Те, кто жив

Историограф. «Дезертир»

— На вот, прими, — Ольга дала мне треугольную оранжевую таблетку, — пострадавший…

Борух протянул фляжку, я запил. Сразу стало легче. Знаю такие, это из альтерионской полевой аптечки. Никакого «вещества», никакой мистики, но работает сказочно — альтери сильны в фармакологии.

— Как вы меня нашли? — спросил я уже более членораздельно. Опухоль спадала на глазах.

— А мы тебя и не теряли, — сказала она загадочно.

— Они же маячок сразу выкинули…

— А мы его для того и положили, — пояснил Борух.

— Понятно… То есть, непонятно. А нашли-то как?

— С Дороги можно найти не только место, где ты когда-то был, но и человека, с которым ты… Который тебе хорошо знаком, — пояснила Ольга. — Ты сам был этим маячком для меня.

— Вообще-то меня и грохнуть там могли… — возмутился я.

— Риск всегда есть, — сказала она скучным голосом. — Мультиверсум — опасное место.

Я даже задохнулся от возмущения — а то, что они вот так меня слили, это вообще ни о чём? Не нашел слов, промолчал. Толку-то? Она и так прекрасно понимает, что я про это думаю. И ей пофиг. Вот Боруху, вижу, неловко. А для неё это нормальный размен не очень ценного меня на очень ценные разведданные.

— И зачем всё это было? — спросил я мрачно, не ожидая ответа. Но она ответила.

— Мы нашли их.

— Это не их базовый срез, они там…

— Знаю — оборвала она, — мы забросились сразу, как тебя привезли. Провели разведку, взяли «языка», оценили обстановку. Узнали много интересного, так что ты получил по физиономии не зря.

Замолчали, недовольные друг другом. Машина катилась в туманном шаре Дороги, проплывали мимо размытые полупейзажи, которые то ли существуют, то ли являются в чистом виде феноменом наблюдателя. Воронцов в этом вопросе не соглашался с Матвеевым, но у того было большое преимущество — он давно помер. С покойником не поспоришь.

— Переговоры-то с местными провёл? — спросила Ольга вдруг. — Они готовы лечь под нас?

— Откуда ты…

— Ой, ты думаешь, почему я тебя отправила, а не Андрея, например? — засмеялась она. — Ты прекрасно подходишь для спонтанных самопрезентаций. Такой обаятельно-беспомощный, при этом положительный и позитивный. Как щеночек. Даже удивительно, что тебя всё-таки побили. Как у них рука-то поднялась?

— Они не со зла, — буркнул я растерянно, — так надо было…

— Вот! Я же говорю! По Андрею сразу видно, что он хитрожопый мудак, по Боруху — что он сапог, Македонец просто бы всех убил… Кого посылать, как не тебя, Тёмочка? Ты отлично создаёшь положительный образ коммунара. Этакий наивный и честный, пионер-герой. Может, зря я с тобой разошлась? — подмигнула она и положила мне руку на колено.

— Но-но! — я решительно отодвинул коленку, насколько это вообще возможно в тесной машине. — Я человек женатый!

— Ты… кто? — Ольга озабоченно заглянула мне в глаза. — Тебя по голове, что ли, били?

— А ну-ка, — обернулся к нам с водительского места заинтересовавшийся Андрей, — только не говори мне, что Сева… Что, да?

— Ну… Типа да.

— А-ху-еть! — в восторге подпрыгнул он. — Ну, Тёма, ты и кретин! Рекорд Мультиверсума, я считаю, да, Оль?

— Серьёзно? — Ольга смотрела на меня с жалостью и недоумением. — Сева впарил тебе этих… Ну ты даёшь!

— А у меня что, был выбор? — возмутился я. — Да и что с ними не так? Ну, кроме того, что их трое? Я, конечно, к этому обстоятельству без восторга, но, чувствую, дело не только в этом…

— Что, пожалел несчастных девочек? — укоризненно покачала головой Ольга. — Я ж тебя знаю, на сиськи бы ты не повёлся. Пожалел же, признайся?

— Да меня никто и не спрашивал! Ну, практически…

— Развёл тебя Сева, — снова повернулся к нам Андрей. — Не мог он тебя заставить, не по понятиям это. Просто развёл. Увидел дурачка, и…

— Да что с ними, мать вашу, не так?

— А ты подумай, — неприятно гыгыкнул он. — Неужели работорговец не нашел бы, куда трёх красивых баб пристроить? Если бы за ними не стояли ба-а-а-льшие проблемы?

— И что, ничего теперь нельзя сделать? — спросила его Ольга. — Жалко же Тёму. Хоть и дурачок, а свой…

Меня аж перекосило. Дурачок?

— Ну, не знаю… — засомневался Андрей. — Слушай, многожёнец, ты их трахал?

— Нет, — ответил я, — как-то, знаешь, не до того было.

— Тогда, может быть, есть варианты… — ответил он неуверенно, — но не факт. Надо бы перетереть с Севой, зря он так. Македонца ему, вон, заслать страха ради. Он про него наслышан.

— Вы сами не разрешили мне его трогать! — возмутился Македонец. — Я бы его…

— Он нам ещё нужен, — отрезала Ольга, — да и не такой он плохой. Знает границы. Санитар леса, так сказать. Не будет его — будут другие, куда хуже.

— Как скажешь, — не стал спорить стрелок, — но я бы их всех…

— Ты их и так уже всех… — почему-то раздражённо сказала Ольга.

В Коммуну прибыли без приключений, но со странным чувством. Всё было, как всегда, но теперь меня не оставляло ощущение фальши, как будто из-под фасада благополучного сплочённого общества стали просвечивать самого подозрительного вида конструкции. Но это, конечно, нервное. Надеюсь.

Как я дедугану и обещал, донёс информацию до руководства. Хотя формально достаточно было рассказать Ольге, но я упёрся и дошёл до Палыча. Одноглазый Председатель выслушал меня внимательно, задал несколько уточняющих вопросов и обещал обсудить ситуацию на Совете. Меня на него никто, конечно, не пригласит, и по принятым решениям в известность не поставит, но мне и не сильно хочется. Всё, что зависело от меня, я сделал, а дальше сами как-нибудь.

