Утро под Катовице. Книга 1

Глава 25

На следующее утро, проснувшись без двадцати семь, я умылся, натянул на себя всю одежду и снаряжение, взял «мосинку» и собранный ещё с вечера вещмешок, а затем вместе с санитаром Гришей Шишкиным, который, как оказалось, тоже был прикомандирован на время боевого выхода к первому взводу, ровно к семи часам прибыл к штабу. Встретивший нас лейтенант Бондаренко, придирчиво осмотрев мой внешний вид, приказал получить у полевой кухни завтрак, принять пищу во взводной избе, и идти на склад для получения довольствия, а я доложил ему о том, что винтовка у меня так и не пристреляна, на что получил ответ, что рядом с городом шум выстрелов может повлечь подъём по тревоге расположенных там частей, так что надо отойти подальше.

Позавтракав в соответствии с распоряжением командира в тесной избе первого взвода, мы с Гришей и другими бойцами уже через двадцать минут прибыли на склад, где под присмотром находившегося здесь Бондаренко, нами занялся Петрович, выдавший каждому сухпай на два дня, три гранаты РГД-33 и положенное количество патронов, здесь сославшись на снайперскую специальность, я смог выбить у старшины добавки и теперь с учётом боеприпасов, полученных ещё в Горьком, у меня теперь было двести тридцать патронов — не бог весть что, конечно, однако Калинин обнадежил, сообщив, что дополнительные боезапас с продуктами уложены ещё и на волокуши, которые мы также потащим с собой.

Когда я, покинув склад, посмотрел на часы, было уже без четверти восемь, и мне пришлось ещё пятнадцать минут топтаться на улице в обществе замкомвзвода Тошбоева, ожидая построение и поёживаясь от забравшегося под одежду стылого ветра, в то время как бойцы заканчивали затариваться на складе. Тошбоев за это время успел рассказать про нашу задачу — пройти по лесам около двадцати километров в восточном направлении, в конечной точке оборудовать кордон, а затем, опираясь на него, приступить к патрулированию дальних тылов армейских частей, воюющих к северу от нас. Ну теперь хоть немного понятно, куда и зачем нас посылают отцы-командиры. Как-то спокойнее на душе стало… А ведь как все хорошо начиналось… Курва! И в животе всё заледенело, стоило лишь представить предстоящие будни в холодных финских лесах. Пся крев! Я в городе хочу остаться, в теплой избе и с финской баней!

Однако долго пребывать в пессимистической меланхолии у меня не получилось, так как прозвучала команда:

— Рота в четыре шеренги становись! — и я поспешил занять место на правом фланге взвода за спиной Тошбоева.

Потом, по обыкновению, выступил комиссар, в очередной раз успешно заклеймив агрессивных наймитов мирового империализма. А по окончании его короткой, но пафосной речи, Волков вызвал из строя Бондаренко, который громким, хорошо поставленным командирским голосом доложил:

— Первый взвод в составе сорока четырех бойцов и младших командиров, включая прикомандированных снайпера и санитара, к выполнению боевой задачи готов!

После чего, выслушав доклад, командир роты отдал команду:

— Приказываю заступить на охрану тылов фронтовых частей Красной Армии! При выполнении задачи неукоснительно соблюдать требования Уставов!

Затем, по команде Бондаренко, взвод повернулся направо и направился на восток, в сторону соснового бора, расположенного за околицей финского городка. Далее, дойдя до опушки, мы, следуя приказам командира, встали на лыжи и тремя походными колоннами, углубились в пока ещё темный предрассветный лес. Как и на вчерашних тренировках, при движении мне было отведено место в середине центральной колонны, впереди меня скользило первое отделение, а сзади двигалось четвертое, в котором каждый боец тащил за собой волокушу с грузом. Шли не спеша, в удобном для меня темпе, останавливаясь каждые два-три километра для выравнивания строя, так как боковые отделения умудрялись то забежать вперёд, то отстать, то уйти в сторону за пределы видимости.

