Тени зимы

Глава первая

«Гвинвифар, дочери Огирфана, Августе, императрице Британии, — так начиналось письмо от Мену, сына Кинана, лорда благородного клана Максентия, — много приветствий. Итак, кузина, ты уже слышала, что отец мертв, и знаешь, что я — его преемник в нашем клане. Думаешь, я позволю клану жить так, как ему живется? Я хочу сделать жизнь клана лучше, о чем ты не очень-то заботилась, несмотря на все заявления о любви и добродетели.

При нашем последнем разговоре ты упрекнула меня, что я напрасно выпрашиваю подачки, и предложила оставить эту тему. Но теперь я глава твоего клана, так что намерен не просить, а требовать. Те земли, которые я упоминал, были бы нам очень кстати. Твой муж — император, он тебя обожает — по крайней мере, утверждает это, — ему ничего не стоит поговорить с нашим королем Эргириадом, пока он еще жив, о наших нуждах.

Если посчитаешь сию пустяковую услугу обременительной для себя, сообщи мне. Я перестану числить тебя в составе клана, а своими силами буду распоряжаться, не считаясь с твоим мнением. Как бы высоко ты не поднялась в этом мире, не считай себя небожительницей, помни, что с семьей принято делиться. Выполни мою просьбу, и я забуду прошлое. Но если сочтешь, что императорский пурпур важнее собственной крови, боюсь, тебе придется пожалеть об этом».

Я бросила письмо на стол и прижала ладони к глазам, пытаясь сдержать подступающие слезы. Надо посидеть, успокоиться, смирить гнев и горе, терзающие душу.

Я вспомнила, как однажды сказала Мену, что он словно милостыню выпрашивает. Три года назад я сопровождала мужа в поездке к северным королям. Мы остановились на землях нашего клана. Я даже подумала задержаться здесь на недельку или около того. Я попала домой впервые с тех пор, как вышла замуж за Артура и уехала на юг, чтобы заняться делами его крепости. Отец выехал встречать меня, и относился ко мне, словно в Богородице, все время, пока я там пробыла. Ему нравилось баловать меня — я же единственный ребенок в семье. Мать умерла родами, кого же ему еще баловать, как не меня. Мену наблюдал за этим с неудовольствием. Но он же должен был понимать…

На второй день после моего приезда Мену предложил проводить меня до дома старого друга, которого я хотел навестить. Я могла бы взять в сопровождающие воинов Артура, но меня тронуло предложение кузена, и я сразу согласилась. Когда мы были маленькими, он, бывало, вел себя не самым лучшим образом, и я подумала, что он хочет загладить давнюю вину. Но стоило нам отъехать от дома, как он завел разговор о власти, которой я, жена Императора, по его мнению, теперь обладаю. Мне стало не по себе. Я не раз слышала то же самое от бесчисленных просителей в качестве предисловия к мольбам о справедливости, просьбам о деньгах или мести. Так случилось и на этот раз. На обратном пути Мену остановил лошадь на холме и по-хозяйски оглядел окрестные земли.

— А что, неплохо! — заметил он.

Я кивнула. Сумерки окутывали холмы мягкими тенями, и летние звезды проступали на востоке. На севере Римский Вал уходил в закат, обозначая границы старой Империи.

— Вон там, — Мену указал на юго-восток, — единственный не наш кусок. — Он голосом выделил слова «не наш», а когда я с недоумением посмотрела на него, вкрадчиво улыбнулся. Мену стал крупным мужчиной с густыми темными волосами и густыми бровями, и улыбка ему очень шла.

— Ты что-то конкретное имеешь в виду? — холодно спросила я, рассчитывая, что по тону он все поймет.

Но он и глазом не моргнул, и начал увлеченно излагать мне свой план приобретения земель соседей путем официального обмена и обмана.

— Никто даже не удивится, — говорил он. — Благодаря тебе мы теперь не только благородные и римляне по происхождению, но и родственники Императора. Сыновья Хуэля — обычные крестьяне, мятежные, между прочим. Ты же знаешь, что они сражались вместе с Бранном. Торговать им особо нечем, да и вообще они никому тут не нужны! У нас больше прав на эти земли, чем у них.

— Но что такого плохого они сделали, что ты хочешь лишить их отцовских земель?

Вот тут по-настоящему удивился.

— А зачем им еще что-то делать? Достаточно того, что есть они, и есть мы.

— Но есть еще и закон, Мену. О нем ты забыл? Я не могу помочь тебе.

— Скажи уж, что не хочешь! — Он начал сердиться.

Я покачала головой. Бесполезно делать вид, что я не так поняла его, что он просто просит совета знающего законника. Все он понимал. И с ходу начал обвинять меня в том, что мне безразлично благополучие семьи. Даже думать нечего рассказывать ему о законе, о справедливости и тому подобных вещах, он слышать ничего не хотел, только твердил о священных узах, связывающих членов клана. В конце концов, я просто повернула лошадь к дому, а он ехал за мной и кричал, что ему нужны эти земли. Вот тогда я и посоветовала ему не уподобляться нищему, выпрашивающему милостыню. Он побагровел, схватил меня за руку, так что мне пришлось остановиться, чтобы не слететь с лошади.

— Ты! Лиса самовлюбленная! — орал он. — У тебя полно богатств и почестей. Ты стала великой леди, а детей-то у тебя нет! Так кому это все отойдет? Будь я твоим мужем, мигом развелся бы и женился на любой шлюхе, лишь бы она способна была родить мне наследника. Вот разведется с тобой твой Император, и куда пойдешь? К родственникам! Так что, благородная леди, думай, кого называешь нищим!

Пришлось залепить ему пощечину и пустить лошадь галопом. А он скакал за мной, все время что-то крича. Но лошадь у него не чета моей, так что он подскакал к конюшне, когда я уже стояла посреди двора. Подождала, пока он спешится, сошла с лошади и бросила ему поводья, словно конюху. «Чтобы я никогда больше не слышала от тебя чего-нибудь подобного!» — тихо сказала я и оставила его держать моего взмыленного коня и сверкать на меня глазами в бессильной ненависти.

А теперь отец умер, и Мену стал вождем клана. «Отец», — подумала я, все еще пытаясь осознать случившееся. Я узнала о его смерти только неделю назад и все еще не могла поверить. Если кто-то живет далеко от тебя, в его смерть верится не сразу. Человек давно перестал быть частью твоей жизни. Всё думалось, что если вернуться домой, меня встретит все тот же заботливый родной человек, вовсе не такой согбенный и слабый, каким я помнила его по последнему своему посещению. Нет, он так и остался молодым и сильным, как в моих воспоминаниях из раннего детства. Только теперь уже никто и никогда не будет ждать меня дома. Да и дома никакого у меня больше нет, особенно после сегодняшнего.

Я отняла ладони от лица и снова уставилась на письмо. Дом. Странное слово из той жизни, которую я оставила одиннадцать, нет, двенадцать лет назад, чтобы прибыть в Камланн. Я пыталась вспомнить. Дом строил прапрадед, получивший землю от императора Феодосия, последнего из римских императоров, умерших еще при Империи. Этот наш предок — Максентиус, давший имя нашему клану, — служил в британской провинции Валентия. Он храбро сражался за Феодосия, когда провинцию едва не захватили саксы, и наши земли стали ему наградой. Он построил дом из серого камня, частично в римском, частично в британском стиле. Мой прадед покрыл дом соломой, снял мозаичный пол, устроив на его месте костровую яму. Однако ее края все еще украшали узорчатые плитки: я помню, как играла возле них маленькой, в то время как старшие члены клана сидели у огня и разговаривали. Мой отец однажды сказал, что мозаика изображала человека, поднимавшегося в огненной колеснице к звездам. Помню, как пыталась представить эту картину. Меня волновала сама идея. Вряд ли я знала, как должна выглядеть колесница. Наверное, она представлялась мне телегой или даже подобием садовой тачки, но зато я почти видела, как гордый человек едет в огне по небу, касаясь звезд. Эта картина стояла у меня перед глазами, когда я гнала своего пони через холмы, или когда мы брали телегу и отправлялись за зерном на юг.

Земли вокруг дома оставались красивыми, но дикими и малонаселенными. Ближайшее хозяйство располагалось в трех милях отсюда, а ближайший город — Каэр-Лугуалид на побережье — лежал на расстоянии целого дня пути. Когда-то ближе к нам стояли другие города. Римский Вал проходил примерно в миле от границ нашего владения, и вдоль него попадались давно заброшенные руины городов и гарнизонов. Потом я стала постарше, уже могла спокойно отправляться на любые расстояния с некоторыми из моих кузенов и искать сокровища в руинах, ползая под упавшими крышами и гуляя по заросшим травой улицам. Долгое время я воспринимала руины так же просто, как холмы, разве что гадая, что мне попадется в них — осколок стеклянной бутыли, потускневший от времени; медная монета с головой древнего императора; крошечная бронзовая статуя бога... А когда я выросла, то стала задаваться вопросом, как все это выглядело, когда руины еще не стали руинами, когда на улицах было полно людей, и как эти люди могли жить в стране, где теперь так малолюдно? Куда они ушли? Почему? Однажды я спросила об этом отца.

