Страна убитых птиц

Глава одиннадцатая. Мертвые сраму не имут

В бетонный бункер вошел Президент. Все, кого он хотел видеть, были здесь. Все, кроме Марии Долиной. Поисковый отряд пять раз прочесывал глухую местность, откуда доносился тонкий «голос» радиомаяка капсулы. Она была обнаружена сразу, но в ней никого не оказалось. Воскрешенная из мертвых, а вместе с ней агент Стас Чакин бесследно исчезли.

Президент надеялся! Этот американец славный малый! С первого сеанса установил местонахождение новоявленного пророка! Чтоб его! Вертолет с группой «спецназа» послан к КЛОАКЕ.

Президент сел на отдельный, в стороне ото всех, стул, по бокам тут же встали двое из охраны. Он закинул ногу на ногу, поочередно оглядел стоявших у стены.

«Шнейдер, ну, этот не играет в деле никакой роли! Трусливый, замученный жизнью, задерганный женами человечек. Щелкни по носу, и он всю жизнь будет вздрагивать на поднятую руку!»

Главврач горбольницы, поймав взгляд Президента, заискивающе заулыбался, для чего-то стал кивать головой, веко правого глаза задергалось, он словно подмигивал первому лицу государства.

— Шнейдер, — спросил Президент. — Этим людям, которые находятся тут, вместе с вами, им можно доверять?

Шнейдер дернулся, испуганно заозирался, словно впервые увидел, что он здесь не один. Откашлялся, прикрыв рот ладонью.

— Абсолютно!

«Вот этот, с глазами спокойными и мудрыми… Козлов, патологоанатом, он должен был проводить вскрытие Долиной. Ну-ну… А это медсестра, Симонова, жена Первого секретаря объединенных партий Области. Красивая женщина. Пережила глубокий нервный шок. Интересно, а что будет, если она узнает о расстреле мужа? Это ее добьет. Пока ей об этом не нужно знать. Рядом лечащий врач Долиной…»

Президент задумался. Молча поглядывал на стоявших у стены людей, покачивая ногой.

Сложно проложенная линия жизни его близилась к финалу. Тем более ему хотелось оборвать ее достойно. Теперь, когда, оглядываясь на тех, кто шел за ним, он не видел реальных претендентов на его «трон», теперь ему пророчат, что срок его правления подошел к роковому концу! Что есть некий МЕССИЯ, призванный сместить ЕГО! Ему грозят отставкой, гибелью — это после стольких лет кровавой борьбы, жестокости, насилия, драк с Аппаратом, закулисных интриг и попыток переворотов.

Аппарат… Что только он не вытворял, когда Президент впервые выступил с проектом Закона о частной собственности, ликвидации монополий ведомств и привилегий Иерархов! Все эти маленькие удельные князьки многочисленных партий лихорадочно объединились для свержения «крамольника» и отрицателя Системы. Он усмирил Аппарат. Усмирил, пролив море крови, нажив толпы тайных врагов. Он ввел институт Президентского Надзора и Комитет порядка и Контроля. У него не было иного выхода.

Он верил предсказаниям и пророчествам своей Джу. Она не ошибалась. По ее настоянию он ввел в стране Чрезвычайное положение. По ее рекомендациям срочно сменил руководство Надзора и КПК.

И несмотря ни на что, у него было ощущение, что его ВТЯГИВАЕТ В КАКУЮ-ТО ВОРОНКУ, ПОМИМО ЕГО ВОЛИ И ЖЕЛАНИЯ. ЧТО ВСЕ, ЧТО ПРОИСХОДИТ, КЕМ-ТО ПРЕДОПРЕДЕЛЕНО, ТОЧНО ВЫВЕРЕНО И НЕИЗБЕЖНО.

Он обвел жестким взглядом всех этих людей. Он собрал их для того, чтобы они рассказали ему о Смагине. Он должен был знать об этом человеке хоть что-то из первых уст. Президент не сомневался, сейчас, в ближайшие часы, события начнут приобретать фатальное ускорение. Он чувствовал это.

