Тёмный последователь

Глава 3: Мысли о прошлом

Грокх, судя по тому, что он чуть наклонившись вперед всматривался во тьму - резкий переход от света к темноте делает человека почти слепым - меня не видел. Поэтому я стоял и ждал, с направленной ему в грудь стрелой Лераэ. Старший тройки также оставил всё свое снаряжение в казарме, и был невооружен.

- Сука, - буркнул Грокх. - Парни вы где?

Он покрутил головой по сторонам.

По изменению его тона я понял что он что-то заподозрил.

- Сука поссать пошли что ли, - бросил Грокх, шагнув назад и разворачиваясь ко входу в кабак. Он каждые пару шагов оглядывался по сторонам и исчез. Хитрая жопа, и опытная. Он отлично видел труп Малика, и знал что его убийца вооружен ножом. А с кулаками против ножа не дерутся, особенно вслепую. Поэтому он отступил, но это не значит что он это так оставит. Я мог бы его убить, но если Малика с корешем до утра заметить во тьме переулка было сложно, то валяющийся практически на проходе труп Грокха не заметил бы только слепой идущий по другой стороне дороги. Моя ярость уже утихла, вернув способности мыслить относительно здраво, и я понимал что нахожусь в заднице. Если я полагал что смогу грабануть церковь следующим вечером, то обнаружение тел в переулке по утру произвело бы фурор среди селян, расследование, обыски, и конечно же даже тупые стражники хотя бы из принципа докопаются до меня. Одним из решений было бы куда-то убрать трупы. Вот только ни Малика ни Саттаха я бы не то что утащить - поднять не смог, потому что охота на кроликов развивает ловкость, а не силу. Силе нужно хорошее питание и тяжелые нагрузки. Откуда они у меня, привыкшему ходить налегке и жившему впроголодь? Вдобавок я залит кровью, и первое о чем надо позаботиться - это о том чтобы её смыть. Ну и ещё один момент.

Я подошел к Саттаху, и убрав его руку осмотрел рану. Рана весьма типичная для стрелы, прошившей тело навылет. Это хорошо - будут искать лучника, и никто в деревне не скажет что видел меня с луком - его я оставил в хижине, потому как он мне больше не нужен. Невольная улыбка расцвела на моём лице. Использовать могущественнейшее на моей памяти оружие - стрелу Лераэ - для охоты... Интересно, она будет оскорблена? Как бы там ни было, возникающий по желанию в руке призрачный лук - это удобно. Обрашив тело, я забрал его кошель.

А вот нож... Я ухмыльнулся и обшарил тела. Так и есть, Малик (помимо кошеля с жалованьем) взял с собой охотничий нож. Он длинее моего, и я воспользовался им, аккуратно всаживая в каждую из ран (чёрт возьми, как же их много), и под конец воткнув по самую рукоятку ему в сердце. Что увидят утром? Кто-то, во-первых - пристрелил Фаттаха из лука, и забрал стрелу. Во-вторых отобрал у быкообразного Малика его собственный кинжал, и покромсал владельца оного в фарш. То есть как минимум это был человек куда габаритнее меня, а во вторых искушенный в боях. Такого в деревне просто не было, а значит - нужно было создать убедительную иллюзию обратного. Иначе говоря сотворить что-то ещё. Но перед этим следовало отмыть кровь, и отмыть хорошо. С этой целью я, не забыв подобрать котомку, прокрался на задний двор кабака, где конечно же ещё с вечера были готовы бочки с водой для постояльцев, набранные вёдрами из колодца. Свежая кровь смывается лучше запекшейся, так что я воспользовался ведром чтобы набрать из бочки воды, отойти за угол и смыть с себя кровь, действуя по возможности тихо (что возможно было излишне, учитывая чьи-то пьяные вопли). После этого я надел чистую одежду, всмотрелся в зеркальную водную гладь, проверяя, насколько хорошо я смыл кровь с лица и волос, и придя к выводу что всё в порядке, решил обсохнуть, пересыпать монеты из кошелей моих врагов в собственный и избавиться от них, выбросив в нужник.

