Страна убитых птиц

Глава семнадцатая. Снятие с креста

Они спали в избушке. Атис Кагайнис всю ночь просидел у костра.

Еще с вечера набрал он большую груду сухих веток и теперь сжигал их по одной, молча и бездумно наблюдая, как пожирает их ненасытное пламя.

Дважды выходила Мария. Первый раз немного постояла у порога избушки и ушла назад. Второй раз робко подошла, стояла, кутаясь в куртку, зябко передергивая плечами… Тогда-то он и попросил ее рассказать, ЧТО ЧУВСТВОВАЛА ОНА, КОГДА ЕЕ ОЖИВЛЯЛИ.

Она рассказала коротко, буднично, неинтересно. Но последняя фраза, сказанная после всего, после долгой паузы, под аккомпанемент трескотни сгоравших веток и скрипа недалекого леса, эта фраза потрясла его.

— Я теперь такая живая! Я любить могу!

Засмеялась и ушла. А он остался. Неожиданно и скоропостижно осознав, что он не имеет права вмешиваться в их жизнь. И никуда он их за собой не потянет, ни до какой Кольцевой дороги. Кольцо его дорог замкнулось. Ничего не было впереди, а оглядываться назад было страшно. Он был МЕРТВЫЙ.

«…такая живая… любить могу…» — иногда всплывало в мозгу.

К рассвету он сжег последнюю ветку. Встал, пристально посмотрел на темную щель приоткрытой двери избушки. Жестко усмехнулся. Ему ничего не надо было им говорить. Только теперь он понял, что ИМ НИКТО НЕ НУЖЕН. Достаточно было вспомнить, КАК они смотрят друг на друга! КАК бережно и легко проводит она рукой по его щеке, какая летящая и светлая улыбка озаряет лицо ее… Как смотрит он на ее руки, прежде чем откусить от куска еды, и если они пусты, он передает ей этот кусок. И как неотрывно они провожают друг друга глазами.

Он спускался к ручью. Не оглядываясь.

Он не взял еды, оружия… Он ничего не взял, потому что ему ничего не было нужно. Шел быстро, мощным шагом. Даже не оглянулся на возникший где-то сзади шум вертолета. Углубился в лес, четко выдерживая направление. Дорогу он запомнил.

Кромкой леса он вышел к оврагу, где сел ИХ вертолет. Прошел мимо, не взглянув на то, что осталось в овраге, не подошел к его краю.

ТАМ! ТУДА!

Атис Кагайнис улыбался. Он был убийца по профессии. Он знал, что главное — это первый миг. Потом все равно.

Болотный газ пузырился, эти пузыри лопались с противным шипом, словно миллионы змей вокруг разевали свои пасти, угрожая и нацеливаясь.

Когда вода дошла ему до груди, идти стало совсем трудно. Он плотно сжал зубы, улыбка исчезла с его лица. Латыш был упрям. Холодная и яростная кровь его предков пьянила мозг его.

А когда дошла вода до подбородка, почувствовал он, как трясина мягко и мощно охватила ноги и тело. И медленно потащила вниз. Тогда он запел. Слова были незнакомы ему. Но слетали с языка четко, звучно и радостно. Только поющий рот оставался на поверхности. Потом забулькало, замутило небольшим водоворотом. И все.

Родного языка Атис Кагайнис не знал.

Как не знал и того, что в минуту гибели и скорби его Великий и немногочисленный народ вложил в его уста наивную, старую, как мир, детскую песенку о весне и прилетающих птицах.

Атис Кагайнис спел ее на латышском языке.

Они долго звали его.

Матвеев терпеливо ждал, сидя на ступенях трапа.

Мутант-проводник стоял, обернувшись лицом в сторону родных Силемских болот. Ноздри его широко раздувались, перепончатые пальцы гладили голую грудь. По щекам мутанта текли слезы.

Вертолет взревел и… растаял в тусклом рассветном мареве.

Президент оглядел комнату. Здесь находилась элита. Цвет Америки. Семнадцать человек, в чьих руках практически было сосредоточено все. Политика, экономика, юстиция… Список можно было бы продолжать бесконечно, но суть была проста — все нити власти находились в руках этих семнадцати.

Фермер четко знал, за какую из нитей нужно осторожно и вовремя дернуть, чтобы задуманное перешло в реальность. Эта страна, лежавшая по ту сторону океана, ей нужно было помочь. Двое суток Фермер не вылезал из загородной резиденции. Советники и консультанты, секретари и курьеры — все они сновали, как встревоженные муравьи, туда и обратно, от резиденции до Столицы, от Столицы до резиденции.