Сосновый бор, по причине почти полного отсутствия подлеска и больших расстояний между деревьями, наверное, более других лесов подходит для лыжных прогулок, и именно по таким местам я любил пробежаться на лыжах в выходной день ТАМ, когда ещё жил в Тюмени. Пара часов физических нагрузок на морозном, пахнущем хвоей воздухе, доставляли мне тогда немалое удовольствие, в значительной степени благодаря тому, что я знал — вскоре вернусь в теплую квартиру, где сидя в глубоком кресле отхлебну ароматного кофе из синей с золотой каймой фарфоровой чашечки.

Здесь же ближайшие перспективы были куда печальнее — до упора тащиться с грузом за плечами, а потом ещё и заниматься обустройством кордона. И это в лучшем случае — если на финских диверсантов не нарвемся. Часа через два, когда солнце, уже окончательно оторвалось от горизонта, сосновый бор закончился и мы вышли к заснеженному, редко поросшему чахлыми деревцами болоту. Тут Бондаренко поменял тягловую силу, поручив тащить волокуши третьему отделению и отправив четвертое на правый фланг. Затем, выставив вокруг три парных поста, построил взвод и проинструктировал:

— Болота зимой обычно не промерзают, однако на лыжах пройти можно. Нельзя падать и снимать лыжи. Передовой дозор двигается по одному, с дистанцией пять метров между бойцами, если на лыжне замечено проступание воды, нужно искать обходной путь, — закончив инструктаж, командир выкрикнул мою фамилию, — Ковалев!

Я!

Давай пристреливай винтовку и идём дальше!

Есть!

Получив приказ, я отъехал вдоль болота на триста метров, и, выбрав широкую сосну, ножом вырезал в коре углубление диаметром пять сантиметров, в которое вложил снег и утрамбовал его ладонью. Получилась мишень, хорошо заметная издалека, вполне достаточная для пристрелки. Затем, отойдя на сто метров, два раза выстрелил из лежачего положения. Вернувшись к мишени, я с удовлетворением осмотрел следы от точных попаданий, расположенные в сантиметре друг от друга. Продолжив пристрелку с трехсот метров, я получил не менее обнадёживающий результат, о чем и доложил командиру. Выслушав меня, тот приказал продолжить движение, и взвод тремя колоннами, выйдя на болото, заскользил дальше на восток.

Двигаясь таким образом, по моим прикидкам, отряд до двух часов преодолел около тридцати километров, однако если считать по прямой, то значительно меньше, так как нам приходилось обходить часто встречающиеся скалистые холмы и буреломы. В начале третьего часа взвод перешел по льду речушку шириной в полсотни метров и остановился на привал. Выставив дозоры, командир поручил Тошбоеву организовать разведение костров и прием пищи, а сам, вытащив карту, стал крутится по сторонам, стараясь определить наше местоположение. Дождавшись, пока бойцы разведут четыре костра, по одному на отделение, я сел поближе к огню и поставил греться банку тушёнки, предварительно открыв её ножом, потом нанизал на ветку три куска хлеба и, вытянув руку, стал обжаривать их над костром. Вдруг из памяти выплыло воспоминание, как в Польше я также грел хлеб над костром для Болеславы. Потом перед внутренним взором стали один за другим всплывать лучшие эпизоды нашего танкового путешествия, где эта чудесная девушка была невероятно красивой и желанной. Как же давно это было! От внезапно нахлынувшего отчаяния защипало в носу и на глазах выступили слезы. Кажется я становлюсь слишком сентиментальным, чёрт возьми! Сделав вид, будто поперхнулся дымом, я закашлялся и вытер слезы.

Неправильно сидишь, Андрей, дым-то на тебя идёт, вот и кашляешь, — посочувствовал мне Равиль Тошбоев, поглощая тушёнку с другой стороны костра.

