Требухашка. Рождение

Глава 10

1.

Я намекнул Витьке, что соседа могу взять в качестве помощника, и друг аж покраснел, но, конечно, я пошутил. Хватит мне одного дурака. Посвятил в тайну на свою голову. Так разнервничался из-за него, что чешусь от нервов. Правильно говорят: хочешь что-то сделать — сделай это сам.

В подъезде и на лавочке никого — все окна, кроме нашего, тёмные, народ спит и видит первые сны. А я иду в темноту, чтобы добыть еды для зубастой твари. И главное, никто за это мне не заплатит. Ни копеечки, ни рубля, ни трёшки. Рыскай по ночам вместо того, чтобы отдыхать после работы, и разыскивай бандитов, как чёртов Бэтмен. А днём иди на жизнь зарабатывать. Бэтмен хоть миллиардер был, и его слуга обхаживал, а у меня только Витька в услужении.

С таким настроением я и добрёл до «Тройки». Ноги сами принесли сюда, захотели улова попроще. Ну, раз подсознание скомандовало так — будет так. Я ещё раз почесался, чтобы не чесаться при людях, и открыл дверь. Запахи чуть не вытолкнули назад своим вонючим напором, но не на того напали.

Что у нас тут по музыкальному меню этой ночью?

Алексей Глызин. «Зимний сад». Спасибо, поблевал. Нужно было взять затычки для ушей.

Столики сдвинулись прочь от центра, и пары пьяно кружили медляки посреди наполненного табачным дымом зала. Пьяные бабы и вонючие мужики передавали друг другу пот и слюну через объятия и поцелуи. Вон танцует смешная парочка, как из кино вылезли: она большая и с трёхтонными сиськами, а он вылитый Вуди Аллен — смешной очкарик маленького роста. Обнимает её, как может, и счастливо на буфера голову положил. Эти не злые, у них нет того, что мне нужно. Я присмотрелся к другим танцорам — крыльев не видно. Темно, а может, просто маленькие. Проще всего бармена поспрашивать — этот должен знать, кто тут особо буйный. Где же ты, Бориска?

Я пробрался к барной стойке, стараясь никого не задеть, и улыбка ушла, так и не раскрывшись на полную. Это был не Борюсик. За барной стойкой работала девушка. Красивая, чёрненькая, в блестящем платьице и с ослепительной улыбкой. Но, блин, девушка.

— Разочарованы, молодой человек?

Это вы мне? Я кашлянул и оглянулся по сторонам. На меня смотрит.

— Что?

— Лицо у вас очень расстроенное. Как будто потеряли кого-то. Хочется налить вам бесплатного пива и по головке погладить нежно.

— Не пью, — я облокотился о стойку, изображая крутого мачо. — Сменщика твоего искал. Бориса.

— Сегодня, к сожалению, моя смена, — даже расстроилась девушка. — Ничем помочь не смогу?

— Ну, если только телефончик дадите, — рубанул я с плеча. — Как что-то понадобится, я вам наберу. Ну, или вы мне, когда домой после смены пойдёте, буду вас охранять в пути.

Она засмеялась, а я старательно отводил взгляд от её груди.

— После смены мне ничего не страшно. Я, как та русская женщина, насильника на скаку остановлю, в горящую избу зайду.

— А музыку какую предпочитаете?

— Нирвану люблю и русский рок. Иногда включаю, чтобы народ здесь побесить.

Я уже был покорён. Я обязательно сюда ещё зайду. Я…

Кто-то толкнул в спину так, что я чуть не проехался челюстью по стойке, и свистнул удар над ухом.

— Эй, а ну перестань! — крикнула красавица-барменша, и я наконец обернулся посмотреть, хоть и с неохотой. В шаге от меня пошатывался в сопли пьяный мужчинка и махал вразнобой кулаками. Прицел у него точно сбился, и если придать ускорение кулаком в грудь, он улетит в толпу танцующих парочек. Но ведь за моей спиной стояла красавица-девушка, и не хотелось портить имидж подленькими приёмами.

Морда у противника была знакомая: где-то мы уже сталкивались мимолётом, и, наверное, он на меня обиделся.

— Чего тебе надо? — спросил я, перекрикивая медляк. — Иди, проспись!

Что-то бурча мужик попытался ударить ещё раз, но чуть сам не улетел за своим же кулаком. Я ничего не делал. Честно.

— Павел Сергеич идите домой! Не приставайте к посетителям!

— Спасибо, незнакомка, но думаю справлюсь сам. Что за Павел Сергеевич?

— Налоговик, — махнула она рукой. — Всегда один пьёт — издержки профессии. Хороший человек, но как надерётся коктейлями, глаза кровью наливаются. Мстительный очень и с памятью хорошей. Будет преследовать пока не протрезвеет. Вы с ним ругались наверное, раз он вас запомнил.

Я напряг извилины и вспомнил.

— Мы с ним в дверях здесь столкнулись недавно. Точно, он меня толкнул. И мирно разошлись потом. Всё. Честно-честно.

Я посмотрел на бармена или как там их правильно называть. Она уже смеялась. Хохотушка какая-то.

— Ну всё. Он вам не простит. Теперь будет целый вечер цепляться, раз жертвой выбрал.

Сергеич попытался схватить меня за ворот и я отвел его руку в сторону. Пока еще нежно.

— Не балуй, дядя.

— Н-на ху! — промычал он злобно и попытался ударить. Запах из подмышек ворвался в ноздри, также резко как татаро-монголы зашли в Киев.

— Спокойнее, — я отвёл руку. Кто бы меня успокоил.

— Давайте я выведу его, — предложила девушка. — Достал он меня уже.

— Ещё чего. Я сам справлюсь. Отведу домой и сдам родным. Случайно не знаете, где он живёт?

Она рассказала. Три квартала отсюда. Ерунда для трезвого, пьяного тащить будет мучением. Но я и не собирался этого делать.

Представитель налоговой это же второй уровень, по нашей с Витькой системе. Вырву крылья и делу конец. Главное наедине остаться.

— Точно? Он ведь нервный.

— Есть опыт. Побольше, чем у вас, незнакомка.