Лекции мои, как выяснилось, из учебного плана успели исключить. «Ну, мы не знали, когда вы вернётесь, — сказал секретарь учебной части, глядя мимо меня в угол. — Да и нагрузка на детей так выросла, так выросла. Очень много времени занимает военная подготовка, пришлось убрать часть курсов. Ну, вы же понимаете…»

Я понимал. И мне было даже почти всё равно. Что-то во мне на сей счет ещё не перегорело, но уже определённо сдвинулось. Правда, когда на меня на улице налетела девочка Настя и, тряся белобрысой шевелюрой, затараторила: «Тёмпалыч, здравствуйте! Тёмпалыч, где вы были, мы так ждали?!! А ваши уроки вернут, не знаете? Ой, как жаль…», — во мне поднялось-таки некое сентиментальное чувство. Но я сказал себе, что хватит мне быть «дурачком», а надо быть суровым и сильным. А дети про меня скоро забудут, и правильно. Прав Борух, это всё гнилое интеллигентское рефлексилово. Пусть лучше Карасов их научит глотки резать. Самый полезный навык для подрастающего поколения Коммуны. Думаю, лет через десять последствия их сильно удивят, но это уже не мой уровень компетенции.

— Объясни ему, что так дела не делаются, — инструктировал меня Андрей. — Что это подстава и за неё и спросить могут. Есть кому. Тем более, что ты будешь с Македонцем, Сева его боится до усёру… Пусть другого лоха ищет.

— А может, ты со мной? Сам и объяснишь, раз вы так хорошо знакомы…

— Не, — помрачнел он. — Тот срез, где они… Нечего мне там делать. Это личное.

— Совесть, что ли, внезапно проснулась? — удивилась Ольга. — Не поздновато?

— Это никогда не поздно, но тебе не понять, — огрызнулся Андрей. — У тебя-то и просыпаться нечему…

Ольга не обратила на его слова никакого внимания.

— Поскольку твой брак не завершён фактически — если не врёшь, конечно, — поучала меня она, — условие нарушено не будет, и Сева это знает. Просто ему давно хотелось переложить этот геморрой на чужую задницу, а тут ты подвернулся. Он, поди, забухал на неделю с такого счастья…

— С чего мне врать? — обиделся я.

— Не знаю, — отмахнулась Ольга, — люди всегда врут про секс, а у тебя вообще болезненная потёртость на том месте, которое ты ошибочно считаешь совестью.

— А почему мне никто не хочет сказать, что это за девушки, почему Сева так хочет от них избавиться, и в чём вообще проблема? — не стал я поддерживать тему совести. Ведь про служанку и ту, вторую, например, я так никому и не рассказал, хотя, казалось бы, ничего такого. Ну, Ольга бы меня облила презрением, конечно, но она и так каждый день пинает меня в самолюбие, я привык.

— А что, тебе так хочется стать внезапным многожёнцем? — удивилась она.

— Ничуть, но…

— Вот и прекрасно. Когда эта проблема станет не нашей, будет вообще всё равно, в чём она состояла.

— Да, но…

— Никаких «но»! Вам пора. Это ты у нас праздношатающийся ловелас, а Македонец с «Тачанкой» в жёстком графике работают.

Мне это очень не понравилось, но я знаю, что давить на неё бесполезно. Поэтому улучил момент и прижал в углу Андрея:

— Знаешь, — ответил он нехотя, — с одной стороны, Ольга права, и не лез бы ты во всю эту мистику. С другой — она-то со своим комсомольским анамнезом в неё и не верит. А, может, и зря.

— Мистику?

— Ну… Знаешь, культ Искупителя…

— Кого?

— Нечто вроде религии. То ли проекция Мультиверсума на христианство, то ли наоборот… Но многие в него верят. Надо же людям во что-то верить?

Договорить нам не дали, подлетели на «Тачанке» Македонец с Маринкой, под их неласковыми взглядами Андрей стушевался, замолк и ушёл.

— Такси подано! — сказала Марина, и мы нырнули в туманную неопределенность Дороги.

— Не слушай ты его, — посоветовал мне Македонец. — Плохой он человек. Лучше с такими вообще дел не иметь.

— А что делать? Хорошие люди помогать почему-то не хотят. Слишком заняты хорошими делами, — ответил я.

Македонец пожал плечами и отвернулся.

— Хороших людей нет, — сказал он после большой паузы.

Я ждал, что он как-то разовьёт эту мысль, но он не стал, а я не переспросил. К чёрту всю эту философию. Сброшу со своей шеи внезапный мультибрак, и буду думать, как жить дальше. Что-то не хочется мне больше воевать за Коммуну. Ну да, обиделся. Ну да, глупо. Герои моих пиздецом были бы выше этого. Но я в герои и не нанимался и пиздецомы давно не пишу. У меня рыжая пиздецома была, куда мне ещё.

Когда машина вынырнула из туманного кокона Дороги, в нос шибанул букет запахов — дым, горелый пластик, тлеющая резина, подгоревшие шашлыки, тухлятина… Как будто свалку подожгли.

Мне сразу стало тревожно и нехорошо. И Македонец напрягся, вытащил свои знаменитые пистолеты, головой закрутил.

— Тут всегда так блевотно воняет? — спросила Марина.

— Вроде бы нет… — ответил я растерянно и тоже достал пистолет.

Его мне, по счастью, сразу вернули, так же, как планшет и УИН. Теперь я был снова полноценный м-оператор Коммуны. Главное — не забывать проверять патроны перед выходом.

Мы выкатились из-за придорожного лесочка и первое, что увидели — неопрятную кучу трупов на фоне подпалённых зданий. Здания оказались плохогорючими и почти не пострадали, чего не скажешь о любителях носить пиджаки с кепочками.

Они пытались защищаться, это было видно. Бежали навстречу противнику со своими обрезами — и лежали лицом вниз с оружием в руке. Выкатывали пулемётные супербагги — и висели, потеряв кепочки, на турелях. Отстреливались из укрытий — и мухи жужжали над бойницами огневых точек. Я не умею, как Борух, читать следы прошедшего боя, но было видно, что на базу напали внезапно и сразу создали большую плотность огня. Характерные следы пуль — малый, всепробивающий калибр, — наводили на вполне очевидные выводы. Стальные борта машин, стены домов, бронелисты огневых точек — всё навылет. Знакомая картина, которую дают скорострелки «агрессоров».

— Вот примерно с этой точки они и отработали… — сказал Македонец. — Выехали из-за посадки и вдарили со всех стволов. Были на броне, потому что ответный огонь им был пофиг.

— Ну что, будем выяснять неаппетитные подробности? — поморщилась Марина. — Или признаем тебя вдовцом, принесём соболезнования и отбудем восвояси? Это не наша война.

Я покачал головой — мне не хотелось видеть, какой именно смертью погибли девушки, но, как ближайший родственник покойных, я чувствовал себя обязанным хотя бы похоронить их по-человечески.

