Те, кто жив

Историограф. «Ничьи земли»

Борух подёргал на мне разгрузку, потряс рюкзак, придирчиво осмотрел всего — от кепки до шнуровки берцев.

— Всё взял? Ничего в шкафчике не осталось? А ну, попрыгай!

Я послушно подпрыгнул. Антабка автомата звякнула о торчащий из разгрузки магазин, и Борух передвинул на мне ремни. Мне стало смешно — как будто ребёнка в школу собирает.

— Всё тебе смехуёчки! Тебе, балбесу, чего сам не положишь, того ты и не вспомнишь…

Это он нервничает так, я знаю.

— Серьёзно? Вот так просто? — Ольга осматривала окрестности в хитрый прицел своей супервинтовки. — Неужели даже наблюдателя не поставили? Не люблю, когда всё так гладко начинается… Плохая примета.

— А ну и хорошо, ну и ладушки! — обрадовался комгруппы. — Какое там время гашения?

Я поработал с планшетом и определился:

— Три минуты всего, вообще халява.

— Вот поэтому и не держат, — пояснил он, — поди удержи такой короткий. Так, мы тут обустраиваемся, а вы валите, куда собирались.

Мы дождались гашения, поздоровались с коллегой-оператором и бодро потрусили к лесу.

— Ну, давай направление, писатель! — сказал Борух, когда мы остановились на полянке.

Выходной репер транзита ощущался вполне отчетливо, а значит, был относительно недалеко. Определить расстояние точно я не мог, но вряд ли больше нескольких километров. Дальше я бы его не учуял. Мы не крались по кустам, как ниндзя, не ползли, собирая в штаны шишки и в карманы листву, — просто шли по достаточно редкому, светлому, вполне приятному лесу. Похоже, нежелательных встреч мы не опасаемся.

— Тут же никого нет? — спросил я.

— Не должно быть, — подтвердила Ольга. Если на входной точке не было, то на выходной им и вовсе делать нечего.

— Тогда зачем мы штурмовую группу тащили?

— Во-первых, на всякий случай, — ответил мне Борух. — Мало ли, что мы на пальцах прикинули, а вдруг бы нарвались? Ну, а во-вторых, — пусть ещё в одном срезе укрепятся, почему нет? Сейчас они силы накопят, сделают бросок к выходному реперу, и всё — срез наш. Он нахер никому не сдался, но командование любит победные реляции.

— А теперь, когда мы, наконец, уже идём, — спросил я то, что давно собирался, — я могу узнать — куда?

— Мы же вместе прокладывали маршрут? — почти убедительно удивилась Ольга. Ей никогда не надоедают эти игры.

— Ты поняла, о чём я, давай не будем. Не конечная точка, а конечная цель.

— Хочу проверить одно место. Лет пятьдесят назад там было интересно…

Вот сказать не могу, как меня это вымораживает. Умом-то я знаю, что она годится мне в бабушки, но визуальный ряд, так сказать, этот факт заслоняет. Поэтому в бытовом общении воспринимаю её как более-менее ровесницу, а потом хренакс — и вот такое. Когда она рассказывает о первых днях Коммуны, это не так цепляет — нет ощущения личной истории. В общем, моя бывшая ловко ввела меня в состояние рефлексии, и я не стал выяснять подробности. Она отлично умеет мной манипулировать. И не только мной — но это слабое утешение.

— Что это за срез? — поинтересовался Андрей. — Что тут есть? Кто живет?

— А черт его знает… — равнодушно ответила Ольга. — Может, и никто. Разведчики пометили зелёным. Эфир пустой, а значит, технологическая цивилизация, если и была, то схлопнулась, как везде.

Это тревожная, но привычная картина в известном нам Мультиверсуме — большинство его срезов находятся в той или иной стадии постапа. Насколько я знаю, никто не в курсе, почему, хотя версий, конечно, хватает. Выбирать можно любую. Как бывшему писателю пиздецом, мне, конечно, нравится версия «внешней силы» — некоего надчеловеческого агента, коварно толкающего людей к самоуничтожению. Это понравилось бы читателю, а главное — оставляет открытую концовку. Придет Герой и победит супостата, спасая себя, свою девушку, ну и заодно всё Человечество. Но в глубине души я в супостата не верю. Лишняя в этой картине «внешняя сила». Нас не надо подталкивать к самоуничтожению, сами распрекрасно справимся. Поэтому самой логичной мне кажется версия встроенной в любое человечество конечности цивилизационного цикла. Такой общественный «ген смерти», своеобразный «лимит Хейфлика»13 социумов. В конце концов, если все мы умираем как личности, то почему должны выжить как вид? Я социальный пессимист, хотя Борух и считает меня романтиком.