Что он имел? Факт предсказания Джу Найдис его скорого свержения. Факт Ясногорского чуда. Факт гибели полка вертолетов с десантниками на борту. Исчезновение этого Пророка — это тоже факт. Сто пятьдесят метров монолита вершины Эльбруса ни с того ни с сего вдруг отламывается, словно срезанные гигантской бритвой, и катятся вниз, сокрушая все вокруг… А это что? Знамение?!

Когда он связался с Джу и рассказал ей об этом, надо было видеть, каким ужасом и восторгом наполнились глаза ее! Только два слова проронила она — «ЭТО ОН!». Они поразили Президента, столько в них было безысходности, отчаяния и одновременно восхищения.

— Начнем с вас! — он указал на патологоанатома. — Кратко о Смагине.

— Смагин, он… он странный…

— В чем странность?

— Понимаете, для меня труп человека, для людей моей профессии, понятие конкретное. Ну, как объяснить, я просто не могу представить, что он был живым. Это МАТЕРИАЛ, я с ним работаю. А Смагин, он под голову трупа даже подушку кожаную подкладывал, я один раз спросил — зачем? — а он говорит, мол, ему жестко! Понимаете? Он с ними как с живыми обращается. Труп привезут из отделения, а он первым делом оботрет его тряпкой влажной, «ЧТОБЫ ДЫШАЛ»! И швы после вскрытия как-то по-своему накладывал. Хирургические швы. Пил иногда, правда. Запои у него бывали.

— Властен? Скрытен? Горд?

Патологоанатом засмеялся, оглянулся на остальных.

— Кто, Смагин? Нет. Вспыльчив — да. А про остальное, — чушь.

Президент кивнул.

Ему расхотелось опрашивать остальных вызванных людей. Что могли добавить к этому тот же Шнейдер, или жена расстрелянного Первого секретаря Области, или лечащий врач? Он так и оставался загадкой, фельдшер из захолустной больницы захолустного города, работавший в «домике из кафеля», хромой одиночка, любитель выпить и обращавшийся с мертвыми, как с живыми.

Главное, Президент не знал, ЧТО ДЕЛАТЬ. Он был абсолютно уверен — посланный на СВАЛКУ вертолет с группой «спецназа», которую возглавил Матвеев, Смагина не найдет. А если найдет, то не доставит. НЕ СУЖДЕНО. Что-то произойдет.

Когда ему доложили о том, что американец Денни О'Доннел указал на СВАЛКУ, радость охватила его. Появилась надежда контролировать ситуацию. Вот привезут этого Пророка, он посадит его напротив себя… Он! ЧТО ОН?! Президент даже представить не мог, о чем может говорить с этим фельдшером из Ясногорска! Убить? Своими руками или руками Матвеева, о котором в трансе говорила Джу Найдис, — это не выход. ЧТО-ТО ВО ВСЕМ ЭТОМ БЫЛО НЕПОСТИЖИМОЕ. За гранью логики обыкновенного человека.

Президент встал, искоса посмотрел на патологоанатома и вышел из бункера. Двое из охраны быстро прошли за ним. Дверь медленно и тяжело, противно скрипя, затворилась. Щелкнул электронный замок.

— Что дальше? — тихо спросил Шнейдер, вжимаясь в стену.

— Дальше?

Патологоанатом насмешливо щурился.

— А дальше, уважаемый, мы станем лишними. Идет какая-то игра, смысла которой нам понять не дано.

— Умоляю вас, тише, тише!

— А мы в этой игре выполняем роль стоящих за спинами играющих, подсматривающих, а им это не нравится, а прогнать нас они не могут. Пока не могут. Жил-был на свете Викешка Смагин, и ныне, поди, здравствует, так вот взял он и вытащил девчонку оттуда, куда наше с вами сознание и заглядывать боится!.. Снизошла на грешного калеку-горемыку благодать, а сверху она снизошла, или снизу — это мне, простите, все равно, наплевать! Дар ему даден такой, что оторопь берет, и на таких полнокровных людей, как я, «кондратий» упасть может! Шнейдер, а кто это вам сказал, что сусальный боженька по облакам ходит и нектар фужерами попивает?

— Мне никто ничего не говорил! Подите к черту! При чем здесь «боженька»?