Тёплый ветер сделал своё дело быстро, и я вернулся в кабак, где попросил у кабачника комнату и согреть воды чтоб помыться. Тот скривился, но кивнул помощнице, пока я осторожно осматривался. Грокха в кабаке не было. Воспользовавшись отсутсвтием бухих стражников, местные пьяницы веселились во всю, и им не было дела ни до чего.

Однако же тот факт, что утром стража скорее всего возбудится, прежде всего с подачи Грокха, меня немножко нервировал. Тем не менее поделать с этим я ничего не мог, и поднявшись в комнату, я уселся у окошка, ожидая пока служанка притащит воды для нормальной помывки. С мылом. Ждать пришлось недолго, вторая служанка - ничем не хуже разносчицы внизу - споро приволокла пару ведер горячей воды для корыта, а потом ещё несколько, плюс мыло. В конце ходки, уставшая и вспотевшая, она с ожиданием уставилась на меня. Как корова, блин.

Я опустил взгляд на её сиськи. А почему бы собственно, и нет? Ведь платят Малик с Саттахом.

- Присоединяйся, - я кивнул на корыто, наполовину полное теплой воды, и начал скидывать одежду.

Прислужница не медля также принялась раздеваться. Я наблюдал, отвлекаясь от смущенья, подмечая миловидность и незатасканность девушки. Она выглядела старше меня, но не намного, зато намного опытней. Полные губы, грушевидные сиськи, сильные боковые мышцы живота и мягкий центр с глубоким пупочком, выпирающий треугольником совершенно безволосый пухлый лобок, полные бёдра и круглая, упругая задница. Да, это тело создано для наслаждений.

Я перевел взгляд на лицо. Чуть раскрасневшиеся щечки, вздернутый носик, большие голубые глаза, брови вразлёт, сильно темнее убранных в хвост тёмно-русых волос (углём подкрашивает, что ли?), высокий лоб, непослушная чёлка... Симпатичная. Интересно как случилось, что вместо удачного замужества, она стала прислужницей в таверне? Почему она, вместо того чтобы растить детей и любить мужа, раздвигает ноги в комнате на втором этаже рыгаловки за деньги? Не, не интересно. Она мне вообще не нужна. Но сжимающаяся, на протяжении последнего полугодия, пружина сегодня, наконец, распрямилась. Глядя на неё я ощущал жар, распространяющийся от паха, через живот к плечам, а член, казалось, сейчас лопнет.

Я опустился в воду, прислужница, качнув бедрами, одну за другой погрузила в корыто ноги, и опустилась сама, оседлав меня. Я зачерпнул воды и мыла и протянул ладони к её груди. Не спеша намылил - её руки проделали то же со мной. Ладони скользнули ниже - как и её. Волшебное ощущение - касаться горячего, наливного женского тела подушечками пальцев, ладонями. Пропускать меж пальцев покрытые пеной соски.

То ли выпитое пиво, то ли кровавая бойня, наконец ударили мне в голову, застилая взор красным, пульсирующим туманом. Я еле сдерживал желание, стиснув зубы продолжая намыливать это продажное тело и омывать его водой.

В конце мы вылили друг на друга по ведру воды, и ополоснувшись таким образом, выбрались из корыта, вода в котором стала серой от грязи и мыла. Девушка хихикнула и бросилась на постель. Чёрт подери, настоящая кровать. С простынями. Периной. Подушкой. И обнаженным, готовым и жаждущим телом на них.

Мысли пропали снова. Я подмял под себя трепещущее тело, с готовностью раздвинувшее бёдра навстречу, и нетерпеливо засадил по самы яйца в горячую, скользкую, влажную щелочку. И впал в забытие, временами выныривая чтобы отметить, что я то целую её пухлые, искусанные губы, то зарываюсь лицом в её упругую грудь, и рывками вколачиваюсь внутрь.

В головокружительном умопомрачении, едва я закрывал глаза от наслаждения, мелькали образы. Тонкая как тростинка, покрытая синяками обнаженная Амара в бане, пахнущей смолой и мылом. Ведьма, пахнущая старостью аж глаза слезились. Если бы в Амаре была хоть толика ненависти - она пошла бы по стопам ведьмы, но она вместо этого пошла в монастырь. Меня чуть не вырвало, но тут всплыл образ Лераэ, чья красота была бесподобной и невиданной мною прежде. Почему-то у неё были светлые волосы. "Ты холоден к женщинам? Ты возжелаешь их," - сказала она, разводя руки в стороны, и золотистые одежды царицы пали к её ногам...

