Товарищ "Чума"#10

Глава 9

Кремль остался позади, но тяжесть разговора не отпускала. Мы с Фроловым молча шли к машине, шагая по пустынным утренним улицам. Москва только начинала просыпаться, но в воздухе уже витало напряжение — словно сам город чувствовал приближение чего-то неотвратимого.

— Ну что, товарищ Чума — теперь ты официально главный по апокалипсису, — наконец нарушил тишину Фролов, словно прочитав мои мысли. — Поздравляю. — В его голосе не было ни капли сарказма. Только дикая усталость — мы все вымотались после этого сложного разговора.

— Я бы предпочел звание поскромнее, — проворчал я, закуривая.

Он хмыкнул, но тут же нахмурился, тоже винимая из кармана пачку папирос.

— Товарищ Сталин прав в одном… если немцы найдут способ управлять этой Тьмой, мы все окажемся в дерьме… Если, конечно, не найдём способа их опередить.

— Они уже нашли способ, — бросил я, выпуская дым в прохладный осенний воздух. — Просто пока не знают, как ловчее ею управлять и удерживать под контролем…

Фролов остановился, резко повернувшись ко мне и схватив за рукав:

— А тебе откуда известно?

Я усмехнулся, и развел руками.

— Если бы я точно знал…

Неожиданно лицо капитана госбезопасности стало каменным:

— Ты что-то скрываешь?

— Мы все что-то скрываем, Лазарь Селивёрстович, — мягко и спокойно ответил я, не обращая внимания на поглотившую Фролова подозрительность. — Особенно, когда речь идет о вещах, которые и словами не объяснить… Если я скажу, что мне всё это привиделось, что ты на это ответишь?

Фролов немного оторопел от моего признания:

— Не знаю…

— Вот, и я тоже не знаю, как работать с абсолютно непроверенными сведениями. Может это всё мои галлюцинации на почве нервного истощения?

Лазарь Селивёрстович задумался, потом вдруг потянулся к груди, и достал из внутреннего кармана плоскую фляжку и отвинтил колпачок. Пахнуло спиртным с запахом сивушных масел, забитых ароматом пряных трав.

— Держи, — протянул он мне. — Не думай, отличный самогон! Просто, если ты сейчас свалишься от нервного истощения, никому легче не станет.

Я принял фляжку. Самогон обжег горло, но внутри сразу стало теплее.

— Вот ведь ирония, — пробормотал я, занюхав крепкое, но ароматное пойло рукавом гимнастёрки, — мы держим фронт против немцев, а настоящая война идет где-то там, «в темноте», и никто, кроме нас, этого даже не понимает.

Фролов молча кивнул, глядя на дорогу. Мы дошли до машины. Водитель, молодой парень с белесыми бровями, прыгнул открывать дверь.

— На базу, товарищ капитан госбезопасности? — спросил он бодро. Похоже, парень уже успел отойти от утреннего столкновения с вороной

— На базу, — коротко кивнул Фролов.

Я бросил последний взгляд на кремлевские башни. Где-то там, в кабинете с толстыми шторами, товарищ Сталин продолжал разрабатывать свою стратегию Великой Победы, где на кону была уже не просто Страна Советов, а, возможно, сама душа этого мира. А мы? Мы просто ехали на базу. Готовиться к войне, о которой еще не знал практически никто из обычных людей. И хорошо бы было, чтобы они об этом никогда и не узнали.

Фролов закурил, протянув папиросу и мне. Я не стал отказался. Так мы и стояли возле новенького автомобиля ЗИС-101[1], выданного нам из кремлёвского гаража взамен разбитой в хлам «Эмки». Сказать, что наш водитель был рад, это не сказать ничего. Ведь на подобном лимузине ездил и сам товарищ Сталин.

Обратная дорога была долгой. В ЗИСе мы с Фроловым больше молчали, каждый переваривая слова вождя. Москва за окнами мелькала серыми кварталами, встречая нас редкими прохожими, торопящимися по своим делам. Никто из них и не подозревал, что прямо сейчас творится в кабинетах Лубянки и Кремля, и что их всех ждёт буквально через несколько дней.

