного настроения и всячески показывать, что верит в лучший исход. Наверное, со стороны это выглядело странно, наигранно и неискренне. Но ей просто хотелось поддержать чересчур разволновавшегося мужа, хотя всю жизнь у них было как раз наоборот: Генрих поддерживал её в трудных ситуациях, всегда старался утешить, дать совет… Он помогал ей выживать в первые месяцы после войны, когда душевное состояние Кристины оставляло желать лучшего — ей казалось, что все её ненавидят, что она никому не нужна и что жить ей больше незачем. Наверняка, если бы не Генрих, это состояние осталось бы в её душе навсегда, с каждым днём всё ухудшаясь и медленно её убивая.

Она, конечно, тоже старалась, изо всех сил старалась держаться, научилась отвлекаться и переводить мысли в другое русло, но всё же понимала, что без поддержки мужа быстро бы загнулась.

И не верилось, что кто-то ещё мог бы ей помочь так же действенно, как он.

— Может, мне всё-таки тоже поехать? — вдруг выпалила Кристина.

Выпалила полную глупость: Эори оставлять нельзя, да и в целом Нолд-Бьёльн нуждается в законной правительнице, а не каком-нибудь наместнике. И на её собственные сборы ещё время нужно… Хотя она может просто переодеться в дорожный костюм вместо повседневного платья из тонкой синей шерсти, быстро покидать в сумку всё самое необходимое, на снаряжение коня тоже вряд ли уйдёт много времени. Потом вспомнилось, что надо бы ещё уложить с собой не один комплект доспехов, оружие, шатры, хоть какой-нибудь запас продовольствия… Да и Джеймсу тоже пока не следует оставаться одному — вдруг ему станет хуже?

Да уж, не получилось необдуманного поступка. И не в том она сейчас возрасте и положении, чтобы совершать что-то подобное.

Генрих тем временем поставил кружку на место и вышел из-за стола, оставив почти нетронутой свою порцию пшённой каши с тыквой, что была на завтрак. Кристина встревожилась, но решила, что он ещё не раз успеет перекусить в дороге. В конце концов, неудивительно, что ему в приступе такого дикого (и совершенно оправданного) волнения есть совсем не хотелось.

— Я бы с радостью взял тебя с собой, — улыбнулся Генрих, беря её под руку, — но ты же сама прекрасно понимаешь: тебе лучше оставаться здесь. Если замку понадобится защита, — он быстрым взглядом окинул окружающую их обстановку: длинный коридор, высокие стены, окна, пропускавшие слабый утренний свет… — то никто, кроме тебя, лучше всего с этим не справится.

Он был прав: если Джойса упустить, случайно ослабить над ним контроль, то Эори и впрямь придётся защищать. Естественно, что эту ответственность должна взять на себя Кристина. Это её замок, её наследие, в Эори веками правили Коллинзы, поколения этого рода сменяли друг друга, и вот пришла её очередь… И она не подведёт. Как не подвела в прошлый раз, когда едва не потеряла всё это наследие, но всё же выстояла.

Кристина улыбнулась, сжимая руку Генриха, и опустила глаза, будто была юной влюблённой девчонкой.

— Радость моя, — сказала она, — никто и никогда не верил в меня больше, чем ты.

Он негромко рассмеялся, будто не поверил, хотя это было неоспоримой правдой.

Чем дольше длилась весна, тем раньше рассветало, и к семи утра солнце уже почти совсем встало. Было прохладно, довольно-таки сильный ветер прилетел с севера, зато весь снег уже давно растаял, а очнувшееся от долгого сна весеннее солнце успело подсушить раскисшие дороги. Наверное, это облегчит путь.

И вот пришла пора прощаться.

Они вышли во внутренний двор, где уже всё было готово к отъезду: вещи, повозки, лошади, свита… Кристина вдруг увидела Дикона — он, столь повзрослевший, возмужавший, сидел в седле уверенно, сохраняя ровную осанку и некоторую величественность во взгляде. Его заметно отросшие русые волосы были убраны в аккуратный хвост, а серо-зелёные глаза светились решительностью и предвкушением чего-то грандиозного, великого… Он так вырос, но всё же Кристина не могла не видеть в нём юного оруженосца, такого, с каким она познакомилась пять лет назад. Да и сейчас ему всего лишь восемнадцать… Пусть совершеннолетие, но это же совсем немного. Так что за него у неё тоже были причины беспокоиться.

— Как дела, Дикон? — поинтересовалась Кристина с улыбкой.

— Всё хорошо, миледи. — Он взглянул на неё снизу вверх — и так вырос довольно высоким, а сейчас ещё и сидел в седле — и чуть склонился.

— Не боишься?

— Для меня честь отправиться с милордом в эту поездку, — отчеканил Дикон. Его голос звучал очень низко и глубоко, певуче, почти как у менестреля. — Правда, жаль, что службу в гвардии пришлось оставить, но это ещё наверстается.

— А как Рихард, ты же видишься с ним? — спросила она. Чтобы не путать двух юнош-тёзок, она называла брата своего мужа полным именем, а бывшего оруженосца — сокращённым, причём на нолдийский лад.

— Конечно, — рассмеялся Дикон. — Он вообще метит в капитаны, а сам — мелкий выскочка.

Кристина усмехнулась: она знала, что Дикон и Рихард были друзьями, но постоянно подкалывали друг друга в шутку, как, например, сейчас.