Я открыл глаза, выхыватив на миг из реальности изогнувшееся тело подо мной, с приоткрытым ртом и закатившимися глазами, и тут же прикрыл, проваливаясь в новое видение, проваливаясь в прошлое.

Я не знал как её звали. Она была в нашей деревне проездом, и озарила мою беспросветную жизнь своим сиянием, когда подошла ко мне, цедящему своё дешманское пиво в тёмном углу, и предложила выпить. Выпила она много, и когда мы вышли на воздух я впервые обнимал за талию девушку, которой не нужно было ничего говорить. Я навсегда запомню тот летний день, мы шли не разбирая дороги по вечерней духоте, когда началась гроза, и мы спрятались от неё под навес пустующей конюшни. У неё обнаружился бурдюк вина. Мы попеременно прикладывались к нему, освещаемые яркими зарницами, пока с неба на землю рушилась стена воды, брызги которой промочили нашу одежду. И тогда она взяла меня за руку и сунула её себе запазуху, согрев мою ладонь теплом своей груди. Она повернула ко мне голову, чуть запрокинув и прикрыв глаза, и я пригнувшись, слился с ней в поцелуе...

Прежде пожирая глазами, теперь я жадно исследовал её тело наощупь, в кромешной ночной тьме - молнии стихли, остался только дождь, шуршанием и грохотом о крышу заглушающий все иные звуки.

И я снова вернулся в реальность, сжимая в ладонях грудь прислужницы, прижавшись ртом к её губам, впитывая её лихорадочное дыхание и стоны. И содрогнулся от наслаждения, выплескивая всё что так давно копилось, сперва внутрь, а затем - вдоль вздрагивающего живота, к вздымающейся груди, пара капель долетела до шеи.

Прислужница судорожно выдохнула.

- Это... было невероятно, - задыхаясь сказала она, и осеклась.

Я не знал что ответить.

- Можно... я останусь? - робко спросила она. И тут же скороговоркой добавила. - Новых постояльцев не предвидится, работы по кухне нет, а я встать не смогу, у меня ноги ватные...

Я перевел взгляд на её ноги, широко раскрытые, впившиеся пятками мне в бедра.

- Останься, - ответил я. И со вздохом отвалившись на бок, обнял, зарывшись лицом в её густые, тёмно-русые волосы.

И зачем-то сказал:

- Я люблю тебя.

... Что вызвало долгий прерывистый вздох.

Что было, в принципе, правдой. Этой ночью, в этот миг, я действительно любил её, не зная имени, любил её форму - форму женщины, и то, что в гримуаре было означено непонятным - пока - словом "эйдос". Любил как в первый раз.

Ощущение было сонное. Прислужница, лежа на боку прижалась ко мне пышной задницей, и это снова вызвало у меня бешеный стояк, который тут же погрузился в неё сзади, на всю длину. Утолив первый голод, я лишь медленно покачивался, а она сонно постанывала - пока я грезил, окутанный запахом нашего пота и похоти.

Возможно ли так опьянеть лишь от кружки пива? Или виной тому реки крови, что я пролил? Или желание забыть ту боль, что подарила мне вместе со зрением Лераэ? Или напротив, предолеть страх этой боли? Или это как последний глоток воздуха, которым наслаждаешься, обреченный на жизнь в кромешном аду? Я ощущал себя живым. В покое и неге, медленно двигаясь, ощущая легкие касания стенок щелочки прислужницы, изрядно расслабленных предыдущим актом. Приятное, бархатистое, скользящее ощущение, вызывающее дрожь внутри, где-то под лобком.

И не похожее на прошлое, наслаждение. В этот раз я видел в омуте памяти тот первый раз, когда с гудящей от вина головой, не уверенный в своих силах, я в первый раз познавал женщину. В отблеске памяти я впервые обратил внимание, что когда мы спешно освобождались от одежды, она сняла пояс, на котором висели ножны с коротким мечом. Она была воительницей. Рыжие с отливом в красный волосы, легкая россыпь веснушек, до которых мне не было дела - хотя "поцелованных огнём" сторонились, мне эти предрассудки были безразличны. А даже если бы и не были - первый раз - это всегда первый. Особенный. Конечно же, она использовала меня, не спросив имени, как я сейчас использую прислужницу, но - в тот первый раз - я любил. И отдавался этой любви всецело, пока воительница отъезжала в царство сна от ударной дозы винища. Наплевать. Это было волшебно.

