Васильевич. Книга первая. Братик

Глава 6

Событие шестнадцатое

— Тридцать восемь, тридцать девять, со… соро… сорок.

Иван отсчитал вслух и пошёл к спрыгнувшему братику широко раскинув руки. Обнять хотел. Но выглядело будто ловит. Юрия качнуло. Все силы выплеснул и последний раз смог только со второго раза подтянуться, да и то подбородком себе помогая. Зацепился им за перекладину и вытащил себя всё же. Вот спрыгнул, а его повело, и Иван вслед за ним шагнул вправо, так с разведёнными руками. Юрий выпрямился и отшагнул назад, и Иван за ним, словно ловил. Дошёл, обнял и подбросил в воздух. Вроде два года разница между ними, но старший брать уже под метр семьдесят пять, сильно вытянулся за зиму, а Юрий застрял. Может и добавил пару сантиметров, метр тридцать, наверное.

— Тяжёлый стал! — поставил Иван брата и, оглядел воев, что стояли вокруг, потом на бояр и дворян взгляд перевел и хмыкнул, а потом засмеялся радостно эдак и крикнул, — Кто больше брата моего сделает, тому рубль дам. А вы, — он повернулся снова к боярам и дворянам, чуть в стороне переговаривающимся, кто повторит из вас в кормление Галич получит на год.

Весна почти началась, двадцать пятое февраля на дворе. И все три с небольшим месяца Боровой, не прекращая ни на один день, отжимался и приседал по нескольку подходов в день, а потом насмелился и попросил Ивана во дворе их хором рядом с Грановитой палатой построить турник с железной перекладиной. Стал и тут, как пиявка, дёргаться под смех, пусть и в рукавицу, воев, что несли службу в Кремле, бояр и дворян, живущих внутри стен Кремля.

Только первый день Артемий Васильевич чуть стеснялся, потом плюнул. Ему можно чудить, он, во-первых, брат Великого князя, а во-вторых, глухой, почти юродивый, на которого все ещё с жалостью продолжают смотреть, несмотря на все его успехи.

Рубль деньги приличные. Много чего купить можно. Вот народ и бросился к турнику. И окарался. Ни один и двадцати раз не сделал. Во всём нужна сноровка, закалка, тренировка. Бояре и дворяне не дёрнулись даже, только один молодой, кажется, спальник Ивана, попытался кормление заработать, Ага. Десять раз. А потом ещё минуту поизвивался, как червяк, на потеху народу.

— Через месяц я гривну дам тому, кто больше меня подтянется! — объявил вдруг Юрий, выйдя вперёд из-за спины брата.

— Эвон как⁈ — Иван осмотрел притихших собравшихся у Грановитой палаты, — А что, лепо! И я десять рублёв ставлю. Кто брата одолеет получит. Или он. А ещё коня вороного, что от Честокола остался, ставлю. Он один дюжину рублёв стоит. Андрейка был вор, а конь — ворон. Не скачет — летит, и чёрен как смоль. Конь огонь — куму надобен⁈

Боровой своими успехами не то, чтобы гордился, но доволен точно был. Отжимался он теперь сто пятьдесят раз и даже десять раз на одной руке. А с установкой турника дела по наращиванию мышц и вовсе в гору пошли. Никаким Шварценеггером не стал, это годы нужно и диеты специальные, пойди в этом веке организуй себе белковую диету, когда по средам и пятницам запрещены мясо, яйца, молочная продукция, и из белков разрешена только рыба, а ещё посты всякие прилетают. А с двадцать четвёртого февраля началась сырная масленица. А уже третьего марта Великий пост начнётся. Ещё и рыбу нельзя будет есть.

