Ведун

Глава 30

Глава тридцатая

— Прокляли? — Бурый разглядывал песочно-бледное лицо воя и не мог уловить, к чему прицепилось дурное.

Дедко фыркнул, махнул рукой:

— Отойдем, — сказал, а когда отошли, уже Ладому: — Сыщи кого, чтоб меда мне принесли, глотку промыть. — И опять Бурому: — Чуешь, чем пахнет?

— Чую, что не медом, — ухмыльнулся Бурый.

Воняло во дворике как в три дня нечищенном свинарнике.

— Так что с ними? Помрут?

— Не. Кто жив, тот не помрет.

— Поможешь? Как?

— Уже помог, — Дедко выхватил из рук холопа кружку с медовухой, присосался.

— Расскажи! — потребовал Бурый. — Я злой силы ни на ком не вижу. Как это?

— Ясно, не видишь, — Дедко утерся рукой, отдал кружку. — Кабы ты видел то, чего нет, я б тебя уже давно прибил. Отрава это. Они кашу варили, а в зерне примесок был… особенный. Ай, хорош отравитель! Три десятка гриди одним махом! Не зря меня Госпожа сюда провела! Половина бы за Кромку отправилась, кабы не я.

— Госпожа не хотела, чтобы они к ней ушли? — изумился Бурый. — Они ж ее стали бы, получается!

— Они и так ее, — сказал Дедко, и заметив притихшего, насторожившего уши Ладома, махнул, чтоб отошел подальше. — Это не варяги. Здешние, кривские. Волоху кланяются, Стрибогу, Мокоши, Госпоже… В том походе, говорят, немало крови пролили, пока латов замиривали. Почто Госпоже забирать тех, кто ее кормит.

Что ж, теперь понятно.

— Значит нет проклятья? — уточнил Бурый.

— На них нет. А так — есть.

— Как это?

— А об этом, Младший, мы с воеводой здешним потолкуем. Должен он мне теперь, крепко должен. И скоро еще добавится. Пойдем-ка!

Боярин-воевода Пригор был стар. Для воеводы. На пятый десяток вышел.

— Говоришь, все живы будут? — пробасил он, стараясь не глядеть Дедке в глаза. — Не умрут?

Бурый мысленно сравнил его с Ругаем и подумал, что с таким дела иметь проще.

— Все умрут, — сказал Дедко. — Но не от этой отравы. Поить их станете той водой, что я приготовил. Четыре бочки уже есть. Еще две к завтрему будут. Щедро поите. Чтоб из всех дыр у них лилось. А вот еды не давать никакой. Князя вашего когда ждать?

— Не ждать, — покачал головой воевода. — На полдень они ушли, с киевскими. До осени не вернутся.

— Тогда с тобой будем, — решил Дедко. — Пошли.

— Куда? — насторожился воевода.

— Мешки смотреть?

— Мешки?

— Мешки, Пригор! Те, в которых зерно потравленное было. Или тебе злодей тот не потребен? Пускай бегает?

— Потребен! — Воевода вскочил. — Еще как потребен! Веди, ведун!

— Нет, это ты веди, — хихикнул Дедко. — Я в ваших закромах, где что лежит, не понимаю. Только в злодеях.

— Вот из этого короба брали, — показал холоп-ключник. — Чье зерно, точно не скажу. Перемешалось.

— И не надо, — качнул головой Дедко. — Попортили его здесь, не там.

— Но как? — Ключник озабоченно потер лоб. — Сюда чужим входа нет. Мож прямо в котел яд подсыпали?

Дедко зачерпнул ладонью из ларя, сверху:

— Гляди, воевода: видишь?

Пригор помотал головой. Бурый тоже присмотрелся. Ага, вот это серенькое, легкое, как пыльца. Не знаешь, не заметишь.

Дедко скинул зерно обратно в ларь, показал замаранную ладонь:

— Вот это оно и есть. Погоди-ка…

Он аккуратно сдвинул верхний слой зерна, кивнул удовлетворенно:

— Дальше чистое. Сверху сыпнули, даже не перемешали. А что это значит?

— Что? — растерянно спросил ключник.

— Торопился ваш злодей. Потому и яд сверху лежит и пробрало ваших сразу и сильно. И всех разом. А было б его поменьше, так они бы в одночасье не слегли, а помаялись сперва. Кто два дня, а кто и пять. И угадай тогда, отчего.

— И чего тогда? — спросил воевода.