— Меня Лилия, зовут, — улыбнулась она, — Вы еще вернетесь этой ночью?

Мужик побрел прочь натыкаясь на танцующие парочки пенсионеров, они возмущались и особенно горячие бабы отталкивали налоговика. Он отшатывался, но держал равновесие и что-то мычал. Запоминал, наверное.

— Тяжелый клиент. Сегодня вряд ли. Но я обязательно вернусь, Лилия.

Она разочарованно вздохнула и отвернулась, а я догнал, извиняясь, нарушителя порядка, схватил за ворот, развернул и направил к выходу.

Лиля включила «Я буду всегда с тобой». Это намёк?

Хулиган сопротивлялся, но уже не так уверенно. Его хорошо развезло и вряд ли он сейчас что-то видел вокруг кроме расплывчатых объемных теней и розового тумана. Как он в таком состоянии кого-то запоминать умудряется? Сказочница. Я махнул ей ручкой и, толкнув героя, вышел за ним на улицу.

Свежий и холодный воздух чуть не протрезвил меня и попытался тоже самое проделать с пьяным. Он потряс головой и осмотрелся, пытаясь сконцентрироваться на моем лице.

— Так! — гаркнул он и тут же получил в лицо ладонью, согнулся, схватившись за нос двумя руками, сквозь пальцы текла кровь. Потянулся вправо, я схватил его за пояс и развернув влево придал ускорение пинком.

— Шагай!

Он замычал и опять развернулся истерично пытаясь прорваться на грани всех своих возможностей, но нужно было сегодня меньше пить, чтобы со мной конкурировать. Главное не разозлиться и не нанести ему ненужных травм. Красавица может свидетелем выступить.

— Шагай туда, я сказал!

Крылатый мудак пытался сопротивляться на уровне инстинктов, но шансов у него не было. Как бы не вышел никто из «Тройки», это было бы неудобно. Я огляделся и сделал классический полицейский «загиб руки за спину». Мудак сразу перестал сопротивляться и замычал, но куда нужно пошел. Через пару секунд мы были уже наедине, как два любовника. Тьфу. И стоило только отпустить…

Налоговик бросился вперёд намереваясь проскочить между рук, как футбольный мяч и пришлось применить немного силы. Легко ладошкой, но хлопок вышел как от разбившегося бокала.

«Заебавшись» играться я дал ему по почкам и швырнув на живот достал пинцет. Задрал рубашку открывая безволосую спину. В баре Сюткин пел про «Ригу и Ашхабад и Московский Бит».

Крыльев не было. Я внимательно осмотрел, изучая каждый прыщ и родинку. Не было. Провел ладонью, другой рукой прижимая к земле подвывающего идиота. Крыльев все равно не было. Потыкал щипчиками между рёбер и крылья не выскочили наружу. Незадача.

— Ты честный что ли? Точно в налоговой работаешь?

Я дал ему по уху, чтобы лучше слышал и быстрее отвечал, но он только мычал и пускал кровь носом. Здоровая лужа останется, не хорошо.

Пришлось его поднимать и трясти, чтобы очухался. Помогло мало, но я постарался. Отряхнул его немного, вывел на улицу и домой отправил. Не знаю куда он пошел, но побрел мимо «Тройки» не оглядываясь.

2.

Настроение на нуле. Тело чешется, как у прокаженного. Думал отработаю по-быстрому в кабачке и пойду с добычей домой. Как бы не так. Стоило бы вернуться в кабак и походить между пьяных, нашел бы клиента. Но нет. Рискованно. Да и барменша пристально следить будет, что я там делаю. Похоже вообще Тройка для меня закрыта в её смену.

Ноги сами несут в точку номер два. «Соррентино» — любовь моя. Есть небольшая вероятность столкнуться со знакомыми патрульными, но сейчас, посреди ночи, соваться в новые, незнакомые места не хочется. Стоит вообще развернуться и пойти домой — пусть червячок сдохнет от голода или сам себе жратву ищет. Но ноги несут вперёд и не слушают голову.

Никто ведь не заставляет — личинку мне не жалко, но я не люблю проигрывать. Если вернусь с пустыми руками и посмотрю в разочарованные глаза друга, то проиграю. Не сегодня. Но это последний раз, когда я так напрягаюсь ради уродливого покемона.

Дорога освещается редкими фонарями, которые ещё и горят через один. Ныряешь из светлого квадрата в тёмный — и так постоянно. Асфальт в выбоинах, дорогу не латали, наверное, с советских времён. Чуть расслабишься, ногу неправильно поставишь — и готово: падение или лёгкий перелом.

А это ещё что, за городом есть просёлочная дорога — там автомобили едут прогулочным шагом, ямы объезжают. Те глубиной в полметра и раскиданы, как клетки шахматной доски. Если чужой шофёр случайно заедет ночью на скорости — прощай, машинка, встретимся в автосервисе. Если, конечно, после аварии выживем.

Здесь тоже редкие автомобильчики проскакивают — спят все, а грузовики и фуры дальнобойщиков по центру не пускают, в объезд идут. Если кого-то сейчас и можно встретить, так только полицейских, или таксистов, спешащих на вызов.

Перехожу дорогу и ныряю в ставший почти родным парк. Несмотря на то, что был здесь один раз, он встречает уже родным запахом свежести деревьев и ночного воздуха. Я уже слышу музыкальный пульс «Соррентино». Народ отдыхает по-богатому, когда такие нищеброды как я работают бесплатно.

Сейчас они обнимают пьяных девок и пьют алкогольные коктейли под громкую музыку, а потом «развращают» их в машинах или на скамеечках в парке. Рассадник чёрных, как уголь, крыльев — не зря сюда копы слетаются, как мухи на жир. Подобное тянется к подобному.

Я бродил по парковым дорожкам в поисках «материала», но скамеечки пустовали, и на траве, и в кустах никто не копошился. Никаких лишних, неестественных звуков — только «бу-бум-бум» глухо звучит со стороны дискотеки.

Внутрь идти не хочу. Охранник меня уже запомнил, да и там слишком светло и много народу.