В загоне вповалку лежали в своих серых комбинезонах мёртвые рабы. Их лица были спокойны — они вряд ли осознавали происходящее. У многих была аккуратно прострелена голова — выживших добивали контрольными. В баре пол усыпан битым стеклом, диваны выгорели до основы, стены избиты пулями и расцвечены подпалинами. Кто-то держал оборону в коридоре, стреляя и кидая бутылки с горючей смесью, но ему это не помогло — пластик не загорелся, и его просто застрелили сквозь стенку. Ящик бутылок с фитилями, старый автомат, куча гильз — и рядом… Как её звали? Линка, да. Если я правильно понял тогда Севу — возможно, она была от меня беременна.

Мы прошли насквозь и по дорожке вышли к «пряничному домику» — главной резиденции. В траве лежали подметальщики листьев, обнявшие свои мётлы, но коттедж совершенно не пострадал. Его явно никто не брал штурмом. В холле у камина всё так же стоял диванчик, на нём всё так же сидел Сева. В роскошном бордовом пиджаке, на котором почти не видна была кровь. Мёртвый работорговец смотрел на нас помутневшими неживыми глазами, сжав в руке рукоять хаудаха. Я оглянулся — на стене у входа были свежие сколы от картечин, значит, выстрелить он успел. Не помогло, да он, наверное, и не рассчитывал на победу. Успел понять, кто за ним пришел и даже выпить напоследок — на столике стояла пыльная бутыль и пустой бокал. Вот и встретил Сева свою Судьбу. Не принес я ему удачи.

Соседний домик, в котором жили раньше девушки, был пуст. Никаких следов борьбы, только раскрытые двери шкафов и выдвинутые ящики комодов, несколько брошенных женских тряпок. Кто-то забрал моих несостоявшихся жён с собой.

— Ну что, — недовольно спросила Марина, — опять проклятая неопределённость?

— Да, — коротко ответил я.

Увиденное меня не сильно шокировало — за последний год я нагляделся на всякое, — но на душе стало пусто и мерзко. Не в последнюю очередь от того, что ничего не закончилось. Прозвучит ужасно, но, если бы мы нашли тут трупы девушек, это был бы конец истории. Паршивый, но конец. А теперь я чувствовал себя обязанным что-то по этому поводу предпринять. Мне нафиг не сдался этот гарем, они мне никто, «брак» наш — пустая формальность, но… Я так не могу. Я глупо устроен, да.

— Давайте похороним Севу, — сказал я. — И… Ту девушку, в коридоре.

— Зачем? — удивился Македонец. — Они были работорговцами, ненавижу эту братию.

— Ну… Не знаю, — сказал я честно. — Это кажется мне правильным.

— Требуется символическое действие? — догадалась Марина. — Это бывает. Иногда нужно что-то такое, чтобы проще было.

— Глупости всё это… — буркнул недовольно Македонец.

— Не все такие толстокожие как ты, Мак, — ответила она. — Люди не зря обставляют смерть кучей бессмысленных ритуалов — все эти тризны, отпевания, похороны… Почему не выкинуть в помойку и забыть? Мертвым же всё равно?

— Меня, если что, можешь выкинуть.

— Дурак. Это не для тебя и не для них, это для тех, кто живой. Чтобы отделить себя от мёртвых и не думать о смерти дольше, чем положено.

— Да чёрт с вами, как хотите.

Мы нашли в подсобке лопаты, выкопали неглубокие могилы и оттащили туда трупы. Я сколотил из досок кресты, повесил на один, как на вешалку, пиджак и кепку, написал маркером «Сева». На кресте Линки повисли шофёрские очки. Снимать с неё пиджак не стал, под ним ничего не было. Вернулись в дом, достали из бара бутылку и бокалы, разлили, выпили не чокаясь.

— Всё, можем, наконец, убраться с этого кладбища? — спросил Македонец.

— Стоп, вы слышите? — остановила нас Марина.

— Что? — у Македонца уже были в руках пистолеты, я не заметил, когда он их успел достать.

— Какой-то звук… Тише… Где-то в доме…

Мы застыли. В тишине я тоже расслышал слабое поскуливание или тихий плач.

— Второй этаж, — определил стрелок. — Аккуратно, мало ли что…

Поднялись, пробежались по комнатам — никого. Звук пропал — видимо, услышавший шум затаился.

— Может, чёрт с ним? — Македонец был не в духе. — Ну, какая нам разница…

Но мы прошлись ещё раз, тщательно проверяя все закоулки, и я нашёл.

Она сидела, свернувшись невозможно плотным клубочком, в бельевой корзине.

— Что это такое? — недоумённо спросила Марина.

— Домашнее животное, сделанное из человека, — пояснил я, разглядывая заплаканное, исхудавшее и ободранное существо. — Вот, что бывает, когда евгенику не ограничивают этикой.

— Оно говорящее?

— Кажется, нет. Во всяком случае, при мне не говорила. Я её и видел-то один раз, у Севы.

Сейчас по этой… не знаю, как и называть… было никак не сказать, что она симпатичная. Выглядела, как отбитая у собак дворовая кошка, блохастая и облезлая. Сколько она тут просидела, в корзине? Но под нашими взглядами стала расправляться, непроизвольно прихорашиваясь.

— И мы, конечно, заберём это с собой? — обречённо спросил Македонец.

— А что, ты предлагаешь её бросить? — возмутилась Марина. — Вряд ли она выживет, охотясь на мышей.

— Сева говорил, это уникальное существо, последняя из своего вида, — поддержал её я.

— Ну, тогда забирай себе, — отрезал Македонец. — Ты нашёл, тебе и кормить.

— Ну, Мак! — начала было Марина, но, посмотрев внимательнее, внезапно передумала. — А и правда, куда нам сейчас домашних животных! При нашем-то графике… Зачахнет! Её, небось, выгуливать надо, кормить, вычёсывать…

— Ну, в принципе, можно что-то придумать… — Македонец, кажется, тоже разглядел существо в деталях.

— Нет-нет, пусть Тёма забирает, он парень одинокий, соломенный вдовец. А так хоть какая-то живая душа. Придёшь домой — она тебе радуется…

Я с сомнением посмотрел на заплаканную рожицу и спросил:

— Ну что, пойдёшь ко мне?

Миниатюрная женщина робко кивнула, показывая, что обращенную к ней речь худо-бедно понимает. И то хорошо. Понятия не имею, куда её деть, но не бросать же тут, в самом деле. Погибнет. Интересно, есть в Коммуне при школе живой уголок?