— Всегда бы так… — удовлетворенно сказал Борух, когда мы добрались до конечной точки — ровной круглой полянки, где среди карманной местной версии Стоунхенджа торчал из земли черный цилиндр репера. — Отличная прогулка.

— Сплюнь, — посоветовала Ольга, и он послушно выдал «тьфу-тьфу-тьфу, шоб не сглазить».

— Дальше два серых, — сверился я с маршрутом.

Борух надел шлем-сферу и взял наизготовку пулемёт.

— Держитесь за мной, на всякий случай, — сказал он. — Буду вам за щит.

Впрочем, в неприятных руинах, где мы оказались после резонанса, оказалось спокойно и безлюдно. Обломки выветренных кирпичных стен и проросшие сквозь них молодые деревья закрывали обзор, так что я не смог насладиться пейзажем. Судя по тому, что один из тонких стволов выворотил из земли потемневший человеческий череп, вряд ли окружающий вид меня бы порадовал.

— Стоим на месте, от греха, — скомандовал майор. — Мало ли какое тут эхо войны обнаружится.

— Небольшой фончик имеется, — сообщил, посмотрев на карманный цифровой радиометр, Андрей, — но некритично. Свинцовые трусы можно не надевать.

Неподалеку кто-то истошно и тоскливо глубоким низким голосом завыл, как будто оплакивая здешний невезучий мир. Все вздрогнули и напряглись.

— Надеюсь, он не настолько большой, насколько громкий, — тихо сказала Ольга. — Сколько там до гашения?

— А вот, уже, — ответил я. — Поехали!

Следующий репер оказался неожиданно благоустроенным. Ну, а как ещё скажешь про место, где вокруг чёрного цилиндра стоят кружком удобные диванчики, горят уютные торшеры, на низких полированных столиках — стаканы и бутылки с водой, а также яркие упаковки печенья? Квадратное помещение не имело окон, но всё равно почему-то казалось, что оно глубоко под землёй. На стене огромный плакат, где на десятке языков, из которых я опознал только русский, повторялась, видимо, одна и та же надпись:

Уважаемо приходимец из другой место! Отдыхать тут! Есть еда, пить жидко! Время ждания — дюжина минутов! Не пытаться на ружу, большая пожалуйста! Просить понимать нас! Хорошего в пути!

Ниже, для тех, кто не нашёл понятной надписи, была серия крупных пиктограмм — перечёркнутая дверь со стилизованной фигуркой выходящего человечка, часы — песочные и со стрелками — и двенадцать чёрточек рядом, бутылки со стаканами и вскрытая упаковка еды.

— Жри и проваливай, — прокомментировал Борух.

— На фоне прочих даже мило, — ответила ему Ольга, — интересно, как давно тут никого не было?

Я только после её слов заметил, что на диванах и столах довольно толстый слой пыли, в одном торшере лампа не горит, а в другом моргает. Кстати, двери, в которую так настойчиво просили не выходить, видно не было, зато на стене висел интерком — решётка динамика с кнопкой под ним. Андрей подошел и нажал кнопку, но ничего не произошло.

— Не работает, — констатировал он, — хотя освещение от чего-то запитано.

— От батарей, — ответил внимательно изучавший помещение Борух. — Включилось, когда мы прошли, тут сенсор. Да вот уже и гаснет…

Лампочки в торшерах на глазах теряли яркость.

— Дверь здесь — он уверенно постучал в стену прикладом, отдалось гулко и железно. — Попробуем выйти?

— Там может быть что-нибудь интересное! — оживился Андрей.

— Не зря тебя «коллекционером» прозвали, — усмехнулась Ольга. — Незачем нам выходить. У нас другая задача. Тем более что просят этого не делать.

— Следующий — транзитный, — предупредил я, — прогуляемся.

Прогулялись.