— А при том, мой бездарный и трусливый коллега, что глазами вы все скорбите… Хотите, скажу, что за народ мутанты эти? Откуда их генеалогическое древо тянется? Не одной ли они крови с вами, а?

— Замолчите, будьте вы прокляты! Тут уши кругом!

— Ничего. Мы же все обезьяны безродные! Безики! Побирушки у столовых Общества Милосердия. Ваши родичи на СВАЛКЕ, Шнейдер, они там выжить пытаются, и выживут, будьте уверены. А вы за похлебку милосердия после всех ложки вымоете. Почему вы не на СВАЛКЕ, Шнейдер?!

— Я вас ударю!

— Я тебе ударю, даже Викешка Смагин не откачает. Я вот когда эту рыжую Долину увидел, как она голая с кафельного пола поднимается, как трупное окоченение ей двигаться мешает, а она с глазами пустыми прямо в дверь, прямо в дверь! И думаю, салют тебе, Безик, обезьяна ты бесхвостая. НОВАЯ ЖИЗНЬ В СТЕНЫ СТУЧИТСЯ, ЕЕ НЕ ПУСКАЮТ, А ОНА СТЕНУ ПРОБИВАЕТ! Викешка в крови весь за ней следом ползет! Потом голубь этот… У Викешки глаза безумные, дышит, как астматик, шепчет что-то! Голубя в руки взял, дыханием его согревает… А у птицы-то и кровь на клюве засохла, а?! ЧТО ЭТО БЫЛО? КАК? ОТКУДА? А пошли вы все! Только будут птицы летать, Шнейдер, и цветы будут, и все-все, чего нет, — будет! И города вонючие мхом зарастут, и СВАЛКИ не будет. Шнейдер, а как придут они со СВАЛКИ-ТО, что ты им скажешь, Божий человек, почему не с ними выживал? Похлебкой встретишь? Из твоих рук, Шнейдер, НИКОГДА ПТИЦА НЕ ВЗЛЕТИТ, ПОНЯЛ? И Викешка этот хромой, он не рыжую манекенщицу оживлял, не голубя разбившегося, а МЕЧТУ ВСЕОБЩУЮ.

Начальник Отдела «Исполнения» КПК обернулся к своему заместителю. Тот напряженно вслушивался в разговор, происходивший в бункере, смотрел не мигая на колонку мощного динамика.

— Джикия, кто такой инакомыслящий?

— Враг Федерации, мой генерал.

— Умный враг. Ну, и чего вы ждете?

Заместитель растерянно топтался на месте. Он исполнял приказы, исходящие непосредственно от двух людей — Президента и Начальника Отдела. Ни тот, ни другой никакого приказа ему не отдавали. Президент, выходя из кабинета Начальника, обронил только одну фразу: «Я надеюсь на вас, парни!» Начальник только смотрит, смотрит, и вот теперь… «Ну, и чего вы ждете?» А чего он ждет?

— Слушаюсь, мой генерал.

Пулеметная очередь бросила их на стену. Бункер наполнился грохотом, пороховой гарью, стонами и криками расстреливаемых.

Дольше всех умирал патологоанатом. Он скреб ногтями бетонный пол, пытаясь куда-то подтянуться, но рука срывалась и слабла.

По щекам мгновенно умершего Исаака Шнейдера текли слезы.

Ему снилось, что он бежит босыми ногами по асфальту, убегает от матери и хохочет, хохочет! Мать не очень спешит догонять, просто быстро идет следом и ворчит, но в голосе ее нет и намека на раздражение. И вдруг он замирает перед витриной!

Боже, чего здесь только не было! Золотистые, как верхушки облаков в солнечное утро, шары, ярко-алые пирамиды из колец, заводные куклы с пышными волосами, солдатики в разноцветной форме стояли «на часах» с «всамделишными ружьями», длинные, приземистые машины, управляемые по радио, с дрожащими прутиками антенн, паровозики, кораблики, трактора, ракетные установки — все это сверкало, переливалось, освещенное сотнями ламп, бесчисленными зеркалами.