Когда проходили через холл, она вздрогнула, посмотрев на диван, и прижалась ко мне. От неё исходило такое ощущение тревоги и неуверенности, что я сам чуть не запаниковал на ровном месте. Вот же, эмпатка чёртова! Понавыведут мутантов, а я мучайся…

В общем доме заглянул зачем-то в комнату, в которой меня держали — и пожалел об этом. Там лежала мёртвая служанка в буром от крови платье. Судя по позе — пыталась забиться в угол и спрятаться, но и её не пожалели, походя пристрелив. Конечно, стоило бы похоронить, но спутники меня второй раз не поддержат, а сам я буду копать до вечера. Ну что же, не судьба. В конце концов, мёртвым действительно всё равно, где лежать.

В Коммуну вернулись без происшествий. Команда тачанки высадила меня с моим приобретением на улице и сразу, с большим облегчением, смылась куда-то по своим загадочным делам. Я побрёл в сторону общежития, потому что больше идти мне было некуда. Прохожие изумленно пялились — при всей миниатюрности, дамочку никак нельзя было принять за ребенка. Она прижималась к моему бедру так, что мне было неудобно идти, и испускала сильные, отчетливые эманации страха. Как домашний котик, впервые попавший на улицу. Пока дошли, всё проклял.

Выяснилось, что мыться она умеет, и вообще существо чистоплотное — во всяком случае, надевать после душа грязную одежду отказалась наотрез. Стояла голая и мокрая, мотала отрицательно головой, разбрызгивая воду с кончиков длинных золотистых волос. Фигурка у неё, конечно, идеальная — если рост не смущает. Тонкая талия, небольшая красивая грудь, стройные ноги с золотистым курчавым треугольником между ними. Точная модель женщины в масштабе один к двум. Разумеется, женской одежды, да ещё такого кукольного размера у меня не было, пришлось выдать чистую футболку, которая сошла за длинное платье. Ничего, завтра что-нибудь придумаю. Где-то же в Коммуне есть детская одежда? Мои ученицы ходили в довольно симпатичных платьях, так что нужно просто спросить. Не обеднеет Коммуна от пары тряпочек.

В столовую идти она боялась, но остаться одна боялась ещё больше, цеплялась за меня, не отпускала. Но что делать — еды в комнате у меня нет, не принято тут дома есть. Выбрал меньшее зло — добрели до столовой, хотя от каждого встречного мелочь вздрагивала, обдавая меня неприятными волнами паники. За два коридора и одну лестницу взмок от адреналина, как будто на «американских горках» катался. За столом сжалась от ужаса — открытое пространство, вокруг люди, все на неё смотрят. Да и стул низковат, над столешницей одна голова видна. Но кое-как поели. Лопала быстро и жадно, видно, что голодная, но при этом и на удивление аккуратно, изящно даже. Видны манеры, которых у меня, например, отродясь не бывало.

Отдаю должное деликатности коммунаров — никто к нам не подходил и глупых вопросов не задавал. Раз она тут — значит, так надо. Но смотреть — смотрели, конечно. Я б и сам в такой ситуации пялился, не удержался бы. Барышня нервничала, мне от этого было весьма дискомфортно. Впрочем, поев, стала дёргаться меньше, и обратно дошли почти спокойно. День был тяжёлый, локальное время к ночи, так что я расстелил кровать и завалился. Подумаю обо всём завтра. Питомица моя улеглась рядом, заползла под одеяло, прижалась тёплым тельцем, засопела трогательно, и от неё повеяло таким уютом, что мне стало понятно, почему Сева на неё вещества не жалел. Она не мурлыкала в прямом смысле этого слова, но казалось, что мурлычет, да так прекрасно, что просто слов нет, чтобы это ощущение описать. Есть в активных эмпатах, оказывается, и свои приятные стороны. Сева, помнится, говорил про «греть постель», но я не уверен, имел ли он в виду именно то, о чём я тогда подумал. Она ни на что не напрашивалась, я ни на что не претендовал. Но, кажется, так хорошо мне не спалось ещё никогда.

— Что это ты притащил? — брезгливо сказала Ольга, бесцеремонно впёршаяся ко мне в комнату утром. — Оно уже у тебя в постели? Ты теперь трахаешь всё, что шевелится?

Я не повелся — ей просто надо меня разозлить, вот и всё. Унизить. Заставить оправдываться. Обычные для неё «мотивирующие» подходы. Просто раньше, пока мы жили вместе, я был от них избавлен, а теперь — на общих основаниях. Что-то ей от меня надо. Впрочем, не было бы надо — она бы и не пришла.

Не дождавшись реакции, Ольга перешла к делу:

— Итак, готовься — завтра выходим. Надо выставить условия твоим новым знакомцам, хватит им быть кормовой базой наших противников. Пользы от них немного, но и так оставить нельзя. Тому старику, что там рулит, мы предложим то, от чего он не сможет отказаться… По дороге объясню, что ты им будешь говорить. Выдвигаемся рано утром, так что поумерь свои постельные подвиги. Не знаю даже, — добавила она, глядя на испуганно выглядывающее из-под одеяла миниатюрное личико, — это педофилия или зоофилия?

— К нам недавно приходил некропедозоофил, — процитировал я задумчиво. — Мёртвых маленьких зверушек он в карманах приносил… А знаешь, давайте вы как-нибудь там без меня.

— В смысле?

Надо же, мне удалось её шокировать.

— Беру самоотвод, — сказал я, наслаждаясь её растерянностью. — По семейным обстоятельствам.

— Каким ещё, в жопу, обстоятельствам? — взвилась Ольга. — Ты про эту генномодифицированную крысу с сиськами? Так я её в сортире утоплю, вот и все обстоятельства! Ты, дорогой, берега-то не путай!

— Вообще-то я имел в виду, что у меня жён похитили, — ответил я спокойно, — а топить семейные обстоятельства в сортире мне поздно. Разошлись мы уже с тобой. Дорогая.

— Конечно, я очень сочувствую твоей потере, — сказала Ольга выразительно, — потерять любимых жён, которых ты знал… Сколько? Пять минут? Десять? Это настоящая трагедия, не сомневаюсь. Не всякий мужчина переживёт такое, даже утешаясь с дрессированным сусликом, или что там у тебя в кровати. Но я прошу тебя отложить ненадолго свой траур. Потому что У НАС ТУТ, БЛЯДЬ, ВОЙНА!

— Ключевое слово «у вас». У вас война — ВЫ, БЛЯДЬ, И ВОЮЙТЕ! — рявкнул я в ответ.

