Тени зимы

Глава третья

Следующим утром, когда мы с Гвином заканчивали разбираться с шерстью на складе, в сарай зашел Гавейн. Он кивнул Гвину и слегка поклонился мне.

— Миледи, если позволите, я хотел бы поговорить с вами.

— Это срочно? — обеспокоенно спросила я.

— Ничего срочного. Я могу подождать, пока вы закончите.

— Нам немного осталось. Могу прийти в Зал, или зайду к вам домой…

— Нет, нет, не беспокойтесь. Я подожду здесь. Могу я чем-нибудь помочь?

— Нет, спасибо. Мы справимся сами.

— Жаль. Я чувствую себя, как лошадь, выпущенная пастись. Ну и что ей делать? Остается пастись и смотреть, как работают другие. Мне еще тридцати нет, а меня уже не берут на работу… Привет, Гвин! Как дела?

Гвин восхищенно смотрел на своего героя. Ему не терпелось похвастать.

— Благородный лорд, я теперь попадаю в цель даже с галопа! Ну, после того, как вы мне показали. А вот кольцо с земли поднять никак не получается. А мне говорят: надо! Я попробовал вчера, и мы упали вместе с лошадью. Ей это не понравилось.

Гавейн засмеялся.

— А ты снова был на гнедой трехлетке? Для этого упражнения он не годится. Холка не больше, чем у мула, и не тренирована она для таких фокусов. Она же не привыкла к тому, что всадник перебрасывает весь свой вес на одну сторону. Что она сделала, когда ты перегнулся через шею? Остановилась от удивления?

— Точно! — Гвин рассмеялся. — Я перегнулся, держась за повод, и она встала. А я упал. Она меня обнюхала, и вид у нее был озадаченный. Но мне говорили, чтобы я обязательно попробовал.

— Просто они хотели посмотреть, как ты свалишься. С такой холкой держаться не за что. А вот если тебе удастся научить ее такому трюку, ты со временем мог бы их удивить.

— Вот было бы здорово! О, извините, миледи, эти три тюка…

— Три тюка с зеленой маркировкой, и два с красителем. Давай закончим, а потом уж лорд Гавейн поучит тебя подбирать кольца с земли. И зачем это вообще нужно?

— Тот, кто умеет это делать, — быстро сказал лорд Гавейн, — легко одержит верх над упавшим противником. Или сможет подобрать меч с земли, если свой сломался.

— А еще, — нетерпеливо встрял Гвин, — если всадник умеет перемещаться на бок лошади, это защитит его во время атаки. Враг вообще может тебя не увидеть. Он решит, что лошадь потеряла седока, подъедет, а тут ты! — Он оглянулся на Гавейна, получил одобрительный кивок, просиял и тут же пришел в себя. — Нет, я не могу беспокоить лорда Гавейна из-за такого пустяка. У него есть дела поважнее...

— Нет у меня никаких дел, — печально ответил лорд Гавейн. — Зато у меня есть новая чалая кобыла. Я собирался готовить ее для боя. Выведу сегодня в поле за конюшнями. Приходи, если хочешь — то есть, конечно, если у леди Гвинвифар нет для тебя ничего срочного.

— Нет, сегодня днем никаких особых дел. — Мне доставила удовольствие мысль о том, что Гвин поучится верховой езде у своего кумира. — Мы только составим список для ткачих, кому какая шерсть нужна, но это может и до вечера подождать. Ладно, Гвин, продолжаем. Итак, три зеленых, два двойных; и… пять черных, однотонных…

Гвин быстро записал итог. Мы закончили с проверкой, сверили результаты, и я приказала Гвину сделать копию. Мальчик убежал. Гавейн с улыбкой смотрел ему вслед.

— Умный парень, — сказал он мне, — и смелый.

— Очень высокого мнения о тебе.

— Наверное, песен наслушался, — он быстро взглянул на меня. — Я-то имел в виду, что решение приехать сюда — довольно смелый поступок. А уж остаться… Ребята в крепости довольно жестоко подшучивают над ним. Хотя, этого и следовало ожидать.

— По нему не скажешь. Он спокойно к этому относится. А им скоро надоест его дразнить. Они еще подружатся. Но я рада, что ты поучишь его.

— Да мне только в удовольствие. Я до сих пор помню, каково это, когда тебя презирают за то, что ты неумеха. Гвин учится быстро, быстрее, чем я когда-то. Но я не об этом хотел поговорить.

Мы вышли из пыльного склада. Стоял прекрасный солнечный день.

— Кей ходит мрачнее тучи, — мимоходом заметил Гавейн. — Может, пройдемся к стенам?

Мы так и сделали. Жаворонки в июньском небе над Камланном распевали вовсю. Дети играли возле домашних порогов; женщины вешали белье и обсуждали соседей. Мы спустились с холма, не говоря ни слова. Слишком хорошо было вокруг, чтобы сразу портить день заботами. Поднялись на стену и долго смотрели на поля вокруг. Земля еще не просохла, но грязь уже покрылась зелено-серебристыми всходами. Молодая пшеница волновалась на ветру. Гавейн задумался. Я не спешила начинать разговор, позволяя ветру вытеснить из головы заботы и разнести их по округе. Камланн пережил гражданскую войну и саксонские войны; терпел бедность, вражду и зависть. Его жизнь продолжалась, несмотря на все сомнения его правителей. Что бы ни происходило со мной, любила я или ненавидела, мелкие заботы никуда не денутся. А великие заботы за ними не видны. Может, это нас и спасет?