— А того, что померли бы все раньше, чем новый месяц народился, — пояснил Дедко. — И никто бы на злодея не подумал.

— Думаешь, так он и задумал? — нахмурился воевода.

— Она, — сказал Дедко. — Баба это. Или девка. Но думать будем, что хотела перемешать, да не смогла.

— А если не хотела? — спросил Пригор.

— Тогда нам от розмысла толку не будет, — сказал Дедко. — Посему станем думать: помешал ей кто-то, аль спугнул.

— Точно баба? — Воевода нахмурился. — И какая?

— Какая, не ведаю. Ты сыщи, а я скажу: она, не она.

— Что ж, пойдем искать, — воевода двинулся к лестнице.

Бурый с Дедкой — за ним.

— Э-э-э… С зерном этим что? — крикнул вслед ключник. — Выкинуть? Мож свиньям скормить?

— Можно скормить. Будет тогда у вас сразу много свинины, — Дедко хохотнул. И серьезно: — В ручей его положи. Есть тут у вас ручьи быстрые? Вот в него. И оставь на ночь. А потом хоть свиньям, хоть кашу. Бегучая вода очистит.

— Спасибо, господин! — Холоп поклонился в пояс.

У входа в сухой погреб маялся отрок. Переживал. Догадывался: неспроста воевода и ведуны вниз полезли. Подозревал свою оплошку, но не знал, какую.

— Кто вниз спускался, говори! — потребовал Пригор.

— Вы. И холоп, что закрома смотрит.

— Баба иль девка была?

Отрок замотал головой.

— Не сегодня, — вмешался Дедко. — Два дня тому.

— То не при мне, — отрок облегченно вздохнул. — Надысь Ежик здесь стоял.

— Ежик, значит? — погрустнел воевода.

— Что не так? — спросил Дедко.

— Он тож потравился, — хмуро уронил Пригор. — Из тех, кто помер. К княгине надо идти.

— Зачем?

— Затем, что она над теремом и двором главная. Скажет, кто кошеварил тогда, кто помогал.

— Зерно отсюда кто носит?

— Вот он, — Воевода показал на уходящую вниз лесенку. — Но он не мог. Я…

— Знаю, что не мог, — перебил Дедко. — И что бабу ту он не видел, тоже знаю.

— К княгине надо, — повторил воевода. — Она всех баб, что в Детинце есть, соберет, ты отравительницу и признаешь.

— Можно и так, — согласился Дедко. — Идем к княгине.

Именем княгия плесковская была Милодара. И была она… юна. И двух десятков зим не наберется. А еще она была у плесковского князя третья. И теперь водимая, потому что единственная.

— Ты скажи, Пригор, что надо, я велю, — сразу заявила она. — За дружинников своих батюшка наш князь не только с тебя, с меня спросит.

— Надо всех женщин, что в Детинце живут, во дворе собрать, — сказал воевода. — Распорядишься?

Собрали быстро. Княгиня молода, но строга. Объяснять никому ничего не стала. Велела и сделали.

— А ну отошли! — гаркнул воевода на сунувшихся к женской толпе дружинников. — Полусотник! Почто у тебя вои бездельничают? Тоже больны? На передок?

Дедко обошел женщин кругом, потом стал меж ними ходить, не спеша, принюхиваясь, заглядывая в лица…

Перепугал всех.

И никого не нашел.

— Нет ее здесь, — сказал он воевода. — Точно всех собрали?

Оказалось, нет. Четверо в тереме остались, за детишками приглядывать. И еще одна, молоденькая совсем, утром не пришла.

— Найти и привести! — велел воевода отрокам. — Тех четырех сюда. Так, матушка?

— Так, — подтвердила княгиня.

Привели четвертых. Виновной среди них Дедко не нашел.

И ту, что не пришла, найти не удалось.

— Не, не возвращалась. Думали: у вас она, в Детинце.

Папаша. Охотник. Встретил в воротах. Двор невелик и в посаде. Семейство многочисленное. Дочка эта у него не одна. Как попала в услужение к князьям? Да обычно. Глянулась десятнику княжьему, тот и устроил. Сейчас десятник в поход ушел вместе с князем, но девку от службы не отставили. Трудится и трудится. Вопрос: та иль не та? А если та, то зачем ей воев княжьих травить?

Дедко думал недолго. Шагнул во двор. Папаша не пустил, было, но Дедко сунул ему в лицо посох и смерд дорогу освободил. Ну и правильно. По-хорошему. Гридь бы сразу по башке приложила. Злы они. За своих только и ищут, кого бы на ремни порезать.