— Вот, значит, ты как… — Ольгин голос наполнился ледяным спокойствием, — ну что же, в таком случае не смею отвлекать. Иди, покорми её, лоток почисть, блох вычеши. Коммуна без тебя обойдется. Обойдёшься ли ты без Коммуны?

И удалилась, выражая гордой спиной неминуемые последствия. Правда, я смотрел ниже, так что эффект несколько смазался.

Кажется, времени у меня осталось немного. В Коммуне нет законов как таковых, только неформализованный свод правил «так принято» и «так не принято». Но это даже хуже. Принудить коммунара делать то, что он не хочет, формально нельзя. Но в рамках размытого «общественного соглашения о правильном» я сейчас совершил смертный грех — поставил свои личные интересы выше интересов Коммуны. Это хуже, чем Председателю на стол насрать и знаменем подтереться. Это покушение на основы. Плохой я человек. Не читать мне больше лекций здешним детишкам. Не знаю, предусмотрены ли репрессивные меры к таким, как я, но они что-нибудь придумают. Надо поторопиться.

— Не бойся, не дам я тебя в сортире топить, — обнадежил я трясущуюся под одеялом микродевушку, — но и лёгкой жизни не обещаю. Иди в душ, или куда там тебе надо, и пойдём в столовую сходим, позавтракаем. Война войной, а жрать-то надо…

Вышла из душа опять голой, майку брезгливо бросила на пол. Женщина есть женщина, даже если в ней росту, как в спаниеле. Подумаешь, одну ночь в майке поспала, с чего ей так уж испачкаться? Чистых маек больше не было, выдал рубашку. Она надела, покрутилась перед зеркалом, осталась недовольна, полезла в шкафчик, нашла какой-то поясок. Не знаю, откуда он там, наверное, от Ольги остался. Подпоясалась, перехватив тонкую талию, как-то ловко пересобрала складки — и вот передо мной крутилась, поднимая подол, женщинка-куколка, неотразимо обаятельная, в прекрасно сидящем платьице чуть выше колена. Умеет же! От неё исходили волны лёгкой радости и некоторого самодовольства. Она себе нравилась.

— Ты так высоко-то подол не задирай, — сказал я назидательно. — Белья-то у тебя нету… Ладно, придумаем что-нибудь.

Впрочем, меня больше беспокоило то, что она почти босая — в легкомысленных тряпичных балетках. От отсутствия трусов ещё никто не умирал, а вот без обуви может быть тяжко. С её-то нежными лапками комнатного существа.

С новой одеждой изменилось и мироощущение — когда пришли в столовую, она уже почти не боялась. Лёгкий дискомфорт от того, что вокруг много незнакомых людей, но и удовольствие от того, что ей любуются. Воспринимала чужое внимание и транслировала своё удовольствие от него. Очень странно чувствовать чужие эмоции. Вроде и понимаешь, что не свои, но реагируешь, будто это на твои коленки пялятся со сложными чувствами все мужики. Определённо не тот опыт, к которому я бы стремился. Это домашнее животное не стоит выгуливать на публике. Но приходится.

После столовой пошли на прогулку. На улице не привыкшая к открытым пространствам девица тревожилась, шла, вцепившись в мою руку, озиралась нервно, создавая во мне гнетущее ощущение. Интересно, у неё выключатель есть? Как жить, если рядом с тобой такой эмоциональный транслятор ходит? Она мыши испугается, а ты от инфаркта кони двинешь. Жаль, что инструкций к ней не прилагалось, да и спросить теперь некого.

Гуляли мы не просто так — я целенаправленно шёл в сквер, где проводят свободное время школьники. Там расставлены удобные стулья и столы, под навесом расположены книжные полки открытой библиотеки. Прочитал книжку, вернул, взял новую — никаких формальностей. Диву даюсь, как у коммунаров так получается, но полки в отменном порядке, всё по алфавиту, и книг не становится со временем меньше. И это при том, что книги тут — большая ценность. По большей части — импорт из материнского среза. Своих писателей почему-то не наросло. У меня был шанс стать первым, но, кажется, сегодня утром я его виртуозно просрал.

Подгадал удачно — была большая перемена, и правильная девочка Настя, разумеется, проводила её с книжкой. Откуда такие берутся? Сидит, спина прямая, лицо серьёзное, книжку аккуратно держит. Волосы распущены, стекают белой волной на плечи. Типичная отличница. Были бы у неё родители, небось, гордились бы. Интересно, её тоже у Севы оптом за гурт покупали?

— Привет, Настенька.

— Ой, Тёмпалыч, здравствуйте! Рада вас… Ой, а что… кто это?

— Длинная история, Настенька, но я к тебе как раз по этому поводу.

— А она… Как её зовут?

— Даже этого я, увы, не знаю.

— Как тебя зовут? — обратилась девочка к ней напрямую, — Меня — Настя. Я — Настя! А ты?

Миниженщина беспомощно посмотрела на меня, и я физически почувствовал, что она очень расстроилась и вот-вот заплачет, но я не понял, почему.

— Что случилось? — у девочки заблестели слезами глаза. — Мне вдруг стало так грустно…

— У неё такая способность, передавать эмоции. Это не тебе, это ей грустно.

— Она… Она хочет сказать, но ужасно боится… Ну, мне так кажется.

— Не знаю, Настя, я чувствую только настроение.

— Ты ведь на самом деле умеешь говорить, да?

Меня шарахнуло волной паники, ужаса, боли… Нет, не боли, а воспоминаний о боли. Настя отшатнулась и побледнела, но пересилила себя.

— Мне кажется, что она умеет говорить, но ей кто-то запретил. Её очень сильно мучили, чтобы она молчала. Где вы её нашли?

— В одном очень неприятном месте. Тех, кому она принадлежала, убили, она осталась одна и могла погибнуть.

— Ты можешь сказать, как тебя зовут! — горячо убеждала её девочка. — Тебе ничего за это не будет, клянусь!

Паника-паника-паника! Буря эмоций такая, что даже я чуть со скамейки не навернулся, у Насти по щекам потоком лились слезы, которых она не замечала. Ну а мелочь смотрела на меня огромными серыми с золотыми точками глазами, и чего-то ждала.

— Да, тебе можно говорить, если вопрос в этом, — подтвердил я, с тяжёлым чувством осознавая, что открываю ящик Пандоры. — Я не против.

Она внезапно потянулась к склонившейся к ней Насте и что-то быстро шепнула ей на ухо. Меня охватило наведённым чувством облегчения.