— Они защищали Империю, милая моя, — сказал он мне. — Они были солдатами, как наш предок Максентиус. Они стояли на Валу и защищали Британию от саксов. По слову Императора им привозили зерно с юга. Корабли доставляли его в Каэр-Эбраук, на побережье, где сейчас живет наш король Карадок, а оттуда развозили по всем поселениям на Валу. Корабли привозили не только зерно. Там были сокровища, которые ты мечтаешь отыскать: стекло, золото, шелк, краски и пряности с Востока. Все это везли из Константинополя, где правил император.

— Но наш Император — Утер Пендрагон, — удивлялась я. — И живет он вовсе не в каком Кос… Коне, а в Камланне, на юге.

— Верно, Утер Пендрагон — император провинций Британии. Он Верховный Король, и правит другими королями Британии, он же защищает Британию от саксов. Но когда-то всем миром правила Империя, а все провинции Британии располагались на самой дальней западной ее границе. Восточная часть Империи сильна еще и сейчас. Она управляется из Константинополя. Это очень далеко. Не всякий корабль доплывет туда.

— А почему тогда этот император больше не правит Британией? И куда подевались все те, кто стоял на Валу?

— Нет, милая. Император в то время правил не из Константинополя; он правил из Рима. Люди ушли, они покинули Британию и отправились защищать Рим, но им это не удалось. Понимаешь, Гвинфивар, они потерпели поражение, в Риме нет больше императора, остался лишь один в Константинополе, ну, и наш, в Камланне.

Отец много рассказывал о падении Рима. А я по молодости не очень-то прислушивалась к его рассказам. Отец был образованным человеком; у него хранились книги по истории и философии. Из книг он знал кое-что о том мире, который лежал за пределами наших владений. Этот малопонятный мир пугал меня. Я научилась читать вместе с моими двоюродными братьями, потому что мы были знатными римлянами по происхождению, и отец настаивал на том, что мы должны уметь читать, но дальше писем и хозяйственных отчетов мои умения не продвинулись. Может, добавилось кое-что из навязанного нам Евангелия. Идея Рима, как мировой Империи, прочно застряла в моем сознании. Стоило мне взглянуть на Вал, на плитку вокруг очага, на свои «сокровища», добытые в руинах, как перед моим мысленным взором вставал образ могучей Империи, некогда правившей миром. Я листала книги из отцовской библиотеки, пока глаза не уставали.

По-моему, это одно из главных воспоминаний о доме: комната отца с ковром из волчьей шкуры и медной лампой, я сижу рядом с отцом, его рука обнимает меня, и мы оба склоняемся над какой-то книгой, вместе боремся со сложными латинскими сокращениями и смеемся над ошибками друг друга. Думаю, отца мучило одиночество до тех пор, пока я не проявила интереса к его книгам. Будь времена поспокойнее, он мог стать ученым; не будь он главой клана, мог бы податься в монахи. Но дед, предводитель клана, назначил отца преемником; клан подтвердил, и на его плечи легла вся ответственность за жизнь и благосостояние людей. Так что он не мог избавиться от легкого чувства вины, когда возвращался к своим любимым книгам. А поговорить ему, кроме меня, было не с кем. Мои двоюродные братья и сестры не особо интересовались чтением, в книгах они искали только что-то полезное по хозяйству. Это не удивительно: мы были знатными людьми, а значит, главным занятием для мужчин является совершенствование воинского искусства, для молодежи — всевозможные способы ухода за нашим хозяйством. Время от времени старшие уходили сражаться за нашего короля Карадока Эбраукского, а затем возвращались, хвастаясь своими подвигами и вызывая зависть у младших. Мои двоюродные сестры умели прясть, ткать, шить, свежевать добычу, лечить, делать сыр и мед, работать на пасеке, вести хозяйство, управлять слугами и разбираться в счетах. Всем этим следовало овладеть и мне, да только я бесстыдно сбежала, особенно от готовки и домашнего хозяйства (зато мне нравилось возиться со счетами и управлять слугами), и мой отец никогда не наказывал меня за это, хотя, может, и следовало бы. Иногда он смущенно говорил: «Гвинвифар, ты бы помогла с домашней птицей», а я неизменно отвечала: «Конечно, отец, только сначала объясни…». Два часа спустя он все еще объяснял.

Иногда мне становилось стыдно за то, что я отлыниваю от работы, а еще больше за то, что пользуюсь слабостями отца. Тогда я давала себе слово измениться к лучшему и тут же хваталась за то, что мне больше всего не нравилось. Но мысли о прошлом не отпускали меня, и я снова закапывалась в книги в поисках ответа на какой-нибудь вопрос, а по дороге их возникало еще два десятка. Это было куда интереснее, чем домашние хлопоты.

Работы в клане всегда хватало. Большая часть нашей земли годилась только для овец, но пшеницу мы получали от зависимых кланов южнее, а сами выращивали крупный рогатый скот и разводили лошадей в долине. Земли, которых так возжелал мой кузен Мену, были хороши как раз для скота. Но вряд ли они добавили бы нам богатства. Мы и так считались одним из самых зажиточных кланов на севере Эбраука. На юге и на западе, да, в общем-то, и на севере тоже, до самой границы с Регедом, нас уважали и боялись. О востоке мы старались не говорить. Там располагалось саксонское королевство Дейра, откуда в любое время могли появиться банды разбойников, чтобы сжечь земли и угнать скот. Время от времени расходились слухи о том, что в результате набега оказались захвачены какие-то земли, кто-то изнасилован, а кто-то убит. Порой соседи приходили просить милостыню к нашим домам. Саксы захватили или разорили их земли и оставили их без средств к существованию. Я взрослела, и помню, что с годами становилось все хуже. Пока Утер Пендрагон оставался императором, порядок хоть как-то поддерживался, но когда он умер, короли Британии словно ослепли. Они так ожесточенно спорили о том, кто будет его преемником, что о саксах забыли напрочь.

Осенью, когда мне исполнился двадцать первый год, новый император Артур прошел по стране, оставив за собой разбитую саксонскую армию. Он проходил через наши земли и попросил у отца гостеприимства и места, чтобы оставить раненых.

Я была в восторге. Я слышала рассказы о нем, сколько себя помнила. Сначала он командовал отрядом Утера, затем, когда разразилась гражданская война, оставался единственным человеком, продолжавшим сражаться с саксами. Война затягивалась. Началось настоящее вторжение, и тогда Артур облекся в императорский пурпур и довольно быстро призвал к порядку других претендентов на титул императора. Законных прав за ним не значилось. Да, он был сыном императора Утера, но внебрачным сыном от неизвестной крестьянки, а значит, своего клана у него не было. Сирота, воспитанный из милосердия в монастыре. Поначалу захват трона возмутил всю Британию. Но Артур показал себя несравненным полководцем. Он не только защищал границы Британии от саксонского вторжения, но и сам пошел войной на саксов и заставил их королей стать его данниками и подданными Империи. Многие британские короли продолжали ненавидеть его из-за неблагородного происхождения; Церковь считала его антихристом и дьяволом, потому что он обложил налогом даже монастыри, иначе ему бы не хватило средств на войну против саксов. Отец тогда сказал: «Я не против дьявола, пока он правит, как ангел Божий», и открыто стал поддерживать нового Императора. Поэтому когда однажды, серым утром, Артур появился у ворот нашего дома со своим отрядом, отец ничего не пожалел для него.

Помню, одна из моих теток разбудила меня, рассказала о том, что происходит, и велела идти помогать. Светало. Я вышла и обнаружила, что двор полон вооруженных всадников. Их копья напоминали молодой лес. Я увидела отца посреди двора и поспешила к нему. Он разговаривал с высоким светловолосым мужчиной, который взглянул на меня удивительными глазами цвета тумана. «Ах, вот ты где», — сказал отец. Он казался спокойным, но я-то видела, как он взволнован. «Это моя дочь Гвинвифар, ваше императорское величество. Она разумная девушка. Вы можете поручить ей заботу о раненых», а мне сказал вполголоса: «Это император, дочь. Он только что победил Фламддуина. Как думаешь, можем мы разместить раненых в коровнике? Для всех места в доме не хватит».

Мне казалось, что Артур должен быть мужчиной средних лет. Я представляла его тусклым, изможденным воином, на котором императорский пурпур смотрится как на вороне павлинья перья. На деле ему едва исполнилось тридцать: волосы и борода цвета спелой пшеницы, глаза такие, словно он постоянно смотрит на солнце. Когда я, заикаясь, вымолвила, что коровник — это все, что мы можем предоставить раненым, он улыбнулся и сказал: «Подойдет», потом, словно фокусник, извлек из тумана каких-то людей, отдал несколько коротких приказов, повернулся и ушел. Пока я думала, как они будут исполнять его повеления, половина работы была уже сделана. Король зашел позже, чтобы проверить, как позаботились о раненых воинах, и остался доволен. Так же быстро и деловито он справлялся и с другими проблемами.

Мне приходилось видеть раненых, но не так много. Скажу честно, зрелище меня напугало настолько, что я не сразу смогла показать лекарям Артура, где и какие припасы находятся. Тут пригодилось мое умение управлять слугами. Мир за пределами нашего хозяйства, остаток Империи из моих видений, обрушился на нас, как шторм.

