Васильевич. Книга первая. Братик

Глава 14

Событие сороковое

Надпочечники выбросили в кровь лошадиную дозу адреналина. Объём крови в организме перераспределился, из печени и селезёнки она ломанулась в сосуды, пополняя объём бурлящей в них крови, в результате сосуды, ведущие к сердцу и мозгу, расширились, сердце забилось чаще, а мозги стали соображать активней. Юрий Васильевич моргнул ему показалось, что замедлились всадники перед проходом за засеку.

Всего у тех, кто остался в засаде сорок семь мушкетов и пищалей, если считать и князя Углицкого. Ещё двенадцать человек вооружено арбалетами или самострелами самых разных конструкций и тридцать семь человек имеют луки, тоже выглядящие совершенно разными. Никакой стандартизации. Плюсом к этому оружию, которое может стрелять, есть четыре пистоля, один у Юрия Васильевича, один у Скрябина и пара целая у одного из московских дворян. Итого сотня человек стоит за большими соснами и другими натащенными из леса деревьями. Если учесть, что расстояние от реки до леса не более полусотни метров, то понятно, что стоят защитники этой баррикады сплошной стеной. Ещё двадцать человек оставлены, чтобы быстро закрыть проход пятиметровый, когда туда последний русский вой заскачет. Для этого подготовлено пять елей метров по семь длиной с обрубленной вершиной.

Юрий Васильевич даже распорядился, чтобы они, ожидая возвращения своих, не в носу ковырялись, а несколько раз потренировались. И не зря первый раз друг дружке люди мешали, сталкивались и чуть до драки не дошло. Только четвёртый раз получился нормальным. Люди быстро и слажено завалили проход. Наблюдавший за этими репетициями молча сотник Ляпунов сначала кривился, потом багровел, а когда наконец получилось покивал головой, нашёл глазами князя и ему кивнул, дескать, спасибо за науку.

Как-то бесконечно долго вливались в открытый проём вои поместной конницы. Минута, вторая, пятая. Всего-то сто восемьдесят человек выехало подразнить царевича Имин-Гирея, а все не кончались. Уже под конец Боровой сообразил, что от Перемышля всё же три с половиной версты, и кони у дворян с послужильцами разные, кто на мощном жеребце прибыл, а кто на дартаньяновском мерине еле ноги передвигающем.

И у татар разные лошадки. Зазора и плотной стены атакующих, которую себе Боровой представлял не было. За еле передвигающими ногами меринов мчались мощные кони с закованными в кольчугу всадниками с длинными пиками. Вот один почти въехал в незакрытый ещё проём, Юрию Васильевичу, стоящему в ряду других стрельцов далековато от того места ничего толком видно не было, ветки мешали, и выстрелов он слышать не мог и только вспухшее облачко дыма появившееся там показало, что охота началась. Князь Углицкий бросил любопытствовать и повернулся к югу. Татары такой же длинной растянувшейся цепочкой приближались к засеке. Они выскакивали из-за поворота и сбавляли ход, увидев поваленные сосны и елки. По ним уже открыли огонь некоторые особо нетерпеливые обладатели пищалей. Да, наверное, и лучники с арбалетчиками, так как Татары начали валиться с коней, а сами кони кувыркаться в траву молоденькую.

Юный снайпер не стрелял. Терпел. А то все сейчас разрядят пищали, а тут основная масса поганых и подлетит к их хилой преграде. Перед ним падали всадники, падали кони… мало падали. Не так, падали почти все, просто пока из-за поворота их мало выскочило. И продолжало мало выезжать. Не получился видимо его такой замечательный план. Не зря сотники кривились, слушая его.

И тут привалило. Из-за поворота целая конная лава вылетела. Вот когда бы залп из пятидесяти почти пищалей нашёл достойную мишень. Ни одна пуля мимо бы не пролетела. Стена просто всадников. Целиться держа мушкет под мышкой то ещё занятие. Но Боровой попробовал, он выбрал воина с белым плюмажем на шишаке шелома и попытался так встать, чтобы ствол в него был направлен. Зажмурился и потянул за спусковой крючок. Бабах. Облако вонючего серого дыма закрыло обзор, зажмуривался не зря. Из затравочного отверстия и полки прямо в лицо пыхнуло пламенем. Пересыпал видимо пороху, всё перестраховывался.