Сейчас бы опять найти парочку свежих копов и пробить им с вертушки, так чтобы вредничать забыли, а потом обнажить жирные полицейские жопы и «освежевать», вырвать черные крылья с корнем и домой идти спать.

Вот только нет никого. Одиноко себя чувствуя я. Брожу ночью в парке, как чертов маньяк. Еще и своя процедура есть и ритуальные инструменты: кастет и серебряные щипчики. Только жертв не видать. Как чувствуют, что я на охоте.

Из «Соррентино» вышла парочка и я скользнул в темноту. Музыка расширилась, как лёгкие на вдохе и опять стала глухой и плохо слышимой, когда охранник захлопнул дверь за ними. Я нырнул в темноту, чуть дальше от дорожки и стоял неподвижно, когда парень и девчонка шли мимо.

У них не было крыльев, они светились. Да, светились не только от счастья. Парень в белой рубашке и светло-синих джинсах блестел ровными и белыми зубами. Девочка смеялась и прижималась к нему заглядывая в глаза снизу вверх. Немного пьяные и очень счастливые. Любовь — это свет, какие здесь могут быть крылья, разве что белые, как у ангела.

Я так и не вышел им навстречу, просто долго провожал взглядом, пока белое облачко света от уходящей парочки не скрылось вдали. И только уже собрался идти на дискотеку, когда шорох из темноты чуть не остановил биение сердца.

— Бл…- выругался я и отскочил, выставляя вперёд кулаки. Это были не подкравшиеся полицейские, не маньяки и даже не заблудившиеся посетители Соррентино. Это был самый натуральный бомж с большим черным пакетом, который он привязал к велосипеду. Он вцепился двумя руками в руль и улыбался, обнажая зубы, там где они еще были.

— Здаров, малой!

Я ударил не задумываясь. Один прямой в нос и бомжара сразу сдулся, уронил велосипед, закрыл руками лицо и завыл. Тут же следом прилетела оплеуха.

— Тихо будь, — пришлось добавить еще раз в ухо.

— Ай, не бей! — запищал вонючка и отшатнулся от любезно направляемого еще раз кулака.

— Тихо будь, я сказал.

Он замолчал и смотрел на меня сквозь окровавленные ладони.

— Ты чего? Я же по хорошему? Мне пятьдесять семь лет, а ты…

— Ума нет, — продолжил я и взял его за ворот, — а ну-ка развернись и спину покажи.

Вот как на зло.Только зря руки замарал. Чист бомжара и безобиден как ребенок. Стоит-дрожит, воняет и на меня смотрит, как на папочку, который наказывать собрался. Где мой ремень?

3.

— Н-не надо, — стонал бомж, судорожно прикрывая спину разорванной рубашкой. Я её со злости немного повредил. Не спину — рубашку. Рванул слишком резко и треснула на спине. Наверное долго на помойке лежала — отсырела или типа того.

Правая рука у него дрожала, и звенел велосипед, который он держал в перепуганной лапе.

— Перестань, дядя! Чего не надо?

Он промямлил и до меня не сразу дошло, чего он боится. А потом как дошло!

— Чего? Тебя? Я по девушкам вообще-то.

Бомжатина мне «не верила» и «продолжала» прикрываться, размахивая рукой, как веером.

— Да если бы я по мужикам был, дядя, то точно на тебя бы не позарился. Да ещё ночью в парке.

Он не поверил. Да и черт бы с ним. Вот только…

— А чего ты так решил? Вас бомжей, что часто в парках насилуют? Может традиция какая или типа того?

Он затряс подбородком, и я не понял, это «да» или «нет».

— Расскажи мне подробнее, чудик, или оставлю тебе только руль от велосипеда.

— З-зачем п-подробнее, — продолжал он косить под Витьку и это раздражало. Я почесал между лопаток и резко схватил собеседника за горло. Велосипед опять упал в траву.

— Дядя, мне очень противно держаться за твой кадык. Если подхвачу какую-нибудь кожную заразу, то приду и сожгу твой дом или коробку, в которой ты живешь. Давай-ка я руку уберу и ты не будешь кричать и задавать тупых вопросов. Как говорят в фильмах: «Кивни, если согласен».

Он был готов, и я убрал руку и вытер пальцы о штанину. Нужно дома с мылом вымыть, такое ощущение, что пальцы так и остались липкими.

— Ну, рассказывай. Где живешь? Чем дышишь? Кому даёшь?

Бомжара замялся на секунду и начал говорит.

— Живу в индийских бараках. Как и все. Наверное знаешь где это.

Индийские бараки — это одноэтажное здание, длинное как кишка в центре города. Не знаю почему «индийские» может индусы построили. Живут там малообеспеченные семьи, проще говоря отбросы общества. Те, кто еще не в тюрьме и не на улице, у кого есть хоть подобие семьи живут в индийских бараках. Свозят туда бутылки и бумаги со всего города и там же их делят и сортируют. Настоящая мафия, иногда даже разборки происходят у них, только без огнестрела, больше на ножах.

Воды в бараках нет, насколько я знаю, и электричество по часам. Так как они не платят за коммуналку от слова «совсем», то ещё счастье, что газ не отрубили и свет на вечер дают. Но бомжи уже привыкли к темноте, живут как крысы и только изредка видно из-за закрытых газетками окон пробивается робкий свет.

— Знаю, — говорю я, — как вас не знать. Лицо города. Не понимает мэр, как избавиться от такого фурункула в центре городской жопы.

— У нас есть права, — выпрямляется бомж, — пусть дают квартиры, мы сразу съедем.

— О правах сразу вспоминаешь, а обязанности?

— Я этому государству ничего не должен. Как отжали мою землю, так сразу и расплатился.

— Хорош заливать мне в уши. Вообще не интересно. Пропил, наверное всё и оправдываешься.

Бомж только зубами заскрипел, но перечить не стал — молодец.

— Мне больше другое интересно, — заметил я, — понимаешь?

— А говоришь не по мужикам, — криво ухмыльнулся бомж и свалился на велосипед, держась рукой за щеку. Я вытер ладонь о штанину.

— Будешь нормально разговаривать или нет?

