Ведун

Глава 25

Глава двадцать пятая

Этого отрока Бурый знал. Видел на пиру у Роговолта на зимнем празднике. Тогда вой был пьян и храбр. Сейчас заробел. Вспомнил, надо думать, что о Дедке слышал, увидел и следы волчьи во множестве. Не то, чтобы княжий отрок Веснян боялся волков, но колдовство — другое дело.

— Князь тебя просит, — сообщил отрок.

Сначала он собирался сказать: требует, но поглядел на Дедку, на посох с Мордой…

И не решился.

— Дальше говори! — приказал ведун.

— Тварь в реке завелась, — сказал отрок. — Змеюка огроменная на лапах. Смерды говорят: из черного болота выползла. Сперва животину таскала, а после повадилась рыбаков хватать.

— А почему ко мне? — спросил Дедко. — Тварей хищных бить — это ж исконно ваше воинское дело.

Так ведь стрелы ее не берут, копья тож! — воскликнул отрок. — Не наша эта змеюка. Кромешная. Не язвит ее людское оружие!

— Сам видел? — уточнил Дедко.

Отрок помотал головой, пробормотал:

— Смерды говорят.

— А что князь?

— Сам сходил. На лодье. Бажилось ему ту змеюку добыть.

— Что ж не добыл? — спросил Дедко.

— Не вылезла к нему змеюка, — помотал головой Веснян. — Видать, спужалась. В князе сила Перунова. Страшна она для кромешных.

— А ко мне, думает, вылезет? — усмехнулся Дедко. — А и вылезет, как я ее, такую грозную, осилю?

— Так тебе и не нужно! — обрадованно сообщил отрок. — Ты вымани только, а мы уж ее прибьем!

— Что, опять сам князь сподобится? — уточнил Дедко.

— Не. Отбыл князь. В Киев. Да мы и сами управимся! Какие у смердов копья? Наши-то повострей!

— Охотницкую зброю не хули, — строго произнес Дедко. — Кабана иль тура брать не легче, чем воина бронного.

— Тоже верно, — подумав, согласился Веснян. — Не пойдешь?

В ответе Бурый не сомневался. Помнил, как Дедко давеча жаловался, что скучно лето проходит.

— Пойду, — сказал Дедко. — Раз князь просит, как не пойти? Путь-то далек, что с собой брать?

— Свое бери только, — обрадовался отрок. — Да еды на день. До лодьи нашей только дойти. А там уж все наше будет.

Хорошо идти на лодье. Бурый за весло просился: не пустили. Сказали: только дружинные могут. Может, врали, а, может, и впрямь. Легко идти по воде. Разве что на необустроенных волоках тяжко. Там самим приходится идти. Веснян сказывал: в иных реках течение сильное. Порой ветра попутного днями ждать требуется. Или вервие конопляное на плечи и тащи по берегу.

Ну а кому легко?

— Это что! — Веснян черпнул шлемом воду из бочонка, выплеснул на голову, встряхнулся, как собака, разбросав брызги. — Наше дело, воинское, понятное. — А потом спросил, понизив голос:

— А как там, за Кромкой?

Бурый оглянулся: что Дедко?

Ведун дремал, развалившись на набитых шерстью мешках, что свешивали с бортов, когда приставали к причалам.

— Тяжко, — Бурый тоже понизил голос. — Страшно. — Вспомнил, слова, что сказал как-то Дедко одному боярину: — Лучше тут обельным холопом, чем за туманной рекой княжить.

Сам-то Бурый знал: неправда сие. Нет в пределах Морены князей. Но слова сильные. Полезные.

— Слава Перуну, что мы, вои, в Ирий уходим! — Веснян сотворил знак Молниерукого. И тут же спросил: — А как там, в Ирии? Весело ли? Вон нурманы говорят: у них в Валхалле каждый день пиры и битвы! И раны ровно в полдень зарастают. И девы еще, воительницы прекрасные, им постели греют. Так ли сие?

— В Ирии не бывал, — честно признался Бурый. — Как души воинов за Кромку уходят, видел.

«И тех, кто не ушли, тоже видел», — добавил он мысленно, но промолчал. Среди воев тоже заложных хватало. Месть, она по эту сторону крепко держит.

— А о нурманской Волхалле так думаю: не хотелось бы мне каждый день от ран умирать, пусть даже после они и зарастут. Я, Веснян, муку знаю, а еще больше чужих мук видел. Нас, — кивок на Дедку, — тогда зовут, когда боль да ужас страшней, чем мы покажутся. И к нурманам тоже звали. Может, видел я и меньше, чем наставник мой, однако ж ни разу не видел я радости у тех, кому кишки наружу выпустили.

— Это потому что ты не воин! — снисходительно заявил Веснян. — Не знаешь ярости Перуновой! Это такая сила, такая правда!

— Правда, — согласился Бурый. — Когда за Правду, тогда, ясно, дело другое. А когда веселья ради руки-ноги рубят? Весело ли?