— Вчера я говорил с Медро, — сказал Гавейн без всяких вступлений.

И все. Покой исчез, словно форель, мелькнувшая в ручье.

— О чем? О поединке Горонви? Вы были одни?

— Да. О поединке и… о других вещах. О вас, обо мне и о Верховном Короле. — Гавейн всегда называл Императора «Верховным Королем», как было принято в Ирландии.

— И что же он сказал?

— Немногое. Он оскорбил вас.

— А вы ожидали от него чего-то другого? — Я отвернулась и перегнулась через стену.

— Не ожидал. Но мне пришлось поговорить с ним. Я давно знаю о его планах. Но теперь пролилась кровь. Я ждал возле их дома. Они вернулись с охоты вместе с моим господином Артуром. Я приветствовал брата и спросил, что он собирается делать дальше. Руаун вдруг начал ругаться, но Медро отослал его.

Рыцарь смотрел вниз, на берег рва под зубцами, на зеленую траву, волнуемую ветром. Мне показалось, что он впал в то состояние, когда иной мир виделся ему отчетливее здешнего.

— Тьма, которой он служит, не приносит ему радости. А вот ужас не отпускает его ни на миг. Он погрузился в море тьмы, где нет ни единой точки опоры, нет ни минуты передышки, но он сам выбрал себе такое. Его питает лишь ненависть. Он стремится уничтожить все, что ему ненавистно. Он живет ненавистью. — Рыцарь помолчал. — Когда-то он был другим. Давно. Когда мы оба были детьми… Но это не важно, миледи. Так вот, когда он закончил проклинать меня и Братство, он сообщил о том, что собирается раскрыть тайну своего рождения. Он не будет говорить всё и сразу, начнет с намеков. В Камланне бывают послы со всей Британии, вот им-то он в первую очередь и станет лить в уши отраву. У него уже много сторонников и здесь, в крепости. Они тоже услышат кое-что. Теперь он лелеет мысль оклеветать Бедивера. Ведь именно он сражался с Горонви. Миледи, его нужно остановить.

— И он все это говорил вам открыто?

Он посмотрел на меня и виновато улыбнулся.

— Со мной он откровенен, миледи. Мы слишком хорошо знаем друг друга, и у нас слишком много общего. И он сильно ненавидит меня, потому что думает, будто я предал его и нашу мать. Как только он не называл меня: и предателем, и сумасшедшим, и матереубийцей, а когда увидел, что этим меня не проймешь, начал делиться своими планами. Он перечислил все и всех, кого собирается уничтожить. Миледи, я и раньше говорил об этом, а теперь просто настаиваю: его нужно отослать, убрать из крепости.

— Куда? И зачем? Где бы он ни был, он же может писать письма.

— Если он будет далеко, письма не будут иметь такого эффекта. Отправьте его на Острова.

— Артур тоже хотел бы, чтобы его здесь не было. Но он никуда не станет его отправлять. Что же до его истории, Артур подозревает, что Медро готов предать ее огласке.

— Но как? Почему?

— По этой части он чувствительнее рожек улитки или щупалец морского анемона. Да и время пришло. После этого поединка Медро может начать терять позиции. Артур ведь говорил с Горонви, и легко опроверг все аргументы, которые тот приводил. Медро нужно что-то новое. Но он не посмеет рассказать свою историю открыто, в Братстве ему не поверят. Значит, сначала он расскажет кому-то за пределами Камланна. Как же можно отправлять его на Острова? Он не совершал пока никакого преступления, следовательно, об изгнании речи не идет. А если отослать его просто так, без предъявления обвинений, это приведет к расколу в Братстве. И удастся ли нам стянуть эту трещину?

— Не знаю, — устало произнес Гавейн. — Я просто опасаюсь за всех нас, если Медро останется в крепости. Пусть возвращается в Дун Фионн, неизвестно, что там с Агравейном. Я беспокоюсь.

Гавейн уже был на Оркадах прошлым летом и вернулся в Камланн, озабоченный судьбой старшего брата. Похоже, Агравейн большую часть времени пил, скорее всего потому, что трезвого его мучили кошмары; он быстро старел после гибели королевы Моргаузы. Над ним смеялись. Он понимал это, и пил еще больше.

Гавейн встретился со мной глазами и покачал головой.

— Не обращайте внимания, миледи. Тут уж ничего не поделаешь. Я ведь знал, что он ее убьет. — Он опять устремил взгляд на окрестные поля. — Медро не унимался. Он требовал от матери уничтожить всех ее и своих врагов. Странно, что ее тень все еще витает над нами. Даже здесь… в Камланне. А теперь она дотянулась и до Артура. Она постепенно пожирает нас. Как бы я хотел… — Он замолчал, опять глядя со стены вниз, словно ястреб, в честь которого его назвали.

— Так чего же ты хотел бы? — Я положила руку на плечо рыцарю.

Он печально улыбнулся, возвращаясь из глубин памяти.

— Жаль, что я не женился на леди Элидан. В жизни должно быть что-то большее, нежели только сражения и переговоры. Хочется хотя бы немножко обычной жизни, отдохнуть от всего этого. Своим народом клянусь, я завидую Рису и Кею, у них есть дети.

— Я тоже.

Он пристально посмотрел на меня, затем снял мою руку с плеча и быстро поцеловал.