Но больше всего его поразило чучело какой-то птицы. Белая-белая, она парила над всем этим великолепием, висела немного в стороне, ближе к углу витрины. Что это была за птица! Тонкие, надломанные крылья, устремленные чуть назад, вытянутое тело, голова, оканчивающаяся острым, слегка изогнутым клювом…

— Что это, мама? — спросил он пораженный и притихший.

— Это чайка, сынок. Их уже нет. Были такие птицы на свете.

Он упросил мать купить чучело. На это ушла двухмесячная пенсия за отца. И он шел, прижимая к груди коробку с птицей, КОТОРОЙ ТЕПЕРЬ НЕТ НА СВЕТЕ, шел и плакал от счастья.

И каждую ночь просыпался и смотрел на ящик «Видео», где, распластав узкие крылья, парила ЕГО ПТИЦА.

А через месяц чучело сгрызли мохнатые городские муравьи. Он пришел после занятий музыкой, а вместо его прекрасной, гордой, белой птицы на крышке «Видео» оказалась горстка грязной трухи, по которой ползали мохнатые твари с раздувшимися брюшками… Он не заплакал. Он вскипятил большой чайник и полил муравьев крутым кипятком, вода просочилась в «Видео», безнадежно испортив хрупкий прибор. От чайки осталось одно маленькое белое перо, случайно залетевшее за кресло…

Он проснулся, некоторое время лежал с закрытыми глазами.

— Чайка!

— Что ты, миленький?

Мария тут же повернулась к нему, прижалась всем телом. Он не заметил, что произнес это вслух. В не застекленное окно их избушки был виден серый, однотонный рассвет. Боже, самая настоящая избушка! Крохотная, наверное, охотничья когда-то, а теперь заброшенная и жалкая среди этого почти умершего леса, высохших кустов. И как она уцелела, как не сгнила вместе со всем вокруг?! Может быть из-за толстых, просмоленных бревен, из которых она была сложена, из-за сухого песка и твердой, как камень, глины, на которых ее поставили? Но факт есть факт, они нашли ее, наткнулись случайно. Теперь это их дом.

— Мария! — позвал он тихонько.

— Да, миленький…

— У нас нет завтра, Мария. Ты слышишь?

— У всех есть завтра, о чем ты говоришь?

— Рано или поздно, они найдут нас. Они не успокоятся.

Она села, спустив ноги с заскрипевшей лавки, зябко куталась в его куртку. Свет из окна высветил половину ее лица, другая тонула в тени — оттого выражение ее лица было загадочным.

— Знаешь, Стас, я не дам им схватить себя. Тому, кто умирал однажды, нетрудно будет повторить это снова.

Он чуть повернул голову, стал смотреть на ее розовое, просвечивающее ухо. Опять этот запах… Так пахла горсть земляники в детстве, когда мать приносила ее в пластмассовом стаканчике из парников Большого Комплекса, обслуживающего Иерархов.

— Мария! — позвал он, задыхаясь от нежности. — Мария-а-а!

Она повернула голову, зубы ее ослепительно блеснули.

Он протянул руку, дотронулся до ее щеки, нежно провел по ней, едва касаясь, спустился рукой ниже, минуя шею, забрался кончиками пальцев за воротник платья, там было тепло, и он счастливо засмеялся.

— Глупый! Какой ты глупый! А еще работаешь в таком… таком ведомстве! Ты офицер?

Он кивнул, жадно разглядывая ее лицо. Ему не верилось, что эта женщина, такая красивая и УДИВИТЕЛЬНАЯ, была с ним! Ее целовал и ласкал он этой ночью под завывание ветра в стволах деревьев, в избушке, пропахшей смолой и древностью, пронизанной призрачным лунным светом… Ей говорил он те слова, что давным-давно таились, ворочались в душе его, слова, которые он никому еще не говорил.

— Есть хочешь?

Он отрицательно помотал головой. Мария встала и принялась бродить по избушке, трогала зачем-то старые, прокопченные стены, доски стола, угол печи, сложенной из красных кирпичей… Вчера на ночь они топили печь, жарили тушки убитых Стасом странных животных с длинными ушами, покрытых серой короткой шерсткой, Мария сказала, что она видела таких в книжке, они назывались «крольки». Название было смешным и ласковым. Эти «крольки» оказались вкусными. Только соли не было, и без белкового мугу было скучно есть. Но ничего. У него был неясный пока план, но кое-какие детали уже зрели в голове.