Наперерез кинулись сразу три псины…

И тут же шарахнулись, поджав хвосты.

Дедко пересек двор, перешагнул через высокий порог. За ним — дружинники и воевода. Этим пришлось еще и головы наклонить, потому что здоровенные.

В доме вонюче и пустовато. Бабка старая да женка некрасивая со шкурками возятся.

Возились. Увидели гостей, подскочили, закланялись.

Дедко тронул печку, огляделся, спросил:

— Который дочки твоей?

Папаша показал на короб.

— Открой.

Внутри — одежка, подвески бронзовые, полотна льняного свиток, отдельной кучкой — убор женский, праздничный. Не сказать, что богатый, но пяток серебряных монет нашито.

Дедко поворошил внутри посохом, нагнулся и вытянул со дна кошель из простой кожи с завязкой. Встряхнул на ладони, понюхал… Усмехнулся довольно. Потом развязал кошель, высыпал, что внутри, на ладонь.

Бабка охнула. Папаша крякнул.

Серебро. Кусками и не менее гривны. А поверх — перстень золотой с красным камешком.

— То ваш дружинник ей подарил! — Тут же заголосила некрасивая баба.

Папаша поглядел на воеводу.

Пригор шевельнул плечами: ну да, возможно. Это смерду такое — богатство несметное. А княжьему десятнику сей кошель хоть тоже немало, но одарить полюбившуюся девку мог. Чтоб ласковей была или на прощание.

— Вернется, спросим, — сурово произнес воевода. Повернулся к довольному Дедке:

— Все, ведун? Уходим?

— А скажи-ка мне, красавица, — Дедко посмотрел на бабу. — Есть ли у твоей дочки полюбовник?

— Ясно, есть. Вот из них, — Баба показала на дружинников.

Врет, сразу понял Бурый. И боится. Очень.

— А не из них? — вкрадчиво поинтересовался Дедко. И, вскидывая посох, грозно: — Не лги мне, вошь! В лягуху оберну!

Баба как-то разом обмякла, плюхнулась на лавку, проговорила чуть слышно:

— Есть полюбовник. Купец латский. Гирдасом кличут.

— Живет где?

Замотала головой.

Дедко еще раз взвесил на ладони девичье богатство, потребовал:

— Руку дай!

И высыпал все в пригоршню бабы.

— Заместо дочки тебе, — сказал он. — Утешься.

Баба соскользнула с лавки, упала на земляной пол, завыла. Серебро рассыпалось. Дедко подхватил перстенек.

— Вот теперь уходим, — сказал он.

— Знаешь такого? — спросил Дедко у воеводы, когда они вышли со двора.

— Нет. Но узнаю. И пошел к реке.

Купца именем Гирдас знал княжий мытник на пристани. Проводил до места, показал на на сарай-времянку у берега:

— Вон там они живут.

Рядом с сараем сохла на берегу лодка. Небольшая, на четыре весла, но с насаженными бортами.

Воевода сунулся к завешанному кожаной дверью входу, но Дедко придержал.

— Что чуешь, Младший?

Бурый прикрыл глаза: боль, смерть, еще смерть…

Он открыл глаза.

— Там четверо. И капище. Бога своего жерят. Прямо сейчас.

— Бога?- Глаза воеводы грозно сверкнули. — Гридь, к бою!

Трое дружинников тут же вынули мечи.

— Стоять всем, — буркнул Дедко. — Вы варяги?

Двое кивнули.

— А ты? — Ведун повернулся к воеводе.

— Волоху дарю, — сказал Пригор. — И Мокоши.

— Вы двое — со мной. Младший, присмотри тут.

Встал сбоку от входа и посохом откинул завесу.

Две стрелы вылетели разом. Одна улетела в небо, вторая звонко тенькнула по шлему воеводы, который проворно отпрыгнул влево.

Дружинники ушли от стрелков еще быстрее, сошлись плечом к плечу, скинув на руку со спины щиты. Однако врываться в сарай не спешили.

Стрел оттуда больше не летело: кожаная завеса опять закрыла вход.

— Внутрь не лезть. Захотят выйти, тогда бейте, — распорядился воевода и рысцой побежал вдоль берега.

Вернулся он быстро. С факелом и толстым пуком сырой соломы. Подпалил пук, подождал, пока возьмется, кивнул гридню. Тот мечом отодвинул завесу, и воевода закинул солому внутрь.