— Зато комаров нет, — сострил я в ответ, и, достав закопченую банку из пламени, немного сдвинулся в сторону и тоже приступил к обеду.

После того, как все поели, Бондаренко оставил Тошбоева за старшего в расположении взвода, а сам, взяв меня и вестового, отправился к близлежащему холму. Там, обойдя кругом, мы обнаружили, что противоположный реке склон вполне пригоден для подъёма и, оставив лыжи внизу, взобрались на вершину. Здесь командир снова достал карту и, пользуясь компасом и биноклем, продолжил привязку к местности, делая в блокноте пометки карандашом. Я же стал осматривать холм и окрестности с помощью оптического прицела, но ничего интересного не увидел. Холм при высоте порядка двадцати метров имел крутые скалистые склоны и только с южной стороны можно было без труда подняться на вершину. Далее он с трёх сторон огибался неширокой рекой, за которой мрачной стеной возвышался сосновый бор, а с южной стороны километра на три тянулось болото, далее виднелась опушка леса.

— Филюк! — подозвал командир вестового, — передай Тошбоеву, что кордон будем ставить на этой высоте. Фролов со своим отделением остаётся внизу и занимается постами, а всем остальным с грузом немедленно подняться сюда!

С одной стороны, логичное решение — холм доминирует над местностью, к тому же при свете дня нет никакой возможности подобраться незаметно — со всех сторон открытое пространство. А ночью в любом случае придется полагаться только на посты. С другой стороны, вода есть только внизу в реке, но это терпимо, так как можно и снег растопить, однако проблема ещё и в том, что на вершине практически нет ровных площадок для обустройства жилой зоны кордона, да и окопы с землянками здесь не выроешь — скала. Но приказ командира — закон, и вскоре я вместе с остальными бойцами включился в шалашно-строительные работы. Бондаренко с Тошбоевым определили одиннадцать участков условно пригодных для расположения шалашей. Мне досталось довольно неплохое место между двумя скалистыми выступами с восточной стороны холма, где для создания примитивного жилища было достаточно настелить сверху крышу и убрать с пола снег. Получив в распоряжение трёх бойцов из второго отделения, я немедленно приступил к работе.

Благодаря предусмотрительности командиров в волокушах был шанцевый инструмент, но нашей бригаде топора, коих на взвод было всего пять штук, не досталось, однако малые лопатки (иногда ошибочно называемые саперными) тоже неплохо подходят для рубки веток и небольших деревьев, поэтому за полтора часа до захода солнца мы успели нарубить внизу необходимое количество жердей с лапником и затащить заготовленные стройматериалы наверх. В течении следующих двух часов, когда уже окончательно стемнело и на небе появились звёзды, моя бригада навела крышу, поставила стену в промежутке между выступами, затем мы вымели снег из построенного жилища, застелили пол лапником и закрыли вход щитом из сосновых веток. Потом ещё полчаса собирали камни на вершине и склонах холма, устроив из них очаг в дальнем от входа в углу. Разобрав там кусок крыши, чтобы было куда уходить дыму, мы запалили небольшой костер, и сели рядом, грея руки и наблюдая, как дым уходит через дыру в потолке. Вроде получилось неплохо. Оглядев ещё раз творение своих рук, я нашел лейтенанта и доложил ему о завершении строительных работ. Тот, не удовлетворившись моим докладом, прошёлся со мной и осмотрел шалаш со всех сторон, после чего, забравшись внутрь и оценив костер, горящий в очаге, командир вынес свой вердикт:

— Что же, неплохо! Но внимательно смотрите, чтобы не угореть от дыма, на ночь костер потушить! Иди у Тошбоева получи крупы на четверых, тушёнку надо экономить, разделите одну банку на всех, сварите кашу в котелках на своем костре!