Я потерял ощущение реальности, прислужница то и дело превращалась в рыжеволосую воительницу, а затем в тонкокостную Амару, от чего меня продрала холодная дрожь до кончиков пальцев... И я ощутил взгляд.

Я повернул голову и увидел Лераэ, возвышающуюся над нами, высокую и прекрасную, багровокожую и черновласую, с горящими адским светом глазами. Она смотрела на нас, обнаженная - мой взгляд моментально прилип к её фигуре, отождествляемой не с женственной мягкостю, а с хищной поджаростью, смягчаемой женственными округлостями в груди и бедрах. Её руки беззащитным жестом прикрывали зрелые прелести, а из чуть приоткрытых губ вырывался почти осязаемым облачком вздох. Будо чья-то безжалостная рука сорвала с неё золотистое платье.

Я распахнул глаза, с силой вбивая в тело прислужницы свежий залп семени - в ответ она содрогнулась и вскринула.

Как меч остается в ножнах, я остался в ней, чувствуя судрожное пожатие. Её рука внезапно обняла меня, и наши губы сомкнулись на миг, передавая осязаемую, настоящую благодарность.

И настало время сна, беспокойного, будто студеной зимой у костра, когда одной стороне тела жарко, а вторая покрывается инием. Зябко поведя плечами я накрыл нас с прислужницей шерстяным одеялом.

И провалился в сон, не замечая того. В нём прислужница вновь обратила ко мне лицо, и это была Лераэ, её глаза горели торжеством.

... Пробуждение было гадостным. Прежде всего из-за омерзительного привкуса во рту. Я встал и выпил залпом пол-кувшина морса, что заботливо приготовил для постояльцев кабатчик, только чтобы смыть этот вкус. Вкус пепла и чего-то кислого. Прислужница ещё спала, разметавшись по кровати, выставив напоказ все свои прелести. Откуда у неё синяки на теле? Покрытая алеющими засосами грудь; похожая на распустившуюся орхидею, истекающую прозрачным соком прежде плотно сомкнутая щелочка - неужел и это - я?

Прислужница... Этой ночью её тело ей не принадлежало. Она была попутчиком моего прошлого, настоящего и будущего. Оазисом посреди пустыни, перед очень долгим, и возможно гибельным переходом. Я нуждался в этом.

Слегка отойдя от дурноты, я покосился на остывшую воду в корыте, покрытую серой плёнкой, и глотнул ещё морса. Потом заглянул в кошель. Медяха - кружка пива, три - цыплёнок к завтраку. Двадцать - новые штаны. У меня было тридцать семь монет, или, если обменять, серебрушка с хреном. Для путешествия в город - мало. Я отсчитал дюжину медяков и положил их на тумбочку, а после оделся и взяв котомку, вышел из комнаты.

Предстояло как-то провести целый день и не попасться страже. И начать следовало с завтрака.

Я спустился вниз по скрипучей лестнице, и брякнув о столешницу монетой, потребовал завтрак.

Чёрт подери, как же я прогллодался...

Заспанная подносчица, выплыв из кухни, с ожиданием уставилась на меня оценивающим взглядом.

- Яичницу, запеченого цыплёнка, отварной картошки, хлеба и кружку пива, - заказал я.

- Будет сделано... - она на миг задержалась, и чуть покраснела. Здесь хорошая слышимость, проклятые доски вообще никак не заглушают звук, а ночь была громкой. Она не выспалась, ибо ночевала в прилегающей к кухне комнате. Слушая творящееся наверху.

- Не торопись особо... Пиво вперёд.

Не думаю что читать гримуар у всех на глазах было бы хорошей идеей, но проезжих не было, в кабаке было пусто, а мне не мешало бы обдумать уже прочитанное. И делать это было бы куда сподручнее под кружечку пива, потому как по трезвяку я ну абсолютно нихуя не понял.