Засуетились. Пук большой, потушить можно, но не просто. Из-за завесы, из оконец пополз дым. Внутри раскашлялись. Наружу однако, не спешили.

— Мож добавить? — предложил один из дружинников.

— Нет, — мотнул головой Пригор. — Тогда полезут. А так не рискнут. Посидят в дыму, ослабнут, а тут и мы. Испы…

— Убейте их! — перебил Дедко. — Сейчас!

Громко крикнул. Еще и силы добавил.

Повторять не потребовалось.

Воевода махнул мечом, разрубив петли, на которых висела кожа. Завеса упала. Трое дружинников кинулись в сарай. Сразу втроем, широкий вход позволил.

Бурый тоже хотел, но Дедко не пустил, ухватив за пояс.

Так-то правильно. Куда ему с дружинниками рубить?

Да и не надо.

Трое плесковских воев управились с тремя латами быстро. Самого шустрого зарубили, двоих подранили и повязали. А вот четвертый, вернее, четвертая…

— Все, что мог, — сказал Дедко, обтирая лопухом нож. — К Морене ушла.

Верно сказал. И что поторопил, тоже верно. Еще немного — и принесли бы девку, ту самую, что потерялась, богу, чей идол скалился в середке сарая. И что б дальше было, неведомо. Но ничего хорошего. А так только живот разрезать успели да матку вытащить.

Гневался чужой бог. Жертву, считай, у него изо рта выхватили. Но гнев этот слышался Бурому будто издалека. Не дотянется до них бог. Жрецы его здесь, да толку от них нет. Пока Дедко душу заложную возвращал и к Морене отправлял, Бурый по его слову наговоренной нитью, той, что для оберегов, зашил латам рты.

Вернулся дружинник, посланный в Детинец. С подмогой и со жрецом-волохом.

Тот, как водится, первым делом на Дедку зашипел, но сообразил, что было и успокоился.

И начал распоряжаться.

Первым делом велел идола чужого разрубить и сжечь. Потом пленных осмотрел- обшарил. Опоздал немного. Бурый уже все лишнее с них снял. Кошели, украшения забрал, узорочье с одежды срезал, какое заметил, и кучкой сложил, вместе со снятыми оберегами.

Дружинники не бездельничали. Обшарили лодку. Тоже добро сыскалось. И среди прочего три фигурки особенные. Махонькие, с пол-мизинца, зато золотые. И не простые. С волшбой сильной. Возьмешь такое в руку и чуешь, как сила внутри кипит, наружу рвется. Нехорошая сила. Мертвая. Человека такая скоренько сгубит, а вот Дедке пригодится. Мертвая, да, но ничья. Кто сумеет взять, того и будет. Хотя брать нужно умеючи и не в явном мире.

Дедко это золото сразу захотел. Но торопиться не стал. Ведун же. Подождал, пока волох от фигурок отнекался. Брать, мол, нельзя. Проклятое золото. Только выкинуть куда подальше, где не найдет никто. Лучше в море, а нет, так хоть в озеро глубокое.

Тогда и Дедко высказался. Что возьмет опасность на себя и позаботится о том, чтоб проклятье дальше не ушло.

Пригор отдал. Золото, оно манкое. Но воевода — матерый, с разумением. Волох сказал «нельзя», он услышал.

Волох против отдачи тоже не возражал. Бурый подозревал: надеется, что напакостит это злато Дедке. Ну, ну.

Пленных жрецов разговорили. Сначала кат дружинный поиграл с ними, потом, когда дозрели, позвал воеводу и рты зашитые распустил.

Болтали жрецы бойко. Да они даже и жрецами не были, а так, прислужниками. Главным оказался тот, кого убили. Он все и делал. И девку соблазнил, и пыль ядовитую ей подсунул. Хотя не сказал, что ядовитая. Сказал: сонная. Мол, уснут все в тереме и никто не станет им с девкой мешать сбечь. Девка, дура, поверила. А может и не просто так поверила. Этот, убитый, силен был в волшбе. Ну да уже не важно. Обманул, зачаровал… Главное, подсыпала девка отраву.

Дедко во всем прав оказался: не дали ей зерно в коробе размешать. Отрок, что за закромами присматривал, вниз спустился и приставать начал. Девка еле отбилась. Жаловалась потом любовнику. Дура. Но все одно жалко. Красивая и сгинула зазря.

А латы эти мстить пришли. Киевский воевода и плесковский князь знатно их обидели. И не только смердов, но и бога ихнего. Капище отыскали, разграбили и сожгли.

Такое не прощают.