Артур задержался у нас ненадолго. Он торопился продолжить кампанию против саксов, пока зима не закрыла дороги. Раненых он оставил у нас, предварительно договорившись об использовании нашего имения в качестве базы. При этом он с суховатым юмором заверил, что постарается обойтись собственными припасами, а не брать у нас взаймы. Немаловажная деталь. Никакого гостеприимства не хватит на то, чтобы принимать Братство. Все-таки с Артуром пришли почти семьсот воинов, а с ними лекари, конюхи, оружейники и слуги, да еще лошадей у них было по две на каждого воина. Чтобы содержать такое войско, понадобилась бы дань двух-трех королевств, а большинство британских королей не спешили вносить свою долю в общее дело защиты страны. В результате Братство держалось в основном грабежами саксов. А еще Артур устраивал секретные склады в пределах досягаемости.

Большинство владетелей на месте моего отца приложили бы все силы, лишь бы уговорить короля убрать свое Братство куда угодно, лишь бы подальше от их земель. Конечно, прямо отказать Императору никто бы не решился. Отец же думал совсем недолго и дал согласие. Артур удивился. Я бы даже сказала: приятно удивился.

Император уходил и возвращался в течение всего следующего года. Его кампания против северных саксонских королевств продолжалась. Быстро не получалось. Артур располагал намного меньшими силами, чем те, которые могли собрать саксонские короли, поэтому он избегал больших сражений. Вместо этого он применял тактику неожиданных стремительных набегов, появлялся внезапно, когда все думали, что он находится за сотню миль, и распускали большую часть армии по домам. Наконец, он решился на серьезную битву, призвав силы своих подданных британских королей. Однако и так решить проблему саксов одним единственным сражением не удалось. Саксов удалось остановить, но не разбить окончательно. «Нужно хотя бы три-пять лет, — сказал король, — тогда мы сможем установить хоть какой-то мир на британской земле».

Когда он гостил у нас, мы, конечно, разговаривали. Все мысли короля занимали проблемы Империи. Победа над саксами была для Артура только первым шагом. Монастырское воспитание дало ему возможность много читать, он понимал, что когда-то Империя означала нечто большее, чем просто человека в пурпурном плаще, отражающего набеги саксов. Он мечтал о мире и справедливости, о мире, живущем без войн и без страха войн. Они с отцом много говорили об этом. Как только речь заходила об Империи, глаза короля загорались, у него появлялись новые идеи, он не мог усидеть на месте, расхаживал по комнате, внезапно останавливался и говорил удивительные вещи. Я наблюдала за ним и думала о человеке на мозаике, управлявшем огненной колесницей. Подобно ей, Империя Артура опасно кружила над темными руинами Запада. Я только молилась, как бы она не разбилась на очередном повороте.

Будь я мужчиной, наверное, просила бы Артура принять меня в отряд. А так оставалось наблюдать и удивляться, как разумно он управляет нашим общим хозяйством. А еще я с упоением слушала их разговоры с отцом, иногда забывалась (все-таки молодая незамужняя женщина!) и включалась в разговоры. Когда Артур приехал в третий раз, мы вдруг оказались наедине с ним и оба смутились, а я так еще и немного испугалась, причем настолько, что оседлала свою кобылу и отправилась к Валу, пытаясь собрать разбегавшиеся мысли. Почему лорд Артур, Август, Император Британии, должен обращать внимание на дочь малозначительного дворянина с севера? Видимо, следует быть более благоразумной. А то странное стеснение в груди, которое возникло, когда Император смотрел на меня, должно, наверное, само пройти.

Кобылу пришлось отправить на пастбище — все конюшни оказались заняты лошадями отряда. И вот тут я снова встретила Артура. Он увидел, что я несу седло, и поспешил на помощь. Отобрал седло, повесил его на руку, нахмурился, посмотрел на меня и сказал:

— Похоже, вы далеко ездили, леди Гвинвифар: седло влажное. Не стоит так рисковать. Мы недалеко от границы, а времена неспокойные. Я бы вам не советовал. Именно вам!

— А чем я таким отличаюсь от других? — спросила я, не успев толком подумать.

Ничего не ответил король, только посмотрел со значением мне в лицо. Повернулся и понес седло в конюшню. А я так и осталась стоять снаружи, страшась подумать о смысле его слов. Хотя что тут думать? Его взгляд я и так поняла.

Мы поженились после сбора урожая, через год после первого приезда Артура. Отец не мог не радоваться свадьбе. Он очень любил меня, именно поэтому я и оставалась в девках до двадцати двух лет. В этом возрасте иные женщины обзаводятся уже двумя-тремя детьми. Но теперь я стала женой Императора, и это странным образом подтвердило любовь отца ко мне, а также доказало его преданность старой Империи. Он был горд и счастлив. Но под радостью крылось горе, ведь я оставляла его одного. Я отправилась на юг, в Камланн, сопровождать калек и раненых. Артур отсылал их домой. В крепости они нужнее. Пусть занимаются доставкой припасов, пока Артур не завершит свою кампанию на Севере.

Мену с горькой завистью толковал о «богатствах и почестях», которые мне достались. Уж не знаю, какие почести он имел в виду, я их что-то не видела. Равно как и богатства. Все средства уходили на укрепление армии и ее снабжение. Большинство королей Британии все еще ненавидели нас, как узурпаторов, и отказывались платить дань, а наших союзников приходилось задабривать подарками. Артур отбирал у саксов крупный рогатый скот и зерно, овец и шерстяную одежду, оружие, доспехи и посуду, — очень полезную вещь, без которой в хозяйстве не обойтись. Время от времени он присылал ко мне здоровых воинов, которых я тут же отправляла к разным королям выбивать дань. Это трудная работа, с ней не каждый справится. Поначалу мне было неуютно в Камланне — еще бы, двадцатидвухлетняя женщина с севера, одна среди южан, да еще командует мужами, служившими в Камланне со времен императора Утера. Да еще в тот первый год случился неурожай, еды всем не хватало. Вспоминаю одно из тревожных писем, посланных мне Артуром в ту первую зиму:

В Камланне слуги ели вареную капусту. Ничего другого не было. Я писала отчаянные письма королям. Я просила, чтобы присылали скот. Я требовала у монастырей золота. Кое-чего удалось добиться. Во всяком случае, Артур получил припасы, кампания продолжалась и закончилась победой. Но какой ценой! Короли и церковь обиделись, в следующем году дани поступило меньше, что вызвало в людях Камланна угрюмое озлобление. Нельзя обвинять человека в том, что ему не нравится месяцами сидеть на вареной капусте и смотреть, как шестьсот голов жирного скота отправляются на север, даже не нашему королю, а его богатому союзнику. Я постоянно пребывала в страхе, что половина слуг пойдет грабить местных фермеров. Запершись в пустом доме, я плакала. Одна, вдали от своей семьи и от моего нового мужа, среди людей, которые меня не любили. Не знаю, как я пережила ту первую зиму. Впрочем, следующая оказалась еще хуже. Я потеряла ребенка, единственного, которого я когда-либо носила. Не знаю, в чем причина. Может быть, я перегружала себя работой, может быть, виновато мое тело, но только на шестом месяце беременности случился выкидыш. Было очень больно, я потеряла много крови, и целый месяц не могла прийти в себя.

Война на севере закончилась; Артур вернулся и тут же отправился на юг. Шел второй год нашего брака. Новая кампания продлилась четыре года, но и она закончилась победой. Мы вместе создавали мир, мы думали, что уж теперь-то сбудутся наши надежды и, наконец, все будет хорошо. Но главная моя надежда оставалась несбыточной, и когда мне исполнилось тридцать, стало ясно, что она не сбудется теперь уже никогда. Я так и останусь бесплодной. Еще через год Мену открыто упрекнул меня в бездетности, и мне пришлось ответить ударом на удар. Он посчитал отказ в его притязаниях бесчестием и пообещал никогда этого не забыть.

Богатства и почести. Больше его ничего не интересовало. В эти мирные годы большинство королей примирились с нами, и даже Церковь поумерила свои нападки. Саксы и те на глазах превращались из угрюмых побежденных врагов в жителей Империи. Дань поступала регулярно, и мы смогли отправить отряды на борьбу с бандитами, защищать торговлю и порядок. Но и тогда королевский пурпур вовсе не означал для нас легкость и удобство. Больше это походило на танцы на лезвие меча. Что ни день, возникали новые проблемы. Вспоминались старые обиды, вспыхивали новые ссоры, былые союзы трещали по швам. Иногда мне хотелось вернуться ко временам войны: тогда, по крайней мере, враг был ясен, а проблемы решались просто.

Вот и сегодня у меня не было времени сидеть и смотреть на письмо нового вождя моего клана. Нет, уже не моего. Надо ехать, договариваться с купцами, торговаться, но все равно купить зерно и накормить крепость. А еще надо организовать пир для послов королей Эльмета и Поуиса. А еще выдать ткачам шерсть. Скоро зима, Братство должно получить новые зимние плащи. А еще кузнецам нужно железо, а на складах его почти не осталось. Надо думать, где купить. А еще просители, которых надо выслушать и что-то решить с каждым. А еще следует подумать, что наш посол должен передать королю Малой Британии.