— Что ты хочешь? — зашипел он как раненый змей и поднялся, вместе с великом. Картонки с багажника уже давно разлетелись по земле и собрать их в темноте будет не просто. Хотя крысы, наверняка, приучены.

— Говори. Мне всё интересно.

В индийском было плохо. Еще хуже, чем я ожидал. Место, где жили нищие, превратилось в место, где живут отбросы со всего города. И это не значит, что они все без копейки в кармане.

Гомосексуализма там не было, зато наркотиками торговали и изготавливали их там же, в бараке. Какой-то борзый по кличке Пухлый поселился и подмял бомжей по своим воровским законам.

Он вышел из тюрьмы, где отсидел за убийство, и так как жить ему было уже негде, обосновался в индийском. Сначала сидел тихо и осматривался по сторонам, а потом деньги появились, и он начал соседей подкармливать. Потом комнату отжал у Васьки, того выгнал, а в его комнату своих мутноватых корешей поселил. Соседи не возражали — привыкли к хорошим подачкам, он ведь их не трогал. В бараках стали чаще появляться люди. Все они были незнакомые, молодые, часто девочки. Часто возвращались, даже здороваться начали с соседями. Они к Пухлому шли — дела какие-то у них общие. Потом стало ясно, что за покупками и что это за покупки. Наркотики. Большие деньги. Пухлый иногда говорил, что мог бы здесь и не жить, мог в соседнем жилом комплексе легко квартиру снимать, но Родина — это не там, где жопа в тепле, а там, где душа.

Душа Пухлого была в Индийском.

— И что? В нашем доме поселился замечательный сосед. Разве плохо? Хорошо. Ты вижу недоволен. Кстати, как тебя зовут, дядя пятидесяти семи лет?

Он назвался «Георгием» и рассказал о том, что что многим не нравится Пухлый, но сказать никто ничего не скажет. Иначе будет как с Васькой, которую сбила машина на пешеходном переходе, или с Иваном, который отравился водкой и умер в муках. Или даже с Толей, которого просто выгнали.

Никто не будет связываться с Пухлым, восседающим в Индийском, как хозяин. Ну, почти никто.

4.

Я хотел помочь Жоре с велосипедом, но он отшатнулся и попросил не мешать. Я даже извинился, за то, что ударил его пару раз, но «синяков ведь нет»? Так нужно было, а теперь мы даже подружимся. После того как я закончу с Пухлым.

— Он дома в это время или шляется где-то?

— Сидит, куда он денется. А зачем он вам? Вы из полиции?

— Ну типа того. А спать не будет?

— Нет. Телевизор смотрит почти всю ночь. Варит что-то.

— Ну ясно-понятно, что он варит. А кто ещё с ним живёт?

— Девчонки приходят, часто на ночь остаются. Молодые- красивые, потом страшными становятся, седеют — зубы выпадают, а они всё приходят и приходят.

— Дед, не трави, и так плохо. А мужики не ночуют?

Бомж остановился и я шагнул назад, чтобы не стоять в радиусе его аромата.

— Нет, он девочек любит.

Пришлось объяснить, что я имею в виду друзей, коллег по бизнесу. Мало ли, нажрутся и остаются ночевать. Такой информацией дед не обладал.

— А оружие есть у него?

— Так откуда мне знать. Не видел ни разу.

Он задумался…

— И не слышал.

— Ладно, повторим еще раз.

Мы в парке хорошо пообщались с Георгием. Он явно не любил Пухлого и согласился сдать его без колебаний. Лишь бы я его не впутал в эти разборки, задержания и допросы. Получив обещание, что его не будут вызывать ни в каком качестве, дед разговорился. Он пообещал провести меня незаметно в бараки и показать Пухлого. Но только чтобы его не впутали — поверил мне, совсем мозги пропил. Я улыбался и притворялся полицейским в штатском. Когда дед спросил, почему я один, я продемонстрировал начищенный кастет и спросил, верит ли он в мои силы. Георгий сразу поверил.

Тем временем бараки уже были через дорогу. Длинное, как поломанный палец, серое одноэтажное здание красовалось прямо под окнами Жилого комплекса «Корона», чем изрядно раздражало порядочных жильцов элитных квартир, но поделать они ничего не могли. Прожжённый коррупционер не мог просто взять и выкинуть на улицу пятьдесят человек, а дом снести. Нужно было дать им жильё, хотя бы в общежитиях расселить, но с этим у мэра было туго. Кто же будет недвижимость направо и налево бомжам раздавать?

Сжечь случайно здание вместе с жильцами или натравить бандитов не решались — всё-таки не девяностые уже, журналисты налетят как стервятники, и конец карьере. Поэтому так и стояли индийские бараки под окнами «Короны», и сушилось рваное бельё под окнами «Короны», и силиконовые инстасамки из своих квартир вынуждены были смотреть на стирающих в корытах одежду старых, неухоженных баб. А ещё грязные мужики привозили мусор со всего города и, высыпав прямо во дворе, тут же его сортировали. Аромат доходил до напудренных носиков инстасамок, и они жаловались своим фитнес-адвокатским мужьям. Те бежали к мэру, и всё опять шло по кругу. А «Индия», как стояла, так и продолжала стоять, как чёртова башня Саурона.

— Ну что, «загляделся»? — буркнул бомж, почувствовав себя главным. — Пошли что ли?

Я почесал щипчиками спину между лопатками, и мы перешли дорогу.

5.

Бараки обнесли деревянным забором, как концлагерь проволокой, и входить нужно было через единственную калитку. Жора вошёл первый и проверил нет ли кого во дворе, а потом впустил меня. Неудивительно, что никто не сидел на скамеечке и не курил рядом с огромной трёхлитровой банкой, наполненной окурками — ночь на улице.

Приходилось внимательно смотреть под ноги, не хватало еще шприц в ногу загнать. Может и преувеличиваю, но мало ли что у этих отбросов валяется под ногами. Как не Спидом заразишься так лишаём от этих упырей. Нужно будет потом сюда вернуться со спичками и бензином.

Окна, все кроме самого дальнего, были тёмные — народ видел уже третьи сны.

— Это кто? — прошептал я показав рукой на отблески.