— Простите меня, миледи. Я знаю, что вам куда труднее, чем мне. Я не хотел жаловаться.

— Брат мой, — с трудом проговорила я, — ты жалуешься меньше, чем иной святой, и уж, тем более, меньше меня.

Мне и в самом деле стало стыдно. У Гавейна со своим кланом отношения складывались куда хуже, чем у меня с моим. Во-первых, потому что он служил их врагу Артуру, а во-вторых, четыре года назад он убил одного из королей, сражавшихся на стороне королевы Моргаузы. Уже за одно это клан мог бы отречься от него, но теперь, когда главой клана стал его брат, Агравейн, все сделали вид, что не обратили на это внимания. Однако на Островах его все равно не жаловали. У меня был Артур. У Гавейна… Когда-то у него была страстная любовная связь с сестрой короля Кау: брат девушки выступил против Артура, и Гавейн убил его. Леди Элидан, сестра короля Брана, — особа королевского происхождения: она не простила убийцу брата и прямо заявила ему об этом. Спустя годы после тех событий Гавейн разыскал ее в монастыре в Гвинеде. Но бывшая леди, а теперь монахиня не изменила своему слову и не простила рыцаря. Он до сих пор горько винил себя, и тут уж ничего не поделаешь. Он действительно был виноват: будучи послом Артура и гостем короля, спать с его сестрой — это, пожалуй, слишком. А к тому же еще он нарушил клятву: поклялся девушке не убивать ее брата и все-таки убил. Но Гавейн был молод, отчаянно влюблен, а король Бран, как не крути, погиб в бою. Прошло много лет, но Гавейн все еще любил леди Элидан. Думаю, большинство женщин его бы простили. Так и не получивший прощения, он с тех пор перестал обращать внимание на попытки других женщин понравиться ему. Он сильно переживал, что нанес оскорбление благородной даме, и не хотел, чтобы подобное повторилось. В результате Гавейн остался ни с чем: ни родителей, ни клана, ни жены, ни детей, и даже его товарищи по Братству теперь спорили друг с другом. Одни считали его безумным и коварным, другие — верным и честным. По сравнению с ним мне еще повезло.

— Уж лучше бы ты жаловался, — вздохнула я, все еще укоряя себя за собственную слабость. — И работы в последнее время было столько, что ты вдвойне вправе отдохнуть. Так что не спорь. Отдых и никаких дел.

— Так, Стало быть, я теперь загнанная лошадь, и меня отправляют на пастбище. — Он с иронией посмотрел на меня. — Оно и правда. Заняться сейчас нечем. Половина из моих бывших друзей охотно поверили вранью… А-а, ладно! Значит, я хотел передать Артуру то, что сказал Медро, но застал его возле ворот. Он сидел и смотрел на запад с таким видом, что я почел за благо не беспокоить его. Миледи, вы и сами можете пересказать ему наш разговор, и добавьте, что я готов служить ему в любом качестве. Если такова его воля, и мне следует отправиться на Острова, присматривать за Медро, так тому и быть. Не обращайте внимания на мои мрачные мысли. Утро для них не самое подходящее.

— Гавейн, друг мой, ты сделал то, что считал нужным. Так за что же извиняться? Я все передам Артуру, как только он будет готов слушать. По-моему, ты собирался дрессировать лошадь?

День выдался такой особенный, что никаких спешных дел не предвиделось. Весенние посевные работы закончились, с торговцами разобрались, а летние заботы еще не начинались. Гавейн проводил меня обратно к Залу, мы еще поговорили на необязательные темы и разошлись: он пошел поесть перед верховыми занятиями, а мне еда не шла в горло. Я побродила по крепости, раздала слугам советы, в которых они не нуждались, и решила навестить подругу. Мало с кем я могла так свободно поговорить, как с Энид, женой Герейнта ап Эрбина. Но выяснилось, что именно сегодня она пребывала в одном из своих унылых состояний, все у нее валилось из рук, а просто так сплетничать мне что-то не хотелось. Нам обоим стало легче, когда я сослалась на дела и ушла.

Придя домой, я села на постель. Надо побыть одной. Я размышляла. Да, Камланн силен, но не я ли накануне говорила Бедиверу, что крепость — не более чем терновая живая изгородь, не очень-то надежная защита для слабого маленького костерка, который мы зажгли. Этот образ не отпускал меня. Чем был Камланн двадцать лет назад? Крепостью Императора Британии, императора только по названию, и власти у него было не сильно больше, чем у любого мелкого короля. А сто лет назад?

Поросший травой холм, населенный лисами, зайцами и кроликами. В то время крупными считались такие города, как Баддон и Сирисбириг — Аква-Сулис и Сорвиодунум. Их жители еще помнили, как уходили римские легионы, наверное, они даже думали, что Рим еще силен. Он действительно еще стоял, «вечный город», как называли его некоторые, только начинавший догадываться, насколько близко подобралась к нему Тьма. Я вспомнила разрушенный Вал на севере и голые холмы за ним. Вот Вал был реальностью, а Камланн, в лучшем случае, ее тенью, защищавшей несколько небольших территорий. Слабая защита. Мордред вполне способен вызвать ураган, который сметет его с лица земли.

Мы в ловушке. Мордред обложил нас со всех сторон и натравил на нас время, как охотника с собаками на логово зверя. Я не видела выхода, но и Артур не видел, несмотря на свою способность прозревать будущее. И Бедивер с его храбростью ничего не может сделать. Разве что… Только я не могу этого допустить. Сколько раз я думала об этом за четыре года, прошедшие с момента появления Мордреда. И каждый раз с отвращением отбрасывала эти мысли.