На входном репере когда-то висела куча измерительной аппаратуры, но под воздействием капающей с потолка воды она давно превратилась в кубические комки рыхлой ржавчины. Самому камню, разумеется, ничего не сделалось — в свете наших фонарей он так и отливал матовым чёрным блеском сквозь сгнившие стойки с оборудованием.

— И здесь пытались того… Алгеброй гармонию, — прокомментировал Борух.

Стены бетонного каземата затянула противная тёмная плесень, под ногами хлюпала грязь. Было душно, сыро и плохо пахло. В направлении выходного репера шёл мрачный коридор, по которому мы безо всяких приключений дошли до зеркального входному помещения. Здесь было посуше, приборные ящики заржавели меньше, в остальном — то же самое. С одним отличием — у стены стоял массивный железный стул, с которого приветливо скалился человеческий скелет в лохмотьях напрочь сгнившего мундира и совершенно целых сапогах. Скелет указывал на репер гостеприимным приглашающим жестом правой руки.

— Шуточки у кого-то… — проворчал Борух, осмотрев покойника. — Руку проволокой закрепили, а в черепе дырка от пули. Ничего себе, путевой знак…

— Давно? — спросила Ольга напряженно.

— Я тебе что, археолог? Не вчера. Проволоку приматывали поверх целой руки, до того, как она сгнила.

— Ну, может, это у местных такое чувство юмора было… — сказала она неуверенно. — Но давайте-ка осторожнее с этим переходом. У меня плохое предчувствие.

Предчувствие её не обмануло.

Банг! Банг! Банг!

Меня снесло и треснуло башкой об репер. Хорошо, что по настоянию Боруха перед переходом мы все надели шлемы. Он сам в бронежилете пятого класса и каске-сфере встал впереди, так что все три сработавших заряда достались ему, а нас уже приложило, так сказать, опосредованно, когда он отлетел назад. Мы образовали кучу-малу с пострадавшим майором сверху.

— Эй, ты живой? — спросил Андрей, когда, наконец, разобрались, где чьи конечности.

— Вроде бы, — прохрипел он. — Броник цел, но приложило сильно. Не двигайтесь, надо осмотреться, могут быть ещё сюрпризы.

Они и были, но, к счастью, не сработали. Кустарные крупнокалиберные самопалы щёлкнули курками, но заряды в них протухли. Те три, что выпалили по Боруху, оказались единственными рабочими. Ловушка была простейшей — нажимная пластина, на которой неизбежно оказывался всякий прошедший, и тросики к спусковым крючкам каких-то монструозных обрезов, калибра этак восьмого. Всего их было семь, и нас, бывших в отличие от нашего пулеметчика в легких кевларовых брониках, положило бы с гарантией.

— Надо же, — сказал майор, мультитулом выковыривая из повреждённого запасного магазина пулю, — безоболочечная свинцовая, грамм на семьдесят… Экзотика. Крафт. Хэнд мэйд.

На стене над линией самопалов было на чистом русском написано: «Будьте прокляты, воры!».

— Не любит тебя кто-то, Оль, — сказал флегматично Андрей.

— Меня? — спросила с вызовом Ольга. — Меня?

— Ну, не меня же. Я тут не был. А ты, готов спорить, отметилась…

Ольга ничего не ответила, но я видел, что белобрысый проводник угадал. Похоже, неведомый автор надписи всё рассчитал верно — ну, кроме прокисших зарядов.

— Так это на тебя самострелы? — сказал недовольно Борух, ощупывая себя под бронежилетом. — Тогда могли бы и поменьше калибр взять. Ты девушка лёгкая, изящная. А у меня синяк во всё пузо будет, Анна мне плешь проест…

Я огляделся — мы находились в довольно странном месте. Репер стоял на мощёной булыжником площадке под купольным сводом, образованным сходящимися вверху металлическими арками, собранными из ажурных балок. Стены между ними были стальными, из склёпанных между собой листов металла, чередующихся с обжатыми в бронзовые рамы толстыми стеклами. Сквозь покрывающий окна снаружи слой грязи пробивалось солнце, освещая тусклыми лучами механическую раскоряку, более всего напоминающую промышленного робота, исполненного в эстетике продвинутого паровозостроения. Манипулятор, сделанный из медного сплава, навис над чёрным цилиндром реперного камня. Приводящие в действие сложные тяги и хитро гнутые рычаги заканчивались цилиндрами не то пневматической, не то вовсе паровой системы привода. Для чего всё это предназначено, осталось для меня загадкой. Очевидно, что не работает оно довольно давно — штоки цилиндров потемнели от времени, огромные шестерни поворотной станины, с зубцами в полкулака, покрылись пылью поверх окаменевшей смазки, на водомерных стёклах и бронзовых винтажных манометрах образовался серый налёт. И всё равно — исполнение впечатляло. Много труда на эту штуку положено.