— Пухлый телевизор смотрит. Я же говорил. Подожди здесь, я проверю коридор.

Он оставил велосипед у стены, оглянувшись на меня, вошел в дом. Скрипнула дверь, закрываясь, и вернулась тишина ночного дворика. По дороге проехала машина, и я, скучая, проследил за ней. Кому не спится в ночь глухую? И где этот старик? Как бы не обманул бомжара и толпу собутыльников не вытащил, чтобы меня «поиметь». На всякий случай я засунул руку в карман и одел свинцового друга на пальцы. Приближающиеся шаги — одна пара ног, но я на всякий случай напрягся. Дед высунулся из проёма открывшейся двери и молча поманил меня. Приложил палец к губам. В руках у него ничего не было, рядом никто не шуршал, и я расслабился.

Коридор встретил тухлым запахом грязной обуви, мокрой бумаги, табака, спирта и лекарств. Обычно в таких коммуналках проходы завалены ненужными вещами, которые жалко выкинуть типа коробок, пакетов, ящиков, поломанных самокатов и запасных колёс для автомобилей. Здесь было наоборот просторно, не то, что в моём детстве. Бомжи складированием хлама не занимались, что странно-наверное у них складировать нечего.

Я шёл за новым знакомым ориентируясь только на его силуэт и звук шагов, но ни во что так и не врезался и ничего не перекинул.

Двери по обе стороны коридора молчаливо провожали нас каждая своими звуками: храпом, сопением, свистом или постаныванием во сне. Акустика здесь, конечно. В одном конце коридора хрюкнешь в другом испугаются.

В детстве я немного пожил в таких «общежитиях» с общей кухней и множеством соседей разных национальностей. Начиная хохлами и белорусами, и заканчивая таджиками и русскими корейцами. Мне было весело. Родителям, наверное, не очень.

— Идём, — прошептал Жорик, — направо. Посидишь у меня, пока я проверю с кем Пухлый.

Он открыл белую деревянную дверь и вошёл в комнату, а я за ним. Здесь тоже не спали и горела лампочка, только очень тускло. Я замялся на пороге, буквально на секунду, и вошёл. Не люблю новые знакомства, но кого мне здесь стесняться, бомжей?

— Здрасте, — неожиданно для себя промямлил я и замер. Большая женщина на кровати в противоположном углу кивнула и посмотрела на Жорика. Она реально была очень большая. Огромная. Железная кровать, сохранившаяся ещё со сталинских времен, удерживала тушу чудом. Множество перин, подушек, простыней под огромными ягодицами не давали ей прогнуть советское зодчество до пола. Ноги-тумбы с огромными складками, которые ложились бледными слоями друг на друга, тянулись вниз, не доставая до пола. Интересно, если она поднимется во весь рост, сможет ли устоять на ногах или эти огрызки просто сломаются под таким тоннажем? Судя по идеальной белизне кожи, такой белой, почти мертвецкой, толстуха на улице не была никогда. Если бы она закрыла глаза своими лопухами с палочками-ресницами и затаила дыхание, то я бы подумал, что это огромный законсервированный труп. Совсем как в этом фильме про маньяка. «Психо», кажется. Там пацан свою мертвую мамашу в комнате держал. Если бы она не смотрела удивленно на деда, не облизывала толстые губы и не вздымалась бы её грудь, как два белых камня, я бы точно решил, что вляпался в очередную семейку маньяков. Ну а что они вокруг меня крутятся как мухи вокруг… мёда.

— Здрасте, — протрубила она как та труба, что собирает на Страшный Суд. Голосок такой. Не женский, прямо скажем. Но и не мужской. Я понял, кого она мне напоминает. В Звездных войнах такая огромная и ленивая тварь была — бандитами заправляла. А это её удачный косплей.

— Вечер в хату, — ляпнул я не подумав и вошел. Толстуха следила за мной одними глазами, которые, как прицелы, поворачивались в складках кожи.

— Георгий, это кто? — прицел перекинулся на бомжа, и он щёлкнул пальцами, вспоминая, как меня зовут. Махнул рукой и пожал плечами, пришлось выручать.

— Охотник на нежить, — представился я и поклонился. — Чистильщик. Небольшая зачистка в вашем квартале. Больше оно вас не побеспокоит.

— Кто? Георгий, о чём оно говорит?

— Мама, всё нормально. Человек из полиции. Он скоро уйдёт, а ты его не видела никогда и знать не знаешь.

Это оказывается его мать? Сам не кушает, но эту гору откармливает? Вот она любовь к матери, как мило. Точно, как в том фильме.

Глаза повернулись ко мне и губы сжались недовольно, собирая морщины вокруг рта.

— Ничего не понимаю Георгий, но не нравится мне этот фашист.

Я зиганул и поклонился.

— Фройляйн не извольте беспокоиться. В вашу тихую гавань корабль войны не зайдёт. Быть может даже и не услышите ничего. Но телевизор включите погромче на всякий случай. Не пропустите обращение фюрера.

Она уставилась на меня и вдруг захохотала. Десяток подбородков затрясся вместе с ней и с её ночной рубашкой и со складками на руках и ногах. Дом, кажется тоже затрясся от смеха и я подумал «как бы соседи с кроватей не попадали, если они не в коробках спят, 'грёбаные цыгане»

— Какой телевизор? Пусть оно глаза пошире откроет, скажи ему, Георгий.

6.

Мда, неудобно получилось. У них даже радио не шуршит и грязная лампочка под потолком качается — какие тут телевизоры? Ещё бы робот-пылесос упомянул.

— Без обид. Не со зла, дамочка. У всех разный уровень жизни.

Туша колыхнулась, пошла рябью, почти как в кино и опять открыла дырку, которую называет ртом.

— Фашист — юморист, да еще и полицейский. Чудеса. Чай будешь пить?

— Почему бы и не выпить с хорошей женщиной?

— Иди, Георгий, по своим делам, а мы пока чайку накатим.

Бомжик кивнул и посмотрел на меня.

— Я щас. Пойду-проверю и вернусь.

— Да не вопрос.

Не очень и хотелось чаю бомжацкого, но в тишине сидеть рядом с большой тетей тоже особого желания не было.