Действуя в соответствии с приказом командира, я вместе с бойцами к восьми часам вечера плотно поужинал и, решив, что было бы неплохо в очаг добавить ещё камней, чтобы тепло дольше держалось, отправил бойцов найти и принести валунов покрупнее. Сам же остался в тепле приглядывать за костром. Сержант я или кто?! Устроившись у огня, на полный желудок я разомлел и совсем бы уснул, если бы не периодически залезавшие в шалаш красноармейцы с камнями. Однако вскоре очаг был доведён до более приличного состояния и мы, потушив костер и задраив отдушину, завалились спать.

Проснувшись в два часа ночи, я обнаружил, что шалаш выстудился и внутри стоит собачий холод, который уже успел тихой сапой пробраться мне под одежду и хорошенько остудить тело, ощущавшееся теперь сплошным куском замороженного мяса. Во избежание дальнейшего переохлаждения, я разбудил бойцов, приказав им размяться, открыть отдушину и вновь развести костер в очаге. Сам тоже выбрался наружу и присел раз двадцать, разгоняя кровь по замёрзшим жилам. Когда через десять минут все мои поручения были выполнены, а в очаге вновь заплясало ласково согревающее пламя, я назначил дежурного, и, пригрозив ему всеми возможными карами, если он, не дай бог, уснет, вновь погрузился в дрёму. Дальше я уже не мог нормально спать, так как надо было периодически просыпаться, чтобы проверять и менять дежурных. Тяжела и сложна жизнь комота.

В семь часов утра нас разбудил вестовой командира взвода Филюк, который принес крупы и банку тушенки:

— Тащ комот! Вставайте! Вот завтрак на всех! В восемь часов вы со вторым отделением идёте в патруль!

Умывшись снегом и размявшись на холодке, мы с парнями сварили в котелках перловку, добавили туда тушёнку и позавтракали. Затем нашли Бондаренко и ровно в восемь часов в составе второго отделения под началом отделенного командира Дмитрия Соловьева, я спустился с холма и мы отправились на восток. Небо было затянуто облаками, падал редкий снег и поначалу, пока не начало светать, нам пришлось двигаться по темному карельскому лесу очень медленно, тщательно выбирая дорогу. Сам я, конечно, благодаря своему хорошему ночному зрению мог бы идти быстрее, но Соловьев поставил меня замыкающим и я медленно плёлся позади. После девяти часов уже значительно посветлело и мы могли бы ускориться, но вошли в труднопроходимый лиственный лес с густыми зарослями кустарника и буреломом, из-за чего скорость нашего движения ещё снизилась. Потом наткнулись на незамёрзшее болото и пошли на север в надежде найти обход. На нашу, и без того небольшую скорость движения влияло ещё и то, что командир отделения останавливался каждые пятнадцать минут и делал пометки на схематически нарисованной от руки карте.

Так, плутая по заснеженной тайге, до четырнадцати часов, когда, после обеденного привала, Соловьев принял решение возвращаться, по моим прикидкам, мы вряд ли отдалились от кордона дальше семи километров по прямой. Назад отряд пошел не по своему, уже порядком засыпанному снегом следу, а «по прямой,» — как выразился командир отделения. Разумеется, как я и предполагал, его настрой оказался излишне оптимистичным, и на обратном пути порядком уставшему отряду пришлось покружить ничуть не меньше, обходя многочисленные препятствия. Небольшим утешением для нас явилась березово-рябиновая роща, где по моей инициативе бойцы набили вещмешки мороженой рябиной. А то взводу в качестве питания выдали только перловку и тушёнку, так и до цинги недалеко. На кордон мы вернулись только в половине седьмого, уставшие как ездовые собаки.

На следующее утро, один из бойцов второго отделения, проживающий в моём шалаше, Андрей Пинегин, разбудил меня и остальных бойцов радостным сообщением:

— Тама на севере бабахает шибко! Небось наши белофиннов бьют!

