Васильевич. Книга первая. Братик

Глава 5

Событие тринадцатое

Революция мимо Артемия Васильевича не прошла. Да и не могла пройти. Он, если и не участник, то точно лицо заинтересованное. Изучая Смуту и деяния её основных действующих лиц Артемий Васильевич задумывался время от времени, а что, если бы Иван Грозный или Годунов отодвинули бы Шуйских куда за Урал навсегда или вообще за Стикс? Не одного двух, а всё семейство полностью. У кого-то из авторов, что пишут про попаданцев в прошлое, Артемий Васильевич читал, как такой боярский род вместе с холопами отправили в Сибирь. Вот именно так и нужно бы поступить Ивану Грозному. Ну, пусть не в Сибирь, рано ещё, а вот на Чусовую куда самое время. Возможно, не было бы Смуты. Не откатилась бы Россия на сотню почти лет назад. История сослагательного наклонения не терпит? А вот теперь? Как-то его сознание попало в это время⁈ И тут он может поправить это? Или не может? Послушает ли его брат? Шуйские принимали активное участие во взятие Казани? Какие Артемий Иванович не помнил. Но неужели без них бы не взяли?

А он сам может помочь? Да, чёрт его знает! Но попробовать можно. Нужно только освободиться от опеки Ивана. Уехать из Москвы. Куда? Так он князь Углицкий, и ещё куча городов отписана ему отцом. А по диссертации его выходило, что сейчас его вотчинами и особенно Угличем, где потом будет жить Мария Нагая с царевичем Димитрием, как раз Шуйские и распоряжаются, забирая с них все налоги и грабя купцов и ремесленников, холопя их.

Получалось, как ни крути, что низложение Шуйских в его прямых интересах.

Началась для Юрия революция с того, что в его комнату, где он опять как раз отжимался, влетел расхристанный красный и орущий чего-то Иван. Брат схватил его за отворот кафтана и рывком приподнял с пола. Потом порывисто обнял, прижался к нему и, отстранившись резко, опять что-то прокричал, махнул рукой, завис на минуту целую, а потом схватил за руку младшего брата и потащил за собой.

Они по переходам почти бегом выскочили, не одевшись, на улицу, и Иван потянул брата, не попадающего в его широкие шаги и запинающегося иногда, мимо того места, где в будущем Царь пушку и Царь колокол поставят, к Курлятным воротам. Сейчас ещё никакой Красной площади нет. Это место называется Пожар. Не так давно тут все лавки сгорели, а скоро в 1547 году вся Москва сгорит дотла. Выбежали они на неё в районе будущего Исторического музея. Там толпа собиралась. Вернее, толпа там уже и так была приличная, но увеличивалась прямо на глазах. Воины, что спешили вместе с ними, врезались в людей грудью своих коней, и как ледокол рассекли толпу зевак. Следом за этими всадниками и они с братом добрались, наконец, до двойных Курлятных ворот. Метрах в десяти от них на земле лежал ещё живой человек в одних портках, босой и его избивали тонкими палками и плетьми с десяток человек. Эти тонкие палки, насколько знал Боровой, и называется батог. От слова бат — палка. Однокоренное слово «бить». Потом Пётр переименует в шпицрутены.

Человек ещё вздрагивал временами, особенно если ему прутом прилетало по голове. Но долго это не продлилось, вскоре человек перестал дёргаться. А люди в красных кафтанах продолжали молотить человека палками и кнутами.

Можно было не спрашивать у Ивана, кто это. И без того ясно. Это тот самый Андрей Михайлович Честокол Шуйский. Честокол он потому, что его брат Иван — Плетень. Ну, или наоборот. Обычай такой братьев по образу другого брата называть. Всё, как в летописях и воспоминаниях иностранцев. Сейчас псари по приказу Ивана забили главу боярской Думы.

И с сегодняшнего дня власть Шуйских в стране пошатнётся, и к этой самой власти придут Глинские. Но ненадолго. Вскоре уже Иван будет венчаться на царство. Несколько лет осталось. А следом пожар 1547 года и восстание в Москве, где убьют одного из Глинских москвичи, и где выживет бабушка и второй Глинский, но влиять на Ивана уже не будут.