— «Первый паромеханический завод энергетического товарищества Коммуны. Третий год двенадцатой шестилетки», — прочитал Андрей вслух приклёпанную к основанию табличку. — Оль, ничего не хочешь нам рассказать?

— Ничего, — решительно ответила Ольга. — Не время сейчас для уроков истории.

Я подошёл к монументальной, размером с орудийную башню «Авроры», поворотной станине и протёр табличку рукавом. Кроме процитированной Андреем надписи в изящной бронзовой виньетке обнаружился интересный символ — вписанный в шестерёнку микроскоп и переплетающиеся вензелем буквы РК. Любопытно как…

Из помещения с репером вела двустворчатая красивая дверь из потемневшей бронзы, витражного стекла и чёрного дерева. Она оказалась не заперта, и за ней открылся большой длинный зал, напоминающий по архитектуре вокзалы позапрошлого века — клёпаный металл, образующий ажурные арки перекрытий, прозрачная пирамидальная крыша из вытянутых сегментов зажатого в металле стекла, витые металлические колонны, поддерживающие перекрытия галерей второго этажа, изящные бронзовые фонари с круглыми стёклами и полированными отражателями. Стёкла были грязные до непрозрачности, и в помещении царила полутьма. Впрочем, это, конечно, не вокзал. Больше похоже на какой-то сборочный цех, где вместо привычного для нас ленточного конвейера двигались связанные толстой цепью тележки. Сейчас они, разумеется, стояли, покрывшись многолетней пылью. Цепь лежала в заглубленном в пол жёлобе, а низкие широкие платформы на колёсиках крепились к ней сцепными устройствами на передней оси. Вдоль этой линии расположились могучие сооружения из стали и латуни, снабжённые множеством приводных колес, цилиндров, кривошипов, трубок, кранов и вентилей. Над тележками расположились паучьи ноги складных механических манипуляторов.

— Это что ещё за стимпанк-конвейер? — изумился Борух.

— Неважно, — поджав губы, бросила Ольга. — Нам туда.

Мы направились к дальней стене цеха, куда через небольшие распашные воротца уходила цепь с тележками. Звуки шагов здесь удивительно гасли, как в вате, — я подумал, что это, наверное, специальная акустика сложной формы стен. Когда вся эта машинерия работала, она, надо полагать, здорово шумела. Я не смог даже приблизительно предположить, что тут делалось, из чего и как. Массивные устройства на закреплённых в полу станинах представляли собой линию полуавтоматических станков, но определить их назначение не получалось даже приблизительно. Они явно были раскомплектованы — все привода, колеса и тяги остались на месте, но закачивались ничем — исполнительные устройства были аккуратно демонтированы. Как токарный станок без шпинделя и резца — поди, пойми, что делала эта чугунная хрень, если никогда таких не видел?

Из этих металлических ворот когда-то выезжали тележки. Одна из них так и стояла в проёме, полураскрыв створки скруглённым толкателем на раме. Внутри оказался длинный узкий склад, вдоль стен которого были смонтированы стеллажи. Форма их напомнила мне контору по обмену газовых баллонов в райцентре — полукруглые, открытые сверху ячейки под массивные цилиндры. Посередине прохода свисала с закреплённой вдоль потолка балки рука-манипулятор с полукруглым хватателем. К ней шли цепи привода и тяги управления. Поскольку тут все системы остались в сохранности, то понять их назначение было несложно — въехавшая тележка проворачивала что-то типа турникета, переводя на один сектор механический распределитель привода. Манипулятор переезжал к следующей ячейке, брал из него что-то и водружал в цилиндрическое гнездо на тележке. К этому моменту она как раз доезжала до выходных ворот, и на её место втягивалась следующая. Система была реализована очень изящно и привлекала глаз специфической инженерной красотой, как швейная машинка Зингера. Склад был пуст, и, кажется, Ольгу это очень расстроило.