— Бывает и весело, — ответил Веснян. — Когда татю какому.

— Но не тебе, — уточнил Бурый.

— Нет, не мне! — И оба рассмеялись.

Им было легко вместе. Пусть один отрок дружинный, а другой — младший ведун, но почти погодки и жизнь впереди — как дорога к вершине заповедного холма.

— Глянь-ка, Комышино сельцо! — воскликнул Веснян, привставая. — Там и переночуем. А завтра уже и Болотье будем. Страшно ль тебе, ведун, на змея многоголового идти?

— Уж не страшней, чем на навку, — усмехнулся Бурый. — Чуял ту, что у моего наставника в посохе живет?

Проняло. Улыбка враз сошла с лица отрока. Даже веснушки проступили ярче.

— Вот то-то. Я ее приваживал. А ты… Змей, змей. Видел бы ты, что мне довелось… А-а-а… Ни к чему тебе. У каждого свой путь через Кромку, дружинник. Держись своей и будет с тобой удача.

Опять слова Дедки повторил, но хорошо вышло.

— Ведаешь ли сие?.. — Веснян замялся, не зная, как теперь обратиться в Бурому. Проняло отрока.

— Ясно, ведаю, — уверенно произнес Бурый. — На то я и ведун.

А видел он сейчас одно: власть. Воин, умелый, оружный, варяг — теперь его. Что он, Бурый, скажет, так тому и быть.

И похорошело.

— Что, привадил дружинного? — поинтересовался Дедко, когда они, поснедав, вышли поглядеть на реку.

— Что, нельзя было? — насторожился Бурый.

— Отчего ж нельзя, можно. Помни только: вои не смерды. У них свои покровители там, — Дедко ткнул пальцем в сереющее небо. — И там, — палец показал на заросший свежей травкой берег. — Вои их исправно кровью жерят. Это не как у смердьих богов, когда петушок, овца и редко когда холоп никудышный. Кровь, Младший, это самое сладкое питие что для богов, что для мертвых. В ней сила. В ней сама сладость жизни, вот это все, — Дедко обозначил рукой окоем. — Нам, живым, это даром дается: только глаза пошире открой да дыши поглубже… — Дедко вздохнул. — Скучать по сему буду, когда уйду.

— Так не уходи! — жарко произнес Бурый. — Ты ж в силе еще. Вон как девок валяешь! А там, за Кромкой… Что тебе там? Туман смертный?

— Там другое есть, — возразил Дедко. — Морене служить — лепо. Сила иная приходит. А когда ты год за годом Госпоже своей служил верно, она награждает щедро. За каждую бродячую душу, кою ты в покон вернул. Думаю, и в посмертии не закроет мне тропку в мир явный. Буду иной раз к тебе заглядывать, — Дедко хмыкнул. — Опекать да допекать.

— Ты наставник мой! — с волненьем воскликнул Бурый. — Пестун! Приходи, сколь хошь! И кровью тебя напою, коль восхочешь! Только скажи!

— Поглядим, — Голос Дедки дрогнул. Или показалось? — На воду глянь. Что скажешь?

Бурый подошел ближе к берегу. Присел. Вода была черной, илистой. Только особым зрением виделись в глубине тени.

— Позвать кого? — спросил Бурый. — Навью водяную?

— Глупая нежить, — отмахнулся Дедко. — Водяник бы пригодился, да не чую его. Нехорошо это.

— Ушел, спит?

Дедко помотал головой.

— Почто ему спать в свое лучшее время? И куда бы ему из своего места уйти?

— А если… вовсе ушел? — дрогнувшим голосом предположил Бурый.

Если нелюдь вроде Лешего, Водяника или иного из старых из мира уходит, то ой какой недобрый знак. Значит, пришел кто-то в большой силе. И этот сильный, он чужой!

Бурый слыхал об этом. От Дедки. Как о великом бедствии. Когда один покон рушится, а другой пока еще настанет.

— Не о том думаешь, — угадал его мысли Дедко. — То бывает, когда вои чужие на землю приходят. Со своими богами. Щедро кормят из кровью, напитывают силой, чтоб стали заместо местных. Нурманы тако творят. Варяги тож с Перуном своим здесь не исконные. Но Перун с исконными поладил. Варяги ж много крови не лили, поздорову примучивали. Однако дружбы у Перуна с тем же Волохом нет. И с Госпожой моей тож. Дружбы нет, а лад есть. От воев много силы идет, да самих воев много меньше, чем смердов. Да и воям кровь лить не всегда вместно. Потому и лад меж Волохом и Перуном. В жизни много всего есть, опричь битв. Да и целить после сего тож надобно. И людей, и землю. И из смерти жизнь рождать, как колосок из ржаного зернышка… Ну да то долгий разговор, — осек себя Дедко. — Не ушел Водяник. Заныкался. И что это значит?

— Змей?- предположил Бурый, поскольку то было единственное объяснение.

