Страна убитых птиц

Глава шестая. Свет глаз ее

Ее все время куда-то везли… Она была как после тяжелого, мучительного и долгого сна. Ноги и руки сводило судорогой. Она никак не могла вдохнуть глубоко, а так хотелось. Вдох обрывал глубокий, надрывный кашель, не раз она чувствовала, как рот наполняет что-то соленое, наверное, кровь. Она ощущала ЗАСТЫВШЕЕ ВРЕМЯ. В один его миг она успевала передумать и пережить многое, но не успевала фиксировать и осмысливать то, что переживала, о чем думала. Просто калейдоскоп самых противоречивых чувств, видений, картин и событий мелькал перед ее воспаленными глазами.

Сопровождающий ее врач, молчаливый и испуганный мужчина неопределенного возраста, то и дело копался в своем объемистом саквояже, пытаясь облегчить ее состояние. Но она каждый раз мягко отстраняла лекарства.

Ее преследовал запах из собственного рта. ОН БЫЛ ЕЙ ЧУЖД, ПУГАЮЩЕ сладковат — это был запах ТЛЕНИЯ, она его угадывала. ЕЕ ЗАПАХ, шедший изнутри. Пересаживаясь в очередную машину, чтобы опять, в бессчетный раз, куда-то ехать, она оказалась близко, лицом к лицу, с этим сопровождающим врачом. Как видно, она выдохнула в его сторону, ЕЕ ЗАПАХ ИЗНУТРИ донесся до него. Боже, как он отшатнулся, как вытянулось его лицо! Она только усмехнулась — она чувствовала — В НЕЙ ЧТО-ТО ПРОИСХОДИТ. Словно отмирает что-то внутри ее, в теле, на клеточном уровне. Отмирает и выбрасывается наружу, и заменяется чем-то иным, более прочным и жизнеспособным… Боже, она не могла представить! — это прежняя жизнь, мерзкая и уродливая, выходила из нее с отмирающими клетками.

ОНА ОБНОВЛЯЛАСЬ. Все быстрее и быстрее. Недаром лаборанты, приносившие врачам каждые три часа анализы ее крови, косились на нее с суеверным ужасом. ЕЕ КРОВЬ ВДРУГ СТАЛА УБИВАТЬ МИКРОБЫ, ВИРУСЫ, БАКТЕРИИ И СПОРЫ ВСЕХ ГРИБКОВ! Это была не кровь, а черт знает что! Концентрированная кислота, в которой гибло все болезнетворное. Она не знала об опыте одного лохматого лаборанта, он поместил в каплю ее крови кусочек ткани онкологического больного — и не поверил своим глазам! — раковые клетки, мощные, торжествующе розовые, вдруг растворились в считанные мгновения!

На четвертые сутки запах из ее рта резко изменился. Она обратила внимание, что все, кто подходил к ней близко, вдруг начинали шевелить ноздрями, поворачивали за ней головы, подобно флюгерам.

«Фиалка», — буркнул врач, помогая ей выйти из машины. И она первый раз заметила, какое у него доброе, усталое и несчастное одновременно лицо. Ей захотелось что-то сделать для него, она протянула руку и погладила его по щеке. Врач странно дернулся, скривил рот и… заплакал. А агент Надзора, стоявший неподалеку, пристально вгляделся в нее и отвернулся. Она ему нравилась… с того самого момента, как он впервые увидел эту длинноногую «ожившую мертвячку», бывшую манекенщицу, в приемном покое задрипанной горбольницы. И плевать, что она была манекенщицей! Из бывших шалав самые-самые жены. Четвертые сутки он сопровождал ее, он и еще этот неврастеник, забулдыга-врач. То и дело, скотина, прихлебывает из фляжки. Достает из саквояжа своего ободранного и хлебает! И не предложит, скотина!

— Куда мы едем? — тихо спросила она.

Машина разворачивалась у дверей аэровокзала. Сквозь толстые стекла доносился рев самолетных двигателей.

Агент задрал голову, поправляя воротник свитера, на мощной шее обозначились крупные вены. Врач тихо вздохнул. Он знал, что расстается с этой… Вдруг вспомнилось, как он маялся вчера головной болью и долго не мог прийти в себя после короткого, тревожного сна. Еще и похмелье… Он зашел за ней в специзолятор Управления, минут десять ждал, потирая виски пальцами, с досадой думая о фляжке. Надо было сразу, как встал, глотнуть побольше, и полегчало бы. Она вышла, сопровождаемая агентом, подала ему руку, улыбаясь. Он пожал ее руку и — это было непередаваемое, необъяснимое ощущение! Словно боль, гнездившаяся в висках его седой головы, вдруг ПЕРЕКАЧАЛАСЬ из его руки в ее! Он даже увидел, как дрогнули удивленно ее большие, красивые глаза. Но через секунду она улыбалась снова, кивнула. Голова стала ясной, боли не было. Он почувствовал себя так, словно в одночасье сбросил по крайней мере лет пятнадцать.

Она вскрикнула. Агент мгновенно обернулся на переднем сиденье, остро зашарил глазами.

— Иголка. — Она сунула руку под себя и, правда, вытащила иголку, засмеялась легко, словно колокольчики зазвенели.

У агента и врача одновременно дрогнули ноздри — по салону машины разнесся замечательный, тонкий и приятный запах. «Фиалка», — мысленно отметил врач. «Черт подери! Ну и баба…» — восхищенно прищурил глаз агент.

Они стояли у машины.

— Прощайте.