— Я так понимаю, заваривать придется мне? Где тут у вас кухонные принадлежности?

— А ты хочешь, чтобы я встала?

Пухляшка захохотала и подняла руку, указывая на единственный столик в комнате.

— Ты слепой что ли? Вон всё стоит.

На столике действительно находился старый чайник, упаковка чайных пакетиков, более-менее чистые кружки.Плюс коробка яиц, зелень, сковородка, пару тарелок. Все на одном столе, в художественном беспорядке. Одно радует, что это будет не чефир.

Я налил свежей воды из бутылки, включил шнур в розетку, расставил две чашки и кинул по пакетику в каждую.

— Вам сколько сахара?

Туша снова затряслась от смеха.

— Ты где-то его видишь, дядя?

— Значит будем без сахара.

— Фашисты забрали, — кивнула тетка, — и коровку.

Я осмотрелся в поисках стула. Здесь он был только один, стоял у изголовья кровати этой громады.

— Шутите, — сказал я, — может хватит? Давайте чайком баловаться.

Женщина кивнула и заерзала, устраиваясь поудобнее. Белой лапой с пальцами-коротышами она похлопала по спинке стула улыбаясь.

— Не обижайся, сынок. От бедности мы такие злые и недовольные. Вот был бы у меня сахар я сразу бы подобрела. Садись рядом, чего стесняться, я не кусаюсь.

Она опять похлопала по спинке стула и оскалила свою трещину. Внутри я поёжился, но внешне не показывал — взял две кружки за ободки и мягко ступая в два шага был рядом с Мясной Горой.

Она улыбалась и ноздри у нее расширялись и опускались, втягивая аромат дешевого типа индийского чая. Глаза следили за моим балетом «Один мужчина и две горячие кружки чая», а я старался не разлить ни капли, еще убирать заставит.

Лапы высунулись из-под одеяла и потянулись ко мне угрожая схватить, но осторожно взяли кружку и втянулись в одеяло, как два манипулятора. Ноздри вдохнули пары чая и глаза на секунды закрылись, а потом вернулись прицелом в мою тыкву.

— Садись, чего уж там. Не держи зла на старушку.

Я осторожно сел, оказавшись спиной к женщине и по её примеру вдохнул аромат чая. Мда. Запах грязной воды, оттенки черного чая и немытой эмалированной кружки — это не шедевр.

— Как тебе напиток? — проворковала тетушка. Она даже перестала называть меня фашистом, как мило.

— Хороший, — ответил я, — спасибо, — и показательно отхлебнул. Чуть подкрашенная горячая вода, сахар бы не помешал для вкуса. Где этот вонючий чёрт дёлся?

Кстати от тетки не воняло. Она такая большая и от нее должно потом нести, как от мужской бани, но не тут-то было. Наоборот свежий запах чистого тела и шампуня. Интересно, её кто-то моет или она сама может? Здесь без швабры не обойтись.

— Ну пей, раз хороший, не стесняйся.

— Спасибо за гостеприимство, конечно. Но где же ваш сын? Тут же барак, раз два и обчёлся. Вы извините, что спиной к вам сижу, но боюсь чай разлить.

— Ничего-ничего, — пробормотала из-за спины толстуха и вдруг навалилась на меня.

7.

Дело было так. Вот я сижу, чай пью и никого не трогаю, а потом сверху на меня, почти ломая хребет, падает шкаф. Кружка летит между ног из внезапно ослабевшей руки, проливает кипяток на колени, а потом катится на полу, а я, кряхчя как старик, обрушиваюсь вместе со стулом на спину. Белое мягкое нечто выгибает меня как дугу и кладёт мордой в пол, ноги разъезжаются, как у препарированной лягушки и три тонны теплоты падают сверху с грохотом (это переворачивается кровать, понял я), дышать трудно и сардельки прижимают башку к полу. Меня будто распяли на мясном пироге, только по-сатанински наоборот.

Дыхания не хватает, кажется, что сейчас я задохнусь и останусь лежать под мягкой пахнущей мылом и чистотой, но очень злобной тушкой.

Я полной грудью вдыхаю воздух, я стараюсь сохранить его, но туша выдавливает кислород из меня, как из пробитого шарика. Эта боль побеждает боль от обожжённых колен.

«Вы чего?» — бормочу, стараясь выползти, но оно ёрзает сверху, давит тушей и прижимает лапами к полу. Я слышу как открывается дверь и бормочу, что-то под нос. «Памигите», но не выходит внятно.

Слышу шаги, новый свидетель моего позора катится ближе и останавливается рядом. Я не вижу его, но слышу вонючий кислый запах немытых ног.

— Всё? — спрашивают немытые ноги. Я слышу ещё шаги.В комнату входят люди. Не знаю сколько их, сейчас не до этого. Много.

— Сдался, фашист без боя, — отвечают сверху. — Напился чаю, сволочь, немецкая. Ты зачем его ко мне приволок Георгий?

— У него кастет в кармане. И еще какой-то инструмент, типа щипцов. Может и ствол есть.

Руки пошарили по бокам, ткнули по рёбрам, залезли пальцами-сардельками в карманы, вытащили оттуда «мох и болото».

— Нет ствола.

— А железки есть?

Грохот, что-то покатилось по полу рядом с ухом.

— Длинный, забери.

— Хорошо, — говорит кто-то дрожащим голоском и проходит мимо моей башки.

Я слышу дыхание множества людей, я слышу вонь из их подмышек и отвратительный смрад носков и немытых ног. Я слышу как с грохотом тысячи перхотных шариков опускаются на пол, рядом с моим носом. Я не могу закрыть нос, поэтому слышу как воняют их яйца и вжимаюсь лицом в пол изо всех сил

— Что это с ним? — спрашивает баба, восседающая на мне и тыкает мне пальцем в шею — Эй, ты, фашист! Что делаешь, тварь не русская? Георгий! Может он активирует капсулу с ядом у себя в носу? Или маячок какой-нибудь?

— Да не, Пухлая. Не придумывай. Мы же не в кино. Этот урод мне два раза по роже съездил и всё о тебе расспрашивал. Нужно его допросить, как ты любишь.