Заинтересовавшись, я выбрался на мороз и, отойдя от кучкующихся красноармейцев, восторженно обсуждающих изменение ситуации на фронте, прислушался. Действительно, с северного направления доносились раскаты артиллерийской канонады, а на горизонте предрассветную тьму временами разрывали едва заметные сполохи. Ко мне подошёл Тошбоев и с воодушевлением произнес:

— Наконец-то наши делом занялись, а то, считай, дней десять на месте топтались! Давно уже пора этих вражин задавить!

Мне очень хотелось бы порадоваться вместе со всеми, однако, хотя у меня знания об истории этой войны были довольно скудными, я помнил, что мирный договор с Финляндией был заключён где-то в середине марта, так что, если даже там, на севере, сейчас пытается наступать Красная Армия, в чем у меня были некоторые сомнения, то никакого положительного эффекта не будет, и мёрзнуть нам на этом кордоне придется ещё долго. Потоптавшись там ещё пару минут, я пришел к выводу, что дальнейшее стояние на холоде не имеет смысла, и вернувшись в шалаш, подбросил дров и устроился поближе к очагу. На часах было уже половина седьмого утра и пытаться ещё поспать не имело смысла, да и не хотелось — выспался. Примерно через двадцать минут в шалаше появились воодушевленные бойцы, после чего мы, получив продукты, поставили на очаг свои котелки с растопленной из снега водой и перловкой.

После завтрака, к которому мы сегодня добавили по десятку горьковатых ягод рябины, наше отделение вновь отправилось патрулировать в запутанных таёжных лабиринтах восточного направления. Вчерашняя лыжня была уже засыпана снегом и отряду пришлось прокладывать путь по снежной целине. Однако, благодаря приобретённому опыту, сегодня нам удалось отойти от кордона на несколько километров дальше и не сильно плутать при возвращении.

Эта ночь была несколько теплее предыдущих, да и нападавший снег утеплил крышу, поэтому при потушенном костре получилось проспать почти до утреннего подъёма. Проснувшись в половине четвертого я вышел до ветру и, справив нужду, осмотрелся по сторонам, отдавая дань смутной тревоге, мучившей меня с вечера. Вокруг стояла ночная тишина, а в прояснившемся небе висела половинка луны, заливая окружающий зимний пейзаж серебряным светом. Красота. Заметив вдали какое-то движение на уходящей к северу речке, я, вернувшись в шалаш, взял винтовку и с помощью оптического прицела пригляделся к заинтересовавшему меня объекту. По ровному, покрытому заснеженным льдом руслу беззвучно, словно бестелесные призраки, вызывая ощущение нереальности происходящего, размеренно отталкиваясь палками от наста, скользили десятка два белых силуэтов.

— Боец! — вполголоса подозвал я топчущегося поблизости часового и приказал ему, — поднимай лейтенанта, к нам приближается финский отряд.

— Где? — будто проснувшись, красноармеец выпучил глаза и взяв винтовку наизготовку, стал крутиться на месте, вглядываясь по сторонам.

— Да не дергайся ты так! До них ещё километра два. Я просто в темноте хорошо вижу, а тебе не разглядеть. Буди командира!

— Есть!

Боец направился к командирскому шалашу, а я, вернувшись к себе, натянул маскхалат и надел каску. К тому моменту, когда я вновь прибыл на наблюдательную площадку, там уже был Бондаренко, накинувшийся на меня с расспросами:

— Ковалёв, что ты городишь?! Какие финны?! Где?!

— Вон там! — я махнул рукой, указывая на север, — по льду реки приближаются, сейчас до них уже примерно полтора километра.

Лейтенант посмотрел в бинокль и через полминуты отозвался:

— Вроде бы есть какое-то движение, но и только…

— У меня хорошее ночное зрение, там лыжники, около двадцати человек.

— Крылов! — командир подозвал караульного, — Зови сюда Тошбоева, командирам отделений поднимать бойцов по тревоге, но не шуметь, огня не зажигать и не курить!