Она подала врачу руку. Он схватил ее узкую холеную белую кисть с длинными, крашенными в перламутровый лак ногтями, жадно встряхнул. И ОПЯТЬ ОН ЧТО-ТО ПОЧУВСТВОВАЛ. НА ЭТОТ РАЗ ИЗ НЕГО НИЧЕГО НЕ ПЕРЕКАЧИВАЛОСЬ В ЕЕ РУКУ. НАОБОРОТ. НЕЧТО ТЕПЛОЕ, ГРУСТНОЕ И НЕВЫРАЗИМО НЕЖНОЕ ВПИТАЛ ОН САМ. ЕМУ ЗАХОТЕЛОСЬ ПЛАКАТЬ.

Он отчаянно махнул рукой и побежал по дорожке прочь.

Только заворачивая за угол здания аэровокзала, он на секунду оглянулся — ее тонкая, высокая фигура в серебристом плаще плыла за стеклами вестибюля посадки. Тогда он закрыл руками лицо и дал волю горячим слезам радости, светлой печали и… утраты.

Врача расстреляли ровно через полчаса. Очередь прошла наискосок, через грудь и живот.

Надзор неукоснительно выполнял приказ Президента — «все причастные лица, второстепенные свидетели, не представляющие интереса, а также лица, информированные случайно о ходе дела, должны быть уничтожены». Представители Надзора Центра не хотели рисковать. Сутки назад был расстрелян всесильный Лысый, Представитель Надзора Области.

Реактивная громада «МИА-11» набирала высоту. Спецсамолет, предназначенный только для перевозки заключенных из любой точки страны. Подобно вагону поезда, салон «МИА-11» был разделен на «купе», их было двадцать пять. Конструкторы в свое время опасались, что самолет, выполненный по спецзаказу в единственном экземпляре, будет простаивать месяцами. Их опасения не сбылись. «МИА-11» совершал по три рейса в день, иногда взлетал и ночью, а работы все прибавлялось.

Двигатели вертикального взлета и посадки, позволявшие обходиться без аэродрома, скорость, равная скорости истребителя-перехватчика, уникальная СИСТЕМА ЖИЗНЕОБЕСПЕЧЕНИЯ, схему которой предложил сам Президент… Аналогов «МИА-11» в мире не было. В случае аварии, отказа двигателей — двадцать пять «купе» превращались в герметические капсулы, снабженные парашютами. Самолет терпел катастрофу, но капсулы благополучно должны были приземлиться. Президент не мог позволить погибнуть важным преступникам, он лично определял меру их вины и наказания.

Кроме экипажа и агентов Надзора, в самолете находились врач патологоанатом, свидетель оживления Марии Долиной, главврач горбольницы Шнейдер, медсестра Елена Симонова, жена Первого Секретаря объединенных партий Области, и сама Мария Долина.

Каждый находился в отдельном «купе-капсуле». К каждому был приставлен агент Надзора.

Агент, сопровождавший Марию, знал, что все капсулы снабжены аппаратурой, фиксирующей не только каждое слово находящихся внутри, но и снимающей на пленку все, что происходит. И то, что он сделал, когда самолет взлетел, было не просто нарушением инструкций, это было преступление. За такое полагался расстрел.

Он прекрасно знал, где находится объектив «Контроль» — прямо над дверью, в маленькой нише, откуда тускло светила «аварийная лампочка». Поэтому он первым зашел в «купе-капсулу», вернее, не зашел, а, оглянувшись по сторонам, чуть вдвинулся в проем двери, достал из кармана кожаной куртки крохотный телевизор, включил, быстро перевел ручку на свободный канал, так что по экранчику побежали полосы-рябь, сунул телевизор в нишу, экраном к телеобъективу, быстро вдвинул его туда, телевизор почти заполнил нишу. Куском пластыря, отмотанного от рулончика, появившегося тоже из кармана, закрепил телевизор на месте. Теперь сколько бы ни «мучилась» электроника «Контроля», пытаясь сфокусировать изображение, на экране записи будет только мелькание, рябь и бессмысленные полосы. Оставался звук. Но тут было совсем просто — крохотная «пищалка», дьявольское изобретение гениальных японцев. Никто не знал, как она устроена, секрет «фирмы». Но всякий, кто пытается прослушать запись, сделанную во время работы «пищалки», рискует получить звуковой шок. «Соплюшка», как называли ее агенты Надзора, при включении верещала непрерывно; неслышимая в обычной жизни, недоступная человеческому уху, она на записи превращалась в исчадие ада — пронзительно высокий, гнусный вой на всех регистрах, вой, способный довести нормального человека до исступления. Операторы Отдела Негласного Контроля ее ненавидели люто. Ничего не подозревая, надеваешь наушники, готовишься прослушать «что положено», и вдруг тебе прямо в мозги впивается эта дрянь, как правило, без подготовки, и никакая уменьшенная громкость не спасает. Дерьмовая штука.

Ее и укрепил агент на потолке капсулы. На кусок жвачки, мягкой и еще теплой от жевания, тиснул цилиндрик «пищалки» и только тогда обернулся к ЭТОЙ… РЫЖЕЙ МАРИИ.

— Садись.

Он показал ей на кресло с предохранительными ремнями, когда она села, сам и застегнул эти ремни, дрожал ноздрями — нюхал ее дыхание, упоительное и легкое, как… Впрочем, он не мог знать, что так пахнет весенний лес на утренней зорьке. В его время лесов по Федерации было два. Личный лес Президента и еще где-то далеко, в Регионе Дальнего Востока, где находилась личная дача Президента Японии, откупленная земля Федерации.