Правда, часть его Юрий пропустит, для путешественников делают исключение, а он выклянчил, можно сказать у Ивана и Макария поездку в свою вотчину. И это не Углич. Кроме Углича Василий третий — их с Иваном батянька, завещал Юрию несколько городов. Это Черкизово, Углич, Мологу, Бежецк, Калугу, Малоярославец, Медынь и Мещовск. Последние четыре — это если на будущее спроецировать, то города Калужской области и, по существу, вся она в его владении. Чтобы начать прогрессорствовать Юрию нужно было из Москвы сбежать и оказаться подальше от бояр, брата и митрополита. Сначала он думал про Углич. Но потом в разговоре… в переписке с дворецким князем Иваном Ивановичем Кубенским, тем самым, шубу которого презентовал ему Иван, во время убийства Андрея Шуйского, выяснилось, что Углич-то хорошо, но примерно на таком же расстоянии, а именно в ста пятидесяти верстах, есть целая область в его владении и это сто пятьдесят вёрст не на север, как Углич, а на юг. До засечной черты далеко, до Казани тоже. Тихая мирная провинция.

Ну, для начала нужно съездить туда и посмотреть так ли это? Какие там условия, есть ли хоть где жить? И как там и кто с убийством Андрея Честокола там теперь налоги и всякие другие подати собирает? В общем, нужна ознакомительная экскурсия на предприятие, которое потом должно толкнуть вперёд экономику и военную мощь России. Естественно, сказать такое митрополиту Макарию нельзя. На богомолье де Юрий Васильевич собирается. Деревянная церковь Троицы Живоначальной в Калуге — городе уже полвека стоит, и известна как место упокоения блаженного юродивого Лаврентия, спасшего Калугу от нападения крымских татар. Вдохновивших горожан на помощь князю Симеону.

Информацию про этого Лаврентия Боровой по крупицам выцарапывал из Инока Михаила, который теперь учил его рисованию. Василия — внука Дионисия Макарий изъял, засадив его за написание целого иконостаса.

Иван тоже сначала отпускать не хотел и собрался было с ним ехать, но Макарий упёрся, мол Великий князь во время поста и следующей за ним Пасхи нужен на Москве. А туда если ехать, то к Пасхе вернуться вряд ли получится.

Событие семнадцатое

Разбойники, они лихие людишки, они же тати лесные поступили как про них в книгах и написано, они пропустили воев, ехавших на конях в авангарде, и повалили две огромные ели, явно подрубленные заранее. Треск ломающихся веток напугал лошадей и те прыснули вперёд по дороге, давая татям больше времени. Это пока вои теперь остановят и успокоят коней, пока развернутся, пока поймут, что конно не попасть к возкам, которые теперь уже грабят лихие люди, пока спешатся, и путаясь в ветках, которые не просто преодолеть, выберутся к возам, которые должны были охранять, разбойники заберут добычу и скроются в лесу.

С арьергардом лихие людишки вопрос решили тем же способом. Позади возов рухнуло две огромные ели, а опушка давно, загодя, сделана непроходимой, стащили тати туда валежника. И этим пришлось спешиваться и лезть через две поваленные ели, цепляясь за ветки одеждой и кувыркаясь споткнувшись о сломавшуюся под их сапогами ветку.

А только не всё пошло у лихих людишек, как те планировали. В большом возке, крытом зелёной тканью, оказались не простые люди. У седоусого мужчины, высокого и плотного оказался с собой большой кавалерийский пистоль с колесцовым замком называемый немцами DOPPELFAUSTER, длинною почти семьсот миллиметров и весом под два кило. Из двух стволов в татей вылетели круглые пули калибра 9.1 мм. Не одновременно вылетели, а по очереди и точно впечатались в грудь одному из разбойников, что первым открыл дверь возка и в голову тому, кто за ним стоял с гадкой улыбкой на заросшей диким волосом роже. Когда два татя свалились, освобождая лучам света путь внутрь возка, то разбойники увидели мальчика, у которого в руке тоже был кавалерийский пистоль, но одноствольный. И у этого был уже заведённый специальным ключиком колесцовый замок. Бабах и направленный в рыжебородого пистоль изрыгнул грохот, пламя и пулю калибра в десять миллиметров в грудь душегубцу.

Отодвинув рукой парнишку в глубь возка седоусый мужчина, не имеющий бороды, и видимо иностранец, выскочил из возка и выхватил из-за пояса саблю. Не ожидавшие такого напора лихие людишки замешкались, и вой сделав длинный выпад, успел воткнуть острие сабли в пузу ближайшего разбойника. Тот, обливаясь кровью, рухнул на колени и завыл.