Артемий Васильевич чуть отошёл от брата, тот прыгал, радовался смерти Андрея Честокола, орал чего-то и брызгал слюной в ухо Юрия. Рядом с телом Шуйского стояло двое дядьёв, их Боровой уже знал, а со старшим даже играл в шахматы. Князья Михаил и Юрий Васильевичи Глинские подзуживали псарей, заставляя тех колотить батогами уже явно мёртвого регента. Вскоре по их наветам и по указанию хлебнувшего крови Ивана убьют, казнят и сошлют в монастыри всех сподвижников Шуйских. Фамилий и должностей Боровой не помнил, но среди них и регенты будут. Тут ведь что интересно, Семибоярщиной будут называть время правления бояр во время Смуты. А вот про эту семибоярщину даже в школьных учебниках не упомянут. А по завещанию Василия третьего опекуны Ивана так и назывались. Ну, почти так, по завещанию до совершеннолетия Ивана державою должен править опекунский совет или если точно по тексту «седьмочисленная» боярская комиссия.

Юрий поёжился и дёрнул за рукав гримасничающего старшего брата.

— Холод! — прокричал он, стараясь перекричать вой, плач и гогот толпы.

Иван не сразу понял, что-то продолжал говорить, смеясь, но потом до него дошло. Он через голову сдёрнул шубу с кого-то из бояр, а не с кого-то… Этого боярина Артемий Васильевич узнал уже. Это был дворецкий — князь Иван Кубенский из партии Шуйских. В памяти мелькнули воспоминания. Вроде бы вскоре Иван его казнит. Хотя, мог и ошибаться. Диссертацию он писал чуть не тридцать лет назад, и фамилии из памяти выветрились. Да и писал он о событиях, случившихся через шестьдесят лет, а эти вот так мельком просмотрел, чтобы понимать кто кому родственник. Так-то все родственники. Этот то ли племянник, то ли внучатый племянник Василию третьему по материнской линии.

Накинув на брата шубу с боярского плеча, Иван подхватил Юрия и потащил за собой назад в хоромы, продолжая смеяться и что-то говорить.

Расправа над Андреем Шуйским на Борового особого впечатления не возымела. Ну, во-первых, он о ней знал. А во-вторых, и сам уже думал, как всех Шуйских извести. Сыну Андрея сейчас лет десять, и его сын — Василий станет царём, устроив переворот. Может его и отправили сюда, чтобы Смуты не допустить и разделаться с Шуйскими?

Событие четырнадцатое

Ничего не поменялось. Для Юрия ничего не поменялось. Он приготовился мысленно к этим переменам… Каким? А кто его знает. К убийствам? К смене власти? А как она меняется? Но ничего не произошло. Шуйские оставшиеся — оба Ивана со старшей и младшей ветви были в Кремле, ездили к полкам во Владимир и… хрен его знает куда. Нет, наверное, об этом говорили, но читать по губам во время разговора у Юрия пока получалось плохо. На твёрдую единицу. С Иваном лучше, тому уже не приходилось артикулировать по нескольку раз каждую букву. Иногда и слово с первого раза получалось угадать. Ну, а отдельные слога и буквы всё чаще и чаще.

И у самого говорить получалось видимо лучше. Себя-то не услышишь, но импульсивный старший брат, всё реже закатывал глаза и хватался за голову. Из этого можно было сделать вывод, что речь его тот понимал. Этот же вывод можно было сделать и из разговоров с бабушкой — сербкой. Анна Глинская перестала трясти головой и ржать. Та ещё из неё была воспитательница.

И митрополит Макарий, раньше глядевший на младшего Васильевича, как на диковину какую, теперь даже беседы с ним вёл. Ну, про диковину — это понятно. Методик обучения разговаривать для глухих нет, а значит и нет ни одного глухого, кто не мычит, а говорит. Да, тот же художник испанский Хуан Фернандес де Наваррете ведь у монахов, давших обет молчания, не говорить выучился, а языку жестов.