— Мы уйдем за границу, Мария, — тихо сказал он.

Мария вздрогнула, отдернула руку от печи, резко повернулась. Стас сразу же сел, он подумал, ей плохо, так изменилось ее лицо.

— Тебе нехорошо? — спросил он осторожно.

— Нет.

Мария внимательно вглядывалась в него, о чем-то думала, сосредоточенно покусывала зубами кончик указательного пальца.

— Что мы там будем делать?

— Жить. Говорят, там еще водятся птицы, Мария.

— Они поют на чужом языке.

Она хотела продолжить, но махнула резко рукой и вышла, чуть не ударившись о низкую притолоку.

Он посмотрел сквозь распахнутый квадрат двери наружу, туда, где были видны стволы деревьев и чахлые кусты, куда ушла Мария.

А она, присев на корточки, рассматривала в маленьком лесном ручье каких-то крохотных рыб. Они то собирались стайкой, то, словно испугавшись чего-то, бросались стремительно врассыпную. Мария даже не оглянулась на звук его шагов, продолжая пристально следить за рыбами. И только когда на ее плечо легла его тяжелая рука, она заговорила.

— Понимаешь, мы сами, сами убили это все вокруг. Люди отреклись от земли, разучились разводить огонь и сажать деревья. Первый раз в жизни я топила печь! Я не знала, как это делается. РУКИ САМИ ВСПОМНИЛИ, ты понимаешь? В каждом из нас живет Старое. Оно есть — мы. И только отталкиваясь от него, можно создать что-то новое. Мы убили эту землю. Мы так долго унижали и отрекались от Старого, что Новое не пришло! Я родилась среди этого мрачного мира, он мой, ты только не перебивай меня. Если бы ты знал, как я хотела уехать до своей смерти! Я каждую ночь представляла свой отъезд! И что я скажу, когда самолет будет пролетать над всем этим. Я теперь другая, Стас! Один из тех, что охраняли меня, сказал мерзкое слово. Про меня сказал, Стас! Он не унизил меня. Человек должен иметь хоть какое-то достояние! Моя душа была мертва, и единственным моим достоянием было тело! У меня больше ничего не было. Разве можно унизить женщину за то, что у нее ничего нет, кроме ее тела, красоты и любви. Она умеет любить, вот и все. Появился ты… Ты со мной. Но нам нельзя уходить от всего этого.

— Они найдут нас, Мария.

— Я не верю, чтобы на этой земле никого не осталось, кто бы не сажал деревья и не вскапывал огороды! Они есть, Стас! Мы пойдем к тем, кто остался! Надо только поискать! Мы будем идти долго-долго, ночами, нас никто не увидит.

— Они заберут тебя, Мария! А я буду расстрелян как изменник.

— Ты большой и сильный! Умеешь драться. А если… Если они найдут нас и не будет выхода, мы умрем! МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ.

Она зачерпнула горсть воды и плеснула себе в лицо.

И он смотрел, как скатываются капли по ее розовой, просвечивающей коже, как влажно блестят губы, окаймляя белый ряд ровных зубов. И великая нежность переполняла сердце его.

Все было позади. Та нелепая и странная жизнь, в которой он так много не успел. Не успел увидеть смоляные, подтекающие янтарем бревна древней избушки, старую печь с обвалившимся углом и подслеповатое окошко без стекла с остатками паутины, стволы редких живых деревьев среди искривленных мертвых останков деревьев высохших, убитых… Не успел увидеть туманный рассвет над лесом и чахлыми кустами лесных прогалин, резвый ручей со стайками полупрозрачных неведомых рыб, чьи выпуклые глаза отражают блики света на поверхности воды. Он много чего не успел. Его учили убивать и останавливать убегающего, пользоваться всеми видами оружия и владеть собой в экстремальных ситуациях. Прыгать с парашютом и бесшумно снимать часового. Он был матерый «волкодав» в той жизни, что так стремительно и навсегда убежала от него.