Выдохнув, Юрий Васильевич не глядя сунул мушкет брату Михаилу, а у него принял пистоль. Воевать монахам нельзя. Но кто сказал, что нельзя брать в руки пистолеты? Да, даже если и это нельзя, то брат Михаил этим запретом пренебрёг. Он подал отроку, вставшему противу поганых, несущих гибель и рабство русским людям заряженный пистоль и сразу принялся заряжать мушкет. Берендейки уже перекочевали к нему.

Сам Артемий Васильевич вытянул руку и поискал глазами того всадника с плюмажем белым. Не нашёл, но прямо против него всего в десятке метров всадник в лисьей шапке натягивал лук, целился не в него, но это не важно, главное натягивал. Бабах и пуля выбравшись из тесноты ствола радостно полетела вперёд, разыскивая жертву. Бамс, не далеко улетела, зато злость ещё не истратила. Она прорвала кольчугу, поддоспешник войлочный, тонкую смуглую кожу, мышцы такие непрочный и податливые и добралась до сердца разорвав его в клочья. На пуле отрок крест ножом вырезал, превращая обычный свинцовый шарик в страшную разрывную пулю.

Событие сорок первое

Это у опытных мушкетёров таких как Понтос, Отсос и Абстракционист получается заряжать мушкет за половину минуты, у брата Михаила руки не такие проворные, в воровстве не замечен, а потому заряжал он изделия хранцузским металлистов даже больше минуты. У князя Углицкого появилась эта самая минута, чтобы оглядеть поле боя и осознать величину зада, в который они по его милости залезли.

Крымцев прибывало. На глазах прямо. И это впечатляло. Это если, с одной стороны, посмотреть, через призму паники. Врагов тьмы и тьмы. С другой же стороны получалось не так и плохо. Пятьдесят пусть метров от Оки до густющего подлеска, куда не пролезть лошади, да и у пешего быстро не получится, стеной ивняк нарос. И до поворота реки и дороги, что идёт вдоль неё, не больше, такой пятачок в четверть десятины или гектара. И на этот пятачок вляпалось несколько сотен воинов на разгорячённых конях. Давка такая, что саблю из ножен не вынуть, не то, что лук натянуть и прицелиться. Не дадут свои же, толкаются, кони кусают своих собратьев, и, если нога всадника попадётся, то и её.

А со стороны засеки вспухают серо-белые облачка дыма. Не так часто, как хочется, но вспухают. Гром от выстрелов, если и не сливается в один сплошной рык потревоженного чудовища, то на самом пределе этого. В отличие от брата Михаила остальные пищальники чуть посноровистей, и раз мушкетов с пищалями и пистолями пять десятков в сумме, то каждую почти секунду облачко на свет появляется. Грома, да и просто выстрелов Юрий Васильевич не слышит, но в отличие от княжича, Боровой и из пушек стрелял и кино смотрел, а потому воображение дополнить картинку звуковыми эффектами может.

Монах дёрнул князя за рукав казакина алого (кафтана с вшитой под него кольчугой) и сунул ему в руки тяжёлый мушкет. Уже заряжен и курок взведён, направляй во врага и стреляй, промахнуться невозможно. Отрок положил ствол мушкета на ствол огромной сосны, за которой бесновались воины царевича Имин-Гирей. Бабах. Юрия Васильевича чуть не сбросило с колоды, на которую он взгромоздился. Всё же роста ещё маловато. Метр тридцать, может чуть больше. Снова есть полминуты, а то и минута, пока брат Михаил зарядит пистоль. Боровой на татар в этот раз не смотрел, своих оглядывал. Искал лучников. Нашёл. Вон, рядом трое стоят, кажись знакомые, из тех, что дома помогали местным плотникам собирать. Зосима, вон тот смешливый мужик с рыжей бородой в кафтане красном длиннополом, точно, как в фильме про Ивана Васильевича, когда они песню поют про Марусю. Споро у боевых холопов получается. Секунд десять и очередная стрела летит в супостата.