Но дальше так продолжаться не может. Мордред перессорит всех со всеми и уничтожит все, выстроенное с таким трудом. В Братстве уже пролилась кровь. Бедивер на этот раз опередил его, до убийства не дошло, и слухи не успели родиться. Теперь Мордред задумал кое-что посерьезнее. Выставить Артура бесчестным человеком, поселить еще большее недовольство в Братстве, внести раскол между моим мужем и его королевством. А дальше? Гражданская война, в которую втянется вся страна. Кровопролитная война. Жестокая. Возможно, нам удастся пережить клевету; возможно, удастся заставить Мордреда совершить какую-нибудь ошибку, но с каждым днем надежда на это становилась все слабее. У Медро были факты, и он знал, как завоевать сторонников. Я боялась этого с тех пор, как он приехал в Камланн. И что теперь? Мы измучены слухами, раздорами, постоянными заговорами. И подумать только, все это могло бы закончиться разом, легко и просто, если бы Мордред тихо скончался.

Я отчетливо вспомнила случай, произошедший много лет назад. Тогда я помогала хирургу Грифидду ухаживать за больным лихорадкой. Больной лежал у него дома, как Горонви сейчас. Я словно вижу, как лекарь склонился над мужчиной, измерил его пульс и недовольно пробормотал что-то. Он снял с полки одну банку — глиняную банку с синей глазурью и нацарапанной на ней неровной буквой «Н». Отлил из банки немного темной жидкости в чашку с водой и дал пациенту, попутно объяснив, что это замедлит ритм сердца и снизит жар.

— А что это? — спросила я.

— Болиголов, — коротко ответил он.

— Но это же яд!

Он кивнул и фыркнул.

— Много вещей на свете способны убить. Например, медовуха в больших количествах. А вот это, — он поднял чашку, отмеряя пальцем уровень жидкости, — как раз подходящая доза для крупного человека, больного лихорадкой, такого, как наш друг, и может спасти ему жизнь. Половина этого количества способна убить мужчину или женщину. Увеличим. — Он положил на чашку два пальца. — Вот столько — будет как раз. Добавь еще на два пальца — пациент заснет, а потом, почти наверняка умрет. Но пользоваться раствором надо осторожно. Лучше добавлять в медовуху или крепкое вино, иначе горечь несусветная.

— Интересно, — сказала я. — А мне думалось, если надо кого-нибудь тихонько отравить, лучше воспользоваться кровью жабы.

— Сказки! — фыркнул лекарь. — Кровь жабы никого не отравит, в лучшем случае, испортит вкус того, во что ее добавили. Полагаю, не один обед испортили таким образом.

Все равно мне скоро придется навестить Горонви. Лежит он дома у Грифидда. Я прекрасно помню, как выглядит та глиняная банка. Отлить четыре меры в мою итальянскую стеклянную флягу — легко. Она у мня под постелью. А потом, когда буду наливать сидящим за высоким столом, подмешать снадобье и подать Мордреду. Нет, не так. Тогда пришлось бы выплеснуть остатки, а это подозрительно. Лучше подождать, пока в кувшине не останется меда на один кубок, вот тогда можно добавить средство и налить Мордреду. Ближе к концу вечера, когда он уже изрядно наберется, чтобы не обращать внимания на вкус. К этому времени и остальным будет все равно, что там и откуда кому наливают. И факелы пригаснут к вечеру. Никто не заподозрит отравление, если все пили одно и то же. И Мордред отправится домой, а потом умрет во сне, без мучений. Может, выпил чрезмерно, может, сердце остановилось (даже с молодыми так бывает). А уж пышные похороны мы ему обеспечим. Вся крепость будет в трауре. Он так и не поведает никому свою главную тайну. Слухи прекратятся. Трещина в Братстве постепенно затянется. Будем строить Империю дальше. Ну не абсурд ли, позволить одному темному колдуну разрушить все то, что было выстрадано великим трудом, кровью и болью? Позволить угаснуть последнему свету на темном Западе?

— Проклятье! — прошипела я сквозь зубы. — Вот оно зло, явилось в чистом виде! В Писании сказано: «Не убий». Ни один убийца не имеет вечной жизни.

Артур называл убийство «уловкой тиранов». Бедивер говорил, что никакая целесообразность или даже необходимость не оправдывают смертный грех. Оба они, как и Гавейн, иногда сомневались, оправдано ли убийство даже в бою. И все же все они убивали... но нет, никто из них никогда не отравил человека на пиру. Стоит совершить такое, и оно станет твоим вечным проклятием, а те, кого ты больше всех любишь, осудят тебя. И будут правы. Как можно отравить — да что там отравить! — даже думать об отравлении, нарушая закон гостеприимства, не предъявив никакого обвинения, не давая шанса на защиту или покаяние? Это подло, жестоко, бесчестно, коварно, мерзко! Да как вообще можно об этом думать?!

Ну, а с другой стороны? Какие еще у нас варианты?