Вой раненого и ломающиеся с обеих сторон ветки елей побудили татей к отступлению. Да их ещё с десяток оставалось, но потеряли они уже четверых и это были их главари, в том числе и атаман Косарь.

— Ну, как? — видя, что Иван Пересветов дочитал страницу, спросил его Юрий Васильевич.

Литвин ткнул пальцем в листок и потом другой палец задрал вверх. При этом он что-то говорил, но читать по губам Боровой пока так и не научился. У брата только, если тот по слогам произносит слова, более — менее, а так в разговоре у всех подряд, так точно ещё нет.

— Как у нас, правда? — Юрий достал коробку из морёного дуба, в которой на бархате синем лежал тот самый кавалерийский пистоль, изготовленный в Аугсбурге, о чём указывало сверху на стволе клеймо оружейной гильдии Аугсбурга — так называемая «еловая шишка», про который было написано на странице в руках Пересветова.

Этот пистоль ему Иван Семёнович и подарил. С этим литвином побывавшем и в Молдавии и Валахии и в Сербии и даже в Оттоманской Порте последний месяц прилип к брату Великого князя Ивана Васильевича. Вместе он составляли прожекты по обустройству России. Приказы новые придумывали, в том числе Стрелецкий и Пушкарский. Думали о том, как пресечь татьбу и грабёж в городах и на дорогах.

Артемий Васильевич про губные избы помнил, более того в Москве уже пару изб таких появилось. Милицией, в том смысле, что это вооружённые граждане, служащих губных изб в России вполне можно было назвать. Они представляли собой органы местного управления по борьбе с особо опасными преступлениями такими как разбой, татьба, убийство. Все служащие губной избы были выборными. Возглавлял ее губной староста из дворян, которые в силу возраста или увечий не мог нести полковую службу. Старосте помогали выбиравшиеся из крестьян или жителей города целовальники, которые брали на себя большую часть оперативной работы и даже могли участвовать в принятии судебных решений. Целовальники они, потому что, принимая присягу, целовали крест. Кроме целовальников в губной избе были сторожа, охранявшие административное помещение и тюрьму, палач, а также иногда бирюч, зачитывавший населению царские указы.

Артемий Васильевич предложил в дополнении к этому создавать в крупных городах школы милиции. Набирать в них из крестьянских детей и детей горожан крепких пацанов лет четырнадцати и два года учить владеть саблей, пистолем, луком и арбалетом. А ещё заниматься общефизической подготовкой, чтобы и догнать лихих людишек могли и справиться потом с ними в рукопашной схватке. А на теоретических занятиях учить законам, что будут приняты вскорости в стране. Пора Судебник Ивана третьего расширить и углубить.

Сейчас в том самом описанном возке и с тем самым авангардом и арьергардом из десяти служивых дворян они ехали в Калугу, спеша добраться на санях до неё, пока снег ещё не растаял.

Событие восемнадцатое

Город! Город ведь это — город. Улицы, высокие дома, каменные храмы, памятники каким-нибудь великим землякам или пусть даже Ульянова по прозвищу Ленин, а ещё школы, в которые шумными стайками идут дети, магазины, в автоматические двери которых ныряет народ с пустыми руками и выходит с полными руками. И обязательно старушки, сидящие на лавочке у подъезда. Куда без них⁈

Город — это город. А тут? Тут была ограда. Ну, пусть три — четыре гектара внутри. Словно стена огромного дома шести — семи — восьмистенка. И четыре деревянные башни. Весь город на трёх гектарах. Столица области. Даже не хочется представлять, а как же выглядит Малоярославец или Медынь и Мещовск, другие его города. Там что — один гектар весь город⁈

До этого Единственное! место, где был провалившись в прошлое, Боровой, это внутри Московского Кремля. И там всё же и храмы каменные были и дома не менее каменные, та же Грановитая палата и стены с башнями из красного кирпича. Город. И даже улицы и тротуары, пусть и мощёные не камнем, а деревом. Но ведь дороги и тротуары.

