Требухашка. Рождение

Глава 9

1.

Отпроситься с работы было делом пары минут. Старик-напарник хотел возмущаться, но вспомнил (не без помощи), как общался с директором, когда кое-кто другой работал. Он ещё хотел булькать, но, обидевшись на протянутый кулак с предложением его понюхать, затих и молча взялся за работу.

Директор развёл руками, но принял то, что «бывают непредвиденные ситуации, а если кого-то что-то не устраивает, то можно поискать грузчиков получше».

Как истинный поэт, он принял свою долю, смирился и удалился, не возмущаясь, а я побежал переодеваться.

Когда покидал территорию магазина, чувствовал как минимум три взгляда, торчащих в спине, словно ножи. Да, бывают в жизни огорчения, согласен.

Ну, Витька, если пошутил… Головой встретишься с унитазом, как в старые добрые времена. Не посмотрю, что друг.

2.

Он не пошутил. Это я понял, когда друг открыл дверь. Понял по выражению его лица. Претенденты на «Оскар» не смогли бы так округлить глаза, пустить слюну по подбородку и растрепать волосы, вздыбив их, как у сумасшедшего учёного. Судя по тому, как дрожал ключ в замке и как долго Витька открывал мне мою же дверь, нервничал он страшно.

— Чего? — пошутил я с ходу. — Таблетки закончились? Ты мне напоминаешь Джокера без грима. Чего ты там лепетал в трубку? Не дай бог обманул, и я зря работу оставил.

— З-заходи, — пролепетал сосед, и я вошёл.

Посторонние звуки услышал сразу. Когда знаешь свою хату наизусть и передвигаешься по ней без света, то что-то новое гремит, как гром, — просто потому, что оно чужое.

Странный звук напоминал мокрое шлёпанье босыми ногами по кафельному полу, только намного тише. Уже собираясь разуваться, я замер и посмотрел на друга. Тот молча кивнул и показал в сторону кухни.

Стараясь не спешить и не нервничать, я всё-таки разулся и, оглядываясь на Витьку через плечо, вошёл на кухню.

Яйца больше не было. Кусок скорлупы, как осколок ракеты, крутился на полу, а на столе, на моём круглом противне, укутанное в моё банное полотенце, лежало «нечто».

— Фу, — сказал я и подошёл ближе.

Витька держался за спиной и подтвердил:

— Ага.

Это не было похоже на того Требухашку, которого мне довелось узнать. Это «чмо» было отвратительным. Белая с чёрными прожилками личинка, длиной полметра. Слизкая и плохо пахнущая, она лежала смирно, только раздавая смрад, как благовония. Белёсая кожа пульсировала, выделения пузырьками то появлялись в складках, то исчезали.

Да, оно было живое. Может, бабочка появится когда-нибудь из этого урода, но сейчас больше похоже, что урод может родить только ещё более страшного урода. Вонял он смесью бензина и затхлой воды из лужи. Глаз у урода не было: либо он сейчас был слепым, либо спрятал глазные отверстия в слизи.

Лапки присутствовали, похожие на тоненькие прутики, только проклюнувшиеся из дерева. Надави пальцем — и хрустнут.

Когда урод дрожал или еле заметно ворочался, под ним оставалась липкая лужица. А когда зевал, то в слизи открывалось маленькое чёрное отверстие, обнажая глубину, уходящую в никуда.

— Ты мне должен полотенце, — сказал я другу, разглядывая личинку Требухашки.

— Х-хорошо, — согласился он. — Это Т-т-требухашка?

— Смотря где ты его взял. Если это розыгрыш или смешная шутка-пранк, то жалеть не буду. Если кто-то кусок говна закинул с улицы в форточку, то спрошу за яйцо у тебя.

— Э-то-точно он, — не сомневаясь, ответил Витька. — Я у плиты был, яичницу жарил, когда яйцо начало т-трещать.

Яичницы с картошкой — любимого блюда Витьки — на сковородке не было. Вся еда оказалась почему-то в мусорном баке. Забурчало в животе от обиды, но я слушал рассказ дальше.

Короче, он готовил небольшой обед, когда монстр начал рождаться. Яйцо натужно и громко скрипело, пугая человечка, а потом встало на дыбы, так что он с перепугу рассыпал соль.

— Это к-к-к-к-к…

— Я понял, к несчастью.

В такой вертикальной позе оно продолжало скрипеть, как костыли пенсионера, ещё минут пять, меняя цвет фрагментами, как на шахматной доске. А потом лопнуло, разбросав осколки скорлупы и околоплодную жидкость, которая оказалась даже на сковородке. К потолку поднялась тучка чёрного и вонючего дыма. А слизень свалился на стол и крутился там, пока Витька не схватил его и не замотал в перья, как в перину.

— А полотенце зачем?

— Ему же холодно, — пожал он плечами. — Требухашка дрожал.

3.