— Ну, удачи тебе, — сказала она, пожимая юноше руку.

Странно, что Кристина так легко сходилась с чужими детьми, подростками (а они, как известно, народ непростой), но так и не смогла толком сойтись с собственным сыном. Впрочем, у неё ещё всё впереди.

Она догнала Генриха и предложила как-то неосознанно:

— Может, Джеймса разбудить?

— Не нужно, я уже вчера с ним пообщался, — отозвался Генрих, проверяя снаряжение своего коня: чуть наклонил голову, привычно осмотрел седло, дёрнул подпругу, провёл рукой по светлой гриве. — Он был очень отстранённым, словно ему плевать.

— Он просто не до конца понимает… — попыталась оправдать ребёнка Кристина. — Ему ведь ещё четырёх нет.

— Да, возможно, дело в этом.

Они замолчали, не зная, что сказать друг другу на прощание. Однажды им уже пришлось расставаться на неопределённый срок: три года назад Кристина ездила в западный Бьёльн подавлять восстание Хенвальда, одного из мужниных вассалов, который был недоволен своей новой леди и её правлением. Однако даже тогда, во время этой небольшой (хоть и не менее страшной) войны Кристина знала, что они с Генрихом встретятся снова — через седмицу, две или месяц. Она в любой момент могла отступить из земель мятежника обратно в Айсбург, замок мужа; могла попросить у Генриха помощи, подкрепления — и он бы лично его привёл… Они находились в седмице езды друг от друга. А теперь… Если навсегда… Нет, этого не может быть. Конечно, не навсегда. Что бы ни случилось в далёком Фарелле, что бы ни решили Фернанд и фарелльский правитель, она всё равно будет ждать своего мужа, даже если потратит на это ожидание всю свою жизнь.

И ведь он не пропадает. Не исчезает бесследно. Конечно, они будут писать друг другу, несмотря на явные сложности передачи писем, рассказывать последние новости, делиться своими мыслями и переживаниями — так было всегда и так будет теперь.

— Ну… мне пора, — начал Генрих, повернувшись к ней лицом.

— Подожди, я… — Она запнулась, но потом взяла себя в руки: — Я забыла отдать тебе кое-что.

Он взглянул на неё вопросительно, а Кристина неловким жестом открыла свою поясную сумочку и извлекла оттуда кожаный ремешок с деревянной пластинкой, на которой была начерчена руна. Многие справочники называли её почти универсальной: она защищала от тёмной магии и злых помыслов, освежала разум, давала сил в битве… Именно это и требовалось Генриху в данный момент. Кристина несколько часов колдовала над этой руной, потратила много времени, чтобы с её помощью защитить мужа как можно лучше.

Генрих понял её без слов. Он с улыбкой принял руну, хотя не раз говорил, что не особо верил во всё это — для него важнее была личная поддержка жены.

— Спасибо, — сказал он.

Кристина снова глупо улыбнулась, чувствуя, как горячие слёзы обжигают глаза. Давно она не плакала… В горле всплыл мерзкий ком, и она не смогла что-то ответить мужу. Он же осторожно сжал ладонями её пальцы, чуть поглаживая, поднёс к своим губам, потом поцеловал её в лоб… Кристина замерла, ощущая дрожь в его руках. Неизвестность и неопределённость пугали их обоих.

Она мягким жестом освободила свои руки, прижала ладони к его плечам, чтобы приблизить его к себе и поцеловать. Неважно, что на них сейчас смотрели несколько десятков человек — главное, что никто из них, кажется, не видел, что она плакала. Генрих во время поцелуя нежно провёл пальцем по её щеке, вытирая последнюю слезинку, потом, отстранившись, что-то прошептал ей, но она не расслышала, прижимаясь к нему, что было сил. Он ласково усмехнулся и провёл ладонью по её волосам на затылке — так легко, невесомо, будто боялся…

Отстранилась Кристина, наверное, только через минуту, резко вытерла с лица остатки слёз и улыбнулась. Когда перед глазами всё прояснилось, увидела, что Генрих тоже улыбался ей — ей одной на всём белом свете и больше никому.

Что это она, в конце концов… Не стоит его задерживать, а то к концу дня он не доберётся до места стоянки и будет вынужден ночевать под открытым небом.

— Я люблю тебя, — тихо сказал Генрих, так тихо, что услышала его только Кристина.

— И я тебя люблю, — отозвалась она осипшим голосом и всхлипнула в последний раз — больше нельзя.

Она замерла у ворот, провожая взглядом вереницу всадников, проезжающих по главной улице Нижнего города. Ветер всё усиливался, да и никакой плащ не спас бы её от холода, разрастающегося внутри. Холода страха, тревоги и дурных предчувствий. Холода одиночества и тоски. И не было от него спасения ни в тепле, ни в забвении.

Когда последние всадники скрылись за воротами, Кристина нашла выход. Нужно сделать вид, что Генрих уехал на пару дней и скоро вернётся, а через пару дней снова сделать вид — и так до того момента, когда он наконец приедет окончательно и навсегда. Ну или до того, как она умрёт.

Потом Кристина поняла, что это всё бесполезно и глупо. Бессмысленно обманывать себя и других. Да, она не знала, когда теперь Генрих вернётся и вернётся ли вообще… Это усиливало тревогу и страх, но с этим надо было просто жить. Надо было смириться с тем, что происходит, и быть сильной.

И ждать.