Красноармеец удалился едва ли не бегом и через минуту в лагере поднялась суета. Бойцы приводили амуницию в порядок и с оружием в руках занимали позиции. А я, попросив у лейтенанта бинокль, смог получше рассмотреть приближающегося противника.

— Семнадцать диверсантов, идут колонной по одному, авангард три человека с удалением пятьдесят метров, сзади трое с волокушами, — сообщил я о результатах наблюдения командиру и подошедшему Тошбоеву.

— А может, это наши? — предположил Равиль.

— И что они тут делают в четыре часа ночи? — задал я ему встречный вопрос.

— Может армейская разведка, они тоже тылы патрулируют и маскхалаты у них есть, — согласился со своим помощником Бондаренко, — пошлю бойца, чтобы сперва спросил.

По мне так совершенно напрасно. Но, в случае чего, отвечать ведь ему, так что он, разумеется, в своём праве. Далее Бондаренко подозвал Прошкина, энергичного худощавого старшего красноармейца и поставил перед ним задачу:

— Там, слева от холма, прямо на берегу валун выступает из земли, вот за ним и спрячешься, а как подойдут метров на пятьдесят, с этого расстояния тебе их уже видно будет, то кричи погромче: «Стой, кто идёт» а сам за камень прячься и не высовывайся, даже если стрельба начнется! Понял?

— Понял!

— Тогда бегом марш!

Боец бегом скрылся внизу, а я снова приложился к оптическому прицелу, рассматривая движущегося в нашем направлении противника. Командир тоже посмотрел в бинокль и сказал будто сам себе, но так, чтобы слышали мы с Тошбоевым:

— Идут. Меньше километра осталось.

Томительное ожидание действовало на нервы не только мне, но и командиру, и его помощнику, но мы практически не разговаривали, а молча вглядывалась в темноту, ожидая приближения противника на дистанцию уверенного поражения. Начавшие замерзать на позициях бойцы согревались как могли, разгоняя кровь скупыми движениями. Но вот, наконец, передовому дозору финнов (а я был абсолютно уверен, что это они) осталось до позиции Прошкина три сотни метров, и я занял позицию, разместившись лёжа между двумя валунами среднего размера. Лейтенант полушепотом подозвал командиров отделений и распределил сектора обстрела, после чего занял место за валуном неподалеку от меня. Наведя прицел на передового диверсанта, я с волнением ожидал начала боя. Когда лыжники подошли ещё ближе, старший красноармеец зычным голосом (теперь мне стало понятно, почему командир выбрал именно его) крикнул:

— Стой кто идёт?

Но диверсанты, разумеется, ничего не стали ему отвечать, а бросились в снег, отбрасывая в стороны лыжи и занимая позиции для стрельбы лежа. Те же самые действия предприняла и основная группа противника. Тем временем Прошкин, не услышав ответа, начал импровизировать:

— Чего молчите? Стрелять буду!

После этой фразы два диверсанта поползли к нашему бойцу, стараясь взять его в клещи. Этого оказалось достаточно, чтобы у лейтенанта пропали последние сомнения, и он отдал команду:

— По врагу — огонь!

По этому приказу высота немедленно окуталась грохотом выстрелов винтовок и пулеметов. Я успел подстрелить лишь одного финна из головного дозора, как большая часть врагов, успевших сделать в нашу сторону не более сотни выстрелов, были уже убиты, получив по две-три пули. До основного отряда противника было не более трехсот метров, у нас было численное превосходство и выгодное положение на холме, благодаря чему противник был виден на ровном снегу в лунном свете как на ладони. Лишь замыкающие колонну четверо диверсантов избежали гибели в начале боя и попытались скрыться, но я не дал им такой возможности, потратив на каждого по одному выстрелу. Последнего, самого прыткого, снял уже с пятисот метров.