Перья урод впитывал буквально на глазах, как масло растворяется на горячей сковородке: раз — и растеклось жёлтой лужицей, два — и вверх идёт пар, три — и разбиваем яичко.

— Кушать охота, — пожаловался я Витьке. — Всё это хорошо, но я без обеда из-за вас.

— Сейчас, с-сковородку помою.

— Давай лучше пельмешей. Я пока ничего не хочу есть с этой посудины. И проветри кухню, а то соседи могут забеспокоиться.

Витька начал суетиться, а я занял стул рядом с личинкой и продолжал привыкать к запаху. Что-то мне вся эта идея уже переставала нравиться. Жил, деньги зарабатывал, никому не мешал… И вот влезла в жизнь эта зубастая тварь. Теперь я дома, на низкооплачиваемой работе и с кучей проблем на хвосте.

В ящике стола лежал молоточек для отбивания мяса. Просто вспомнилось. Просто если чисто теоретически взять и сделать из мерзкого слизневого кокона отбивную, что будет? Конечно, для начала надо надеть маску и перчатки, закрыть посуду, чтобы гадость не попала на неё, и молотить. Молотить так, чтобы зелёная жидкость в стороны, чтобы ничего не вылупилось из этого мерзкого свёртка.

Потом сделать из старой рубашки одноразовую тряпку, намочить её и собрать всю гадость в мусорный пакет, вынести в мусорный бак и забыть об этом наваждении, как о страшном сне. Хорошо? Хорошо.

Вот только бы не заявился потом какой-нибудь здоровяк из портала и не спросил за свою зверушку. Может, у них ментальная связь или что-то типа того. Короче, повязан я с этим монстром. Пока разрывать ниточки не решусь. Может быть, позже. Всё равно интересно, чем всё это закончится.

4.

Витька удивил. Он так ждал этого «вылупка». Ждал Требухашку-вонючку больше, чем я. Он так радовался, когда тот наконец родился, и так нежно смотрел на него. Я был уверен, что теперь он точно не уедет и останется ещё хоть на месяц. Кто-то ведь должен мне помочь вынянчить этого монстра? А кто, если не лучший друг? Но, как говорится, «если друг оказался вдруг…»

— Уезжаешь? — спросил я, не глядя ему в лицо.

— Д-да, — подтвердил бывший друг, пряча взгляд.

— Когда?

— С-с-с-с-сегодня, — старательно просвистел «соловей».

— Ясно. Кидаешь, значит.

— Мне н-н-н-адо, — простонал он. Точнее, проблеял. Захотелось вклеить так, чтобы навсегда вылечить от заикания. Конечно, я сдержался. С-сила воли.

— Много оно перьев жрёт? — кивнул я на червяка.

— Д-до хрена. В два раза б-быстрее, чем раньше.

— Значит, ночью на вылазку?

Витька кивнул. Я сделал озабоченное лицо и вздохнул.

— Как же я новорожденного одного дома оставлю?

Витька слушал внимательно, а я продолжил.

— А если он огнём дышать начнёт и квартиру мне сожжёт? А если форточка откроется, он простудится на сквозняке и умрёт? А если крылья прорежутся, и он в окно вылетит и потеряется в парке? А если упадёт со стола и шею себе сломает? Вот незадача, что же делать-то?

Я задумался.

— Может, соседа попросить посидеть с монстром? Дядька Андрей, он вроде ничего. Я ему всё объясню, даже подружимся. А Требухашка будет его «мамой» называть и на плече сидеть. Ладно, езжай, разберусь как-нибудь с помощью настоящих друзей. Только провожать не буду, сам понимаешь, маленького оставлять нельзя — ему ещё и дня не исполнилось.

Витька размышлял так старательно, что шестерёнки в башке его, наверное, раскрутились до космической скорости. И хочется, и колется. И рыбку хочется съесть, и так далее…

— Н-н-н…

— Что? Говори медленнее, я не понимаю.

— Останусь до завтра. Но завтра точно уеду. Мне н-надо.

Это хорошо. Время выиграл, а дальше будет видно. Надурить Витьку-заику — как два пальца.

5.

Витька целый день убирал, куховарил — делал всё, чтобы не разговаривать со мной. Я общался с Требухашкой. Пытался наладить контакт. Пытался понять, почему эта тварь так мне опротивела. То ли из-за того, что жизнь мне испортила, то ли из-за мерзкого запаха, то ли из-за отвратительного вида. Пока оно не вылупилось, я был настроен более позитивно, толерантный, как политический американец. Теперь же хотел выбросить эту тварь через окно.

И если бы не боялся, что она вернётся, так бы и сделал. Вот выкинешь, а она белёсые, почти прозрачные, перепончатые крылья расправит и улетит. А ночью вернётся. Только вернётся уже с зубами, когтями и противным визгом. А может, выводок с собой притащит — таких же кровожадных уродов. И полетят мои клочки по закоулочкам. Не нравится картинка.