А я все сидела, смотрела на письмо, перечитывала. Если уж носишь императорский пурпур, будь готова платить. А Мену… что Мену? Как обычно, жесток, и думает лишь о себе.

Я никогда и не собиралась возвращаться домой. Даже когда поняла, что не принесу Артуру наследника, знала, что Пендрагон не разведется со мной. Он полагался на меня в долгой войне с саксами, бывало, от меня зависела даже его жизнь. Мы редко виделись, пока шла война, а когда настал мир, были слишком заняты, чтобы говорить о чем-либо, кроме забот Империи, но связь наша была такой же глубокой, как сама жизнь. Мы с Артуром знали друг друга так, как могут знать лишь те, кто ради одной цели не жалел ничего. Скорее, он вырвет себе сердце, чем разведется со мной.

Нет, я не собиралась домой. Но одно дело, не собираться, когда дом есть, а другое дело, утратить дом навсегда: дом и холмы, римский Вал, уходящий на запад, узорчатая плитка в облицовке костровой ямы. Да, я предпочла королевский пурпур, но у меня было, из чего выбирать. А теперь я ощущала себя отрезанной от всего, от памяти об отце. Такой удар означал, что отец умрет еще раз.

Отказать Мену — значит утратить связи с моим кланом. Все равно, что быть изгнанной. Клан, конечно, встанет на сторону Мену. Но что я могу сделать для них? В конце концов, я давно не была дома. Меня забыли. Так не лучше ли покончить с этим сразу?

Я взяла письмо и бросила в огонь. Грубый пергамент медленно развернулся, чернила потемнели, свиток неохотно загорался. Сквозь него проступили раскаленные угли, и в воздухе запахло паленой кожей.

Глаза защипало, я вытерла их тыльной стороной ладони и заметила, что рука дрожит. Но теперь с прошлым было покончено. Именно так и следовало поступить. Пора выбросить эти заботы из головы и вернуться к насущным проблемам.

Я взяла легкий весенний плащ и заглянула в зеркало. Императрице положено выглядеть достойно. Предательское зеркало отразило покрасневшие глаза со следами слез. «Это дым», сказала я себе вслух, но пришлось немного постоять, ожидая, когда уляжется муть, поднятая со дна сознания моим заботливым кузеном. В соседней комнате стоял кувшин. Я умылась. Холодная вода подействовала, как надо. Новый взгляд в зеркало подтвердил это. Нельзя позволять себе слабость, особенно когда Камланн просто гудит от напряжения.

Я рассеянно заметила, что в моих волосах прибавилось седины. М-да, рыжие волосы не очень-то идут к пурпуру. Я вывернула плащ наизнанку. Незачем создавать такой контраст. Когда совсем поседею, тогда можно перестать об этом беспокоиться. Вот теперь порядок. Из зеркала на меня смотрела женщина, на вид помоложе моих тридцати четырех, аккуратно причесанная, судя по золотому ожерелью — довольно состоятельная, спокойная и собранная. Глаза покраснели, и морщинки… Впрочем, если держаться уверенно, никто не обратит внимания. Я глубоко вздохнула и вышла.

Наш с Артуром дом стоял рядом с пиршественным Залом Камланна. Три комнаты: одна для приемов с очагом, спальня и маленькая комнатка для отправления естественных потребностей. За домом присматривали слуги, но они жили у подножия холма, севернее. Если нужно было принести дров или воды после заката, приходилось делать это самим. Зато ночью нас никто не беспокоил. Окна смотрели на север, на самую людную часть крепости. Рядом пролегала дорога от конюшен к пиршественному Залу. Сам Зал располагался на вершине холма. Холм круто спускался к востоку, и дома в той стороне строились уступом. Стоя в дверях, я видела эти домишки, кур, копошащихся в пыли, конюшни на северном склоне, и тренировочный двор, где вываживали лошадей.

Кое-где зеленели небольшие куртинки травы, а дальше нависала громада стен, где камень перемежался с деревом. Ворота охранялись единственной сторожевой башней, но в мирное время их никто не закрывал. За воротами дорога уходила на восток через поля, пастбища и пашни. Был апрель. Ласточки, недавно вернувшиеся с юга, мелькали возле застрех Зала. В траве желтели одуванчики, зацветали яблони. Утром прошел дождь, но теперь выглянуло солнце, и все блестело. Свет был таким ярким, что резал глаза и, казалось, проникал глубоко в душу. Камланн, моя крепость, сердце Империи. Я еще раз вздохнула и пошла вдоль западной стены в сторону кладовых.

К концу зимы в крепости обычно ощущалась нехватка зерна, и окрестные фермеры продавали нам старое зерно, и весьма недешево. Кое-кто из них с утра ждал на дворе. Эту задачу мог бы решить и управляющий, да вот беда — торговаться он не умел. А уж о том, чтобы по ценам определить, как обстоят дела у селян (нам важно было это знать), и речи не шло. По тем ценам, которые устанавливал Камланн, закупая провизию оптом, потом устанавливались цены для всего Юга. Мы платили и знали, как пройдет год у фермеров. Ну, и конечно, рассчитывали свои потребности.

Перед кладовыми уже собралось с полдюжины телег. Хозяева, как правило, главы свободных кланов, нахохлившись, сидели в телегах, всем своим видом показывая, что недовольны моим опозданием. Мне нравилось торговаться с ними, потому что сами они любили это занятие и почитали за великое искусство. Однако сегодня меня раздражали предстоящие торги. Хотелось как можно быстрее покончить с этим, назначить разумную цену и попрощаться. Но пришлось пройти по всей процедуре: обсудить виды на урожай, прикинуть остатки зерна в хозяйствах, определить свои потребности, обсудить товары, которые предлагает Камланн, сравнить цены на других рынках с теми, которые запрашивали фермеры, выяснить, в чем нуждаются люди, и каково соотношение между зерном и другими потребностями. Наконец, мы подошли к жизненно важному вопросу: хотят ли фермеры выплаты скотом, шерстью или металлом и согласятся ли на рассрочку. И тут из Зала вышел командир пехоты Братства, Кей ап Кинрир. Очень крупный мужчина, пожалуй, самый большой в Братстве. Он и в благодушном настроении привлекал всеобщее внимание копной рыжих волос, множеством украшений, яркой одеждой, а теперь он, похоже, пребывал в крайней степени раздражения. Ох, не к добру! Кей устремился прямо ко мне.

— Пришибу этого злобного ублюдка! — Провозгласил Кей еще за несколько шагов, отпихивая зазевавшегося фермера. — Миледи, вы должны поговорить с Руауном! Пусть извинится, иначе я буду сражаться с ним и, клянусь своим мечом, щадить не стану! Хоть я и понимаю, что его вины тут нет! Это все проклятый аркадский хорек!

Я быстро взяла Кея под руку и отвела подальше. Я хорошо знала, кто такой аркадский хорек, но фермерам-то зачем знать, что в Братстве случаются ссоры? Впрочем, уже поздно! Большая часть Британии и так знает, что единого непобедимого Братства больше не существует, что его раздирают на части внутренние противоречия. Ссора возникла не сегодня и успела стать печально известной. С тех самых пор, как этот самый «хорек» появился в Камланне.

— Что натворил Мордред на этот раз? — спросила я.

— Да ничего не натворил! — Кей плюнул. — Он же никогда ничего не делает напрямую. Вы же его знаете. Нет, он никогда не выступит в открытую, всегда сочинит какую-нибудь вздорную идею, чтобы кто-нибудь в нее поверил и начал отстаивать.

Фермеры прислушивались, а я немного успокоилась. Мордред ап Лот, младший сын королевы Моргаузы с Оркад, которые британцы называют Островами Страха. Его мать была законной дочерью императора Утера и сводной сестрой Артура. Медро обожал мать, намеревался стать королем островов после смерти отца, хотя многие сомневались в том, был ли король Лот его отцом, а некоторые и вовсе утверждали, что Мордред появился на свет в результате супружеской измены. Теперь Моргауза мертва, убита своим старшим сыном Агравейном, посчитавшим мать повинной в смерти отца. Королевский клан Островов, несмотря на вопиющее убийство, избрал Агравейна королем. Королева слыла ведьмой, на островах ее не любили, но боялись. Мордреда тоже побаивались; по слухам, он многое перенял от матери. Агравейн вернулся на родину, принял королевский титул, а его брат прибыл в Камланн. Агравейна, простодушного бойца, одного из лучших воинов Братства, Мордред ненавидел за убийство матери. Но обычно причиной ссор становился другой его брат, лорд Гавейн, один из самых верных и уважаемых помощников Артура в любых начинаниях. Его Мордред ненавидел даже больше, чем Агравейна, хотя Гавейн не был повинен в убийстве леди Моргаузы. Так или иначе, но большинство ссор с недавних пор происходило как раз между друзьями Гавейна, среди которых был и Кей, и сторонниками Мордреда, которых развелось неожиданно много.

Кей неодобрительно посмотрел в сторону фермеров и понизил голос.