База особого отдела силовиков-энергетиков встретила нас стандартной суетой и охраной на вышках. Офицер караула, узнав водителя, сидевшего за рулем новенькой машины, а затем и Фролова, отдал честь, пропуская нас за охраняемый периметр.

Первым на базе нас встретил отец Евлампий. Вымытый, отдохнувший, в постиранной рясе, еще чуть влажноватой, но надетой поверх новенькой военной формы. Его глаза, однако, продолжали гореть тем самым огнем Веры, который я ужу видел после того, как отцу Евлампию удалось отбиться от древнего демона.

— Ну что, чады? — спросил священник, крестясь. — Отпустила вас Первопрестольная?

— Не то, чтобы отпустила, батюшка… — пробурчал я, снимая шинель — в основном корпусе уже затопили печи. — Скорее, отправила дальше воевать.

— Но теперь уже не только с немцами, — добавил Фролов, — наша задача несколько усложнилась.

Священник тяжело вздохнул.:

— Так оно и есть… Потому что наша брань не против крови и плоти, но против начальств, против властей, против мироправителей тьмы века сего, против духов злобы поднебесных[2].

— А вы, отец святой, с этим как раз кстати, — произнёс капитан госбезопасности. — Товарищ Сталин велел вам передать: с сего дня все гонения на церковь — прекращаются! Ваши попы… э-э-э… священники, — быстро поправился он, — понадобятся в этой войне.

Лицо отца Евлампия на миг исказилось. То ли от облегчения, то ли от нового страха.

— Это и хорошо… и страшно… — тихо прошептал он, но мы с Фроловым это прекрасно услышали.

— Это почему же? — удивленно приподнял брови Лазарь Селивёрстович.

— Потому, чадо ты неразумное, — пробасил монах, — если уж власть имущие сами вспомнили о Боге и служителях его — значит, дела совсем плохи… Или настолько плохи, что без Него уже никак…

Воцарилась гробовая тишина, когда Фролов озвучил новое задание, предназначенное для батюшки самим товарищем Сталиным. Отец Евлампий медленно поднял голову, его мозолистые пальцы вновь начали искать на груди отсутствующий наперстный крест.

— Меня? На переговоры с Патриархом? — Голос священника дрогнул, но не от страха, а от осознания особой тяжести миссии. — Товарищи чекисты, вы просто не понимаете, чего требуете от меня… Да я в последний раз в Патриархии был… — Он замялся, пересчитывая что-то в уме. — Лет пятнадцать назад. Когда еще митрополит Сергий[3]…

— Именно поэтому вас и выбрали, — Фролов достал из портфеля папку с грифом «Совершенно секретно». — Вы единственный из нас, кому можем доверить, а самое главное — кто справится с этой миссией и при этом не запятнан… — Лазарь Селиверстович, на мгновение замолчал, подыскивая подходящее слово, — текущей церковной политикой.

Я наблюдал, как тень пробежала по лицу монаха. Он понимал — его отправляют как посредника между двумя мирами. Между старыми церковными иерархами и новой, страшной реальностью, где на кону стояло само существование веры. К тому же, кто, как не он — священник, призванный бороться с исчадиями Тьмы, сможет объяснить своим же собратьям, что нам всем грозит в случае провала.

К тому же, если я правильно помнил, в 1942-ом году, в условиях Великой Отечественной войны, именно патриарх Сергий, являющийся на нынешний момент местоблюстителем патриаршего престола, занял позицию лояльности к советской власти, что вызвало неоднозначную реакцию в церковной среде. С одной стороны, его действия способствовали сохранению Русской православной церкви в сложный период, а с другой — подвергались критике за уступки государству.

— Когда? — коротко спросил отец Евлампий, уже собравшись с духом.

— Сегодня вечером, — ответил чекист. — В 18:00 вас заберет машина. — Фролов достал из папки пропуск с печатью НКВД. — Местоблюститель патриаршего престола Сергий уже предупрежден. С ним договорились о встрече под видом… — он криво улыбнулся, — консультации по вопросам реставрации храмов.