— Он, аспид. Или еще кто. Пока не ведаю.

Вот как? А ведь то места, где видели гада, целое водное поприще. Такой сильный?

— Управимся? — осторожно спросил Бурый.

— Должно бы, — без особой уверенности отозвался ведун.

— А если… Если нет?

— Значит нет. Тако бывает. Иной раз охотник зарогатит тура, а иной — тур охотника. — И, подбодрив: — Не боись, Младший! Твоей смерти не вижу покуда.

— А своей? — напряженно спросил Бурый.

— А свою я вижу.

Бурый еще более напрягся.

Зря. Потому что Дедко тут же успокоил:

— Своя смерть, она по-другому к нам приходит. Как мишка, что за оплошным охотником крадется. По пятам. Цап — и все. А коли охотник мишку видит, так это еще ничего. Может, обойдется.

Вышли с утра. Вниз по реке хорошо. Еще и ветерок. Весла сложили на палубу. Дружинники сбросили одежу, разулись, грели спины на летнем солнышке. Не бездельничали: у воя для рук всегда работа есть: оружие точить, бронь чистить, прочее чинить, смазывать.

На кормиле — Роговолтов полусотник. Этот поблажки себе не давал, только бронь с подкольчужником скинул и шлем на пояс повесил. Суровый. Даже с Дедкой едва парой слов обмолвился. Веснян о нем хорошо говорил. Умелый, к своим заботливый. А что мрачен, так первенец его весной помер. В детских у Роговолта был. Бился на бревне с таким же детским да и сверзился. Да так неловко, что шею сломал. Какая такая шея у шестилетки. Как у цыпленка.

Так бывало. В дружине о таких говорили: удачи не достало. В ином случае десятнику попенять можно было, но тут точно удача. С бревна того по двадцать раз на дню детские падают и ничего. Там, внизу, и сено набросано, и земля не утоптана. А вот же ж…

Мимо боевой лодьи медленно проползла лодья торговая. Ливы. А может и латы. Бурый покуда их не разбирал. Покричали с борта: приветствовали лодью с княжьим знаком. Дружинные не ответили. Не любят этих в Полоцке. Накопилось при прежнем князе. Но у Роговолта с соседями мир. Такой себе… С мечом у подушки.

Это тоже Веснян рассказал. Расположен он нынче к Бурому. Даже предложил оружному бою поучить.

Бурый лишь усмехнулся. Ведуну мечом махать… Потом, ответным откровением, вынул из чехла тот нож, что для жизни. Предложил в руку взять.

Веснян взял… И чуть не уронил. Обожгло морозом.

— То-то, — сказал Бурый, отнимая ножик и пряча его обратно в заговоренный чехол.

— Что это было? — севшим голосом спросил Веснян.

— Клинок ведовской, — пояснил Бурый. — Этот слабый еще, молодой. Старый лучше был, но этот по ладони выковали… — Бурый помахал в воздухе подросшей за пару лет рукой. — Только зимой его заговорил. Не окреп покуда. Жадный. У наставника моего, вот у того ножик. На полвершка войдет — и нет человека. А тот и не заметит ничего. Стоял — и лег. — И тут же поправился: — Только не против людей это наше оружье. Люди что. Нет такого воя, чтоб ведуна убить рискнул. Слыхал, должно, что тогда с убивцем и его родом бывает?

Веснян помотал головой.

— А ничего, — усмехнулся Бурый. — Ни убивца, ни рода. Все за Кромкой ведуну служить-угождать станут.

Веснян проникся. Больше страха — крепче верность.

— А против кого тогда? — спросил дружинник робко.

— Нелюдь, — пояснил Бурый.

— А нежить если? С ней как? С заложными, с навьями?

— Для них другое имеется, — пояснил Бурый. — А этот еще против колдунцов хорош, против колдуний, против тех, кто духам служит, кабунов, нодьев и иных. Против жрецов суротивных тоже хорошо бывает. Но это я сам не пробовал.

— А против колдунов?

— То было. Одну погубил, когда годков мне было сколь сынку полусотника вашего. Ножик, правда, не мой был, его. — кивнул на Дедку. — А колдунья та страшная была. Сильная очень.

— И ты все равно…

— А как иначе? — пожал плечами Бурый. — Иначе прибрала б она меня. Выпила. Как ты — чарку сбитня.

— Как страшно у вас все… — пробормотал Веснян.

— Так и у вас непросто, — отозвался Бурый.

— У нас как раз просто, — возразил Веснян. — Вот други мои, там — враги. Щит, меч…

— И Перун, — напомнил Бурый.

— И он, — согласился Веснян. — Бог наш молниерукий, — добавил дружинник, погладив рисунок на руке.

— Вот и у нас так же, — сказал Бурый. — Есть враг, есть ты и есть Госпожа наша.

Тут он слукавил немного. Все же не Морена была его главной в его ведовстве. Но не было в этом мире никого, кто не трепетал бы пред Госпожой.