В это время его отвлёк удар по руке веткой сосны. Молодой татарин с вислыми усами спрыгнул с коня на толстые ветки сосны прямо перед Юрием Васильевичем и провалился до земли, но почти сразу подтянулся и вскарабкался на ствол. Приготовился прыгнуть на раскрывшего рот князя Углицкого. Ветка мешала, та, что хлестана по руке Артемия Васильевича. Она крымчаку в районе пояса дорогу преграждала. Боровой отшатнулся в паре метров всего от него оскаленная рожа, даже белые, сверкающие на темном лице, зубы пересчитать можно.

Его дернули за другую руку сзади, Боровой оглянулся, монах совал ему в лицо почти заряженный и взведённый пистоль. От избытка адреналина Юрий его чуть не выронил, принимая. Хорошо, палец под скобу уже успел сунуть. Не соображая толком и паникуя, Юрий дёрнул пистоль вверх и чуть не одновременно с этим потянул за спусковой крючок. Облако белого дыма вспухло перед носом, а отдача в этот раз всё же спросила отрока с колоды, которую они утром на берегу отыскали. Здесь у реки веками видно привалы устраивали, и кто-то озаботился поставил колоду, чтобы дровишки для костра сподручней рубить было. Пригодилась и для другого дела.

Брат Михаил, не церемонясь схватил его за шиворот, приподнял и потащил с огневой позиции, и первые несколько шагов Юрий шёл за ним. Но тут вспомнил, кто он, и где он. Уперся. Монах при этом продолжал тянуть отрока за воротник казакина. Шёлк. Скользкая материя. Воротник выскользнул, и Юрий упал назад, сплюнул и стал подниматься, и углядел. Из плеча брата Михаила стрела торчала с красными перышками. Мысли сразу в голове крутанулась, что он как раз монаху по плечо, не упал, так точно в головёнку его глухую залетела. Хирургическая операция такая по восстановления слуховой коры. С лоботомией.

В это время над головой свистнула ещё одна стрела. Боровой крутнул головой. Не попал он в вёрткого белозубого татарина. Тот теперь стоял на стволе сосны и пускал стрелы в своего обидчика. Юрий боднул головой монаха, заваливая его на землю, а то точно ещё одну стрелу поймает, на этот раз глазом или ухом. В руке у брата Михаила был мушкет хранцузский. Юрий Васильевич вырвал его из рук монаха и схватил с шеи берендейку. Заряжать мушкет ни лёжа, ни сидя невозможно, пришлось встать, забрать из второй руки монаха шомпол и попытаться зарядить. Татарин мог в это время тридцать три раза его убить, но видимо на что-то отвлёкся. Теперь пыж, теперь пулю, теперь порох на полку. А теперь поднять трясущимися руками восьмикилограммовую дуру. Зажать под мышкой и навести на снова обратившего на него внимания степняка. Тот натягивал уже лук. Бабах. Облако дыма шибануло в нос. Ну и гадость… эта ваша заливная рабы. Ветер приличный с реки и облако пахнущего преисподней дыма скоро снесло. Татарина на стволе сосны не было.

Событие сорок второе

Тимофей Михайлович Ляпунов устало присел на землю. Точнее было, упал на эту холодную, затоптанную сапогами землю. Упал и накололся задом на сосновые иголки. Но даже не поморщился. Сил не хватило. Да и что это за боль, вот плечо, из которого торчит обломок стрелы, действительно болит, а иголки в заднице, такая мелочь. Стрела мешала дышать. Нужно же воздух в себя набрать, при этом грудь поднимается, и стрела в ране дёргать начинает.

— Отбились, — сотник чуть затуманенными глазами посмотрел на Тимофея Скрябина, — Не до того было. Как у вас получилось?

Калужец в крови был, она и сейчас ещё каплей малиновой на мочке уха набухала и срывалась потом на грудь или плечо.

— Как посмотреть. Урон малый нанесли, но и потерь не лишку. Они обозом отгородились от леса. Арбы стоят, овцы пасутся. Пастухи с кнутами — вся защита. Пока через них пробились в основном войске приготовиться успели. Мы заслон первый сбили. А дальше стрелы полетели. Я развернул воев. Чего зря помирать. Мне вон пол уха стрелой оторвало. Козырев у меня на глазах слетел с коня. Там остался.