Она прошлась вдоль стеллажей, провела пальцем по ячейке, критически оценила толщину пыли, осмотрела пол…

— Следы колёс, да, — подтвердил Борух. — И пыли гораздо меньше, чем на других стеллажах. Здесь что-то лежало относительно недавно, а потом его вывозили на каких-то тачках. Вручную, здесь следы ног, и… А вот, глянь-ка!

Он наклонился и достал из-за основания стеллажа кусок широкой нейлоновой ленты.

— Фрагмент такелажного ремня. Не знаю, что тут хранилось, но оно, похоже, было тяжёлое. Видишь потертости там, вверху? — он посветил фонарём на арочное крепление крыши. — Я бы предположил, что там крепили ручную лебёдку, обвязывали груз ремнями, поднимали из ячейки и так же, на тросе, опускали на тележку, или тачку, или что там у них было…

— Ещё какое тяжёлое, — задумчиво сказала Ольга.

Размер и форма ячеек навели меня на кое-какие мысли, но я от них решительно отмахнулся. Уж к больно невероятным выводам они подталкивали…

— Интересно, а куда они это вывезли? — Борух толкнул плечом в небольшую дверь в торце помещения и скривился, положив руку на ребра. — Вот же… Больно, чёрт!

За дверью начинались натуральные джунгли — сочная южная растительность оплела стены зданий зелёной сетью. Было влажно и жарко, пахло компостом и гнилыми фруктами.

— Да, тут колонну танков пусти, и через неделю не найдёшь, где она прошла… — сказал майор разочарованно. — Велика сила природы. Хотя…

Он чуть ли ни носом пропахал землю возле двери и вытащил что-то грязное, жалкое и невзрачное.

— Ещё кусок такелажной стропы. Отрезано ножом, видимо привязывали в кузове, а лишнее отхватили. Где навес у двери прикрывает землю, остался очень старый след колеса. Похоже, что грузили тут на машину и потом увезли куда-то. Куда — уже не найдём, — констатировал наш следопыт.

— Неважно, — махнула рукой Ольга. — Значит, они здесь были, и твой аналитик был прав.

— Он не мой аналитик, — флегматично ответил Андрей, — он очень себе на уме аналитик. Альтери окончательно нюх потеряли и не понимают, с кем связались.

— Эй, — удивился я, — ты же сам альтери?

— Ну… — скривился Андрей, — не урождённый же. Я гражданин Альтериона, что есть, то есть. Но там не всегда было так уныло, поверь. Каких-то лет сорок назад это был довольно бодрый срез, управляемый вменяемыми людьми. Это теперь мне там не рады…

— Там тоже тебе не рады? — не сдержался я.

Андрей посмотрел на меня тяжёлым взглядом, но мне было пофиг.

— Ещё как не рады, — хмыкнула Ольга. — Знал бы ты, что они собирались с ним сделать. Впрочем, ему нигде не рады. Так совпало.

— Я сложная, неординарная личность с богатой биографией! — недовольно сказал Андрей, и, подумав, добавил:

— А ещё я вечно выбираю не ту сторону…

— Тревожный признак, — сказал Борух. — Ведь сейчас ты вроде как на нашей…

— Хватит, — пресекла пикировку Ольга. — Нам сюда.

Она показала рукой на неприметный проход в стене большого зала.

Надо же, а я почему-то подумал, что наша задача здесь выполнена. Всё украдено до нас, можно возвращаться. Но нет — Ольга уверенно вела нас длинным тёмным коридором, который закончился дверью из обрамлённого металлом синего стекла. Сначала мне показалось, что мы вышли сквозь неё на улицу, на которой успело стемнеть, но я ошибся. Просто помещение, в которое мы попали, было по-настоящему огромным.

Таким ангаром можно было бы, наверное, накрыть небольшой городок. Деревню так точно. Грязные стёкла вознесшегося на высоту десятиэтажного дома ячеистого купола пропускали мало света, и я не сразу понял, что гигантский округлый объект под ним — дирижабль. Удлинённый сфероид, похожий на вложенный в ажурную силовую арматуру мяч для регби, лежал на сетчатом металлическом ложементе, сквозь который вниз свисала овальная гондола размером с прогулочный пароход. Торчали выносные консоли пропеллеров. Их гнутые лопасти были размером с меня.

— Ого! — сказал майор. — Нихрена себе!