Вспомнив о художнике, Артемий Васильевич где-то в конце второго месяца пребывания в этом времени попросил митрополита выделить ему учителя художника. Нет, он отлично понимал, что иконописцы — это не совсем художники, но там и травники есть и те, кто одежды рисуют, как-то эти тоже называются, ну и научиться лица рисовать тоже не так и плохо.

В Туле, где прошло детство Борового, он два года ходил в художественную школу. Школа была четырёхлетняя, но семья переехала, отец был военным и в маленьком военном городке, куда они попали, такой школы не было, а до ближайшего большого города Калуги было километров под пятьдесят. Так что рисовать особо Артёмка не выучился, ну, если жизнь второй шанс дала, то почему бы не попробовать. Задатки явно были, раз его в художественную школу приняли.

Макарий иконописца привёл, причём не простого. Как понял Боровой — это был внук того самого Дионисия. Того что восстановил «Богоматерь Одигитрию». По истории Артемий Васильевич помнил, что у Дионисия были сыновья, но вот имён не знал. Этот был Василием и говорил, что отца звали Феодосием.

Чуть не так, ни Макарий, ни Василий этот ему понятно ничего не говорили. Общение с людьми теперь происходило так. Они ему писали, а Боровой в ответ говорил. Так и узнал он имя внука легендарного иконописца. И надо отдать Василию Феодосиевичу должное, он умел рисовать. Ведь на Руси сейчас не только лики рисовали, но и сценки всякие. И даже понятие перспектива им была не чужда. Вот этого Василия бы отправить к Тициану учиться, а потом здесь школу создать. Ну пока у него только один ученик. Друг друга учили. Канон будь он не ладен. Все же видели младенцев. У них пропорции тела и головы другие, тем не менее младенца Иисуса принято рисовать с игрушечной головкой. Канон.

Артемий Васильевич нарисовал нормального младенца, а этот товарищ ногами начал топать и порвал лист бумаги. Тогда Боровой нарисовал снова, но показал рисунок не Василию, а митрополиту. Это была богоматерь Одигидрия с младенцем, но младенец был пропорционален. Ну и пальцы чуть тетечке поправил, а то там на иконе не пальцы, а спицы.

Макарий листок не разорвал, ушёл ничего не сказав, и забрал рисунок с собой. После этого Василий на седмицу исчез. Вместо него приходил учить рисовать княжича инок Михаил. Он в основном показывал, как смешивать краски, как растирать разные камни и травы, из которых эти краски делать.

Появился Василий Феодосиевич с готовой иконой. Ну, его Борового рисунок, только перенесённый на доску тополиную и исполненный в отличие от Артемия Васильевича профессионалом. Похожа икона была на Мадонну Рафаэля, ту, где Иисус с книгой. (Мадонна Конестабиле). Чуть черты у младенца всё же подгуляли. Эдакая взрослость проскальзывала. Только это было огромным прорывом. На несколько сотен лет сразу.

Боровой сказал Василию, чтобы тот сходил на младенца посмотрел.

— Взрослый! — он ткнул в икону, — нужно милый. Малый — милый.

— Бог! — написал ему иконописец.

— Сын Божий. Младенец.

Василий ушёл, и на следующий день вернулся с наброском на листе лица и Макарием.

— Седьмой Вселенский Собор канон утвердил, — написал митрополит.

— И пушек тогда не было. Давайте все пушки уничтожим и фузеи, а ещё тогда таких соборов делать не умели. Давайте разрушим. Песен новых писать не будем. Для певчих. Пусть только старые поют. И богослужение вести только на греческом. Не вели же раньше на нашем языке, — разродился целым предложением князь Углицкий.

— В соответствии с богословием иконы святой изображается таким, каким он есть в Царстве Божьем. А это мир не материальный, там нет плоти и всего, что ей сопутствует. В иконе, например, руки у старого по возрасту святого, изображаются без морщин — они, как и всё тело святого преображены Светом Божьим. По этой же причине в иконе не изображаются падающие тени. Это в нашем, дольнем мире, есть тени и мрак. А Царство Божье — это мир, пронизанный фаворским светом.

— И там у младенцев маленькие головки? По-моему, как раз рисовать у Иисуса маленькую головку — ересь. Про морщины и тень не знаю.

