Утро под Катовице. Книга 1

Глава 1

Проснулся я от желания отлить, от сильного и неотложного желания. Осознав, что через секунду мочевой пузырь самопроизвольно опорожнится, я в мгновение ока вскочил на ноги и стал стараться спешно расстёгнуть неподдающиеся пуговицы на ширинке. Однако координация рук с похмелья была не на высоте, а мочевой пузырь не дал достаточно времени для осуществления необходимых манипуляций. Теплая жидкость потекла водопадом по левой ноге, а я припомнил все известные мне матерные выражения. Молча, чтобы никого не разбудить. Не хватало ещё, чтобы мои вчерашние собутыльники увидели меня в таком виде — всю жизнь потом вспоминать будут. Я живописно представил себе, как лет через двадцать толстый, лысый Янек за стаканом зубровки рассказывает молодым реконструкторам:

— А ещё в восемнадцатом году у нас был случай… обхохочетесь! Так вот, слушайте…

Курва! Надо срочно решать проблему. Я постарался напрячь мозги для поиска выхода из пикантной ситуации. Вспомнилось, что в прошлом году я где-то здесь поблизости видел ручей, кажется он должен быть чуть восточнее, значит, туда и пойду, прополоскаю штаны и скажу, что спьяну упал в ручей — это звучит намного лучше, чем: «Парни, простите, но я невзначай обоссался!». Однако пройдя шагов пятьдесят в выбранном направлении, я понял, что ошибся. Роща закончилась, передо мной в сотне метров пролегала проселочная грунтовая дорога, по которой шла колонна реконструкторов в военной форме 1939 года. Я, раскрыв рот, остановился на опушке и, забыв о своей проблеме, стал любоваться строем. Как идут! Идеальная аутентичность! Они не маршируют как на параде, но и не плетутся толпой как гражданские, а идут спокойно, не прилагая сил к поддержанию строя… А какое качество амуниции! Нашим парням невообразимо далеко до такого уровня соответствия. А если учесть едва оторвавшееся от горизонта солнце, поднимающуюся над колонной пыль, зрелище было просто фантастическим, будто я на машине времени перенёсся в прошлое.

В общем, я настолько был восхищен красотой открывшейся мне картины, взглядом опытного специалиста вглядываясь в амуницию и оружие, что совсем не заметил, как верхом на гнедой кобыле ко мне подъехал парень в форме поручика польской армии 1939 года, который, не слезая с коня, грозно рявкнул:

— Кто такой!? Документы!

Ну, играть так играть! Мы тоже не просто ряженые, уставу и строевой обучены. Я вытянулся по стойке смирно, взял двумя пальцами под козырек:

— Рядовой сто двадцать первого полка Ковальский! — затем достал документы, протянул их поручику и вновь принял стойку смирно, вытаращившись на офицера лихо и придурковато. Он развернул мою солдатскую книжку, прочитал и недоуменно спросил:

— А что ты здесь делаешь? В нашей армии нет сто двадцать первого полка.

— Так я это… в отпуске! Тут рядом! — Вот ведь парнишка закусился, решил видимо роль полностью отыграть. Однако офицер совсем не выглядел играющим и в ответ на мою безобидную реплику грозно нахмурился и потянулся к кобуре со словами:

— Что ты мелешь, дезертир, отпуска уже месяц как отменили!

Так это, господин офицер! — я продолжил отыгрывать роль глуповатого солдата, — Марыся, невеста моя, после моего майского отпуска понесла, вот ксендз и написал командиру, а тот меня вызвал, пристыдил и да и снова отправил в отпуск, в порядке исключения, чтоб я, так сказать, искупил грех и законным образом пред лицом господа нашего… — виновато залопотал я, состроив морду лица под названием «кот из „Шрека“».

Поручик, поняв, что я ещё долго могу расписывать банальную ситуацию, перевал меня новым вопросом:

— А отпускное где? — вот же валит гад, прямо как профессор на экзамене!