— Есть хочешь?

Она отрицательно покачала головой. Агент задумчиво рассматривал Марию. В то, что она была несколько дней назад трупом, он не верил. И во всю эту хреновину, о которой болтали на каждом шагу в Ясногорске и Области, он тоже не верил. С ума они все сошли, вот что!

Звукоизоляция была отличной. Гул мощных двигателей еле-еле доносился сюда. Иногда самолет встряхивало в воздушных ямах, корпус его начинал вибрировать, но это скоро проходило. «Потолок» этого самолета был достаточно высок, чтобы лететь спокойно.

— Какая у тебя кожа, — сказал агент, рассматривая ее в упор, — бархатная, да? Расскажи о себе…

— Зачем?

Она поправила рыжие волосы, передернула плечами, как видно, платье, что впопыхах подобрали ей на складе Управления Комитета, немного жало под мышками. Благо серебристый импортный плащ оказался впору. И туфли. А колготок не нашли, дали грубые, с немодным толстым швом чулки.

Рыжая была красива. Очень. Особенно поражали губы — словно вырезаны из драгоценного цельного камня, какие-то светящиеся изнутри мягким, притушенным светом. Лицо Марии освещала сверху прямоугольная лампа, прикрытая двухъярусным плафоном из матового стекла. Агент сидел в тени.

Он никогда не был женат. Не получалось. Несколько раз сходился с женщинами, и каждый раз все кончалось неудачей. Через неделю он словно бы остывал. Вот так, сразу — раз и… Ничего.

Агент достал портсигар. Закурил, из-за дымовой завесы, сразу же разделившей их, всматривался в ее лицо тревожно и с любопытством.

— Как ты умерла, а?

— Так… — она пожала опять плечами, большие глаза распахнулись навстречу его взгляду, словно притягивали.

Она протянула руку к портсигару, затянулась, закашлялась, сказала со смехом, отгоняя дым от лица:

— Давно не курила!

— Часто была на Обслуге? — спросил он, внутренне ахнув на собственную бестактность. Но он ничего не мог с собой поделать — он мучительно и долго все время думал про ЭТО. Он не понимал, что ревнует.

— Обслуге? — она подумала и кивнула, — Я ведь из Области, в Ясногорске всего полгода… Сбежала!

Мария водила пальцем по пластику откидного столика.

— В Области нас заставляли даже к гостям выезжать. Знаешь, сколько в Области Партий? Тринадцать. И каждый Секретарь отмечает свой день рождения Партии, или какой-нибудь Орден. А нас в Доме моделей всего десять девчонок было.

— Зачем подписала контракт? — он ненавидел ее в эту минуту, остро ненавидел. Даже вспотел от этой ненависти. Выдвинув ящик с бутылками воды, откупорил одну, стал пить, жадно двигая кадыком, запрокинув голову. Мария смотрела, как прыгает его кадык, чему-то улыбалась.

— Контракт? — тихо переспросила она, когда он поставил бутылку на столик. — Мать и отец были в «Движении», их взяли, больше я их никогда не видела. А было… Мне было семь лет.

Она взяла его руку в свои руки. Горячие и сухие. Агент вздрогнул, едва не вырвал свою руку, но сдержался, только задышал чаще, стиснув зубы. Странная тоска разрывала его сердце, щемящая и больная тоска. Он никогда не испытывал ничего подобного. Если бы она сейчас сказала «прыгай», он бы прыгнул. Разбил головой это круглое стекло иллюминатора и прыгнул бы в наполненную гулом двигателей, свистящим ветром и пронзительным холодом бездну.

Она виновато улыбнулась ему.

— Семь лет… Меня подобрал Безик. Он был глухарь с отрезанным языком… Я водила его год, потом он изнасиловал меня. Я убежала от него и три года жила у одной женщины, мыла посуду, стирала и готовила на нее. Она била меня, но все равно была доброй, потому что никогда не жалела белковой каши и консервов. Мне не было и двенадцати, когда меня нашел Комитет, Потом был Интернат.

Мария замолчала.

Агент был очень бледен. Ему не хватало воздуха. Никогда не болевший, он впервые обнаружил, где у него сердце. Оно билось горячо и мелко, в нем что-то покалывало, как сотнями иголок. Под горло подкатил комок.

— Ты успокойся, миленький. — Мария гладила его руку, смотрела ласково и печально. — Тварями не рождаются, их жизнь делает. Господи, как она меня калечила, а! Знаешь, я ведь, кроме усталости, ничего из жизни тогда не вынесла. А теперь понимаю, чтобы жизнь любить, умереть надо!

Она придвинула к нему лицо с расширившимися глазами. На него опять пахнуло чем-то таким невыносимо приятным, что захотелось закрыть глаза и унестись на волнах этого чудесного запаха.

— Миленький, а ведь я даже толком не разглядела ЕГО! Да… Я последнее, что помню, это — как встала, а около меня мужик и старуха мертвые… И я мертвая была, и когда встала там, в холоде, среди белого — тоже была мертвая! А он меня оживил, да… Я только вчера себя совсем живой почувствовала! А кто ОН?! Миленький, скажи! Мне очень-очень нужно! Я другая совсем, понимаешь, миленький, родненький мой! Совсем другая.

Агент неожиданно вскинул голову, прислушался. Ему показалось, что тон двигателей самолета изменился. Некоторое время вслушивался, потом успокоенно покачал головой, хотел что-то сказать, но только жалко улыбнулся.