— Не жалеть фашисткое отродье. Языка будем пытать со всей пролетарской ненавистью, — сказала толстуха и повращала задом. — А ну поднимите меня, партизаны!

Внезапно стало легко и почти уютно, потом меня схватили за шею и посадили. Жирная баба маячила впереди в тумане, как облачко. Потом из облака высунулись белые выделения и сунулись мне в рот, раздвигая челюсть. Дышать стало трудно и я застонал от бессилия и боли, когда руку убрали.

Большая женщина сидела у себя на постели и разглядывала меня с интересом, а десятки рук обыскали, схватили и посадили на стул с высокой спинкой. Я даже не оглядывался, чтобы понять кто там стоит за мной, сейчас меня интересовала эта жирная ведьма. Вот — где опасность. Вот где зло.

— Чего ухмыляешься, Ганс? — прошамкала здоровая, — Не ожидал встретить партизан?

— Так это ты, тот самый Пухлый? Наслышан. Классные крылья.

— Что? Хорошо тебя приложили по башке, фашист?

Пухлая морда ничего не понимала, она ничего не знала о крыльях, но я их видел сейчас прямо перед собой. Из-за белой дебелой спины тянулись вверх чёрные, широкие как паруса, мясистые крылья. Хороший улов. Требухашка будет жрать пока не сдохнет от передозировки.

Я потянулся за инструментом и замер. Отобрали щипчики. Баба следила за моими движениями внимательно и всё поняла.

— Нет твоей любимой гармошки, Ганс? Забрали игрушку, мусор?

— Кастет верни, тогда и поговорим кто из нас фашист.

Она забулькала и затряслась, наверно так смеются мясные туши перед тем, как их разделывают на мясной фабрике. За спиной тоже зашумели, задвигались, засмеялись. Чья-то вонючая лапа похлопала меня по плечу.

— Вернём — вернём. Вместе с тобой подбросим под полицейский участок. Кастет в горло засунем, а пинцет — засунем в другую дырку, там где чёрное солнце не заглядывает.

Я судорожно сглотнул вызвав град бомжацкого смеха из-за спины. Сейчас бы развернуться и запомнить все эти наглые рожи. А еще лучше тварей разорвать на клочки и выбросить в поле, пусть вороны клюют это мерзкое вонючее мясо, которое даже на удобрение не пойдёт.

— Тихо! — рявкнула Пухлая, даже толстую сардельку — руку подняла вверх, как флаг или сигнал. Потом она опять начала сверлить меня взглядом и голосом вкрадчивым выспрашивать — Зачем ты здесь? Кто тебя послал? С какой целью?

— Вы наверное фильмы любите смотреть про войну? А про полицейских как? Заходят?

Мне залепили затрещину так что голова чуть вокруг своей оси не развернулась.

— Давай тон немного поуважительнее, ага. С женщиной говоришь, ага.

— Не бей его так, Короткий. Нацист только разговорился. Допустим люблю я кино разное. Крестный отец очень люблю первую часть. А что?

Я сел поудобнее ненароком осматривая комнату. Ничего тяжелого рядом не было, разве что руку у Пухлой оторвать и отбиваться ею. Неплохая идея, но тяжело выполнимая.

— Знаете, что бывает когда убивают полицейского? Знаешь какой начинается кипиш? Как трясут всех и вся? Знаешь как роют пока не найдут виновных в смерти копа? А если не найдут, то виновными становятся все и абсолютно все местные бандосы отвечают за смерть сотрудника? Никто не будет жить спокойно после такой ошибки. Понимаешь или тебе на немецкий перевести?

Пухлая задумалась. Я смог цепануть бомжару за слабое место. Хороший понт дороже денег. Тварь побоится тронуть меня, пока будет думать, что я при погонах.

— И кто же знает, что ты здесь, фашист? — голос у толстухи немного дрогнул.

— Кому надо тот знает. Радуйся, что это не спец операция. Это разведка боем. И результаты мне не понравились, Пухлая. Избивать человека при исполнении было глупо. Очень глупо.

Она молчала. За спиной тоже молчали. Толстуха тяжело смотрела на меня и думала. Я смотрел в ответ. Сейчас что-то решается или мне кажется? Сейчас нож войдет сзади между ребёр или накинут удавку? Пойдет жирная ва-банк или отпустит? Я бы не отпустил. Менты такого не прощают, даже если произошла ошибка. Нельзя трогать полицейских. И баба это знает. И она знает, что я это знаю.

— Дык, он не мент, — пробубнил кто-то сзади, и толстая вздрогнула.

— Как знаешь?

— Дык, я видел его. Он грузчиком работает в магазине. Я там мусорки потрошу, точно, он это. Толян-сиделец — его напарник, знаю его хорошо. Какой же он мент. Грузчик он.

Тишина начала нереально давить, но продлилось напряжение недолго.

— Ага, — сказал я в полной тишине, — получи фашист, гранату.

— Георгий… Это чего?

Георгий молчал. Наверное много думал.

— Георгий, зачем ты его притащил, а?

— Так он сам за мной увязался, — оправдывался Георгий, когда Пухлая откидывала медленно одеяло. — Всё спрашивал всякое, бил по морде. Про тебя расспрашивал.

Я смотрел на панталончики, открывшиеся после ухода одеяла. Кружева, розовый цвет — все дела. Только размера негритянского — как у мамаши Чоли (не знаю кто это). Из панталошей торчали огромные ступни и немного варикозных ног. Выше была сорочка, размером с маскировочную сетку для танка.

Сопела Пухлая тоже как танк на разогреве. Вот только на кого же она зла?

— Ты кто такой?

Похоже на меня.

Пожимаю плечами и стараюсь устроиться удобнее, но кто-то сзади давит на плечи, прижимая к седушке.

— Я? Ангел Смерти! Срыватель Крыльев и друг Требухашки! Мне нужен мой кастет, мои серебряные щипчики и чистые штаны. Пойдём со мной, если хочешь жить.

Я протянул руку в сторону Пухлой, ладонью вниз, призывая преклонить колени для поцелуя.