Я мучаюсь из-за этой любви, поселившейся во мне без спросу. Мой муж, мои друзья страдают, и это только начало. Нам и дальше предстоит страдать. Или я преувеличиваю опасность? Чего хочет Мордред? Власти. Для себя? Наверное. Он хотел быть королем Оркад, но не получилось — избрали его брата. Тогда он решил стать Императором. Я замечала, как мрачнеет его взгляд, когда он думает, что никто не видит. Как он смотрит на штандарт с золотым драконом в Зале. Но мало ли в Британии таких, кто хотел бы стать императором? Не в этом дело. От Мордреда можно ждать чего-то большего, чего я даже назвать не могу. Это ветер из тьмы, разрушение ради разрушения. Я никогда не видела королеву Оркад Моргаузу, но я знала, что стало с теми, на кого она обращала внимание. Уверена, что Мордред по-прежнему предан ей и ее ненависти. Неважно, что он говорит. Есть поступки, множество мелких поступков, на первый взгляд совершенно неважных: резкое слово, сказанное слуге, жесты, взгляды, способы приобретать друзей, любовь к интригам, способность изобретать слухи — все это вместе сначала рождает подозрение, а потом создаёт уверенность. У меня не было сомнения: Мордред намеревается уничтожить нас, отомстить за гибель матери. Он ни за что не отстанет от нас, а нам никогда не сделать его другом или хотя бы сторонником.

Мне надоели тщательно взвешенные доводы и справедливое правосудие. В моей позиции не было ничего разумного, как и в позиции Мордреда. Я боялась и готова была защищать себя всеми способами. Я боюсь убийства? А что еще у меня остается, чтобы противопоставить его силе? Уже неважно, права я или нет. Я знала, что попытаюсь уничтожить Мордреда, несмотря ни на что.

Уж и не знаю, как мне удавалось на протяжении следующих трех недель делать вид, что ничего особенного не происходит. Только сила привычки удерживала меня на ногах: сердце колотилось, словно у зайца, по следу которого идут гончие. Я ощущала свой замысел черным камнем внутри. Яд добыть ничего не стоило. Потом я долго уговаривала себя, что вовсе не собираюсь им пользоваться, могу даже выбросить, но не выбросила. На Бедивера старалась даже не смотреть, больше того — старалась даже не попадаться ему на дороге. Через несколько дней его недоумение поумерилось, он тоже стал избегать меня. Он понял. Интересно, надолго ли меня хватит? Очень хотелось поговорить с ним. Я много раз представляла этот разговор: что я скажу? что он ответит? Кончалось каждый раз одинаково: я вспоминала, что никаких разговоров ни с кем вести не должна. Артур мог бы заметить мое состояние, но у него хватало других забот. Горонви, оправившись от ран, теперь опять колебался в своей преданности, как и некоторые другие. Артур повидал многих из них, надеясь привлечь на свою сторону, и какое-то время думал, что с Горонви у него, по крайней мере, получилось. Но мы не смогли помешать их встрече с Мордредом, а после этого оказалось, что Горонви опять сомневается, опять верит слухам. А слухов стало даже больше, чем раньше. Теперь судачили о том, что Гавейн, Бедивер и я составили заговор против Мордреда, что мы клевещем на него Артуру и думаем, как бы уморить Горонви. Артур решил отправить Мордреда в Малую Британию сопровождать посла Максена на обратной дороге.

Посол прибыл в Камланн на третьей неделе июня. Обычный неблагородный воин из королевского отряда. Такой статус можно было считать прямым оскорблением Артура. Манеры у посла были соответствующие. Но посол есть посол, мы приняли его как надлежало. На пир в его честь я принесла свою флягу с настойкой болиголова.

Посол Максена сидел слева от Артура (ну, не справа же его сажать! Он и так выглядел довольно смущенным), а Мордред устроился рядом с ним. Уже ко второму блюду посол потребовал вина. Пир назначили официальный, так что в Зале женщин не было. Я вошла и наполнила кубки всех, сидящих за высоким столом, а потом села рядом с Артуром, справа от него. Флягу с болиголовом я спрятала за широким, вышитым золотом поясом. Никто бы его не заметил, но я сама чувствовала на боку словно большой кусок льда. Холод от него постепенно пробирал меня. И сильно болела голова.

— Вы побледнели, миледи, — проговорил Бедивер, отодвигая для меня кресло.

— Голова, — пожаловалась я. — Того и гляди, отвалится.

— Что с тобой? — спросил Артур, прерывая разговор с послом. Вид у того был задиристый и смущенный одновременно.

Я перестала тереть виски, улыбнулась и подняла кубок.

— Ты действительно побледнела, — тихо сказал Артур. — Сердце мое, по-моему, в последнее время ты просто вымоталась. Иди-ка ты спать. Я за тебя извинюсь.

— Ничего, — отмахнулась я. — Бокал вина, и все пройдет. Чем оскорбительнее ведет себя Максен, посылая к нам это чудо, тем любезнее должны быть мы.

Некоторое время он пристально смотрел на меня, затем нашел под столом мою руку, сжал ее и снова повернулся к разговору с послом. Я успокоила глазами Бедивера, и он тоже включился в обсуждение общих проблем.

Слухи перевозбудили Братство, и многие из мужчин много пили, в то время как некоторые оставались трезвыми и угрюмыми. Мордред пил мало. Когда я подошла наполнять его кубок в третий раз, то заметила, что и ко второму он едва прикоснулся. Он улыбнулся мне странной горькой улыбкой, в глазах его плескалась сплошная чернота. Это меня напугало. Я отошла, но его глаза еще долго следили за мной. Похоже, он знал, что у меня на уме.