— Куда меня везут, а? В ЦЕНТР?! За что? Я же не сделала ничего плохого! ОН оживил меня, а я не просила. Я теперь такая… Я никогда не была ТАКОЙ ЖИВОЙ! Я теперь женщина, понимаешь?

На стекле, над приборной доской, была приклеена фотография Сержа Гринева в летном шлеме с поднятым фиброглассовым забралом. Серж, командир лайнера «МИА-11», по кличке «Жук», он же один из конструкторов этой уникальной машины, сидел напротив самого себя, небрежно кинув руку на штурвал, пил коньяк из стеклянной двухсотграммовой фляжки. Лайнер вел автопилот. Когда лайнер готов был «сойти со стапеля», Жук настоял на том, чтобы к цифре «1» в его названии прибавили еще одну единицу. Он был суеверен и панически боялся единицы, тройки и числа тринадцать. А две единицы — это куда ни шло, ни то ни се.

Серж-Жук пил коньяк и матерился. Ругал старого дурака, плешивого Исполнителя, пославшего его в Богом проклятую дыру, этот Ясногорск, а затем в Область. В Ясногорске чуть не гробанулись. Локатор лаборатории Института космоисследований так «мазанул» мощным потоком излучения по приборам самолета, что они «запсиховали», а локатор «Большого обзора» совсем вышел из строя. В Области какой-то идиот на заправщике чуть не разворотил ему хвост. Жук долго гнался за машиной-заправщиком с железной трубой, подвернувшейся под руку, но только запыхался.

Вдруг на экране прибора «Щит» загорелась надпись «Атака»!

Жук выпучил глаза. Рука его автоматически нажала клавишу с надписью «Расшифровка». ЭВМ тут же дала данные: «Сектор — 5, пучок излучения — мощность 500 мегаквантбэр, пульсация — 18 тигов в минуту, рассеивание — слепое».

Жук оторопел. Какая-то сука нажимает кнопку включения мощной лазерной пушки, лупит вслепую, куда попало! Сектор — 5?! Это же из космоса! Что они там, охренели?! Стоит только раз влепить по жизненно важным центрам «МИА-11» — это же кранты! Нарушатся электронные связи всех приборов, встанут двигатели и… Жук с ужасом втянул в себя воздух, защелкал переключателями, надо было брать управление громадной машиной в свои руки. Автопилот — ну его!

Снижаться! Экстренно! Жук покосился на экран — «Сектор — 5! (точно, космос!), пучок излучения (о, Боже!)—900 мегаквантбэр! (какая-то скотина балуется, усилил энергию пучка!), рассеивание — слепое!» Ну и гад, ну и…

Жук не додумал. Перед глазами ослепительно вспыхнуло. Приборная доска окуталась дымом, в кабине разом стало темно, даже аварийки по углам кабины сдохли…

Президент, отдавая заказ на «МИА-11» предусмотрел катапультирование «купе-капсул» с пассажирами, но экипаж был обречен.

Американский патрульный спутник «ФЕРМИ» как раз вошел в зону света. Дежурный патрульный, полковник ВВС США Джон Армстронг, пьяно икнул, заслонился от ослепительного луча Солнца, ворвавшегося в иллюминатор. Бутылка контрабандного виски была пуста, висела в полуметре от его лица, и Джон с удовольствием вглядывался в игру света внутри зеленого стекла бутылки. Правой рукой он продолжал ворочать рукоять лазерной пушки. Джон игрался, наводил на какую-нибудь цель, возникающую внизу, в небе Земли, перекрестье — индикатор локатора, а потом совмещал с кружком центровки лазерной пушки.

Вытянув губы, Джон Армстронг делал «ПУК!» — цель была уничтожена, он довольно хохотал. Он только что пролетел над этой «гнилой Федерацией» и «подстрелил» какой-то большой корабль, идущий в сторону ЦЕНТРА Федерации. До этого он «расстреливал» всякие огоньки и блестки помех, возникающие на экране локатора.

Джон болтался на патрульном «Ферми» уже третьи сутки из положенных пяти. Послезавтра за ним прибудет «Супер-Шатл» и — «фьюить!» Еще два месяца балдежа… Джон захохотал, представив, как в очередной раз отклячит губы его Сюзи, встречая у трапа самолета, как легонько отстранится от его лапищ, оберегая новую кофту.

Джон с сожалением покосился на пустую бутылку. Только одну и удалось припрятать на себе, за поясом, от бдительного ока инспектора Космопорта Грина. Ну и гад! Насквозь видит, рентгенолог!

— Прости, Америка-а-а! — заорал Джон Армстронг слова популярной песни, слуха у него не было вовсе, зато память была отменной. — Ты девчонка моей меч-ты-и-и! Прости, Америка-а-а!..

Он поднял глаза и… Сначала ему показалось, что это галлюцинация, такое в Космосе бывает. Джон Армстронг моментально облился холодным потом — ЭТО БЫЛА НЕ ГАЛЛЮЦИНАЦИЯ! ИНДИКАТОР БЛОКА ЭНЕРГИИ ЛАЗЕРНОЙ ПУШКИ ГОРЕЛ КРОВАВО-КРАСНЫМ, ЖУТКОВАТЫМ ОГНЕМ. РУЧКА ПУЛЬСАТОРА ПУШКИ НАХОДИЛАСЬ В БОЕВОМ ПОЛОЖЕНИИ.