И он знал, что умрет, если они настигнут их. Он умрет, но она будет жить.

— МЕРТВЫЕ СРАМУ НЕ ИМУТ.

— Что-нибудь не так, миленький? — она подняла мокрое лицо.

— Так, Мария, так. Просто я хочу, чтобы ты спела мне еще раз ту песню. Ну, что пела ночью! Тебе не трудно?!

Она засмеялась, откинув назад голову, и капли воды из лесного ручья катились по ее шее, исчезали за воротником.

И она запела ему эту песню. Старую, как мир, колыбельную, что когда-то пела ей мать. Так давно, что и подумать страшно. Наверное, эта песня была из тех времен, КОГДА МИР БЫЛ ЮН, ПО НЕМУ ЛЕТАЛИ СИНИЕ СТРЕКОЗЫ, — ПЕЛИ НЕВЕДОМЫЕ ПТИЦЫ, А ПО РОСНЫМ ЛУГАМ, ОТФЫРКИВАЯСЬ И ПРИМИНАЯ КОПЫТАМИ ДУХМЯНЫЕ ТРАВЫ, ХОДИЛИ САМЫЕ УДИВИТЕЛЬНЫЕ НА СВЕТЕ ЖИВОТНЫЕ — ЛОШАДИ.

Президент вышел из лифта, остановился.

— Где они?

Новый Исполнитель чуть склонил голову, придвинулся на шаг.

— Камера № 3 — американец, камера № 4 — Исполнитель.

Президент быстро оглядел его. Когда-то этот щеголеватый, собранный офицер был его личным телохранителем. На первый взгляд, в нем за эти годы ничего не изменилось — то же волевое, непроницаемое лицо, чуть вздернутый нос, подбородок с ямочкой, волосы с проседью, «соль с перцем», крупная фигура. Роста они были одинакового.

— Ты не изменился, Атис Кагайнис. Годы прошли мимо, а?

Исполнитель № 2 едва заметно усмехнулся. Этот вызов в ЦЕНТР, назначение не были для него неожиданностью. Он знал все эти годы, что придет время и Президент вспомнит о нем. И вовсе не потому, что Атис Арнольдович Кагайнис дважды спасал ему жизнь. А потому, что он, как никто другой, умел претворять в жизнь идеи и скоропалительные реформы Президента. Он все эти годы был Представителем Президентского Надзора Региона Дальнего Востока. Хоть раз он обеспокоил ЦЕНТР телеграммой о помощи в грядущих беспорядках? Ни одной забастовки за последние пять лет, ни одного крупного теракта. Загнанное в угол «Движение» не показывало носа на улицах Городов. Он знал, что понадобится ему.

— Веди.

…Денни О'Доннел, перегнувшись с койки, сплевывал на пол кровь. Два передних зуба были выбиты, рассечена губа, трудно было дышать — наверное, они сломали ему ребро. Густой, фиолетового цвета синяк закрывал правый глаз и переносицу.

Денни даже не поднял головы на звук открываемого замка. Только повел болевшими глазами, пытаясь рассмотреть, кто пришел. Страха он не испытывал. Что такое страх? В конце концов, любая боль, даже Самая сильная, проходит, а смерти Денни не боялся, веруя, что там, ГДЕ-ТО, ему в любом случае уготована ДРУГАЯ ЖИЗНЬ.

Они хотят заставить его выйти на КОНТАКТ с этим парнем. Зря. Он сдуру указал им место, где ОН ДОЛЖЕН ПОЯВИТЬСЯ. Взял и ткнул пальцем в карту, черт бы их побрал! Впрочем, раз они стали его мучить, значит, этот парень им не достался. Он не у них! Это утешало.

Нет, на КОНТАКТ он не пойдет, пусть убивают. И не скажет, КТО ОН. Пусть остается для них «сумасшедшим пророком», «реаниматором». На КОНТАКТ! Денни сразу почуял неладное, только взял в руки ЕГО рубашку… Денни простой парень из Кентукки, ну и что, что он близок к Президенту? Денни грешен, как все в этом мире. Ему дан дар, он им пользуется. Пусть другую работу дают, а на КОНТАКТ С БОГОМ ОН НЕ ПОЙДЕТ.