Отец Евлампий недовольно фыркнул:

— Ну, да, конечно. Стоило сначала взорвать Храм Христа Спасителя, а после решить его «реставрировать».

— Батюшка, — я не выдержал, — речь сейчас идет совсем не о камнях! Вы же прекрасно понимаете…

— Я знаю, о чем речь! — резко оборвал меня священник. Его глаза вдруг загорелись тем самым фанатичным огнем. — Потому и трясусь, как будто в первый раз иду с одним крестом на матёрого оборотня… И не знаю, осенит ли меня Божественной Благодатью, чтобы сдюжить против исчадия… А тут… шутка ли — Церковь православную на Святой Руси вновь возродить?

Отец Евлампий глубоко задумался, обводя взглядом нас — людей в военной форме, но уже вовлеченных в войну, где не было привычных фронтов. В войну, которая Церковь Христова уже вела. В его взгляде читалось нечто большее, чем просто тревога — ответственность, от которой он не мог отказаться.

— Хорошо, — наконец сказал он, поправляя рясу. — Но если уж я иду к Патриарху, то говорить буду не как посланник от Сталина или НКВД, а как священник. Как мракоборец… И если Сергий мне не поверит… если он решит, что это очередная чекистская провокация… — Отец Евлампий замолчал, тяжело выдохнув.

— Тогда всё может закончиться очень плохо… — закончил за него Фролов. — Помощь церкви нам сейчас важна, как никогда… — Отец Евлампий… — капитан госбезопасности вынул из кармана заветную фляжку. — Может, для храбрости? — робко спросил он. — Самогонка отменная, на душистых травах…

— Не надо, сынок, — отец Евлампий махнул рукой, но вдруг усмехнулся. — Хотя… если есть на вашей базе кагор церковный, то можно и испить перед дорогой. Не для храбрости, конечно, а для ясности ума.

Фролов понятливо кивнул:

— Устроим.

Поручив одному из сотрудников снабдить батюшку бутылочкой кагора, мы с Фроловым отправились на встречу с профессором Трефиловым, для лаборатории которого в моё отсутствие отгрохали самый настоящий бункер. Как они умудрились всё это так быстро провернуть?

Но факт оставался фактом — бункер, который не взять даже авиационной бомбой, в наличии имелся. Мы шли молча. Где-то впереди, за поворотом, уже виднелся кусочек серой ноздреватой бетонной стены с вмонтированными в неё солидными железными воротами.

— Ты знаешь, — внезапно сказал Фролов, — у меня такое ощущение, что мы с тобой сейчас как те самые алхимики из старых книг. Только вместо философского камня ищем способ, как запереть дверь в ад.

Я хотел ответить, но в этот момент перед нами распахнулись массивные ворота бункера, и мы увидели профессора Трефилова собственной персоной — он стоял в дверях, затянутый в прожженный в нескольких местах белый халат, со всклоченными седыми волосёнками и лицом, измождённым бессонницей, но с горящими, почти лихорадочными глазами.

— А, товарищи! Наконец-то! Я уже начал думать, что остался в этом бункере один одинёшенек!

Да уж, состояние профессора оказалось хуже, чем я ожидал. Он ведь даже не понял, что я всё это время отсутствовал. Похоже, что молотил на износ, пытаясь побыстрее запустить свой агрегат.

— Бажен Вячеславович, вы опять? — напустился на него Фролов. — Сколько времени вы уже не спали? Вернее, сколько суток?

— Я… я не помню… — наморщив лоб, произнёс профессор. — Кажется вчера… Нет… — Профессор махнул рукой вглубь бункера, где в тусклом свете ламп уходила под землю бетонная лестница. — Я записывал где-то… на бумажке… ведь наше время — это самое ценное… Идёмте… — И он неровной походкой начал спускаться по ступенькам.

Подошедший к нам отец Евлампий с открытой бутылкой кагора в одной руке и кусочком просфоры, слепленной, похоже из обычного хлеба, произнёс:

— Надорвется ж, болезный…

А после запил просфору солидным глотком красного вина. Ну, для его телесных пропорций этот глоток — сущая малость. А по поводу Трефилова я был полностью согласен с батюшкой — профессор явно измотал себя. От тяжело переживал, что до сих пор так и не смог в очередной раз запустить свой агрегат. Хотя, на первый, да и на второй взгляд, всё было собрано правильно. Это я прочитал у него в голове.