— Её зовут Эли, — сказала девочка с некоторым удивлением. — Кажется, это короткое имя, но полное я не разобрала. Она почти разучилась говорить…

— Удивительно, — покачал я головой. — Настя, ты настоящее чудо. Как тебе удалось?

— Я тоже чуть-чуть эмпатка, — призналась она. — Самую капельку. Меня даже врачи осматривали, боялись, что будет сбой мотивационного комплекса, но потом решили, что это слабая способность, детская. Она потом исчезнет. Ну, после пубертата, вы понимаете.

Она немного покраснела.

— Я вот чувствую, Тёмпалыч, что вы хороший человек, добрый и честный. Мне жаль, что вы не можете быть моим папой…

Чёрт, вот что тут с детьми творится, а? Мне даже на секунду захотелось бросить всё и остаться, но я прекрасно понимал, что уже ничего не будет как раньше. Да и Настя ещё не знает, что я нарушил все неписаные кодексы Коммуны. Не такой уж я и честный, ага.

— Простите, простите! — неправильно поняла мою перекосившуюся рожу девочка. — Я знаю, что это неправильно, что это эгоизм и собственничество! Это из-за эмоций Эли, я потеряла контроль, сорвалась, простите ради всего!

— Не извиняйся, Настя, — обнял я её. — Ты очень хорошая девочка, удивительная умница. Для меня было бы счастьем иметь такую дочь, как ты.

От кого пришёл этот импульс короткой, безумной, тут же погасшей надежды? Но я не могу подобрать всех бездомных котят Мультиверсума.

— Настя, — сказал я, с трудом справившись с потоком своих и чужих эмоций. — Ты можешь мне немного помочь? Мне и Эли?

— Конечно, Тёмпалыч, что угодно!

— Эли нужна одежда, а я, представь, понятия не имею, где тут одевают девочек!

— Она не девочка, она совсем взрослая, — покачала головой Настя. — Она даже, наверное, старше вас. Но я поняла, о чём вы. Пойдёмте.

И мы пошли. Я чувствовал себя невероятно выжатым и измученным. Такие эмоциональные встряски не для меня. Аж сердце покалывает. А ведь у меня ещё и среди жён эмпатка затесалась. Добавить к компании Эли и Настеньку — будет психоцирк-шапито «Отвал башки». Бродячий, потому что никто нас таких прекрасных не выдержит.

Вот вроде невелика Коммуна, а всё время открываю для себя что-то новое. Оказывается, для детей тут есть отдельный одёжный центр. Большое светлое помещение, судя по стилю — бывший универмаг, заставленное вешалками и кабинками и увешанное зеркалами. Фасонов, правда, не очень много — в сравнении с одёжными магазинами материнского среза, так, пожалуй, и бедненько — но расцветки яркие и комбинировать никто не запрещает. Правда, никакого «принцессинства» — кружев, блёсток и прочей тюли. Функционально, скромно и качественно пошито.

— Спасибо, Настя, — сказал я. — Тебе, наверное, на уроки надо бежать?

— Пропущу, — решительно махнула рукой она. — Иногда можно, мы же дети. Я опережаю программу.

Вот ни капли в этом не сомневался.

— Вам помочь? — к нам подошла серьёзная девочка на пару лет старше Насти, явно на трудовой практике тут.

— Вот для этой красавицы ищем одежду, — сказал я. — Полный набор, от белья до обуви.

— Ой… — девочка ожидаемо прибалдела от нашей Эли, но справилась. — Какой у неё рост? А размер ноги?

— Никто не мерил, — ответил я. — Заодно и выясним…

Слава коммунарской деликатности, девочка просто кивнула, и они втроём скрылись в череде вешалок и лабиринте примерочных, оставив мне обычную мужскую роль — сидеть и ждать. Поскольку девочки — это те же женщины, только поменьше, ожидание обещало быть долгим. Это время жаль было терять напрасно, и я достал из сумки планшет. Давно пора выяснить, куда занесло мою трижды матримониальную проблему.

Я не зря одной из своих «жён» успел в лифчик слазить. Когда мы воевали за ключевые реперы, каждый штурмовой оператор получил по маленькому черному диску, размером с покерную фишку. Маячок, который оператор мог отслеживать через планшет. Не знаю, как предполагалось это использовать по задумке командования, но мне он ни разу не понадобился. Так и провалялся в крошечном карманчике на лямке разгрузки. Его-то я и сунул горянке промеж сисек — чтобы, если удастся удрать, найти срез Севы. Теперь же это открывало, я надеюсь, некоторые дополнительные возможности.

Древние технологии не подвели — маркер маячка я обнаружил без труда. Есть шанс, что и жёны там где-то рядом. Разумеется, его могли отнять, потерять, выкинуть, закопать с трупами… — да что угодно могло случиться. Но последнее возможное оправдание у меня исчезло.

К сожалению, расположение маркера не говорило мне ровно ни о чём — репер расположен далеко, в десятке переходов, и я ничего про него не знаю. Можно попробовать поискать информацию в базе Воронцова, хотя вряд ли я что-то там найду. Просто потому, что исследованных, хотя бы на скорую руку, реперных точек куда меньше, чем неисследованных. Просто так, из любопытства, по Мультиверсуму не шляются — занятие это небезопасное, а оператор — ценный ресурс общины. Тем не менее — проверить стоит. Может, не в конечную точку, но хотя бы в промежуточные кто-то попадал. Уже будет легче. Десять одиночных переходов вслепую на неизвестные реперы — это как десять раз в русскую рулетку сыграть.

Девицы справились быстрее, чем я ожидал. Эли несла, прижав к себе, большой бумажный пакет с одеждой и излучала такой солнечный позитив, что я невольно рассмеялся. Настя и девочка постарше что-то весело обсуждали, размахивая руками, и тоже были довольны собой и миром. Рядом с такой счастливой Эли невозможно не радоваться жизни. Эх, куда же мне её деть? Тащить с собой — не вариант. Она будет паниковать, а я трястись от ужаса. Отличная выйдет парочка путешественников…

Настя вызвалась помочь донести пакеты, и я не стал возражать. Я понимал, что мы видимся, скорее всего, последний раз. Девочка, наверное, тоже догадывалась, для этого не надо быть эмпаткой. Так что, если бы не Эли, это была бы довольно грустная прогулка, но она настолько искренне радовалась новым тряпочкам, что легко перешибала любые печальные мысли. Настя рассказывала смешные случаи из жизни их интерната, у неё выходило забавно, мы совершенно искренне хохотали. Не припомню, когда мне в последний раз было так хорошо.