— Руаун обвинил Гавейна в смерти той ведьмы с Оркад. Он твердит об этом уже не первый год, и теперь половина Братства так и думает: «Ах, он убил свою мать!» Как будто ведьму не следовало прикончить раньше! И кто автор этих россказней? Медро, конечно! Я уже десять раз слушал эту душещипательную историю. Хватит! А теперь Руаун ни с того, ни с сего, распускает слухи, будто мы не можем заключить мир с Малой Британией именно из-за Гавейна! Он, дескать, чего-то там опасается или у него не все в порядке с рассудком. Я послушал-послушал, подошел и сказал, что он сам слабоумный, если верит подобному бреду. Руаун обозвал меня упрямым дураком, не способным видеть очевидные вещи, а потом вдруг начал обвинять меня в том, что я нарочно склоняю Императора к тому, чтобы он верил во всякую чушь! И это при свидетелях! Там еще четверо сидели. Миледи, я мог бы попросить Артура, чтобы он потребовал от Руауна извинений, но я не хочу отвлекать Императора по пустякам. Вот, вас прошу. Убедите его извиниться, или я буду драться с ним завтра. Он дурак, конечно, но я не хочу его калечить!

Я выслушала рыцаря и почувствовала себя совсем больной. Ссоры возникали все чаще. Мне уже приходилось уговаривать слишком многих приносить извинения. Я видела, что прав Гавейн, я полностью ему доверяла, но с каждым разом становилось все труднее убеждать тех, кто поддерживал Мордреда. А Руаун был самым горячим его сторонником.

Когда нет войны, ссоры между воинами возникают неизбежно. Так уж их воспитали: любые извинения — это признание слабости, а единственный способ сохранить честь — это меч. Зимой ссорятся чаще. Все-таки в нашем Зале живут бок о бок триста человек, а заняться им совершено нечем. Летом можно повоевать, если есть с кем, или ловить бандитов, или сопровождать Императора, в крайнем случае — отправиться на охоту. Но с некоторых пор ссоры в Камланне приключались все чаще. И мирить противников становилось все труднее. Я боялась за будущее.

— Хорошо, — сказала я Кею, — Руаун извинится. Но и ты должен попросить у него прощения за то, что назвал его слабоумным.

— Я? Да с какой стати? Богом клянусь, он и есть слабоумный! А кто еще поверит в такую чушь?

— Чушь или не чушь — пусть решает Гавейн. Если кто-то обвиняет его в чем-то, он может потребовать извинений, и мы проследим, чтобы он их получил, по крайней мере, в том, что касается переговоров с Малой Британией. Не твое дело сражаться с Руауном, защищая честь другого, благородный лорд. Пусть Гавейн сам заботится о своей чести. Ты же не думаешь, что Гавейн не способен постоять за себя?

— Да уж, слабаком его не назовешь! Никто не станет обвинять его в открытую. А он слишком уж вежливый, либо уходит от оскорблений, либо поворачивает все так, что сам себя дураком чувствуешь!

— И все-таки, благородный лорд, это его дело. А если не хочешь драться с Руауном, придется и тебе извиняться. — Наверное, говоря это, я перестаралась с резкостью.

Кей было опять принялся протестовать, но в это время подошел один из фермеров и спросил, устроит ли меня вот такая цена. Цена была явно завышена, но мне пришлось сделать заинтересованное лицо и задумчиво проговорить: «Возможно». Начали торговаться, а Кей так и нависал надо мной сзади, словно огромная грозовая туча, ожидая, пока я закончу государственные дела.

Наконец, мы с фермером пришли к соглашению. Цена все равно оставалась еще довольно высокой, но у меня совсем не было настроения торговаться дальше. Ох, не стоило давать поблажек южным фермерам. Но что поделать, если день не задался с самого начала? И тут на меня свалилась очередная напасть. С ближайшей телеги спрыгнул какой-то паренек, кинулся ко мне и упал на колени.

— Что тебе? — обреченно спросила я.

— М-м-м, благородная королева, — начал он, заикаясь, и вдруг перешел на хорошую латынь. — Ваша светлость, я приехал сюда в надежде найти место на службе у Императора.

Я-то ждала очередных жалоб на соседей и удивленно посмотрела на фермера, с телеги которого спрыгнул парень.

— Эй, это твой сын?

— Нет, благородная леди, — фермер покачал головой. — Я только подвез его от Баддона. Он — хороший парень. Выслушай его, пожалуйста.

Я вздохнула и поправила выбившуюся прядь волос. Еще одна просьба взять на службу. Люди с этим приходили постоянно. Говорили, что готовы на любые условия. Потом кто-то оставался, а кто-то — нет. Сейчас, после письма Мену и скандала Кея, все еще маячившего у меня за спиной, мне вовсе не хотелось проверять квалификацию парня. Пришлось напомнить себе о долге сильной и милостивой владычицы и улыбнуться мальчишке. Кей сзади нетерпеливо фыркал, словно норовистый жеребец.

— И какое же место ты считаешь подходящим для себя? — спросила я парня тоже на латыни, а сама тем временем внимательно его рассмотрела. На вид лет ему было около тринадцати, среднего роста, с копной светлых волос и парой удивительно темных глаз, почему-то показавшихся мне знакомыми. Похоже, не фермер. Слишком правильная латынь, и слишком чувственное лицо. Возможно, даже писать умеет.

–Ваша светлость, я готов на все. Но больше всего я хотел бы стать воином.

Кей снова фыркнул, но теперь уже не так возмущенно.

— Эй, парень, не отвлекай королеву! Возвращайся домой и больше не сбегай от своей семьи.

Мальчик залился багровым румянцем и промолчал.

— Как твое имя? — я снова улыбнулась, пытаясь его успокоить. — И где твоя семья? Сдается мне, что ты слишком молод, чтобы самостоятельно искать для себя службы.

— Меня зовут Гвин. Имени отца не знаю. А из семьи у меня только мама, она в монастыре в Эльмете. Ваша светлость, позвольте мне остаться. Я буду много заниматься, буду делать любую работу. Я знаю, как много тренируются сыновья великих воинов — таких, как вот этот высокий лорд (поклон самодовольно ухмыльнувшемуся Кею). Может быть, я смогу заниматься вместе с ними?

— А-а, ублюдок монахини, — пренебрежительно махнул рукой Кей, — да еще и вырос в женском монастыре. Миледи, отошлите его. У нас больше слуг, чем мы можем прокормить. Зачем нам еще один мечтатель?

Когда Кей начал говорить, парень покраснел еще сильнее, а в конце его речи побледнел. Он вскочил на ноги, что-то забормотал, но тут же замолчал, жалобно моргая. Да, конечно, ублюдок монахини, да, конечно, мечтатель, но он так сильно хотел стать воином, что оставил дом и в одиночку отправился в Камланн, изучать искусство войны. И ради этого готов на всё.

— Миледи, — Кей вернулся к своей главной заботе, — да как же я буду извиняться перед Руауном за его болтовню?

Но я уже переключилась на другую тему. Мне стало жаль мальчишку.

— Знаешь, тебе уже многовато лет, чтобы учиться воинскому делу, — мягко сказала я ему, не обращая больше внимания ни на Кея, ни на фермеров. — Большинство мальчишек начинают учиться уже с семи лет, в крайнем случае, с девяти.

— И я так же начал, благородная леди, я сам учился! — воскликнул он уже на британском. — А еще меня учил монах из нашего монастыря… Он раньше воином был. Только я хочу знать больше.

— Помолчи, парень! — рявкнул на него Кей, но я жестом остановила его.

— Ты читать умеешь, Гвин?

— Конечно, благородная леди, — нетерпеливо кивнул он. — И писать умею. И скоропись знаю. Мама хотела, чтобы я стал священником. Она сама меня учила.

— Слуг у нас, конечно, много, — задумчиво сказала я Кею, — вот только ни писать, ни читать они не умеют. А мне нужен помощник, чтобы вести счета и проводить описи.

— Как будет угодно, леди, — Кей пожал плечами. — Только скажу я вам, пустое дело — учить какого-нибудь священника из монастыря военному делу! Нужен помощник, ну так и оставьте его себе. Но с Руауном вы поговорите?

— Хорошо, оставайся, — сказала я парню. — Пойдешь в Зал, спросишь Гвейра, управляющего; он о тебе позаботится, а вечером поговорю с милордом Артуром, чтобы определил тебя в слуги. Да, Кей, поговорю я с Руауном, но обещай мне, если он извинится, ты тоже это сделаешь. — Я повернулась к фермерам. — Идемте со мной. Поговорим. Надо же решить, по какой цене пойдет зерно.

Фермеры остались довольны, Кей с неохотой согласился, а Гвин, тот и вовсе был на седьмом небе от счастья. Так, надо с Руауном поговорить. Нет, пока я на складе, надо посмотреть, что там с шерстью для ткачей…

С Руауном я поговорила еще до конца дня. Убедила его извиниться перед Кеем. Понимала, что никому из них это удовольствия не доставит. Да, они принесли взаимные извинения, но это напоминало разбитую тарелку, которая кажется целой, пока ты прижимаешь руками две половинки. Стоит разжать руки, и тарелка развалится. Похоже, трещину в их отношениях уже не замажешь. Руаун поначалу даже не слушал меня, а только подозрительно смотрел исподлобья и пытался отговориться уклончивыми ответами. Правда, к концу разговора оттаял и стал убеждать меня, что сожалеет о своих резких словах, но что оскорбление Кея достойный человек не мог оставить без внимания, и так далее, и тому подобное.