Калуга же была деревней… ай, селом, раз церковь деревянная имелась. С деревянным же небольшим детинцем и обиталищем воеводы одновременно и тремя улицами, расходящимися мерседесовской звездой и громкой, грохочущей кузницей в конце одной из улиц. Магазинов не было. Недалеко от церкви был торг, стояли столы с навесами, которые сейчас лавками называют. И там толпился народ. Ржали кони, мычали телята, визжали свиньи и брехали собака. Жизнь била ключом. Даже не верилось, что в городе, площадью пусть даже четыре гектара, может проживать столько народу. Или они специально все собрались на торгу послушать вступление к композиции группы Пинк Флойд «Энималс» (Pink Floyd — Animals).

Длинной вереницей, втискиваясь в узкие улочки, всадники авангарда, разбрызгивая в сторону толпу, домчали до детинца и один из них, спешившись затарабанил в ворота, которые почти сразу открылись. В воротах стояли два воя в эдаких дедовских шеломах островерхих и кольчугах с саблями на поясе и бердышами в руках. Бердыши хищно поблескивали замысловатой формой лезвий. Вои были приземисты и широки в костях. Возможно, иностранцы, приезжающие на Русь, видя вот таких колоритных персонажей и придумали гномов. А чего — огромная борода, широченные плечи под кольчугой, топор замысловатый в руках. Именно так гномов и рисуют. Щита круглого с умбоном не хватает.

Тьфу, хватает. Вон они у ворот стоят прислоненные к забору. Тут простой забор не стена.

— Прибыли! — Артемий Васильевич, опережая литвина учёного, выскочил из возка на грязный, начинающий таять, ноздреватый снег, кое-где с проплешинами уже.

Что-то кричали, переругиваясь друг с другом, дворяне, его сопровождающие, и стражники на воротах. Потом шум чуть смолк, на крыльцо вышел из терема мужчина в накинутой на плечи шубе. Явно — главный здесь. Главковерх. Ему доложил старший княжеского конвоя боярский сын Ляпунов, и указал на князя Углицкого и учёного литвина. Отвесив лёгкий поклон, воевода начал чего-то говорить, рот раскрывался, но видимо ему подсказали, что князь-то тетеря глухая, и он как-то по-детски виновато улыбнулся, хлопнул себя пятернёй по лбу и отошёл в сторону, приглашая княжёнка пройти внутрь терема.

Про этого человека Иван, который брат старший, ему краткую справку написал. Иван Иванович Трубецкой, двоюродный брат сбежавшего в Литву князя Богдана Александровича Трубецкого из младшей ветви Трубецких. А ещё из подпевал князей Шуйских. Женат на Авдотье — дочери Ивана Михайловича Воротынского, который скончался в Белозерской темнице. Отправлен был туда за сговор с воеводами, что подались в Литву. Был заключен в темницу Кирилло-Белозерского монастыря.

В общем, брат предателя и женат на дочери предателя и в партии Шуйских. Враг, на котором клейма негде ставить. Поставлен сюда Шуйскими на кормление несмотря на то, что земли и города эти Юрию Васильевичу по завещанию его отца Василия третьего принадлежат.

В тереме, в большой горнице, было два человека. Воин в алом кафтане с огромной чуть ли не монгольской саблей, а может и в самом деле монгольской, и священник. Пересветов поинтересовался кто это, и написал на бумажке, через которую они общались, что это Благочинный — протоиерей Сергий. Товарищ сей является настоятелем храма Троицы Живоначальной в Калуге.

Боровой, отправляясь в это путешествие, уговорил митрополита написать для благочинного Сергия письмо, в котором объяснить, что на общие богослужения князя Углицкого Юрию Васильевича тягать не надо, бо тот слаб здоровьем и может сомлеть, службы для него проводить в домовой церкви или часовне, если есть, отдельно с малым количеством людей.

Время как раз двигалось к вечерней молитве, и протоирей видимо пригласил всех присутствующих на неё, вот тут Артемий Васильевич ему письмо от митрополита и сунул. Письмо оказалось длинным, видимо, кроме того, и другое разное Макарий Сергию прописал, так как читал тот долго. Боровой сел на лавку в гриднице и откинулся на стену, думал на секунду глаза прикрыть и вырубился. Очнулся или проснулся от того, что его Пересветов за плечо трясёт.

— Помыться бы и повечерять? — попросил утомлённый четырёхдневной дорогой Юрий.

Народ совещание устроил. Ну, как в России да без совещания.