Джон медленно перевел взгляд на приборы локатора наведения, он ЕЩЕ НАДЕЯЛСЯ… Но и там ВСЕ БЫЛО В ПОРЯДКЕ. Патрульный спутника «Ферми», полковник ВВС США Джон Армстронг, если верить показаниям таймера, ДЕСЯТЬ МИНУТ ВЕЛ БОЕВУЮ СТРЕЛЬБУ НА ТЕРРИТОРИИ ФЕДЕРАЦИИ.

Если бы не было невесомости, он бы упал в обморок.

— «Ферми-2»! «Ферми-2»! Связь! Какого черта?!

Оператор Станции Слежения Среднего Региона Федерации обалдело уставился на экран — компьютер провел тонкую пунктирную линию от американского спутника до «МИА-11», следующего согласованным маршрутом, на заданном уровне в направлении ЦЕНТРА. Пунктир оборвался, и сразу на экране погас огонек индикатора электронного маяка «Борт — Станция — Борт». «Атака»! — ошалело подумал оператор и нажал кнопку «ТРЕВОГА».

Председатель Комитета Обороны садился в машину. Конверт с приготовленными картами Области, Ясногорска и СВАЛКИ Региона он держал под мышкой. Настроение было паршивое. Нет, он не боялся, что Президент отстранит его от занимаемой должности, в конце концов, не так уж она ему и нужна, эта вонючая должность!

За тридцать лет безупречной службы он накопил много усталости. Устал докладывать и отвечать, командовать и распоряжаться. А главное, ему опостылело носить на душе груз ответственности за чужие жизни. Годы шли, ничего не менялось, кроме, пожалуй, количества людей, готовых выполнить приказ. А он устал. По сути он был единственный добрый человек среди той «своры золотопогонников», как называла генералитет его жена, по-настоящему добрый.

Он садился в машину, когда из дверей Комитета Обороны выскочил его адъютант, перепрыгивая через ступеньки, суматошно взмахивая руками, кинулся к машине. Генерал поднял рыжие брови — такого он припомнить не мог!

Выслушав короткий сбивчивый доклад перепуганного адъютанта, хладнокровно бросил:

— Тем лучше. Это я ему и привезу.

Машина рванула с места. Вспотевший адъютант ошалело смотрел ей вслед, потом отчаянно махнул рукой и, перескакивая через две ступеньки, скачками понесся назад. В правом крыле Комитета Обороны, где находился ПУЛЬТ ИНФОРМАЦИИ, царили хаос и паника. Во всех коридорах ярко горели таблички «Тревога! Занять свои места!» Но никто ничего на занимал. Офицеры Комитета бестолково метались по зданию, сталкивались, обмениваясь противоречивой информацией, курили где попало и не знали, что делать. За последние лет десять это была первая «Тревога». Комитет был к ней не готов.

Через тридцать секунд после остановки двигателей автоматически сработали катапульты.

От бесшумно скользившего по ночному небу призрака самолета брызнули во все стороны двадцать пять капсул. Четыре полные, двадцать одна пустая. Экипаж не имел возможности перейти в пустые «купе-капсулы», они блокировались на земле наземными службами, то есть представителем Надзора, сразу после разрешения на старт нажимавшим кнопку радиоустройства, связанного с замками каждой капсулы. При приземлении капсулы автоматически включался радиомаяк, позволяющий обнаружить ее хоть на дне морском. В этом случае от нее отделялся поплавок — антенна с передающим устройством.

Пассажиры капсулы сами выйти из нее не могли.

Самолет с экипажем, зияя разорванным чревом, беспорядочно кувыркаясь, понесся к земле.

Президент США вызвал Президента Федерации.

Президент Федерации удобно устроился в кресле, положил ногу на ногу, приосанился. Он был немного бледен, но держался хорошо.

Позади кресла стояли Исполнитель, Председатель Комитета Обороны и Информатор Федерации.

Исполнитель криво усмехался, то и дело приглаживал плешивую голову, эту привычку гладить себя по голове он незаметно для себя перенял от Президента, но у Исполнителя хоть и немного, но оставалось волос. Поглядывая на экран Трансконтинентальной Связи, он лихорадочно придумывал повод, чтобы устраниться от участия в этом «гнусном деле»… Что-то ему во всем этом не нравилось! Что?! Вряд ли он мог объяснить. Может быть, не свойственные Президенту волнение и суетливость, когда дело касалось этого «реаниматора» из Ясногорска, может быть, и чутье его, Исполнителя, не подводившее практически ни разу… Но что-то было не так. И теперь он прикидывал, как можно было увильнуть. Заболеть, что ли?! Пожалуй, да.

Информатор ВООБЩЕ НИЧЕГО НЕ ПОНИМАЛ! События последних дней, принимаемые на высоких уровнях решения, все происходящее — это было вне его ведома, без его участия. Его как-то странно и незаметно отстранили. Даже доклады со всех концов Федерации шли, минуя его. Информационный ЦЕНТР словно оказался в изоляции. Правда, регулярно поступали сводки преступлений, статистики обрабатывали данные об очередных экологических катастрофах, сумматоры вели подсчет транспортным и дорожным происшествиям… Но! Информатор с ненавистью покосился на Исполнителя. Ему и в голову не приходило обвинить в этой изоляции Президента.