«Но это же невозможно!», — меня охватила паника. Он не мог знать. Все дело в моем безудержном воображении. Нет. Он знал. Мне казалось, еще миг и я закричу. Скорее бы ночь прошла. Немыслимо было сидеть в ожидании, когда подвернется удобный момент, чтобы… убить человека. И этот человек сидит рядом со мной за столом! Фляга с болиголовом стала еще холоднее, все больнее впиваясь под ребра. Мордред изредка поглядывал на меня, и на лице его мелькала страшная понимающая улыбка. Нет, сегодня у меня ничего не получится. При этой мысли я испытала такую волну облегчения, что не смогла сдержать вздох, больше походивший на стон. Я тут же рассердилась на себя. Да не может он ни о чем догадываться! Это все мое воображение. Оттого и факела горят ярче, и вино в моем кубке оказалось крепче, чем я думала. Стены Зала начали медленно кружиться у меня перед глазами. Я задыхалась. Попытка взять себя в руки вроде бы удалась, но глаза Мордреда неотступно следили за мной. Мне захотелось выскочить из Зала.

Наконец с едой покончили. Теперь пение. Наш главный бард, Талиесин, сначала спел о какой-то древней битве времен завоеваний императора Константина, и Зал замолчал. Люди прихлебывали мед и слушали. Закончив рассказ о том, как Константина провозгласили императором в Риме, Талиесин попросил вина. Посол тут же потребовал еще меда. Я приказала принести еще один бочонок, а пока наливала кувшин, Талиесин опять запел, на этот раз о саксонских войнах, оплакивая Оуэйна ап Уриена, сына союзного короля. Эту песню сочинил сам Талиесин, и Зал словно обезлюдел, так внимательно слушали сложную, тревожную мелодию, скорбь которой лишь усиливали слова. Факелы пригасли, как я и ожидала. Мордред пил сдержанно, но я решила, что время пришло.

Я начала с дальнего конца стола и разливала мед, пока в кувшине не осталась на одну чашку. Затем, отвернувшись от факелов, полезла за пояс.

«В лучах зари копий твердь», — пел Талиесин.

Фляжка, казавшаяся такой холодной, на самом деле оказалась теплой. Вытащив пробку, я быстро вылила болиголов в кувшин и убрала флягу. Вокруг меня плескалась музыка. Я с трудом двинулась вперед, подошла к Медро и обнаружила, что его кубок пуст.

Талиесин пел:

[Перевод взят из статьи Н. Л. Сухачева, А. И. Фалилеева «Два стихотворения из "Книги Талиесина"». Прим. Переводчика.]

Я наполнила кубок Медро, вылив из кувшина все до последней капли; словно во сне, вернулась к слугам и долила в кувшин меда. Оделила другую часть стола, но когда снова села, обнаружила, что дрожу так, что боюсь поднять свою чашу. Бедивер спорил с Гавейном о философии, Артур обсуждал с послом политические проблемы, и никто ничего не заметил. Оставалось ждать. Мне казалось, что в любой момент я заплачу, и отчаянно хотелось, чтобы все закончилось, чтобы уже было утро, и чтобы пришли сказать, что Мордред…

— Милорд, — Медро стоял с отравленным кубком в руке и как-то страшно улыбался Артуру.

Артур отвлекся от посла и кивнул Талиесину. Музыка смолкла, а без нее в Зале вдруг стало очень тихо. Я слышала, как гудит огонь в очаге, как потрескивают факела и стучит кровь у меня в ушах. Пришлось уцепиться за край стола, иначе я бы свалилась. Медро выглядел очень изящно; блики скользили по его светлым волосам и бороде, тени залегли в складках плаща с пурпурной кромкой. Бронзовый кубок, богато украшенный серебром, горел у него в руке, как солнце в полдень.

— Милорд, — повторил он все тем же легким тоном. Чистый голос легко пронизывал тишину Зала.

— Лорд Мордред, — Артур кивнул. Отвечал он тем же легким тоном, только голос его звучал глубже и грубее, чем раньше. — Вы что-то хотите сказать?

— Я бы многое сказал, если бы мне позволили. — Медро все еще улыбался. — Но сейчас ограничусь тостом за ваше здоровье, долгую жизнь и долгое правление. Правда, я не стал бы поднимать этот кубок по такому случаю. — Он слегка приподнял кубок. — Хотя, в принципе, для последнего вздоха этот тост вполне годится. А последний вздох не заставил бы себя долго ждать, испей я из этого кубка той отравы, которую мне налили.

По Залу пробежал ропот и стих. Я закрыла глаза. Муж рядом со мной напрягся. Серые глаза короля остановились на лице Медро, однако уверенности во взгляде не было. Боже, пошли мне смерть прямо сейчас и здесь, не дай изведать позор…

— Не вижу смысла в вашей шутке, — тихо, но все еще беззаботным тоном произнес Артур. — Медовуха не настолько плоха.

Нервные смешки прокатились по Залу и стихли. Пришлось открыть глаза. Медро так и стоял с поднятым кубком, а на лице у него застыло горестное выражение.

— Ваша правда, милорд, мед отменный, вот только болиголов в нем дает горький привкус. Это же болиголов, не так ли, леди Гвинвифар?

Артур вскочил, упираясь руками в стол.

— Вы что же, лорд Мордред, обвиняете Императрицу?