В комнате Эли первым делом скинула с себя мою рубашку, без малейшего смущения оставшись голой, и зашуршала пакетами. Мне стало немного неловко, но Настя, кажется, не увидела в этом ничего особенного. В Коммуне нравы в чём-то сдержанней, чем я привык, но в чём-то и свободнее. Нагота, например, менее табуирована. На озере с общественным пляжем совершенно нормально обойтись без купальника. Эли натянула трусики и скривила недовольную мордашку.

— Ей что-то не нравится? — спросила Настя.

— А вы разве белье не мерили?

— А зачем? Просто взяли по размеру, что там мерить? Это же бельё… — удивилась девочка.

Эли между тем пыталась как-то подтянуть трусы, сделав их уже.

— Кажется, я понял, в чём проблема…

Я взял пакет с вещами, в которых мы её привезли, — они уже вернулись из стирки, — и достал оттуда нечто вроде веревочки с кружевами.

— Ой, — покраснела Настя, — ничего себе… Это же, неудобно, наверное…

Я пожал плечами — мне-то откуда знать? Эли выхватила у меня этот кружевной клочок, натянула его, потом платьице и закрутилась перед зеркалом. Мы сразу почувствовали, как настроение её улучшается, она даже как будто замурлыкала, заливая нас потоком позитива. Платье сидело идеально, хотя, подозреваю, несколько более откровенно, чем задумывали его создатели. Не предусмотрели они такой бюст при таком росте, а лифчиком она пренебрегла. Наверное, он недостаточно кружевной.

Купаться в лучах незамысловатой чужой радости было прекрасно, но время уходило.

— Настя, мне неловко тебя просить…

— Да, Тёмпалыч?

— Ты не могла бы часик посидеть с Эли? Я не хочу её пока оставлять одну, она не привыкла и пугается.

— Конечно, Тёмпалыч, с удовольствием. Только….

— Что такое?

— Вы точно вернетесь? Я же чувствую, вы собираетесь уйти насовсем.

— Собираюсь, — не стал отрицать я, — но не прямо сейчас. Мне надо подготовиться, да и Эли куда-то пристроить. Надеюсь, она ещё не успела сильно ко мне привязаться…

— Успела, — вздохнула девочка, — но вы не волнуйтесь, я её не брошу. Попрошусь из интерната в общежитие, мне уже можно. Возьму её к себе, вдвоём веселее.

— Настя, — сказал я с чувством, — ты невозможное чудо! Ты даже не представляешь, как я тебе благодарен!

— Тёмпалыч, — тихо сказала она, потупившись, — а с вами точно никак нельзя? Я тихая и ем мало… Я не помешаю, честно! Я уже стрелять научилась! Лучше всех в группе!

Ну ё-моё… Стрелять она умеет… Лучше всех, я и не сомневаюсь. Говорят, чем несчастней ребенок, тем быстрее он всему учится. Торопится сбежать из своего неудачного детства.

— Настенька, — сказал я, присев рядом и обняв девочку за плечи, — я иду неизвестно куда очень опасным путем. Я не просто ухожу, а пробую спасти тех, перед кем у меня обязательства. Случайные, но от этого не менее серьезные.

— Да, — вздохнула она, — я понимаю. Передо мной у вас никаких обязательств нет. Я вам никто, просто надоедливая отличница с первой парты.

— Нет, — я развернул её к себе и посмотрел в глаза, — ты умница и красавица, у тебя впереди целая жизнь. Кризис пройдет, война кончится, ты вырастешь, и всё у тебя будет хорошо. Я просто не могу угробить эту жизнь, утащив тебя с собой. С этого дня я бродяга, изгой. Я не воин, уверен, ты стреляешь лучше меня. Я могу погибнуть в любой момент, и представь, каково мне будет знать, что я утащил на тот свет тебя?

— Я не боюсь! — сказала она упрямо.

— Я знаю. Это я боюсь. Самый страшный взрослый страх — взять ответственность и не справиться. Пойми, я не беру тебя с собой не потому, что мне на тебя наплевать. Наоборот — если что-то с тобой случится, я себе этого не прощу, понимаешь?

— Понимаю…

— Давай договоримся так, — сказал я решительно, — если всё кончится хорошо, и у меня появится возможность тебя забрать, клянусь — я это сделаю. Выкраду или выторгую, или ещё что-нибудь придумаю. Если ты до тех пор не передумаешь, для меня будет счастьем иметь такую дочь, как ты.

Я говорил правду, и она, надеюсь, это чувствовала. Но как взрослый человек, я понимал, что это пройдет — в её возрасте всё меняется быстро. Найдёт другой объект для замещения.

— Я буду ждать, — сказала она серьёзно. — Я тут чужая.

Подростки всегда чужие миру.

В оперативных базах ничего полезного для меня не нашлось, да я и не рассчитывал. Если что-то по тем реперам и было, то в исследовательских архивах. А они, как назло, оказались закрыты. Пришлось идти на поклон к Воронцову — ключ хранился у него. И там-то меня очень буднично и просто обломали.

— А, Артём… — рассеянно сказал профессор, поднимая голову от бумаг. — Что-то у меня к вам было… Ах, да, сдайте, пожалуйста, планшет. Вы выведены из действующего состава операторов.

— Кто? — только и спросил я.

— Громова распорядилась, — пояснил он. — Сдавайте-сдавайте, не думайте ту ерунду, которую вы сейчас подумали. Всё равно к реперам вас не пустят…

Он был прав. Коммуна на военном положении, реперы закрыты блокпостами, без допуска к ним не подойти, а допуск мой, небось, первым делом отозвали. Просчитала меня Ольга. Да и глупо было думать, что не просчитает.

Так что планшет я отдал, и пошёл себе восвояси.

— Что-то не получилось? — сразу поняла Настя.

— Увы. Для меня Мультиверсум закрыт.

— Что же делать?

— Не знаю, — признался я, — планшет у меня забрали, остаётся только ждать, какие решения примет руководство. Но вряд ли наградят медалью. По законам военного времени я, наверное, дезертир. Так что ты, Настенька, действительно забирай к себе Эли, потому что неизвестно, что со мной будет дальше.

Эли обдала нас волной грусти.

— Но почему они не хотят вас отпустить? Ведь вам надо кого-то спасти?