— Денни, мальчик, мне нужно поговорить с тобой.

Денни с трудом повернул голову — мозги чуть не кипят! Вгляделся в человека, сидящего на табуретке, стал подниматься. Президента ему тут не хватало! Извиняться пришел? На черта ему нужно их извинение, пусть отправят его обратно — и все. Он даже Фермеру ничего не скажет. В этой стране своих проблем «по самое некуда», если еще и международный конфликт прибавить, так и вовсе закопаются. Ну и череп у Старика! Надо же такую «кладовку» иметь! И ни волосинки…

— Сильно они тебя?

Уже знакомый Денни переводчик наклонился из-за спины Президента. Переводит быстро, не мешая, незаменимый парень. И его, значит, сюда притащили?

— Зубы выбили.

Денни приподнял верхнюю губу, пальцем показал исковерканные десны. Президент слегка побледнел, стиснул зубы, поиграл желваками.

— Денни, мальчик мой! Я слишком верю во всю эту… мистическую историю, так скажем. Тебе ничего не говорит имя Джу Найдис?

Денни удивленно поднял брови, забыв про подбитый глаз, и тут же охнул, схватился за него горстью пальцев, придерживая, как видно, болевшее веко.

— Кто ж ее не знает?

— Я могу быть с тобой откровенен?

Денни пожал плечами. Только государственных тайн ему не хватало!

— Если хотите сообщить мне такое, что навсегда похоронит меня здесь, то не стоит…

Президент захохотал. Ему нравился этот мальчишка-американец. С выбитыми зубами, с рассеченной губой и подбитым глазом, за ребра держится, а ничуть не перепуган! Или до него не доходит, что ТЕПЕРЬ ЕГО ПРОСТО НЕЛЬЗЯ ВОЗВРАЩАТЬ ФЕРМЕРУ! ТОТ ВЗБЕСИТСЯ, А ЭТО НЕ В ИНТЕРЕСАХ ФЕДЕРАЦИИ. Целая банда оперов, юристов, журналистов и медиков прорабатывает сейчас «легенду» исчезновения или гибели экстрасенса Денни О'Доннела. И они придумают! И это будет правдоподобно.

— Слушай и не перебивай, мальчик мой! Я постараюсь быть краток.

Денни остановил его жестом, поднялся, с трудом дошел до угла камеры, сплюнул кровь, вернулся, сел на койку, виновато улыбаясь.

— Здорово они тебя. Ничего, мальчик, им тоже не поздоровится, никто не просил их усердствовать! Что ты держишься за ребра, болят?

Денни хотел рассмеяться, но только скривил лицо от боли.

— Болят, значит. Я пришлю врача, только побеседуем. Джу Найдис — это для меня все, мальчик! Я откровенен, видишь? Она такая же, как и ты, она смотрит в будущее. Уж так вас устроила природа!

Президент говорил медленно, стараясь дать время переводчику поточнее переводить. Его немного раздражало выражение скуки, появившееся на лице этого мальчишки, но он старался не обращать внимания.

— Десять лет назад я был худой и желтый… Руки были вдвое тоньше, Денни, и сам я готов был «сыграть в ящик». Джу Найдис! Она дала мне силы. Так вот. Суть ее пророчества вкратце: в том самом городе, в Ясногорске, появляется человек, который начинает оживлять покойников! Потом он занимает мое место. Все, Денни. Я ей верю.

Денни изумленно смотрел. И не слова изумили его, не пространная речь Президента, а та волна удушливой ненависти, что ИСХОДИЛА ОТ НЕГО. Ненависть не к нему, а к ТОМУ, ДАЛЕКОМУ И НЕУЛОВИМОМУ.

— Я предсказывал появление Святого в вашей стране, Потрясения и междоусобицу, может быть, и гражданскую войну, но!

Денни потер виски, эта ненависть мешала ему сосредоточится, она рассеивала мысли, напирала на нечто, что Денни всегда оберегал, его личное, сокровенное…

— Продолжай, мальчик мой, я слушаю.

— Я сказал Фермеру и о возможной смене Президента.

Президент кивнул.