«Опять эта плешивая крыса что-то задумала!» — Информатор вспомнил, как лет пять назад к нему неожиданно стали поступать сведения о готовящемся государственном перевороте. Странным образом нити сходились на Исполнителе — на это указывал целый ряд косвенных фактов, загадочные поездки самого Исполнителя в районы, откуда приходили тревожные сигналы. Но плешивая крыса все-таки вывернулась! Около тысячи человек проходили тогда по этому делу, и ни один из тысячи не указал прямо на Исполнителя. Намеки были, но намек к делу не подошьешь! Информатор тогда один из первых указал Президенту на угрозу переворота, дал свою информацию по этому вопросу. Президент принял меры. Крамола и измена были выжжены с корнем. Более четырехсот человек были расстреляны. А плешивая сволочь опять забилась «под корягу», опять в фаворе, опять на коне. Сам и расстреливал некоторых!

Председатель Комитета Обороны ни о чем не думал. Он знал, что предстоящий разговор с Президентом будет последним. То, что Армия не должна участвовать в подавлении внутренних беспорядков, то, что Армию нельзя впутывать в межрегиональные конфликты, сколь серьезными они ни казались бы, — это он знал точно. Армия была его детищем, его женой и сестрой. Без Армии он не мыслил жизни.

Но раз Президент считает, что Конституция — это он, пусть! Он устранится. Уйдет. И плевать ему на все Конституции на свете!

— Ну и что?!

Президент недовольно оглянулся на Исполнителя, тот хотел что-то сказать, наверное, объяснить заминку со связью, но экран неожиданно осветился. Появилось грубоватое, простецкое лицо «Фермера», как шутливо называл Президента США Президент Федерации. Наверное, он сам страшно бы обиделся, если бы узнал, что в узком кругу Президент США называет его «Кремлевским Старцем». «Кремль» — старое название Дворца, давно отошло в предание. Президент Федерации отменил преподавание в школах Истории Старых Времен, как предмет вредный, основанный на предположениях и домыслах. Зато усиленно изучалась история США, а это нравилось Фермеру.

Переводчик был не нужен, Фермер владел пятью основными для планеты языками.

— Привет, Старик! — Лицо Фермера осветила «голливудская» улыбка. — Как дела?

Президенту нравилось, когда Фермер называл его Стариком, все-таки для него он действительно был Старик, как-никак, а двадцать пять лет разницы.

— О! — Фермер Изумленно присвистнул. — Ты помолодел, а?!

— Привет! Ну и что у тебя там?! — ворчливо спросил Президент. — «Как дела»… Это я должен спросить, как у тебя дела? Что за пакость ты там учудил?

— Вся твоя банда в сборе! — захохотал Фермер, разглядывая Исполнителя, Информатора и генерала. — Привет, ребята! — Но тут же лицо его стало серьезным, даже печальным. — Старик, прими мои самые искренние соболезнования. Понимаешь, этот, скотина, на патрульном спутнике надрался, как свинья, решил поиграть с лазерной пушкой и совсем не заметил, как спьяна врубил ее на «Боевую стрельбу»! Он сам доложил Центру Координации о том, что натворил! Как я понял, накрылся твой «МИА-11», так?

— Накрылся… — эхом отозвался Президент. Он что-то обдумывал, какая-то интересная мысль неожиданно пришла к нему.

А Исполнитель незаметно пихнул генерала в бок. Тот оглянулся. Исполнитель приблизил к его уху губы, быстро шепнул:

— Разведка, а! Раз, и на ладони?!

— У нас не хуже, — заметил генерал негромко, но зло.

— Правильно, ребята! — Фермер опять захохотал, словно понял, о чем идет речь. — Старик, как я понимаю, твой прибор не дублирован, только видеозапись?

Президент кивнул.

— Тогда попроси свою банду погулять. Надо кое-что обсудить.

Фермер без улыбки смотрел с экрана. Президент согласился, пришедшая ему в голову мысль на давала теперь покоя…

— Пройдите в соседнюю комнату, — сказал он, не оглядываясь. — У меня через десять минут врач, потом мы посоветуемся.

Исполнитель с кислой миной первым пошел к выходу. За ним быстро прошли Информатор и генерал с большим конвертом в руке.

Президент взял со столика коробку крепких гаванских сигар, закурил, щелкнув зажигалкой, вертел ее в пальцах, поглядывая на экран.

— Старик… — Фермер шутливо помахал рукой, делая вид, что разгоняет дым, окутавший Президента. — Я бросил, советую и тебе.

— У тебя было три инфаркта, а у меня один.

— Один ноль в твою пользу!

— Два, — поправил Президент. — Первый гол — «МИА-11».

Фермер согласно кивнул. Некоторое время они молча смотрели друг на друга. Встречи их были редки. Практически, они знали друг о друге все. Разведки работали. Только годы! Годы шли и шли…

— Ты слышал про моего Денни О'Доннела?

Президент усмехнулся. Еще бы он не слышал про Денни? Знаменитого Денни-Зеркало. Экстрасенс, Астролог, Президент десятка Академий Запада, правда, кроме Академии Федерации. Фермер и шагу не мог ступить без совета Денни. Так и смотрит ему в рот.

— Денни обеспокоен тем, что он ВИДИТ В ВАШЕЙ СТРАНЕ, Старик. Не то что обеспокоен, но… — Фермер на секунду замялся, но тут же широкая улыбка осветила его лицо. — Понимаешь, он рад! А я не мог не предупредить тебя. Мы ведь никогда не ссорились, а?

И опять Президент кивнул. Мысль, которая все время вертелась у него в голове, наконец-то стала принимать четкие формы, формируясь в план действий. И ключом этого плана был… Денни О'Доннел.