Поднимаясь вверх по склону, к Залу, я все время вспоминала, как вначале разговора он избегал смотреть мне в глаза. Недоверие росло. Мне уже поздно пытаться примирить две эти компании, и если так пойдет дальше, скоро Руаун и его друзья будут считать меня врагом. Разные ходили слухи… я давно заметила, что некоторые разговоры стихают, стоит мне подойти поближе. Это что-то новое. Раньше слухи касались кого угодно, только не меня.

Я уже подходила к кухням, проверить, как идут приготовления к пиру, назначенному на сегодняшнюю ночь, когда меня окликнули. Я обернулась. Ко мне спешил первый советник Артура, полководец и командир конницы Бедивер ап Брендан.

— Моя леди! Леди Гвинвифар! — снова позвал он. Подошел, поклонился и сказал: — Милорд Артур просил найти вас. Сегодня вечером он хотел бы обсудить ситуацию в Малой Британии.

Я попыталась привести мысли в порядок, поменять планы и освободить вечер.

— Хорошо, мой лорд. Но сейчас я спешу на кухню. Надо отдать кое-какие распоряжения, а то никакого пира не получится.

Он кивнул, улыбнулся и пошел рядом со мной. Как военачальник Артура, Бедивер, естественно, тоже должен участвовать в обсуждении вопросов, связанных, к тому же, с его родиной.

Непростым человеком был Бедивер. С одной стороны — лучший друг Артура и Кея. Но с Кеем они были полной противоположностью. Бедивер одевался просто, не любил ярких цветов и украшений. Темно-каштановые волосы всегда в порядке, карие глаза, коротко подстриженная борода и неизменное выражение спокойного внимания. Он все замечал. Родиной Бедивера был юго-восток Малой Британии. Происходил он из благородной семьи с римскими корнями. И образование получил римское, поскольку в Галлии римские обычаи сильнее, чем в Британии. Он входил в отряд Брана, младшего сына короля Малой Британии, ставшего союзником Артура. В отряде он быстро приобрел известность и заслужил авторитет, поскольку был прекрасным всадником и обладал ясностью мысли, самообладанием и волей, то есть всеми качествами, необходимыми полководцу. Когда Бран пересек пролив, чтобы помочь Артуру в борьбе с британскими королями за титул Пендрагона, Бедивер носил чин капитана. Но в решающей битве он потерял кисть руки, которой обычно держат щит. С тех пор щит приходилось привязывать. После раны поправлялся он долго и трудно, а поправившись, перестал походить на себя прежнего. Ушла былая безжалостность, пришел философский взгляд на вещи. Он даже намеревался вернуться в Малую Британию и принять постриг. Но тут он встретил Артура, они поговорили, и Бедивер решил, что лучше сражаться за Бога, чем возносить ему молитвы в монастыре. Несколько десятков воинов последовали за ним и принесли клятву верности Артуру, и лорд Бран с сожалением заметил, что он прибыл в Британию только чтобы помочь Артуру завоевать титул, и вовсе не собирался делиться своими лучшими воинами. Но Артур улыбнулся и отдал Бедиверу под начало свою конницу.

Но философские взгляды Бедивера никуда не делись. С момента обращения в христианство он не совершил ни одного подлого или бесчестного поступка, а честь стала его главной жизненной целью, пожалуй, даже страстью.

Мне казалось, что он холоден. Со мной он всегда оставался неизменно вежливым, но скучноватым человеком. Нам не о чем было говорить. Я пыталась сблизиться с рыцарем, но у меня ничего не получилось. Как и многих других философски настроенных мужчин, женщины его не интересовали. Но он же был не седобородый старец, а мужчина в расцвете лет, всего на четыре года старше меня. Такая холодность озадачивала, я пыталась понять, в чем тут дело. Особенно если учесть, что многие из тех, кто мне нравился, сохраняли с ним прекрасные отношения. В конце концов, мне надоело, и я стала отвечать на его любезность вежливой холодностью, если не сказать неприязнью.

Но вот в Камланн прибыл Мордред, и очень скоро я поняла, что крепость просто не может себе позволить ни тихой, ни громкой вражды между женой императора и его первым советником. И снова мне не удалось разбить лед в наших отношениях. Но однажды Бедивер по какому-то случайному поводу улыбнулся мне. Я ахнула про себя. Улыбка так изменила его, словно передо мной оказался совершенно другой человек. Темные глаза потеплели и засветились радостью. Лицо утратило обычную тихую задумчивость и стало живым, нетерпеливым. Прошло еще немного времени, и я поняла, как заблуждалась в отношении бретонца. Не было в нем никакой холодности, а отрешенное выражение оказалось простой защитой гордого и благородного ума от собственной страстной натуры. Возможно, когда-то он и был безжалостным и жестоким, легко шел на поводу у своих чувств; теперь же он доверял только своему разуму. Усвоенная им философия побудила его избегать женщин, да и не знал он, как с ними разговаривать. Но никаким врагом мне он не был. С этого момента Бедивер начал мне нравиться. Изменилось не только мое отношение к нему, он теперь тоже стал приветлив, а уж учтивости ему и раньше было не занимать. Я, вслед за мужем, начала доверять ему безоглядно. Наверное, это стало единственным полезным последствием появления в Камланне Мордреда.

Бедивер подождал, пока я обсуждала с женой управляющего вопросы, связанные с пиром, и встретил на выходе из кухни.

— Милорд Артур, должно быть, уже ждет нас, — без тени беспокойства прокомментировал он. — Я не сразу вас нашел. Искал в кладовых, но мне сказали, что вы были там, а потом ушли.

— После кладовых у меня был разговор с Руауном, — вздохнула я. — Он поссорился с Кеем.

— О! И что, Руаун извинится?

— Обещал извиниться. И Кей тоже. Бог ведает, сколько еще будет тянуться эта череда ссор. — Я вспомнила, как Руаун старался не смотреть мне в глаза. Никто никому не доверяет. А вот подозрений больше чем достаточно. Бедивер продолжал смотреть на меня. Пришлось продолжить: — Да, я беспокоюсь о том, что будет. Придет пора, когда я уже не смогу требовать извинений ни от Руауна, ни от кого другого. Но с теми, кто держит сторону Руауна, говорить все сложнее.

— Да, я тоже об этом думал. Однако эта ссора обеспокоила вас больше, нежели другие. Их ведь немало было за последнее время…

Я продолжала идти, обдумывая ответ. Все это время Бедивер смотрел на меня в ожидании ответа.

— Да, я действительно не на шутку обеспокоена. К тому же, у меня неприятности, но это личное.

— Ах да, ваш отец! — Он вспомнил и погрустнел. — Простите меня. Вам сейчас не до разговоров.

— Вы ни в чем не виноваты. Нельзя же все помнить, благородный лорд.

— Пришло еще одно письмо от вашего клана?

Он пытался помочь, напоминая о моей семье, хотел, как лучше, но получилось наоборот. Мне пришлось резко остановиться, чтобы утишить бурю, поднятую его словами. «Устала, — подумала я, — раньше мне лучше удавалось держать себя в руках». В самом деле, в последние месяцы навалилось столько дел, а тут еще эти настроения в крепости, немудрено устать. Спать надо больше.

— Моя леди? — Бедивер тоже остановился и теперь с беспокойством наблюдал за мной.

— Да. Получила письмо от моего двоюродного братца Мену. — Я устало махнула рукой. — Мы поссорились несколько лет назад. А теперь он вождь клана… — Я замолчала. Опять вспомнила, как Мену требовал отдать ему соседские земли. Наверное, не стоит об этом говорить. Во всяком случае, сейчас.

Удивительно, но, похоже, Бедивер понял, о чем я задумалась. Он снова зашагал вперед. Я шла за ним.

— Никому не позволяйте нарушать ваш покой, миледи. Особенно всяким малодостойным.

— Большинство философских советов очень хороши, лорд Бедивер. Теоретически. Дать совет легче, чем его исполнить.

Он снова пытливо посмотрел на меня. В лице не проступило даже тени улыбки. Против воли я почему-то стала рассказывать ему о письме Мену.

До дома мы дошли раньше, чем закончился мой рассказ. В доме кто-то играл на арфе, и этот мягкий звук отчетливо разносился в тишине. Я поскорее завершила историю обычной фразой: «Вот, думаю теперь, что делать».

— Храбрости вам не занимать, леди, — мягко сказал Бедивер. — Горько узнавать о том, что тебя изгнали из собственного дома. У меня есть что сказать, но нет времени. Господин ждет.

Артур действительно ждал, сидел и смотрел в огонь, упершись ногами в решетку очага. Лорд Гавейн ап Лот, которому предстояло отправиться в Малую Британию на переговоры, наигрывал на арфе. Артур играть не умел. Этому благородному занятию не учат в монастырях, где он рос. Но слушать любил и слушал хорошо. Едва заметив нас, Гавейн отложил арфу и встал. Артур снял ноги с решетки и жестом пригласил нас садиться.

— Моя госпожа, — лорд Гавейн склонил голову. — Лорд Бедивер! Рад, что ты здесь, а то мы было подумали, не уехала ли госпожа в Инис Витрин.

— Леди Гвинвифар разрешала ссору между Руауном и Кеем, — тихо пояснил Бедивер, садясь справа от Артура.