— Привет, Вань! — Остановившись у дверей лаборатории, я поприветствовал Чумакова, находившегося тут же. — И давно он так? — спросил я Ивана, наблюдая, как Бажен Вячеславович в сотый раз проклинает свое детище.

Машина — накопитель времени — стояла посреди бункера, гудела, искрила и отказывалась работать так, как нужно. Её медные спирали то вспыхивали голубым светом, то гасли, будто усталый светляк, многочисленные лампочки мигали, трансформаторы выдавали уверенное «у-у-у», но эффекта не было.

— При мне — со вчерашнего вечера, — ответил Чумаков.

— Опять сбой в синхронизации! — Трефилов яростно стукнул кулаком по панели управления. — Эта чертова штуковина не работает!

Ваня Чумаков, похоже, уже не впервые наблюдал подобную картину.

— Бажен Вячеславович! Дорогой! Может, хватит уже бить аппарат? Он от этого лучше работать не станет…

— Он и так не работает, как надо! — Трефилов резко обернулся, и я впервые увидел в его глазах не просто раздражение, а настоящую злобное безумие.

Сейчас он был готов раздолбать свое детище в порошок. И я понял, что так дело не пойдет. Еще немного и профессор просто сойдет с ума. Я резко приблизился, прикоснувшись пальцем к центру лба пожилого ученого, погружая его в сон. Обмякшее тело подхватил под руки Ваня, и мы вместе пристроили его на диване.

— Лазарь Селивёрстович, — я повернулся к чекисту, — ну вы-то куда смотрели? Я понимаю, что товарищи Сталин и Берия просили форсировать события… А ведь Бажен Вячеславович не молод, хоть я подлечил его так же, как и вас… Но ни вы, ни он — не стали бессмертными! А что если мы его потеряем?

Товарищ капитан госбезопасности потупился, чувствуя свою вину. Я знал, что и он работает на износ, чтобы хоть на секунду приблизить нашу победу. Поэтому и не придал значения… А это могло закончиться плохо… Я активировал малую целительскую печать, чтобы она как следует подлатала профессора, пока он спит.

— А теперь выходим! — произнёс я, выгоняя всех из лаборатории. — Вань, а ты проследи…

— Сделаю, товарищ Чума! Не беспокойся! — ответил Чумаков, закрывая за нами двери лаборатории.

А вечером отец Евлампий отправился на встречу с местоблюстителем Сергием. Мы провожали его молча. Да и что можно было сказать? Его миссия была важнее любой разведоперации — от нее зависело, сможет ли Церковь стать нашим союзником в грядущей войне или останется слепым и подозрительным институтом, не понимающим истинной угрозы.

Когда машина скрылась за воротами базы, Фролов закурил и сказал:

— Теперь остается только ждать.

— И молиться, — добавил я.

Лазарь Селиверстович резко повернулся ко мне, но потом хмыкнул и бросил окурок под ноги.

— Да уж… Вот не думал, что доживу до того дня, когда чекисты будут просить Бога о помощи.

Но мы оба знали — времена изменились. И нам придется сражаться не только пулями и танками, но и верой. А пока… пока отец Евлампий вел свою «тихую войну» — войну за души тех, кто еще не знал, что грядет нечто хуже, чем танки и бомбы…

[1] ЗИС-101 — советский семиместный автомобиль высшего и представительского класса с кузовом «лимузин», выпускавшийся на Заводе им. Сталина (Москва) в 1936—1941 годах.

[2] Послание к Ефесянам 6:12 — Еф 6:12. Современный перевод: Потому что мы ведем бой не с людьми из плоти и крови, а с Началами, с Властями, со вселенскими повелителями этого мира тьмы, с духовными силами зла в небесном мире.

[3] В 1942 году патриархом Русской православной церкви был Сергий (Страгородский). Он занимал должность местоблюстителя патриаршего престола с 1937 года, а в 1943 году был избран патриархом Московским и всея Руси.