— Ё-нутый, — сказал один из невидимых бомжей из-за спины, — нужно его тихо грохнуть и консервы сделать.

— Кто ты? -повторила толстуха.

— Я тот, кто очищает город от Зла. Я — Бетмен. Я — Чистомен. Называй, как хочешь. Я рожден для того, чтобы очистить этот город от Зла. Город будет девственно прозрачен или мёртв, вот моё правило! Отдавай инструменты и встань с кровати: мордой к стене, ко мне жопой. Я сделаю всё быстро и без боли! Я — тот кого любят вселенные!

Тяжёлый и тупой удар в затылок пришёл когда его не ждали.

8.

Улица крутилась вокруг меня как бешеная спираль: то скручиваясь вместе с фонарями, то резко выпрямляясь. Задняя часть черепа гудела от боли, пуская нездоровые импульсы во вселенную.

Я чувствовал себя очень нехорошо, но я был еще жив и шел домой, прямо посреди дороги. Хорошо, что ночью движение как в деревне тире никакое, иначе уже бы намотало под колёса какого-нибудь джипа.

Очнулся я под забором церкви пятидесятников, недалеко от индийских бараков. Убивать не стали, слушать тоже, просто вырубили и оттащили подальше. Надеются, что не вернусь? Это вряд ли. Наивная чукотская бабушка.

Я проверил карманы ещё раз и убедился, что кастета, как и специальных щипчиков больше нет. Имущество моё решили не возвращать. Большая ошибка.

Голова закружилась и меня понесло на обочину с такой силой, что чуть не улетел носом на газон, пришлось тормозить руками о дорожный знак.

Ладно, вонючие бомжи. Я еще вернусь и заберу своё имущество, а заодно разрушу это вонючее гнездо. Сожгу эти бараки, только дым будет стоять столбом.

За каждый удар по моей башке вы ответите своими гнилыми вонючими необразованными котелками. Для начала мы с Витькой закидаем коктейлями Молотова все окна и двери, а когда крысы начнут выбегать из своих вонючих нор я не буду никого бить. Я буду ждать, когда появится Королева Крыс, жирная Крысоматка. Буду смотреть, как она не влезает в горящий проём, как её крысиные выродки разбивают и расширяют проход, чтобы визжащая туша смогла пролезть на свободу, пока не запахло жареным мясом.

А может и не понадобится моё вмешательство и ночная сорочка загорится на жирной и она будет кричать, а они паникуя будут бегать и кричать: «Что нам делать? Что нам делать, Пухлая?» А она будет кричать и кричать и заходиться в крике, пока не начнет горящей тушей биться о дверной проём, чтобы выбить мурованный кирпич самой. А я тогда кину ещё один коктейльчик. И он разобьется о косяк и смесь, горячая как ад, выльется ей на живот!

От яркости воображаемых мук стало тепло в животе и я почувствовал эти приятные запахи плоти и услышал крики Пухлой. Ничего, мне только домой и спать завалится. А там этот голодный червяк ждёт, наверное своей жратвы. Ничего, побудет на диете.

Идти я продолжил уже по тротуару. Индийский остался далеко позади, бомжи меня не преследовали и впереди светилось одинокое окно, единственное в доме. Витька ждал, верный оруженосец. Переживает, как там друг. Пять минут посижу на скамейке перед домом, потому что ноги не держат и войду. А ещё нужно придумать, что сказать насчет крыльев. Нужно настроиться на разговор, а то инвалид может наехать. Сейчас. Сейчас. Еще минуточку. Сам не заметил, как провалился в сон и засиделся так, что не увидел как вышел сосед, вечно сующий нос не в свое дело Андрюха, и начал меня будить. Точнее трясти за плечо.

— Эй! Сосед! Мишка! Вставай! Что с тобой?

Я отпихнул его руку и осмотрелся. Заснул прямо на грязных деревяшках, даже не заметил как.

— Слышь! Ты откуда такой грязный? Вроде водярой не несёт, а выглядишь как я после корпоратива!

Он радостно заржал и сел рядом, хлопая меня по спине.

— Водички вынести, сосед, слышь? А где твой дружок? Не добрёл? Спит под забором?

Сосед задумался и покачал головой:

— Нее. Он дома. Я же слышал какие-то звуки странные. Вы кошку завели что ли? Пищит и пищит. Я уже ругаться ходил, слышь, а вы не открываете. Слышь, это не дело так жить. Нам такие соседи не нужны. Один зверя нянчит, другой «синячит» по ночам. Скоро собутыльников приведете и кошки размножатся, насрут на лестничной клетке. Ты это Мишка прекращай, слышь.

— Отвали, а, — я встал и потянулся, посматривая на полную луну в небе. Чётко она фонарь заменяла. — Сам-то что вытворял годами? Будешь мне впаривать теперь про лестничные клетки, алкаш.

— Ты полегче, слышь, со старшими разговаривай.

— Да отвали, — послать его было огромным удовольствием и уйти не прощаясь тоже.

Нужно было придумать какой-то условный стук, как я раньше не догадался. А теперь заика домой может не пустить.

Я грохнул пару раз в дверь кулаком и прислушался, почесывая ноющий бок.

— К-кто там?

— Ужас, летящий на крыльях ночи. Я, кто еще. Открывай!

Замок щелкнул и я вошел наконец-то домой, вдыхая полной грудью запах родной квартиры.

— Ну здорово, детки! Соскучились без папы?

Это могло бы стать последней крутой фразой, но дальше должно было быть еще круче.

— Где червяк?

Не разуваясь я пошел на кухню и уставился на пустой стол, со скрипом вспоминая где последний раз видел Требухашку.

— Как охота? — Витька стоял за спиной, — Есть улов?

— А что? Червяк проголодался? Доставка опоздала, чаевых не будет?

— Не вышло? — друг смотрел сочувственно и это бесило еще больше. — Почему ты такой грязный?

— Где эта голодная хрень?

— Так вот же он, над дверью, — Витька ткнул пальцем и я успел заметить, как темное пятно скользнуло сверху мне на спину и боль пронзила спину. Да так невыносимо остро это было, что крик оборвался не успев начаться.