— Опять? — Уголки рта Артура опустились. Он с болью смотрел на меня.

Я кивнула и устроилась за столом напротив Артура. Гавейн вернулся на место и уставился на огонь. Он прекрасно понял, о чем идет речь. Я немножко понаблюдала за ним. Всё такой же. Старый красный плащ, совсем немного украшений, из настоящих драгоценностей — только чудный меч; черные глаза смотрят в пламя и, кажется, видят другой мир. У него всегда возникало такое выражение, когда накатывало беспокойство. Похудел. Он вернулся из Малой Британии всего неделю назад. Видно, и переговоры, и путешествие выдались нелегкими. А то, что творилось в Камланне, ему и вовсе казалось невыносимым. Мне очень хотелось преодолеть эту его замкнутость и нездешность, хотелось заменить ему мать. Но это невозможно. Он всего-то на четыре года моложе меня, какая уж тут мать! Кей прав, очень он вежлив. Остается молча смотреть, как он тяжело переносит вражду, которую обильно сеет его брат. Пока вражда направлена только против него. Но скоро в это душное облако попадем и мы с Артуром. Мордред постепенно настроит всю крепость против нас. Ждать осталось недолго.

Я посмотрела на мужа. Наверное, он ждал, что я расскажу ему о ссоре. Его ситуация ранила так же сильно, как и Гавейна. Братство он любил не меньше, а то и больше, чем свою мечту об Империи. Нестроения последнего времени стали для него постоянной мукой. — Кей услышал слова Руауна, обращенные к одному из его приятелей, — сказала я, отвечая Артуру на невысказанный вопрос, — и обозвал Руауна дураком. Руаун ответил. До поединка дело не дошло, они согласились принести взаимные извинения.

— О чем говорил Руаун? — поинтересовался Артур.

Я помедлила, глядя на Гавейна.

— Давайте считать, что меня здесь нет, — Гавейн горько улыбнулся. — Что бы он не сказал, я не собираюсь ни с кем драться.

Я все же сомневалась, стоит ли говорить. Ведь речь шла как раз о том, что мы хотели обсуждать.

— Он говорил, что ты намеренно затягиваешь переговоры с Малой Британией. Не хотела говорить. Мне жаль.

Гавейн опустил голову и коснулся рукояти своего меча, скорее, чтобы сосредоточиться, чем от раздражения. Затем сцепил руки на коленях, снова глядя в огонь. Он понимал, что ссора произошла отчасти из-за него, и уже просил Артура отослать его из Братства, чтобы успокоить недоброжелателей. Артур отказался.

— Не будем опровергать вздорные слухи, — решительно произнес Артур. — Поедешь опять в Малую Британию. Тогда никто не скажет, что я тебе не доверяю.

Гавейн кивнул, хотя я видела, что никакой радости предстоящая поездка ему не доставляет.

— А если ты сумеешь договориться с Максеном, они вообще заткнутся. Итак, к делу. — Артур смотрел теперь только на Гавейна. Он дождался, пока рыцарь не поднял голову и не кивнул еще раз в знак согласия. — Давай-ка еще раз посмотрим, чего хочет Максен.

Максен — король Малой Британии в Галлии. Сначала его королевство считалось частью Британии, подчинялось тем же законам и пользовалось теми же привилегиями. Пока королем оставался младший брат Максена Бран, все было нормально. Бран был горячим сторонником Артура, стал его союзником, когда большинство британских королей выступали против того, чтобы Артур стал Пендрагоном. Но Максен с братом были соперниками за трон, и дело едва не дошло до междоусобной войны, когда умер их отец. Войну предотвратил как раз союз Брана с Артуром. Королем стал Бран, однако Максен продолжал считать, что трон принадлежит ему по праву. Теперь Бран был мертв, пал в пограничной стычке с франками прошлой осенью, а Максена избрал королем королевский клан Малой Британии. Само собой, Максен враждебно относился к Артуру, и все законы и установления, связывавшие два королевства, оказалась под угрозой.

Гавейн в качестве посла Артура отправился на переговоры, как только позволила погода. Он две недели выслушивал претензии и оправдания Максена, а потом вернулся домой, чтобы доложить о результатах и посоветоваться с нами, как действовать дальше. Гавейн был неоценимым послом. Во-первых, он происходил из королевского клана и мог рассчитывать на уважительный прием в любом из королевских домов. Во-вторых, он воспитывался при дворе, где интриги плелись постоянно, и потому без труда разбирался в самых запутанных политических головоломках. В-третьих, он был грамотен, прекрасно знал латынь, ирландский, британский и саксонский. И наконец, он обладал удивительным красноречием. Однако ничего из этого не помогло в переговорах с Максеном. Я подозревала, что сколько не обсуждай эту тему, сколько не изощряйся Гавейн в красноречии, добьется он в лучшем случае незначительных уступок. Маловероятно, что Максен рискнет открыто выступить против Артура, но нервы тянуть будет до бесконечности. Если Гавейну опять придется возвращаться ни с чем, обвинения против него только усилятся. А там недалеко и до вопроса, почему Артур ничего не делает? И обязательно кто-нибудь подбросит ответ: «Артура обманывают, он дурак, слепой и пристрастный». Я вздрогнула.

Совет закончился. Решили, что Гавейн снова отправится в Малую Британию через два дня. Они с Бедивером ушли, давая нам с Артуром подготовиться к ночному пиру. Я начала распускать волосы, чтобы потом убрать их в официальную прическу с обилием золотых заколок. Артур устало смотрел на меня.

— Господи, какой-то ничтожный Максен, а хлопот из-за него… — тоскливо сказал он. — И он ведь не один. А сколько проблем с этой лисой, королем Мэлгуном Гвинедским! Гвинвифар, сердце мое, меня тошнит от этих королей!

— К несчастью, королей нельзя отменить. — Я поискала гребень, нашла. — Хотя это решило бы многие наши проблемы.

— Да я и пытаться не буду! — Он фыркнул. — Любая попытка отменить их уничтожит нас. У них есть все права на свои королевства. — Он встал и беспокойно зашагал по комнате, затем остановился, оперся руками о стол и спросил: — Ну и что мне делать?

Я понимала, что вопрос не о Максене или о каком-нибудь другом короле. Эту ноту боли я слышала не в первый раз. В последний год он все чаще и чаще просыпался по ночам, весь в поту, с криком «Моргауза!» Его мертвая сводная сестра была его давним кошмаром, а пуще того — ее сын Мордред. И причины для кошмаров были весьма основательные. В ту ночь, когда до нас дошла весть об убийстве Моргаузы, Артур рассказал мне свою историю. Об этом не знал больше никто, даже Бедивер. Правда, знал Гавейн, но только потому, что королева Моргауза была его матерью, и Артур предполагал, что Гавейн и так знал о его тайне.

— Что мне делать? — снова спросил Артур, отворачиваясь от стены. — Почему я должен доказывать очевидное: что я доверяю Гавейну, которого и худший тиран не заподозрил бы в неверности? Допустим, я опровергну какое-нибудь конкретное обвинение, опровергну публично, громко и ясно, так вместо него тут же появится десять других. А источник этих вздорных обвинений я достать не могу! Он с невинным видом все отрицает. И даже мои вопросы обращает против меня. Единственный выход — ссылка. Но где взять обвинение?

— Я думала, мы решили переждать шторм, — сказала я. — Ну, хорошо, не мы. Я решила. Бедивер со мной согласился, а ты с Гавейном — нет. Вы хотели отправить его на острова, даже если это нарушает все обычаи гостеприимства. Только, по-моему, уже поздно. Он обзавелся друзьями. — Я отложила гребень, он вдруг показался мне слишком тяжелым. — Нельзя его сейчас отправлять на острова. Его брат… болен.

Старший сын королевы Моргаузы, Агравейн ап Лот, король Оркад, после смерти отца так и не пришел в себя. Убийство матери раздавило его, а теперь, судя по слухам, он совершенно спился, и жить ему оставалось немного. Его отец, король Лот, уверенно держал в руках не только Оркады, но и Пиктленд, и Западные острова. Это немалое хозяйство постепенно ускользало из ослабевших рук Агравейна. Клан высказывал недовольство. Послать Мордреда сейчас на Острова было бы опасно и для нас, и для Агравейна, а этого воина мы ценили; он храбро сражался за Артура много лет.

— Что говорить? — Артур горестно вздохнул. — Будь это даже безопасно для нас, я все равно не могу его изгнать. Мне не в чем его обвинять. Гвинвифар, ты же знала, что так и будет? Ты же предупреждала меня той же ночью, когда он явился! Откуда ты знала?

Я вспомнила ту первую ночь, когда мы сидели на пиру, устроенном в честь его старшего брата, Агравейна, нового короля Оркад. Среди нас сидел красивый молодой человек в плаще шафранового цвета, светловолосый, среднего роста, сильный, прекрасный наездник, как и его брат Гавейн, искусный воин. Они с Гавейном немного походили друг на друга, впрочем, это от матери: прямой нос, изящно очерченные скулы, узкие руки с длинными пальцами. А вот широко расставленные серые глаза и квадратная челюсть точь-в-точь такие, как у Артура. А еще я ощутила в нем то же фанатичное следование идее, какое видела в Артуре, только идеи у них были совершенно разные. И я испугалась.