— Денни предсказывает потрясения в Федерации. Смену Президента, междоусобицу и гражданскую войну. Что ты на это скажешь, Старик?

Президент пожал плечами, он хотел, чтобы Фермер выговорился.

— Денни все время тарахтит о каком-то СВЯТОМ, Старик! И он будто бы РОДИЛСЯ В ТВОЕМ КОРОЛЕВСТВЕ. Что у тебя слышно?

— «Не все ладно в Датском королевстве…»

— Шекспир! О, Старик, какая литература, а! Так вот, Денни выдал очень короткий прогноз, все решится в ближайший месяц. Что ты молчишь?!

— Я знаю. — Президент пыхнул дымом.

— Джу Найдис?! — Фермер задумчиво провел пальцем по краю стакана с молоком, он пил только молоко. — Ладно, Старик, скажи лучше, какую потребуешь компенсацию за свой паршивый самолет, что будешь цыганить?

Президент засмеялся на древнее слово «цыганить», затянулся сигарой, аккуратно пальцем снял пепел в пепельницу-ракушку.

— Немного, Фермер! Пришли мне Денни.

— Что?! — простецкое лицо Фермера сразу стало жестким. — Денни тебе? Зачем? Он не знает языка, и потом… У тебя неспокойно.

— Пусть твой Денни укажет мне, где ОН. Я потерял этого, как ты сказал, Святого. — Президент остановил Фермера жестом. — Прости, не перебивай! Я не хочу гражданской войны, мятежей, крови и хаоса! Ты это понимаешь. Я стар, чтобы держаться за власть, как-никак, а семьдесят. Я найду его, Денни найдет его мне, и мы договоримся. Может быть, он знает то, что не могу знать я. Знает, как наладить дело с «Движением», оно измотало все мои нервы, как улучшить настроение народа и улучшить экологическую обстановку. Не знаю, может быть, в этом и есть смысл! Я верю Джу и… Денни. Федерация в сложном положении, единственное, за что я не опасаюсь, это Армия.

— У тебя конфликт с генералом?

— Пустое, он настоящий военный. Никто не собирается его снимать, а своего плешивого… Исполнителя я уберу.

— Вот как?! — Фермер не скрыл радостного блеска глаз.

— Уберу, Фермер. — Президент задумчиво провел пальцем от лба к подбородку через прикрытый глаз. — Главное, избежать крови и хаоса, а они будут! За этого Святого схватятся, уже схватились, подонки из «Движения»! Они рвутся к власти, практически не предлагая ничего в своей программе! Их боевики взрывают бомбы и магазинах, стреляют в людей, терроризируют целые Области! Это обыкновенные уголовники, прикрывающие свою грязную морду политической программой! И не качай головой. Сомневаешься? А один из пунктов их программы про конфронтацию с Западом и возвращение влияния Федерации на Ближний Восток тебе ни о чем не говорит?

Фермер кивнул, слушал внимательно, вглядываясь в лицо Президента.

— Денни установит связь… Ну, как они ЭТО НАЗЫВАЮТ?! Связь с моим Святым! Он его найдет. Тогда мы договоримся. Я хочу, чтобы он сменил меня без крови, понимаешь?

Фермер долго молчал, потом сказал, медленно выговаривая слова:

— Хорошо, Старик. Денни прилетит.

— Когда? — коротко спросил Президент. Он очень устал.

— Завтра, жди. Ну, привет, Старик! Не кури много! Пока Денни будет у тебя, я иногда буду наведываться, а?

— Да, буду рад! И не наказывай того парня, патруля со спутника! Он оказал мне хорошую услугу.

Фермер засмеялся, махнул рукой. Экран погас.

Президент немного посидел, раздумывая, тяжело встал, пошел к выходу.

…Двумя этажами ниже, в подвале Дворца, личный оператор Исполнителя выключил видеомагнитофон, деловито щелкнул кнопкой перемотки, стал ждать, когда перемотается пленка. Бункер был крохотный, оператору очень хотелось курить, но по инструкции это было строго запрещено.

Пленку оператор положил во внутренний карман кожаного пиджака, насвистывая, открыл тяжелую металлическую дверь, пошел по коридору к лифту. По дороге выключил рубильник света. Шел в темноте, привычно замедляя шаг на поворотах коридора, почти не придерживаясь за стены. Темнота была абсолютной.

— Главное, угадать частоту, — тяжело дыша, выговорил агент. Он уже с полчаса возился с электронным замком капсулы. Из портативного телевизора мастерил электронную «отмычку» для нехитрого замка. Даже дальновидный Надзор не мог предугадать все. Например, что у кого-то из транспортируемых «зеков», преступников, окажется радиоприемник, передатчик или, на худой конец, вот такой телевизор на миниатюрных батарейках. Агент очень неплохо разбирался в радиоэлектронике.

Замок, наконец, щелкнул, и дверь резко отвалилась. Капсула лежала на боку, замком вверх и на весу. Открылась сама под собственной тяжестью.

Они выползли наружу. Серые сумерки окутали их. Ночное небо нависало тяжело и низко, сквозь редкие прогалины в облаках, быстро гонимых верховным ветром, были видны колючие, яркие звезды. Неподалеку блестела какая-то река, впереди, справа и сзади угадывался редкий, корявый и чахлый кустарник. Слева — невысокая громада то ли скалы, то ли обрывистого холма. И под ногами были камни, усеянные неувядающим мхом-лишайником.

— Слушай! — изумилась она неожиданно. — А я не знаю, как тебя зовут!