— Больно разумен ты Юрий Васильевич. Странно это.

Ушли.

Событие пятнадцатое

Про этого персонажа Артемий Юрьевич читал. Специально не изучал, всё же он про более позднее время писал работу. Но обойти его стороной не получалось. Про его Малую и Большую челобитную Ивану Грозному знают все историки, что изучают этот период. Многие при этом считают вымышленным персонажем, мол книги эти и челобитные писали сам Иван Грозный и его друг и соратник Адашев, приставленный к Ивану митрополитом Макарием. Но ведь про литвина этого, приехавшего то ли из Молдавии, то ли из Валахии, а то и вообще из Сербии есть упоминание у западных историков, так что приписать его сочинения Ивану не получается.

Звали литвина Иван Пересветов. Через шесть лет уже царь и Великий Государь Иван Васильевич начнёт великие преобразования в стране и многие из них будут либо похожими на те, что предложит Пересветов либо прямо у него переписанными, может именно поэтому их Ивану и Адашеву и приписывают. Не хотят поверить историки, что Иван Грозный был разумным человеком и к умным советам прислушивался.

Привела его к играющий третью уже партию вечернюю в шахматы Ивану и Юрию бабка —

Анна Глинская.

Что-то сказала Ивану и тот оценивающе глянув на одетого в обычный кафтан зелёного шёлка и зелёные же сапоги и перевёл Юрию старательно выговаривая.

— Книжник. Вельми учёный. Сам книги пишет. Иван Пересветов.

— Где его книги? — вспомнил Артемий Васильевич фамилию.

Начавшиеся переговоры кончились не скоро.

— Нет. Только листки отдельные, — опять по результатам махнул рукой на литвина Иван.

— Играть умеет? — показал Юрий на шахматы.

В результате играли до ночи самой. Пересветов оказался единственным человеком в этом времени, кому Боровой одну партию из трёх проиграл.

Иван не уходил, следил за всеми действиями противников и как-то комментировал неудачи Юрия, а когда тот побеждал или удачную комбинацию проворачивал, то принимался кричать и обнимать меньшого братишку.

Пророков в своём отечестве не бывает и Боровому пришла в голову замечательная мысль на следующий день. Именно по совету Пересветова Иван Грозный создаст новый вид войска — стрельцов. По существу, это прообраз регулярной армии. Им платить будут по тридцать три копейки жалования в месяц, и они как бы застрахованы будут. Если стрелец погибал, то его дети получали помощь от царя до совершеннолетия, то есть до 15 лет. Если же у стрельца только девки, то и им помогали до замужества. А вдове платили пенсию, вот размер Боровой не помнил, либо половину, либо полную до того, как она снова замуж не выйдет. А ещё войско это было наследственным, в стрельцы мог попасть в основном только сын стрельца.

Главной заманухой же стало то, что их деятельность вне войска не облагалась налогом. Потому у каждого почитай стрельца была лавка. Жили они обособленно полками. Офицерами же были дворяне из совсем захудалых или нищих. Для тех, кто мог конно, людно и оружно явиться на войну, бесчестьем было служить в стрелецком полку пехотинцем вместе с бывшими крестьянами и горожанами.

Вот Артемий Васильевич и решил чуть подправить ситуацию, именно лавки стрельцов и их мелкий бизнес и не позволит из них настоящее войско создать. Некогда им учиться воевать, тренироваться, повышать мастерство. Лавка-то простаивает в это время. Вывод напрашивался, как-то разделить бизнес и службу в стрелецком полку. И главное — ускорить их создание. Желательно к осаде Казани иметь уже пару полков стрельцов. А к Ливонской войне целую армию.

И ещё нужно через Пересветова подсказать Ивану, что не только стрельцов нужно создавать, но и кавалерию профессиональную, а не поместное войско. И естественно, бог войны артиллерию создавать и развивать надо. И полевую, которая будет среди порядков полков стоять, и мортиры с бомбами, для взятия городов, ну и естественно — осадную, которая будет стрелять не каменными ядрами и даже не чугунными, а бомбами. В Ливонии и в последующей войне с Великим княжеством Литовским именно мощной артиллерии, способной брать города и крепости не хватило.