И я был с ним полностью согласен. Картина монументальная. Не часто увидишь рукотворный объект такого размера. Пожалуй, так же внушительно выглядел бы атомный подводный ракетный крейсер, если достать его из воды и подвесить под потолок. Не меньшее уважение внушала архитектура самого ангара — крыша его, очевидно, должна была раскрываться, как створки раковины — об этом недвусмысленно сообщали могучие стальные фермы, соединенные с приводными цилиндрами, каждый размером с цистерну бензовоза. Страшно подумать, какие сотни тонн весила эта конструкция из стекла и железа.

— Могучая штуковина, — сказал Андрей. — Метров триста?

— Триста двадцать в длину, — ответила Ольга, — высоту и объём не помню. В гондоле можно было бы человек сто разместить, но на самом деле там всего восемь очень шикарных пассажирских кают, не считая кубриков для команды.

— А можно посмотреть? — загорелся я.

— Нужна лестница, — пожала плечами она, — вход метрах в трёх над полом, а как выдвигается трап, я не знаю.

— Могучая вещь, но зачем? — спросил майор.

— Мы не за дирижаблем пришли. Нам нужно другое…

Ольга пошла в дальнюю часть ангара. Здесь, совершенно незаметные на фоне колоссального летательного аппарата, стояли несколько… самодвижущихся колёсных повозок. Назвать их «автомобилями» язык не поворачивался, но до паровозов они тоже не дотягивали — и размер подкачал, и колеса явно не для рельсов.

Выглядели аппараты довольно причудливо — в приподнятой массивной передней части размещалось одно, но большое, почти в рост человека, широкое колесо. Оно проходило машину снизу вверх насквозь. Сверху его закрывал полукруглый колпак, по обеим сторонам которого разместились два открытых всем ветрам водительских места — набор непонятных гнутых рычагов, кранов, крутилок и педалей на них был идентичен и равно непонятен. Сзади примостился каретного образца пассажирский кузов. Управлялась эта повозка поворотом пары задних небольших спицованных колёс с жёсткими ободьями. На мой взгляд, выглядело устройство довольно неустойчиво и вряд ли отличалось хорошей маневренностью.

— Я танком могу управлять, — сказал задумчиво Борух, — и даже на вертолёте как минимум не сразу грохнусь. Но, как рулить этой хренью, даже представить себе не могу. Если ты, Оль, решила угнать эти трёхколесные паровозики, то нам не помешала бы инструкция.

— Сами повозки нам не нужны. С них нужно демонтировать пустотные резонаторы.

— Демонтировать что?

— Так вот оно что! — воскликнул Андрей. — То-то я смотрю, знакомо выглядит!

Он похлопал по идущей вдоль борта широкозвенной плоской цепи, похожей на то ли на браслет наручных часов, то ли на блестящую тусклым бронзовым блеском гусеничную ленту. Я её принял за элемент декора.

— Нам надо снять вот эти, вот эти и ещё вот эти элементы, — командовала Ольга, указывая на пластины чёрного камня, закреплённые на носу и корме машины. — Артём, доставай свой УИн, ты, надеюсь, не забыл его взять?

Я не забыл. И ещё я обратил внимание, что с соседней машины эти элементы уже были демонтированы, причем явно не УИНом, а зубилом и кувалдой — из борта торчали пеньки срубленных заклепок.

— Это Матвеев снимал, ещё тогда, — заметила мой интерес Ольга. — Он один догадался, для чего это нужно. И никому не сказал.

— Так он, поди, и пустотный костюм где-то здесь подрезал? — заинтересовался Андрей.

— В гондоле дирижабля, в шкафу самой роскошной каюты. И там такой был один — а то знаю я, о чем ты думаешь…

— Нет, я не могу не посмотреть на это! Никогда себе не прощу!

В гондолу залезли по ловко заброшенной Борухом верёвке. Никто не отказался, даже ворчащая про даром потерянное время Ольга. Внутри оказалось темно и пыльно, но очень стильно и богато. Этакий элитный стимпанк, с полированной бронзой и резными панелями. Бронза потемнела, панели не мешало бы протереть, но в остальном всё выглядит целым. Деревянные, в окантовке металлических закруглённых проёмов, лёгкие двери не заперты, в каютах шикарный интерьер — большие овальные окна с тяжёлыми занавесями, большие кровати, вычурные светильники из стекла и меди, много дерева и металла. Такое впечатление, что создателям дирижабля вообще было плевать на вес всей этой роскоши.