Он оглянулся, с нежностью всмотрелся в ее едва освещенное лицо, протянув руку, поправил завернувшуюся полу куртки на ней.

— Стас.

— Почти Спас! — засмеялась она. — Был такой Святой, не знаешь? А может и не Святой… Не знаю. Его полностью звали — Спас Нерукотворный! Почему это, а? Не знаешь! Ничего ты не знаешь! Я есть хочу.

— Что-нибудь придумаем, — тихо сказал он. — Должно же здесь что-нибудь водиться.

— Я читала, раньше везде водились птицы, они пели. Ты не слышал, как поют птицы? Дуралей ты! А я слышала, когда была в Центре, нас возили туда… — Она резко замолчала, прикусив язык, некоторое время исподлобья смотрела на него. Он сделал вид, что не заметил, не понял, но она упрямо продолжила: — Когда нас возили туда для обслуживания Иерархов Дворца! Да, это было. А теперь нет. Ведь так?

— Так. — Он повернул голову на мощной шее. И лицо у него было грубым, суровым, лицо военного человека, продубленное службой, с минимальной мимикой. — Так, Мария. Было, а теперь нет.

— Мы слушали там у одного из этих… Слушали пение птиц! Это необъяснимо, Стас! Там были такие чудные звуки! Господи, ты бы только слышал, сначала мы смеялись, как сумасшедшие, а потом стали плакать!

Он подошел к ней, взял за плечи, стал вглядываться в глаза. Из глубины зрачков на него смотрели два ЕГО, он даже опешил — темно, серый сумрак, а ВИДНО! Он придвинулся ближе, так что губы его почти касались ее губ. И опять внутри у него все задрожало, когда ее дыхание коснулось его…

— У тебя глаза светятся, Мария! — шепнул он нежно, замирая от любви. Он понял, ЧТО ЭТО. Понял, никогда не испытывая прежде подобного чувства. Читал, слышал, догадывался, но чтобы вот так?! Скоропостижно и ОКОНЧАТЕЛЬНО — так не было. Он вдруг ощутил, что это навсегда, до самой той минуты, когда приходит край существования твоего «Я». До того неизбежного мига, который приходит, но которого все равно не ждешь.

— Я люблю тебя.

Мария не удивилась. Она потянулась к нему всем сущим своим, истосковавшимся по нежности, прощению и истине. И ПЕРЕЛИЛА в этого сурового, так неожиданно появившегося в ее жизни и смерти человека тепло сердца своего. Обновленного и омытого видением новой жизни сердца… Все тепло, переполнявшее ее тело, неведомое, но реальное и радостное, она ПЕРЕЛИЛА В ТОГО, КТО ТЯНУЛСЯ К НЕЙ СВОИМ СУЩИМ…

И его глаза наполнились не слезами благодарности и счастья, а СВЕТОМ ГЛАЗ ЕЕ. Он так и ощущал, как этот свет струится из ее зрачков, как крепнет и натягивается подобно струне невиданного инструмента нить, связывающая их воедино.

— И светом глаз твоих… — шепнул он, тревожно касаясь губами ее губ, целуя их легко и радостно.

…И ЛЕТЕЛИ ПО ПРИЗРАЧНОМУ НЕБУ НЕВИДИМЫЕ, НЕ УБИТЫЕ, А ЖИВЫЕ ПТИЦЫ! НИКТО НЕ ЗНАЛ, КАК ОНИ НАЗЫВАЮТСЯ, НИКТО НЕ МОГ ЗНАТЬ, ПОТОМУ ЧТО НИКТО И НЕ ВИДЕЛ ИХ… РЕЗАЛИ МОЩНЫЕ КРЫЛЬЯ ТУГУЮ ПЛОТЬ СИРЕНЕВОГО ВОЗДУХА, РОЗОВЕЛИ ПЕРЬЯ ПОД ЛАСКОВЫМИ ЛУЧАМИ УТРЕННЕГО СОЛНЦА. А ДАЛЕКО-ДАЛЕКО ОКРЕСТ РАЗНОСИЛСЯ ТРЕВОЖНЫЙ И ТРЕПЕТНЫЙ ПТИЧИЙ ГОМОН… А КОГДА ОТКРЫЛАСЬ ВПЕРЕДИ ОСЛЕПИТЕЛЬНАЯ ГЛАДЬ НЕБОЛЬШОГО ЛЕСНОГО ОЗЕРА, ПОВЕРНУЛ ПТИЧИЙ ВОЖАК ГОРДУЮ ГОЛОВУ И ПРОТРУБИЛ ПРИКАЗ НА ПОСАДКУ. РАСПАЛСЯ МОНОЛИТ СТАИ, ВЗМАХИВАЮЩЕЙ ТЫСЯЧАМИ КРЫЛ, КАК ДВУМЯ КРЫЛАМИ… ЗАПОЛОСКАЛИСЬ В ВОЗДУХЕ, ЗАБИЛИСЬ ВРАЗНОБОЙ ПТИЧЬИ КРЫЛЬЯ — МИГ! — И ЛЕСНОЕ ОЗЕРО ВСКИПЕЛО ПЕНОЙ, БЕЛОЙ ПЕНОЙ ТЫСЯЧ КРЫЛ.

— И светом глаз твоих… — шепнул он тревожно и добавил нежно слова, до этого мига неведомые ему, родившиеся в тайниках души — ДА СВЯТИТСЯ ИМЯ ТВОЕ, МАРИЯ!