Я с показательным усердием проверил все свои карманы, затем, честно-придурковато глядя ему в глаза ответил:

— Пили много вчера, я всем отпускное показывал, что у меня только пять дней на свадьбу, и вот потерялось… Надо в хате поискать, — в этот момент я заметил, как в небе за спиной офицера, все также сидевшего в седле, появились точки, которые, постепенно увеличиваясь, превратились в силуэты самолётов, имеющих специфический излом крыла, известный как «обратная чайка». Я замолчал, мои мозги со скрипом и похмельной болью, прокрутили все что я видел в те немногие минуты, которые минули после того как я проснулся. Вывод оказался неутешительным — я каким-то непостижимым образом провалился во времени и попал в 1939 год, скорее всего в первое сентября, с Днём знаний блин, Андрюха! Но времени на рефлексии и сантименты не было и я, указав рукой на приближающиеся самолеты, крикнул:

— Воздух! — В это время уже раздался ужасающий вой сирены пикирующего самолета, а лейтенант оглянулся и стал смотреть на падающий к беззащитной колонне бомбардировщик Ю-87. Вот дурень! Увидев, как от фюзеляжа отделилась бомба, я обхватил поручика за поясницу, выдернул его из седла и мы рухнули в траву. Тот что-то возмущённо зашипел, пытаясь вырваться, но в этот момент на дороге рванула бомба, землю тряхнуло, взрывной волной долбануло по ушам, над нами просвистели осколки и лейтенант затих, вжавшись в землю. Затем взрывы, сирены, очереди авиационных пулеметов, свист осколков, крики раненных и умирающих, слились в единую какофонию смертельного ужаса. Когда грохот и стрельба прекратились, я перевернулся на спину и некоторое время смотрел вслед уходящим на юг бомбардировщикам, внутренне содрогаясь от мысли, что они сейчас передумают и вернутся, но самолёты таяли в небе вместе с ужасом и паникой, накрывшими меня при первом взрыве, не проявляя намерений возобновить бомбежку. Когда стало ясно, что немецкие самолёты ушли окончательно, лейтенант резким движением вскочил на ноги, посмотрел в сторону колонны, ругнулся «Пся крев» и скомандовал, обращаясь ко мне:

— Встать! — по этому приказу я вскочил, вытянулся по стойке смирно и вытаращился на него, показывая всей своей мимикой готовность выполнить любой приказ. А что сечас ещё остаётся делать? Только плясать под дудку этого офицера.

Поручик осмотрел меня, и к моему стыду, наконец, заметил, что штаны у меня до сих пор мокрые, презрительно скривился, но на всякий случай он провел рукой себе по заднице, чтобы убедиться, что у него-то сухо.

— Рядовой… э-э…

— Ковальский! Господин поручик!

— Рядовой Ковальский, переходишь в мое распоряжение, включаешься в состав первой роты второго батальона тридцать восьмого пехотного полка.

— Есть! — я поднял с земли свою солдатскую книжку и протянул ему, чтобы он сделал соответствующую запись, но тот отмахнулся:

— Потом отдашь батальонному писарю или сержанту, — после этих слов лейтенант развернулся к своей лошади, лежавшей на боку и слегка дёргавшей ногами, его взгляд пробежал по отверстиям от осколков, из которых толчками вытекала алая кровь и на его лице отразилось горечь сожаления, — Эх, Берта, Берта, как жаль… Прости… — он вытащил из кобуры наган, взвел курок и выстрелил кобыле в голову, прекратив её мучения, затем резко развернулся к дороге, скомандовал, — За мной! — и уверенным шагом направился к разгромленной колонне.

Когда мы подошли, к нам подбежал рослый широкоплечий сержант, весь заляпанный грязью и кровью, и радостно воскликнул:

— Господин поручик, Вы живы!

Офицер, не отвечая сержанту, остановился и окинул взглядом побоище. Благодаря тому, что немецкие пикировщики атаковали неожиданно, а поляки не вели наблюдение за небом да и, по всей видимости, не были обучены правильным действиям при бомбардировке, пехотному батальону были нанесены тяжёлые потери. Дорога и прилегающая полоса поля была усеяна трупами и кусками разорванных тел, между которыми ходили ошеломленные выжившие, стонали раненые, и над всем этим стоял густой запах дерьма и крови. Навскидку, потери ранеными и убитыми составили до половины от общей численности подразделения. Поручик судорожно согнулся и выблевал содержимое своего желудка на пропитанную кровью землю. Меня тоже потянуло очистить желудок, но удалось сдержаться. В это время к нам стали стягиваться уцелевшие солдаты и сержанты.