Я встала, подошла к мужу и обняла его. Он не двинулся с места; я стояла и слушала стук его сердца рядом со своим.

— Не знаю, — прошептала я. — Просто испугалась. Я понимаю, что вам с Бедивером нужны основания. Мы не можем осудить его без причины.

— Но у тебя-то были причины! — воскликнул Артур, отстраняясь. — Ты опытнее меня в общении с людьми. Я должен был поверить тебе сразу. И мне следовало послушать Гавейна, он-то знает Мордреда лучше, чем все прочие. А я все уговаривал себя: Гавейн, дескать, еще не отошел от смерти матери, а ты бываешь слишком осторожна… и я решил рискнуть. Я ошибся. Ставки слишком высоки.

— Что ты мог сделать? Он — твой сын.

Артур вздрогнул и отвернулся от меня, прислонившись к столу и глядя на пятно копоти на стене от лампы. Мордред был его сыном, рожденным в результате кровосмесительной связи двадцать шесть лет назад. Матерью Мордреда была сестра Артура, сводная, и все же сестра, леди Моргауза. Тогда он не знал, что она его сестра; не знал, кто его отец. Королева Моргауза была замужней женщиной, и на время поселилась у отца, пока ее муж воевал на севере Британии. Артур был одним из воинов ее отца, ублюдком, выросшим в монастыре, который благодаря умениям и удаче нашел себе место в имперском отряде. Леди Моргауза заметила его, начала преследовать, жаловалась на жестокость мужа и, в конце концов, соблазнила его однажды ночью после пира, устроенного в честь его первой победы. Артуру тогда исполнилось восемнадцать. Вскоре после этого он узнал, что его отец — король Утер, причем узнал от Моргаузы, она всегда это знала. С тех пор Артур так и жил в постоянном страхе, что его давний грех откроется.

Артур все рассказал мне, когда услышал, что королева Моргауза мертва, и говорил так, словно вырывал из себя какой-то чудовищный росток, проросший в глубине его плоти. Я плакала, а у него глаза оставались сухими. Он жестоко судил себя. «Я же знал, — говорил он мне, — я же видел ее намерения, когда вышел из Зала и заметил ее. Она ждала меня в темном закутке. И я пошел с ней! Короткое мгновение слабости, и проклятие на всю жизнь! А если Бог не простит, то и на всю вечность. Она мертва, и я больше не могу бороться с ней, не могу ... бежать от нее». Он взял письмо, в котором сообщалось о событиях в Гвинеде, повертел его в руках и сказал так тихо, что я едва услышала его: «Ее сын — наш сын — обожал ее».

И все же, когда Мордред объявился в Камланне, он казался скорее смущенным, чем опасным. От Гавейна мы знали, что леди Моргауза посвятила Мордреда в тайну его рождения. Гавейн много раз повторял, что теперь у нас в крепости поселился наш самый главный враг. Но Мордред вовсе не казался враждебно настроенным. Братьев ненавидел, это да, они убили его обожаемую мать. Артур надеялся, что мы сможем его отогреть, сделать своим. Да и Гавейн рассказывал, что в детстве Мордред был добродушным мальчишкой, очень привязанным к нему, Гавейну. Ведь удалось же Гавейну порвать с матерью и ее колдовскими делами, так, может, и Мордред сумеет… Наверное, Артур даже мечтал победить Моргаузу, вырвав ее сына из Тьмы. И потому принял Мордреда в Камланне. Ну как я могла винить его за то, что он тянулся к своему детищу, к этому молодому человеку, приятному во всех отношениях? Ведь я не дала ему сына. У него были все основания считать, что я ревновала. Другое дело, считал ли он так на самом деле. Едва ли. Женщина, лютый враг Артура, подарила ему ребенка из ненависти, а я, любившая его больше жизни, оказалась бесплодной.

Я присела на край стола, схватила руку Артура и прижала к сердцу. И он, и я очень устали.

— Попробуем все же пережить и этот шторм. Бывали времена и похуже. Не изводи себя.

— Скоро начнутся поединки, — глухо ответил он. — Мои люди начнут убивать друг друга из-за Мордреда. Что делать?

Я не знала. Я могла лишь крепко прижимать его руку к груди, стремясь через нее вытянуть душевную боль, поселившуюся в его сердце. Так мы и сидели, пока он не повернулся и не посмотрел на меня уже не такими больными глазами. Я поцеловала руку и кольцо на пальце, перстень с вырезанным на нем императорским драконом.

Артур глубоко вздохнул, напряженные мышцы немного расслабились. Он протянул руку и осторожно убрал мои волосы с лица.

— Лань моя белая, — тихонько произнес он. — Ладно, попробуем пережить и это. Все еще может наладиться. — Он встал, поцеловал меня и добавил: — Но сегодня пусть будет праздник в честь послов. Идем. Надо готовиться.

Я кивнула и занялась прической. Проводила гребнем по волосам, а сама думала, что устала так, словно проскакала весь день по бездорожью.

Праздник и задумывался, и получился прекрасным. Послов королей Эльмета и Поуиса принимали пышно, как и подобает императорскому двору. Наши семьсот воинов заполнили только половину пиршественного Зала, а остальные места заняли жены воинов — в некоторых случаях обычай разрешал женщинам входить в Зал, свиты послов, священники, окрестные вассалы и просители со всей Британии. Факелы в кольцах вдоль стен освещали Зал, а два огромных очага, по одному в каждом из концов Зала, давали достаточно тепла и света. По высоким сводам скользили отблески огня. Белые щиты вдоль стен сверкали, воздух искрился от блеска драгоценностей, оружия, шитья на плащах, даже ошейники боевых псов, устроившихся под столами, переливались драгоценными камнями. На столах в изобилии расставлены блюда с говядиной, олениной, свининой и бараниной, здесь же дичь, мед и вина, привезенные из Малой Британии. Звучала музыка, а иногда пел главный бард Артура Талиесин, лучший поэт Британии. Его сменяли другие певцов и арфисты. Казалось, что столы плавают на волнах музыки.

Кей и Руаун примирились именно здесь, на пиру, негромко, но прилюдно. Артур удовлетворил три прошения: одну о пощаде со стороны преступника, одну о справедливом урегулировании вражды и прошение молодого Гвина о предоставлении места в Камланне. Его я тоже пригласила, и теперь он стоял перед высоким столом, худой, испуганный и растерянный. Артур мягко ему улыбнулся.

— Милорд, — проворчал Кей, все еще раздраженный вынужденным примирением, — да на кой он нам? Отправьте его домой, и дело с концом. Неужто императрица не найдет себе писца посолиднее? Это же обычный монастырский ублюдок! Скорее всего, ни с пером, ни с мечом он просто не совладает.

Артур печально посмотрел на Кея, и уголки его рта дернулись. Конечно, он подумал о том, что ссоры между рыцарями могло и не быть.

— Кей, — сказал Император, не повышая голоса, — ты не забыл о том, что я такой же монастырский ублюдок, как и этот парнишка.

— Ты — Император, и всегда только им и был, — ответил Кей, не моргнув глазом. — Я же видел, что ты — Император, когда только что прибыл в Камланн, еще задолго до того, как ты стал Пендрагоном.

— Ценю твою галантность, старый друг, — Артур улыбнулся. — Но, сдается мне, ты привираешь. Не помнишь ли случайно, кто обозвал меня монахом, встретив меня впервые при дворе Утера? А когда я возмутился, взял да и сшиб меня с ног. Но у тебя благородное сердце, а кто старое помянет… — Он повернулся к Гвину. — Что ж, мальчик, добро пожаловать в Камланн. Помогай императрице, когда понадобится, в другое время можешь тренироваться с остальными ребятами из крепости. Лорд Герейнт, прошу принять к сведению. Это же тебе придется с ним заниматься. Так что завтра поутру, парень, приходи на двор за конюшнями. Если, конечно, не понадобишься императрице.

Гвин покраснел и очень низко поклонился. Глаза его сияли. Я решила, что он милый мальчик, и пожелала ему удачи. Она ему точно понадобится. Вряд ли другие ребята примут чужака с распростертыми объятиями.

Я встала и обошла с вином высокий стол. Сама ввела такой обычай на каждом застолье, даже на том, куда большинство женщин не допускалось. Ну как же! Сама Императрица оказывает честь воинам. Им это нравится. Послы улыбались и склоняли головы, когда я наполняла их кубки. Что они видели? Главную даму главной крепости страны, в роскошном платье из белого шелка с пурпурной каймой, увешанную золотом и жемчугом. Они видели ложь. И праздник в их честь — тоже ложь. Этакий тонкий ледок, иней на траве, исчезающий при первых лучах солнца. А правда в том, что страну, как и раньше, рвут на части противоречия, никакого единого целого пока не получилось, и получится ли? Слава? Да, слава осталась. И только.

Я вернулась домой, увидела в очаге пепел от сгоревшего письма Мену, и содрогнулась от жалости к себе. Я так хотела честных отношений: хотела плакать, когда меня огорчали, открыто отвечать на любовь и ненависть, невзирая на богатство и власть…

Артур уже спал. Устал Император. Его ноша потяжелее моей, и в отдыхе он нуждается больше, чем я. Так что я осторожно забралась в постель, стараясь не разбудить мужа.