Буду действовать по обстоятельствам. Работаем по плану, как и хотели, а дальше поглядим. А вдруг оно само сдохнет — от непереносимости лактозы или, не знаю, от местной радиации. Тараканы ведь все вымерли, хотя говорили, что они могут атомную войну пережить. Фиг там, двуногие всё как были, так и есть, а усатые ушли в неизвестном направлении.

Последний раз тараканов я видел в детстве. Их ещё мама боялась. А отец включал свет ночью на кухне, брал тапки в руки как два пистолета и заходил туда, как заправский ковбой. Коричневые ублюдки разбегались в стороны, шевеля усами. Их так много — десятки, сотни. И только слышно: «бах», «бах», «бах» — бьют орудия, не оставляя тараканам шанса. Большинство уходило от смерти, но десятки оставались раздавленными коричневыми каплями на столешнице, полу, мягкой части тапок. Размазанные по плитке и побелке — это все, кого настигают смертоносные тапки.

— О чём ты думаешь?

— Что?

Я оборачиваюсь и вижу, что Витька смотрит на меня как-то по-особенному, внимательно. В одной руке у него мочалка, вся в мыльной пене, а в другой недомытая кастрюля, с которой капает на пол. Но он глядит на меня, а не на неё.

— Ты так смотришь на Требухашку. Улыбаешься и смотришь. Улыбаешься и смотришь. Как будто-то видишь что-то и хочешь что-то нехорошее, но очень тебе приятное, сделать.

— А ты заикаться перестал.

Витька замолкает и краснеет, будто я поймал его на горячем. Теперь он молчит и больше не высказывает мне свои претензии.

Я осторожно протягиваю руку и одним пальцем дотрагиваюсь до тельца существа — оно холодное, сухое на ощупь и невероятно противное.

— Просто думаю, что это передо мной.

— Т-требухашка, — подсказывает Витька.

— Думаешь? Я совсем не таким его запомнил.

— М-маленький, — говорит друг и тоже протягивает руку, осторожно гладя червяка, — маленький, н-новорожденный. Он превратится в б-б-бабочку.

— Ясно. Я спать. Вечером на охоту. Мы маленькие дети, нам хочется гулять. Смотри, чтобы новорождённый тебя не сожрал.

Но сначала я сходил в душ. Спина чесалась от пота и старой футболки.

6.

Вечером, чтобы настроиться, немного поигрался с кастетом: покрутил его на пальцах, примерился, сделал пару выпадов. Затем положил на стол, посмотрел на него и принялся тряпочкой надраивать до блеска.

Идти одному не хотелось, а Витька всё твердил, что Требухашке нужен уход или что-то вроде того. Оставить её он отказывался наотрез, а мне нужен был свой доктор Ватсон, свой Робин или свой Марти Макфлай. Кто-то, кто выручит, если что-то пойдёт не так. Если кто-то вспылит. Если кто-то выхватит кастет, когда выхватывать его не нужно.

— А может? — спросил я у друга. Тот драил газовую плитку от десятилетней грязи, даже фартук натянул. И где он его нашёл? Червяк молчал, завернутый в листья, как капуста.

— Осстанусь с Т-требухашкой. Т-т-т-так надо.

По его тону я понял, что уговаривать бесполезно, а применять силу бессмысленно.

— Ладно. Как хочешь.

— Н-н-н-н… — замотал головой Витька и пальцем в меня тыкал.

— Что? — я посмотрел на кастет. — Что не так?

— Н-н-не бери. Зачем? Ты и так ссссправляешься!

— Пойдёшь со мной?

Он показал, что нет.

— Тогда извини. Мне нужен друг и поддержка. Пусть будет этот… свинцовый друг.

Друг больше не пытался отговаривать. Знает, что бесполезно, а если будет настаивать, то может и в бубен прилететь. Он же видел, как я на работе одному прописал, которому песни не нравились, которые я слушал.

Я ведь даже не в колонках своего Цоя включал, а просто на телефоне, когда чем-то скучным занимался, типа уборки или готовки еды. А этот говноед каждый раз врывался и какие-то замечания делал: «Вы тут не одни», «Не всем нравится русский рок» или «Дай людям поспать».

В общем, однажды мы с Витькой картошку чистили, и снова нервный Славик начал пениться насчёт включённого «Миража». Он даже не понимал, что это не рок. Пришлось ему втащить, а Витька по мере сил успокаивал сначала меня, а потом и его. Даже лёд пострадавшему к синякам прикладывал. То, что у меня костяшки на кулаках болели, его не беспокоило.

Поэтому и сейчас он предпочёл не спорить. Я кастет в задний карман спрятал и отправился на прогулку. Без напарника.

На пороге он догнал меня.

— П-постой.

— Что?

Сунул мне в руку серебряные щипчики и ушёл. Ну, ладно.