— Прекратить огонь! — скомандовал лейтенант, когда стрельба и без того стала затухать, и, дождавшись, пока этот приказ, продублированный его помощником и командирами отделений, будет выполнен, продолжил, — Тошбоев, берешь второе отделение, проверить противника, если есть раненые, тащи их сюда, собрать документы и оружие, взять их волокуши…

— Тащ лейтенант, разрешите обратиться, — решил и я вставить свои пять копеек.

— Говори, — хмуро кивнул не отошедший ещё от горячки боя командир.

— Там я одного в ногу подстрелил, похоже ещё живой, ворочается, его бы в плен взять, только аккуратно надо, и ещё снять бы с них маскхалаты — нашим-то они очень бы пригодились, да лыжи взять с ботинками, ну и ранцы ихние с продуктами.

— Это уже мародёрство получается!

— Тащ лейтенант, в статье там как написано? Корыстный умысел должен быть. А у нас тут умысел — только повышение боеготовности. Да и связного в роту в любом случае посылать надо, вот и запросим разрешение.

— Ладно, убедил, — согласился со мной после недолгого раздумья командир, — Вот ты сам этим и займись. Иди с Тошбоевым, сначала пленного взять, потом организуешь сбор имущества и опись составишь!

Ну да, как и положено в армии, инициатива имеет инициатора! Получив приказ, я отправился к шалашу, где, сняв ненужные на предстоящих работах маскхалат и каску, надел шинель и догнал на склоне второе отделение во главе с Тошбоевым.

Дойдя до реки, первым делом я, взяв с собой Андрея Пинегина, направился в хвост колонны, где раненный мною в ногу диверсант отчаянно пытался уползти по-пластунски подальше от этого кошмарного для него места. Совершенно бессмысленно, на мой взгляд, но, с другой стороны, не лежать ему же спокойно в снегу, дожидаясь, когда подойдут русские и пристрелят, ну или, в лучшем случае, возьмут в плен. Приказав Андрею следовать за мной в пяти метрах и не стрелять без приказа, я, держа винтовку на изготовку, быстрыми шагами приблизился к раненному врагу метров на пятьдесят, когда тот, услышав шаги, сел лицом ко мне и, подняв руки вверх, что-то залопотал по-своему. Похоже, сдаётся и просит не стрелять. Не теряя бдительности, я, держа его на мушке, медленно приблизился и, зайдя ему за спину, приказал бойцу:

— Вяжи ему руки за спиной.

— Дождавшись, когда Пинегин выполнит мой приказ, я положил раненного диверсанта лицом в снег и, осмотрев у стонущего от боли финна левую, простреленную ногу, определил, что перебита кость ниже колена, но крупные сосуды не повреждены — жить будет. Поразмыслив над своими дальнейшими действиями, я озадачил бойца:

— Андрей, разломай его лыжи пополам и тащи сюда, потом освободи вон ту волокушу от поклажи и тоже тащи сюда.

Пока Пинегин выполнял мои указания, я нашел в рюкзаке у диверсанта перевязочный пакет и туго забинтовал рану, потом, используя обломки лыж, наложил шину. Тут раненый пришёл в себя и спросил:

— Ду ю спик инглиш? — и, услышав, моё подтверждение, продолжил по-английски с ужасным акцентом и коверкая слова, — Не убивайте, я хочу жить.

— Если хочешь жить, то ты должен будешь рассказать честно все, что знаешь, — ответил я ему на языке Шекспира, — Сейчас мы тебя отвезём в наш лагерь, там и допросим.

После этого короткого диалога, мы с Пинегиным взвалили пленного на волокушу, после чего за пятнадцать минут дотащили его до нашего лагеря и запихнули в мой шалаш, там я развел костер, а потом, оставив бойца для присмотра, нашел командира, нервно прогуливавшегося по вершине, и доложил ему:

— Мною совместно с красноармейцем Пинегиным задержан раненный финский диверсант, ему оказана первая помощь, дальнейшее лечение необходимо проводить в условиях госпиталя. Пленный владеет английским языком, так что есть возможность допросить.