— Слишком большая гондола для такого баллона, — Борух тоже отметил несоответствие. — Чем они его заполняли, интересно?

— Без понятия, — пожала плечами Ольга, рассматривая интерьер. — Первая Коммуна умела много такого, что мы повторить не можем.

— Первая? — заинтересовался я. — А мы какая?

— Вторая. Или третья. А может, и пятая какая-нибудь. Мнения расходятся. Поэтому уточнять не принято. Мы — Коммуна. И всё.

— А откуда взялась первая?

— Может, и она не первая, кто знает? Планшеты у нас от них, но они ли их придумали? Кто знает…

— А УИн и твоя винтовка? Это тоже от них?

— Нет, — неохотно сказала Ольга, — точнее, мы не знаем. Акки, видимо, их технология, но использовать их как источник электричества — вряд ли. Обрати внимание — ни одного электрического прибора!

Мы дошли до помещения, которое было, очевидно, ходовой рубкой — панорамное окно из прямоугольных стеклянных панелей, зажатых в бронзовые оправы, подковообразный пульт, пара массивных кресел на станинах, штурвал на вертикальной консоли перед одним из них — и куча стрелочных указателей в тусклых медных корпусах. Очень стильно и внушительно, но действительно — ни одной лампочки.

— Они почему-то не использовали электричества. Вообще, — пояснила Ольга, — не любили или не понимали. Матвеев как-то говорил, что они считали его иллюзией, проекцией каких-то других процессов, а значит — чем-то ненадёжным, что может в любой момент исчезнуть. Но это я краем уха слышала и не очень поняла. А вообще — технологии в Мультиверсуме многократно переходили из рук в руки, и теперь не поймёшь, где чья.

— А почему Матвеев ушёл? И куда?

— Тём, ты задаешь слишком много вопросов! Полюбовались? Удовлетворили историческое любопытство? Пошли отсюда, культпоход окончен. Всё ценное тут ещё Матвеев снял, — она показала на зияющие пустотой гнёзда на панели.

Возвращались вполне буднично. Андрей с Борухом тащили тяжёлый баул с демонтированными деталями, Ольга и я шли налегке — она вроде как дама, а мне, как оператору, ничего тяжелее планшета поднимать не положено. А ну как дрогнет усталая рука, и выкинет нас в Жопу Мироздания…

Не дрогнула.

На транзитном участке Ольга хулигански развернула кресло с сушеным покойником, и теперь его приглашающий жест показывал в коридор, к выходному реперу в нашу сторону. Типа «Вэлкам, сволочи!». В вежливом, но негостеприимном срезе торшеры снова зажглись, но совсем тускло и погасли почти сразу. Мы сидели с фонарями.

— А ведь на дирижабле тоже есть резонаторы, — тихо сказал мне Андрей. — Понимаешь, что это значит?

Я промолчал. Этот ушлый альтерионец был мне неприятен. При первом знакомстве я ему, помнится, по морде заехал, и до сих пор иногда рука тянется повторить. Мутный он тип, нехороший. Зря Ольга с ним связалась.

— Эх, когда кончится весь этот блядский цирк, я бы… Я даже знаю одного любителя возиться с антикварным железом…

В развалинах снова кто-то завывал и шуршал невидимыми кустами за остатком стены, но время гашения небольшое, и мы ушли раньше, чем он решился на более близкое знакомство. На выходе нас встретили наставленными стволами и криком: «Стоять! Руки в гору!». Мы резво подняли конечности и заорали: «Мы свои, не стреляйте!». Ополчение Коммуны заняло оба репера, и теперь срез был условно «наш», хотя за пределы натоптанной тропинки между точками входа-выхода никто не совался. Даже странно как-то — вокруг целый мир, а никому и дела нет. Что там за лесом? Брошенные города, набитые ненужными сокровищами сгинувшей цивилизации? Занесенные пылью руины, по которым ветер гоняет высохшие кости? Дикая природа, давно забывшая эпоху доминирования гоминидов? Одичалые племена, от поколения к поколению все больше перевирающие мифы о Великих Предках? Никому не интересно.

Зачем воевать за какие-то реперы, когда вокруг целая ничья Мультивселенная? Никогда мне этого не понять…