Быстро вернувшийся в работоспособное состояние офицер стал раздавать указания: определил меня в подчинение сержанту Митькевичу (тому самому, что первый подошёл к нам), приказал тому организовать помощь пострадавшим, капралу Степовскому поручил составить списки погибших и раненых, затем подозвал к себе двух невредимых солдат и отправился в сторону головы колонны. Митькевич, следуя указаниям поручика, быстро сформировал из уцелевших солдат санитарные команды, распределил участки работы, определил место, куда надо было перенести раненых после оказания первой помощи, отправил в ближайшее село неполное отделение за подводами, и если получится, за врачом или фельдшером. Было видно, что поручик сделал правильное назначение, сержант не потерял самообладания в этой ситуации и, очевидно, был грамотным командиром и хорошим организатором. Меня он определил в отделение капралу Вилковскому, который сразу же подозвал меня к себе, выкрикнул ещё четыре фамилии, и когда вызванные солдаты подошли, я с некоторым удовлетворением отметил, что только у одного бойца штаны были сухие, ещё у двоих портки были мокрые, а четвертый, имевший грустно-задумчивое выражение лица, видимо, не только обоссался, но ещё и навалил в штаны. Капрал построил нас в колонну, провел строем тридцать метров до выделенного участка и приказал:

— Приступайте к перевязкам!

Подойдя к ближайшему, неподвижно лежащему на спине раненому, у которого голова была залита кровью и нащупав пульс, я обратился к Вилковскому:

— Господин капрал, нужен нож, бинты, спирт…

— Ищи в ранцах, можешь использовать все, что найдешь.

Быстро оглядевшись, я поднял ближайший бесхозный ранец и вытряхнув содержимое, нашел упаковку с бинтами, хлопчатобумажные нитки, иголки и перочинный нож. Фляжка моя была наполнена зубровкой, за неимением спирта представлявшей из себя довольно приличное антисептическое средство. Осмотрев рану, я пришел к выводу, что надо зашивать — видимо, осколок прошел по касательной, череп целый, однако большая кровопотеря. Для этого сначала нужно было побрить голову рядом с раной, и я, найдя в вещах из ранца опасную бритву, наскоро соскоблил волосы у раны, потом смочил нитку с иголкой зубровкой и приступил к шитью. Закончив, я услышал вопрос капрала, который, оказывается, все это время стоял за моей спиной:

— Ты что, медик?

Я ответил не вставая:

— Да нет, так, по верхам нахватался по книгам, это я первый раз в жизни рану зашивал.

— У меня другие и этого не умеют, иди, осмотри капрала Лесовского, — и он указал на сидящего на земле унтер-офицера.

У капрала Лесовского была перебита лучевая кость предплечья — я промыл зубровкой, перебинтовал, как мог наложил шину. Потом перешел к раненному в ногу, здесь надо было только перебинтовать, далее был практически безнадежный с ранением в грудь… Всего я обработал шестерых раненных, когда оказалось, что больше на вверенном участке помощь оказывать некому. По соседству тоже уже успели оказать первую помощь всем, кому она требовалась. Но отдыхать нам не дали. Капрал отправил рядового Крочека, того самого который наложил в штаны, к ручью, протекавшему метрах в пятистах от дороги, чтобы помыться, а остальных, в том числе и меня, отвел к разбомбленному обозу, где среди обломков телег мы подобрали штыковые лопаты, и, отойдя от дороги метров пятьдесят, приступили к рытью братской могилы. Вскоре к нам присоединились ещё два десятка солдат, вместе с которыми мы вырыли яму примерно за час. Закончив, я подошёл к Митькевичу с просьбой разрешить мне взять недостающую амуницию и некоторые вещи из имущества, снятого с трупов. Сержант подозвал Вилковского, и в его сопровождении отправил меня к куче, сложенной около могилы, где под строгим надзором капрала, следившего за тем, чтобы я не прихватил чего-нибудь лишнего, выбрал себе ранец, сложил в него чистые портянки, комплект нижнего белья, кружку с ложкой, котелок, опасную бритву с помазком, мыло, иголки с нитками, складной нож, также он разрешил мне взять кое-какую провизию — мешок с сухарями, шмат сала и банку тушёнки, а из амуниции я взял подсумки для гранат и патронов, малую лопату. Далее капрал приказал мне взять винтовку из кучи сложенного оружия, что я и сделал — придирчиво осмотрев десяток стволов, я выбрал вполне неплохую на вид маузеровскую винтовку польского производства, набил подсумки патронами и прихватил четыре гранаты-лимонки. Потом Вилковский сделал запись в моей солдатской книжке о зачислении в подразделение и выданной винтовке, а когда мы закончили, прозвучала команда строиться и остатки батальона направились в сторону границы, откуда доносились звуки артиллерийской канонады.