— Кто допрашивать будет? — как-то раздражённо спросил меня лейтенант, — Ты что ль?

— Могу и я.

— Английский знаешь? — удивлённо уточнил командир.

— Да.

Теперь Бондаренко смотрел на меня с нескрываемым подозрением — уж не шпион ли я? Но, видимо, поразмыслив, он решил не учинять сейчас следствия, а использовать мои таланты на пользу дела.

— Пойдем! — после паузы сказал он, — Я буду спрашивать, а ты — переводить и записывать! — и, безрезультатно поискав глазами вестового, — крикнул в темноту, — Филюк!

— Я! — боец мгновенно появился будто из воздуха метрах пятнадцати от нас и подбежал к командиру, поедая его глазами и показывая свою готовность исполнить любой приказ.

— Найди Тошбоева, передай, чтобы трофеями полностью сам занимался, а Сашаеву передай, пусть подойдёт в шалаш Ковалева!

Есть! — боец побежал выполнять приказ, а мы с командиром направились в шалаш. Там, отправив Пинегина на улицу, мы приступили к допросу диверсанта.

Через пять минут заявился командир третьего отделения Сашаев и получил приказ пройти по лыжне, оставленной финнами на три километра, мало ли что.

Ещё через час мы закончили допрос, и хмурый Бондаренко, взяв лист с записями, выбрался из шалаша. А я позвал Пинегина с улицы, вскипятил на костре воды из снега и сыпанул в котелок заварки, потом вытащил из своего вещмешка хлеба и сала, сделал три бутерброда, два из которых раздал бойцу и пленному, разлил чай по кружкам и, приступив к лёгкому завтраку, погрузился в раздумья. Да… Плохи наши дела… Полученная от диверсанта информация была безрадостной. Канонада, которую мы вчера приняли за наступление наших, со слов пленного, на самом деле сопровождала крупное успешное наступление финских войск. Всех подробностей он не знал, да и не мог знать, но был совершенно уверен, что фронт частей Красной Армии прорван, так как их группу как раз и отправили через прорыв для совершения разведки и диверсий. Так что очень даже может быть, что между нами и регулярной финской армией больше нет никаких советских частей, а разделяет нас только расстояние, леса и снега. Перекусив, я поручил Пинегину следить за костром и пленным, а сам лег на лапник с намерением вздремнуть в тепле, справедливо рассудив, что если я буду нужен, то меня найдут. Но планы на отдых оказались несбыточными, так как вскоре вломился Филюк, который дал мне банку трофейных консерв и крупный кусок финского же белого хлеба:

— Командир приказал Вам быстро поесть, через двадцать минут выступаете!

После недавнего перекуса голод уже не ощущался, но, раз такое дело, я немедленно вскрыл банку, с некоторым разочарованием обнаружив там рисовую кашу с мясом — мне бы предпочтительнее была чистая говядина — но, делать нечего, и, подогрев банку за пять минут, я быстро расправился с содержимым. Потом, надев маскхалат и взяв полный комплект своего снаряжения, я направился к командирскому шалашу, где меня уже дожидался лейтенант в компании четырех рослых бойцов, вооруженных СВТ, уже одетых в трофейные маскировочные костюмы с пятнами крови.

— Ковалёв, ты ведь хороший лыжник? — спросил командир, после того, как я доложил о прибытии.

— Да, — утвердительно кивнул я.

— Так вот, слушай приказ — вот с этими красноармейцами, которые тоже неплохие лыжники, берешь пленного и тащишь его в Питкяранту, ну и документы финские все возьмёшь, — он протянул мне увесистый свёрток, — Тут и мой рапорт. Для ориентировки вот тебе трофейные компас и карта, — закончив передачу мне принадлежностей для ориентирования на местности, он произнес, — Командуй!