— Но вышло все по-другому! Я прилетел по личной просьбе моего Президента, он убедил меня помочь вам найти этого парня, чтобы избежать кровопролития и беспорядка, озверевших толп на улице…

«Боже! Он убьет меня своей ненавистью! Прямо сочится из всех его пор! Сколько ее! Ну, угомонись же!»

— Но то, с чем я столкнулся… Это другое! Да, другое. Я не ожидал этого, все гораздо серьезнее! Меня зря держат здесь, я ничего не могу изменить, меня не надо бить, потому что я НЕ МОГУ ВАМ ПОМОЧЬ!

«Как жерло печи, пышущее жаром! И на каждом языке пламени какие-то пляшущие человечки… Сколько их?! Кривляются и корчат рожи! Это его ненависть. Его ненависть, испепеляющая душу его…»

— Почему ты не можешь помочь, мальчик мой? «Выйди» на этого Святого, объясни ему, что можно наладить диалог, пусть он не предпринимает…

— Да ведь ему хуже, чем всем нам вместе взятым! И никакой он НЕ СВЯТОЙ!

«Я сейчас грохнусь! Мозг кипит, Господи, и нет крышки накрыть кипящий мозг…»

— Не святой? — Президент удивленно покачал головой. — А кто он?

— ОН БОГ! ОТСТАНЬТЕ ОТ МЕНЯ! Я ХОЧУ ДОМОЙ! НЕ МУЧЬТЕ МЕНЯ! ОН — БОГ!

Денни О'Доннел схватился руками за голову, застонал, раскачиваясь из стороны в сторону… Нестерпимо болел затылок, прямо раскалывался от пульсирующей в нем крови. И вдруг все разом отпустило! Денни еле слышно вскрикнул, резко поднял голову. То, что он увидел, ошеломило его.

Бледный, как смерть, переводчик, тихонько визжа, перебирал руками бетонную стену камеры, вжимался в нее спиной, поднимаясь на цыпочки.

А с камерного табурета, как в замедленной съемке, с закрытыми глазами падал Президент Федерации…

Старый Исполнитель услышал шум в коридоре, подошел к двери камеры, подставил ухо. Тут же громыхнула дверца окошка с «глазком», раздался гнусавый голос охранника:

— Арестованный! Подходить к двери, ближе, чем на полметра, кроме обеденного времени, запрещено. За нарушение карцер. Отойдите.

Старый Исполнитель повернул к «глазку» лицо, быстро проговорил:

— А не боишься, что меня отпустят? Тогда я с тебя кожу-то — раз, и на барабан! То-то.

По легкому откашливанью и сопению он понял, реплика дошла.

— Что там? — спросил, не давая опомниться охраннику.

— Президенту плохо, — раздался шепот. — Кувыркнулся в камере у этого, иностранца-то.

— Ведьме сообщили? Она во Дворце? — с тайной надеждой, что Джу Найдис окажется в эти минуты далеко от Дворца, спросил Исполнитель.

— Начальник караула за ней побежал. Тут она, говорят, в музей приехала.

Старый Исполнитель кивнул. Отошел от двери. Быстро перевернул плоский матрац, нисколько не беспокоясь, что охранник его выдаст. Это был его человек.

Достал тонкий грифель от карандаша, начертил несколько слов на папиросной бумаге, приготовленной загодя, подошел к двери, сунул в «глазок» еле заметный свертыш.

— Передашь майору Стоцкому, Комитет Обороны, Отдел № 5. Повтори.

Охранник, после небольшой паузы, неохотно повторил.

Старый Исполнитель пригладил плешивую голову, весело подмигнул «глазку» и завалился спать. Карцер его не страшил. Жизнь самым неожиданным образом, как оно всегда и бывает, продолжалась, несмотря на то, что впереди очень явственно обозначался ее гибельный край.

По коридору грохотали кованые подошвы ботинок охраны. Охранник слегка повернул голову, смотрел одним глазом — впереди солдат охраны, легко, на носках, так что развевались пышные волосы, неслась Джу Найдис.

Охранник, вспомнив, как Джу спасала его сына от прогрессирующего паралича, сочувственно вздохнул. Эту женщину он боготворил.