— Она хочет меня отравить! — голос Медро сорвался на визг. — Она ревнивая, коварная, неверная женщина! — Он с громким стуком поставил кубок на стол. — Она с самого начала была настроена против меня, она вместе с моим безумным братом сплела против меня заговор. Подумайте, лорд Пендрагон, не направлен ли этот заговор и против вас? Только что императрица налила мне в кубок яд! Смотрите, как почернела бронза!

— Клянусь Царём Небесным, ты лжешь, — по-прежнему негромко, но страшно проговорил Артур. — Будь то просто клевета, будь то слова сумасшедшего, Мордред ап Лот, но знай, что это измена! Всем известна доброта Императрицы. Считай, что ни я, и никто из присутствующих не слышал твоего вздора!

Люди, мои люди, в Зале вскочили. Раздались гневные крики. Артур поднял руку, призывая к молчанию. Он стоял надо мной, высокий, разъяренный. Повинуясь его безмолвному приказу, люди в Зале замолчали.

— Это дурная шутка, Мордред. Сядь и молчи.

— Это не шутка, милорд, это убийство. Посмотрите на Императрицу, самую благородную даму, самую добрую и превосходную леди Гвинвифар: посмотрите на нее, если вы сомневаетесь в моих словах! Она знает, что я говорю правду!

— Молчать! — рявкнул Артур так, что вздрогнул даже Медро. — Леди Гвинвифар весь вечер испытывала недомогание. Любая женщина на ее месте онемела бы, услышав в свой адрес подобные обвинения. Говорите, в вашем кубке яд? Дайте его сюда.

— Мой господин! — прохрипела я, пытаясь встать остановить его руку.

— Успокойся, сердце мое, я ему не верю, — сказал муж, отводя мою руку в сторону. — Так что, Медро, где кубок, «почерневший от яда»?

— Э-э, хотите рискнуть, милорд? — похоже, Медро растерялся, и уж во всяком случае, утратил весь свой апломб.

— Я ничем не рискую. Дай кубок. Я приказываю тебе, как твой Император!

Мордред немного замешкался, но все же протянул кубок королю. Артур принял кубок, пронзая Мордреда страшным взглядом. Аметист в перстне горел темно-фиолетовым цветом на фоне бронзы.

— Милорд, — не знаю, как мне удалось выговорить слово. Я хотела остановить его. В этот момент муж, не глядя на меня, наступил мне на ногу под столом.

— Ваш кубок с ядом, — размеренно произнес король, — не что иное, как чаша лжи и дешевых сплетен. Я поверю вашей истории не больше, чем любому из слухов, посеянных вами здесь, в Камланне, тех самых слухов, в которых ваш брат предстает предателем, а я — слабым дураком, которым моя коварная жена вертит, как хочет. — Артур поднес кубок к губам. Я попыталась закричать, но спазм сжал мое горло. Артур пил медленно, его рука плотно охватывала бронзу кубка; вторую руку он тоже поднял, словно кубок был непомерно тяжел. Однако он осушил его и поставил на стол. Мне показалось, что сейчас я отломлю край стола, за который держусь.

— В вашем кубке нет ничего плохого, лорд Мордред, — ровным голосом сказал Артур, меж тем как Мордред, очевидно, пребывал в ярости и замешательстве. — Мед волне хорош, как и честь Императрицы. Шутка получилась жестокой и отнюдь не забавной. Покиньте Зал. Талиесин! — Главный бард выступил вперед и поклонился. — Прошу, сыграй! Неважно, что. Лишь бы эти пьяные дураки заткнулись!

Талиесин ударил по струнам, и Артур сел, все еще глядя на Медро с холодной презрительной улыбкой. Мордред еще некоторое время смотрел в ответ, потом отвернулся и громко расхохотался. Не переставая смеяться, он низко поклонился и вышел. Артур щелкнул пальцами и протянул пустую чашу слуге. — Еще меда, — приказал он. Слуга поклонился и поспешил прочь.

— Милорд, — прошептала я.

— Молчи! — едва слышно прошипел он.

— Артур, питье отравлено. Я его отравила. Зови Грифидда, пусть захватит рвотное, и поскорее, еще не поздно...

— Я не пил. Понимаешь? Я сделал полглотка, а остальное вылил в рукав. Смотри! — Он под столом перевернул правую руку, и я увидела, что рукав его туники пропитан медом. Я тут же вспомнила уловку, которую он однажды показал мне, способ избежать пьянства на пирах: чашу надо держать, обхватив как можно выше, чтобы большая часть питья стекала по ладони в рукав.

Еще немного и со мной будет истерика! Слезы подступали к глазам. Дышать было трудно. Удушье. Я попыталась откашляться.

— Улыбнись ты, ради Бога! Сделай вид, что это всего лишь паскудная шутка! Ты же не хочешь, чтобы кто-нибудь что-нибудь заподозрил? Ну-ка, соберись, давай, посмейся мне в плечо с облегчением, да хоть поплачь… вот.

Я прижалась к нему. Мед на рукаве его туники впитался в мое платье, и я сделала себе мысленную заметку: когда встану, надо, чтобы не было заметно пятно. Артур улыбался, но я, прижавшись головой к его плечу, чувствовала, как в нем закипает гнев из-за того, что я чуть не предала все его дело. Во мне боролись два чувства: истерическое облегчение от того, что мое падение так и не состоялось, и горя, вызванного недовольством мужа.