Кто такой Козырев Тимофей Михайлович не знал, но перекрестился, прошептав «царствие небесное». Хороший видно воин, раз отдельно о нём сотник калужцев упомянул.

— Растянулись вы, — не в укор просто вспомнил Ляпунов, как возвращались застрельщики.

— Прав Юрий Васильевич оказался, — согласно кивнул Скрябин, — Все бы поехали, лучше бы не получилось. Много их там. А теперь и не стыдно. Эвон сколь положили татаровей. К лекарю тебе надо, — мотнул головою сотник. Он залез пятернёй к себе в бороду и вытащил руку красную уже, и на бороду кровь из разорванного уха капала.

— Пойдём, вон Юрий Васильевич у камней раненых сбирает.

Ляпунов, поддерживаемый Скрябиным, поднялся и опираясь на его плечо пошёл к реке. Там у кучи больших валунов действительно мелькала ряса монаха и алый шёлковый, горящий на солнце кафтан князя Углицкого. По дороге Тимофей Михайлович несколько раз оглядывался. Завал уже, закрывающий проход из молодых елей частично растащили и послужильцы орудовали на оставленном татаровьями поле боя. Было им чем заняться. Раненых добить надо. Ускорить поганым встречу с их Аллахом. Опять же добыча знатной быть обещала. Видел и сам стрелял Ляпунов по крымцам в хороших доспехах. Сабли могут и с каменьями быть в навершии. Много полегло крымцев. И кони есть убитые и раненые, нужно их добить и разделать. Самое время сейчас мясо сварить, раненым для поддержки сил мясной бульон зайдёт.

Главная же добыча будет настоящий татарский составной лук. У половины погибших были, а полегло татаровей сотни три. Теперь, с учётом добычи и ополчения, что к вечеру должно до этих мест добраться, войско его будет грозной силой.

Князь Юрий Васильевич Углицкий перед походом успел в закрома заглянуть и несколько кувшинов хлебного вина с собой приказал взять. И пяток льняных новых простыней велел брату Михаилу прихватить. Никакого официального лекаря в войске не было. Неофициального тоже не наблюдалось. На вопрос Ляпунову, чего так, тот плечами пожал, дескать, так други помогут перевязать, ежели что, а у каждого почти есть мазь, что ещё по рецепту пращуров изготавливают в их семье веками и она помогает.

— Бардак! — нет, Артемий Васильевич об этом и раньше знал, но знать и столкнуться — разные разности. Так, что как успел, так подготовился. Даже команду дал дьяку Захарьину вместе с ополчением отправить к ним хоть одного нормального лекаря из Калуги с мазями волшебными.

Пока ополчение не подошло. Пришлось вдвоём с монахом начинать раненых обихаживать. Не долго. Сразу нашлись более продвинутые вои. Но Юрий Васильевич дело на самотёк не пустил. Требовал от добровольных медбратьев, чтобы рану сначала хлебным вином промывали. Ну, да там крепость градусов двадцать, но всё одно лучше, чем ничего.

Раненых не так и много. И у всех ранение одинаковое — чего-нибудь стрелой продырявлено. Стрелы, если они торчали из человека, обламывали и старались достать, получалось не всегда, в большинстве случаев наконечник оставался в ране. Тогда самопровозглашённый хирург Василий Зайцев из боевых холопов дворянина Лужина, разрезал рану пошире и щипцами, которые у него с собой были вытаскивал наконечник. После этого рану Юрий Васильевич сам промакивал и хлебным вином поливал. Следом монах наносил мазь и забинтовывал разрезанной на полоски простынёй.

Последними подошли к госпиталю оба сотника. Со Скрябиным долго не возились промыли рану и примотали остаток уха к голове. Не так, чтобы и много оторвано. Середина вырвана.

— Заживёт до свадьбы, — устало улыбнулся ему Боровой. Сотник губами задвигал, — Глухой я. Ну, была свадьба, так до похода на Казань заживёт.

А вот с Ляпуновым «хирург» долго возился, стрела глубоко в плечо вошла. Сотник от боли, пока Зайцев ему рану увеличивал деревяшку, в рот сунутую, всю сгрыз. А под конец даже сознание от болевого шока потерял.