— Коммуне не хватает операторов, — объяснил я. — И, кроме того, планшет. Я не знаю, откуда они берутся, но их мало, и они очень ценные. Зачем им отпускать меня с планшетом, если можно не отпускать? Я могу не вернуться или просто погибнуть, планшет пропадет или, того хуже, попадёт не в те руки. У них есть своя логика, Настя. Они не злодеи и, по-своему, правы. Просто у нас разошлись цели.

— Тёмпалыч… — задумчиво спросила Настя, — а в Мультиверсум можно попасть только через реперы? Нам рассказывали, что есть «Тачанка», которая может выйти агрессорам в тыл и…

— Настя, — восхитился я, — ты гениальная девочка!

«Тачанку» мне, конечно, никто не отдаст, но есть же «Тачанка-2», УАЗик с резонаторами! Насколько я знал, он сейчас никем не востребован и просто стоит в гараже. Я про него не вспомнил, будем надеяться, что Ольга не вспомнит тоже. Ну, должно же мне хоть в чем-то повезти? Я начал лихорадочно собираться, складывая в рюкзак вещи. К счастью, их у меня, как у настоящего коммунара, совсем немного. Пистолет у меня не отбирали, УИН тоже — думаю, просто забыли. А что ещё надо? Хорошо бы еды, но сухпай на пару дней есть, обойдусь.

— Уходите? — печально спросила Настя.

— Да, это последний шанс вырваться. Пока они не сообразили, что есть этот путь. Спасибо тебе, ты замечательная.

— Ну да… — уныло ответила девочка, — конечно… Мы вас проводим, ладно?

Вечерело, гараж в стороне от центральных улиц, и мы дошли до него, никого не встретив. Запирать его тут совершенно незачем, охранять тоже, я просто вошел, сел в УАЗик и завел двигатель. Выкатился на подъездную дорожку, оставил прогреваться и вылез.

— Ну что, будем прощаться?

На меня смотрели снизу две пары очень мокрых глаз, печалью веяло так, что мне очень сложно было не последовать их примеру.

— А со мной попрощаться не хочешь? — раздался громкий женский голос.

Ну вот, так я и думал.

— Не видел смысла, Оль, — ответил я. — Ты, я вижу, меня всё равно достанешь…

— Дети, отойдите от этого дезертира! — ну да, Эли в детском сарафане и видит она её со спины.

— Я не приносил присяги, — напомнил я. — Я, скорее, волонтёр. Бывший.

— Отойдите, я сказала!

Настя потянула Эли за руку, и они отошли за кусты. Спорить с Ольгой — дураков нет. Ну, кроме меня, конечно.

— Отпусти ты меня, а? — попросил я. — Ну что тебе с меня проку?

— А я тебя держу? Проваливай! Машину только оставь. Иди к своей морской свинке, развлекайся, пока можешь. Завтра по тебе решение трибунал примет. Может, и учтут твоё «волонтёрство».

— Зря ты так, — покачал головой я.

— От машины отойди, — сказала она жёстко. Винтовка у неё была в руках, и я не сомневался, что выстрелить она, если что, не постесняется.

— Неужели и такой малости, как старый УАЗик, Коммуне жалко? — усмехнулся я. — Отпусти, Оль. Резонаторы ещё раздобудете, там остались…

— Не в машине дело, Тём, — ответила она спокойно. — Просто больно ты много свободы взял, дурной пример подаёшь. Сегодня ты по бабам рванёшь, завтра Борух задумается об этике, а послезавтра расползётся Коммуна жидким говном по Мультиверсуму. Не для того мы её строили. Ты даже представить не можешь, чем жертвовали. Отойди сам, не доводи до крайностей.

— Руки вверх! — голос был детский, срывающийся, но очень решительный. — Медленно положите винтовку на землю! Я отлично стреляю, у меня серебряный значок по боевой подготовке!

Настя, закусив губу, держала пистолет обеими руками. Мой пистолет. И он не дрожал. Чёрт, я его на пассажирское сиденье бросил, когда заводил, сидеть неудобно было. И когда успела, засранка?

— Настя, не надо… — сказал я, понимая, что бесполезно. Слишком много сегодня было всего для одной маленькой девочки. Слетела с резьбы. Выстрелит.

— Понаучили на свою голову, — покачала головой Ольга. — Оно того не стоит, девочка.

— Положите оружие на землю, — отчеканила Настя. — Медленно. Я выстрелю, не сомневайтесь.

— Да вижу, что выстрелишь, дурочка. Кладу, успокойся.

Ольга опустила винтовку на дорожку, подняла руки и сделала пару шагов назад.

— Тёмпалыч, возьмите, мне нельзя приближаться, я её боюсь.

— Правильно боишься, — подтвердила Ольга очень нехорошим голосом.

Я подошёл поближе, наклонился за винтовкой, и тогда Ольга кинулась. Она ловко ушла с линии огня (рефлекторный выстрел Насти ушёл мимо), моментально оказалась рядом, одним рывком выбила меня из равновесия, схватила за горло, прикрываясь моим телом, и ухитрилась подцепить с земли винтовку. Тут нас шибануло таким паническим ужасом, что у меня на секунду дыхание встало, а Ольга, для которой это было в новинку, не закончила движения, споткнулась и врезалась в борт УАЗика.

Я выдернул у неё винтовку и отпрыгнул.

— Что это?.. — выдохнула она.

— Поехали, Настя, быстрее!

С перепугу я превзошёл сам себя — в туманную изнанку Дороги мы провалились раньше, чем перешли на вторую передачу.

Сидящая рядом Настя нервно сопела, пистолет в её руках дрожал, я его осторожно изъял и сунул в карман куртки. Сзади транслировала нервную трясучку забившаяся в угол Эли.

— Ну, ты выдала, девочка моя, — сказал я, не зная, то ли ужасаться, то ли восхищаться.

— Теперь точно ваша… — нервно хихикнула Настя, — назад мне нельзя.

— Да уж… — хмыкнул я не менее нервно.

На секунду закралась мысль, что она это специально. Хотела покинуть Коммуну — и покинула. Хотела «удочериться» — и вот вам, пожалуйста. Но это была бы манипуляция уровня Ольги, а не девочки тринадцати лет.

— Давай уже на «ты»… — решился я.

— Простите… Прости. Сама не знаю, как так вышло. Я не хотела… Просто я почувствовала, что она действительно хочет вас… тебя убить. И ужасно испугалась.

— Не извиняйся. Не скажу, что ты поступила правильно, но меня спасла. Спасибо. Мне повезло. А вот тебе — нет. Ты заработала себе страшного врага, дочка.

— Твой враг — мой враг. Э… папа. Только…

— Что?

— Мы можем остановиться?

— Зачем?

— Очень писать хочется.