Я вернулась домой, а пир продолжался допоздна. Облака скользили по небу, то пряча, то открывая звезды; в крепости было очень тихо, если не считать шелеста ветра в соломенных крышах. Дом, освещенный факелами, походил на остров света в море ночной тьмы, на родной очаг в темной комнате. То же ждало меня и внутри: стена, по которой скользили блики, кровать с желто-белым шерстяным покрывалом и старая масляная лампа из красной глины. Артур уже ждал, стоя у книжной стойки, все еще в пурпурном плаще. Блестели золотом драконы, вышитые на воротнике. Лицо будто окаменело, а глаза смотрели очень холодно.

— Сядь, — почти приказал он, указывая на постель. Я обреченно села, слишком измученная, чтобы возражать или оправдываться. — Ты хотела убить моего сына.

Я молчала. А что мне было отвечать?

— Болиголов? — спросил Артур. — Где ты его взяла? Купила у кого-нибудь из горожан или сама приготовила?

— У Грифидда был запас. Он лечит им лихорадку, — я сама удивилась своему безжизненному голосу. — Я украла у него немного.

— То есть он здесь ни при чем? Хорошо. Кто-нибудь еще знает?

— Никто.

Артур сел на постель с другой стороны. Его ощутимо потряхивало. Очень хотелось кинуться к нему на грудь, обнять… но нельзя. Мы просто сидели и ждали невесть чего.

— Хорошо, — повторил Артур. — Как он узнал, что питье отравлено? Загадка. Я не заметил привкуса. Ладно. Он ничего не сможет доказать, ему нечего нам предъявить. Значит, никакого позора, а вот он сильно проиграл. Больше того, над ним теперь смеются. Вообще-то, я могу даже изгнать его. Обвинить в измене. Это решило бы многие наши проблемы. — Он замолчал, снова посмотрел на меня, и лицо его исказилось от боли. — Ради всего святого, Гвинвифар, почему?

— Ты знаешь, почему! — не столько ответила, сколько прорыдала я. Никто бы даже клещами не вырвал из меня слов о том, что я сделала это для блага Камланна, для блага Императора. Скажи я это, и уже ничем не буду отличаться от какого-нибудь бесстыдного попрошайки.

— Но это же позорно, неблагородно! Так могла бы поступить ведьма, интриганка! Это позорит всех нас.

— Только меня. А я женщина, Артур. Я понимала, что делаю, и как ты к этому отнесешься. Я и сама отношусь к этому так же, как ты. И все-таки мне казалось, что оно того стоит. Мне жаль, что не получилось.

На мгновение в глазах короля что-то дрогнуло. Похоже, я недооценила силу его гнева. Но гневался он не на меня. Здесь было все сразу: попытка отравления на пиру в его Зале, да еще на глазах посла; его собственная досада на то, что попытка сорвалась; он осознавал это позорное желание и негодовал, прежде всего, на себя. Он понимал то же, что и я, и мы долго смотрели друг на друга в мучительном понимании. Наконец, Артур встал, закутался в плащ. Его все еще трясло. — Ты, — медленно проговорил он, — убийца. Злая мачеха. Об этом будут слагать легенды. — Его зубы начали постукивать. Он саданул кулаком в стену, опрокинул горшок с дикими розами на прикроватном столике. Цветы вывалились на полированное дерево. Он начал колотить розы кулаком. Шипы вонзались ему в руки, по ладоням потекла кровь.

Я в ужасе смотрела на его буйство. Он замер, снова дико взглянул на меня, сжимая и разжимая кулаки.

— Я едва не выпил кубок. Не мог поверить, что ты на такое способна. От кого другого мог бы ждать, но не от тебя! О, черт побери!

И тут до меня дошло, что за озноб колотит его!

— Артур, это болиголов! Сколько ты выпил на самом деле?

— Да говорил же — один-два глотка! Холодно. Да, я знаю, как это действует. Такое количество не должно сильно навредить. Только, знаешь что… держись от меня подальше. Хватит с меня на сегодня твоей нежной заботы, миледи.

— Артур, — на глаза, наконец, пришли слезы. Теперь я не знала, как их остановить. — Артур, прости…

— Да не могу я тебя простить! Жаль, что я не выпил этот кубок.

— Тебе холодно; пожалуйста, позвольте мне помочь. О, я знаю, знаю, что это было злое дело! Но, пожалуйста... ты знаешь, я люблю тебя.

Он не ответил. Отвернулся, стирая кровь с руки и все еще дрожа.

— Иди спать, — резко приказал он. — Нельзя дать им ни одного намека на какую-то необычность. Мордред может болтать что угодно, может даже догадаться, что я не пил. Да только доказательств у него никаких! Иди спать. И ради Бога, перестань плакать.

Я молча разделась, глотая слезы. Забралась в постель. Он погасил лампу, снял сапоги и лег рядом, спиной ко мне, как был, одетый. Я лежала, уставясь в темноту, и честно пыталась не плакать. Ночные часы текут медленнее, чем облака на горизонте; медленнее, чем улитка ползет по лепесткам розы.

Казалось, я страдала так целую вечность. Потом, по дыханию Артура поняла, что он спит. Подвинулась к нему, обняла, чтобы согреть. Во сне он не отстранился, даже положил голову на мое плечо. Но когда серая заря затеплилась под карнизом, и я, наконец, начала дремать, Артур проснулся, сбросил мои руки с плеч, встал и ушел. А я свернулась клубочком в пустой постели, и плакала, горько-горько, потому что причинила Артуру боль, потому что не могла утешить его, потому что, ради любви к нему, едва не погубила свою душу, — и никакого толку от всех этих страданий!