Фермер вспомнил вопящий, неистовствующий Конгресс, которому он «преподнес этот Рождественский подарок». Бледные, перепуганные лица, вопли о красной опасности и происках левых. Но ничего не произошло. Границы были открыты, Армия Единого Совета Свободных республик ликвидирована. Поднятые по тревоге части ВВС США, Военно-Морской Флот и Ракетные части напрасно простояли по готовности «I» целую неделю. Кончилось, когда потрясенный министр Обороны и Безопасности США сдавленным голосом в трубку выговорил: «Над нами все смеются! Европа, сука, слюни пускает от удовольствия».

Фермер тогда осторожно положил трубку, долго хохотал, глядя на медленно вращающийся электронный глобус в его кабинете. Дотошные техники уже вырубили красные лампочки ядерных баз бывшей Федерации.

Теперь оставались эти… Большой Бизнес Большой Страны. Он уже открыл папку с приготовленной речью, диаграммами, выкладками экономистов, прогнозом социологов… как дверь комнаты стремительно распахнулась.

Фермер поднял голову. Изумленно вгляделся в лохматого, бледного Денни О'Доннела, из-за его плеча улыбалась растерянная физиономия Джона Армстронга. Креста на его лбу не было. С некоторых пор они были неразлучны, Денни и Джонни.

Шлялись вместе по злачным местам, катались на яхте, играли в теннис… «Кобели», — ворчал Фермер, когда ему докладывали об очередном дебоше, устроенном неразлучной парой.

— Денни!?

Все семнадцать могущественных людей США с любопытством повернулись к двери.

— В чем дело? — Фермер повысил голос.

— Ему нельзя лететь в Ясногорск! Надо связаться, СРОЧНО! ЕМУ нельзя лететь в Ясногорск! Крыса! Бежит крыса! Удар! Свет! Кругом кафель! СРОЧНО!

Он сползал по двери, прислонившись к ней спиной, мотая лохматой головой. Джон Армстронг подхватил его под руку, растерянно оглядывал находящихся в комнате.

— Он уже час такой! Ну, мы… сидели, пили кофе… А он побледнел так… как с ним бывает, и вот… И говорит, говорит, никак не успокоить его… С ним тоже такие штуки всегда, когда…

Джон Армстронг наклонился над сползшим на пол Денни, гладил его по голове.

— ЕМУ НЕЛЬЗЯ ЛЕТЕТЬ В ЯСНОГОРСК! КРЫСА! ОНА БЕЖИТ! КАФЕЛЬ… МНОГО КАФЕЛЯ КРУГОМ! Я НЕ ЗНАЮ, ЧТО ЭТО… ТЕМНО… МЕРТВЫЕ ТАМ… ТРУПЫ… ТАМ БЫЛИ ТРУПЫ! СЕЙЧАС НЕТ… НО БЫЛИ… СРЕДИ КАФЕЛЯ! МНОГО… СВЯЖИТЕСЬ С НИМИ… ЧЕРЕП РАСКОЛОТЫЙ… КРОВЬ… КРЫСА!

Денни О'Доннел дернулся и затих.

В полной тишине было слышно неуверенное бормотание Армстронга.

— Он иногда вот так грохнется… Я ему — «Денни, Денни!» Ноль внимания, но он всегда говорит правду! Денни мне и крест со лба снял, сам научился, его никто не учил.

Только тут Фермер заметил, что Джон Армстронг вдребезги пьян. Еле стоит на ногах.

— Господа! — Фермер захлопнул папку. — Прошу прерваться на пятнадцать минут. Это серьезно. Я должен связаться…

Президент США стремительно вышел из комнаты, перешагнув через длинные, вытянутые на полу ноги Денни, плечом отодвинув растерянно улыбающегося, пьяно икающего Джона Армстронга.

Семнадцать могущественных людей Америки сели свободнее, перешептывались, поглядывая на странную пару.

По «экстренной связи» Фермеру сообщили, что член Совета, Председатель Пятерки Реформаторов Единого Совета Свободных Республик Викентий Смагин уже с час как находился в Ясногорске…

Фермер вгляделся в вежливо улыбающееся с экрана лицо мутанта, присутствовавшего при их прошлом разговоре со Смагиным, вкратце передал «предостережение Денни О'Доннела». Лицо мутанта сразу стало жестким, он кивнул, сухо попрощался. Экран погас.

Десять минут Президент США сидел неподвижно в кресле, массируя рукой сердце, потом встал, медленно побрел в комнату, где его ждали.

За эти десять минут Фермер постарел лет на десять.

Он вспомнил огромную ликующую толпу, окружившую здание аэропорта. Толпа скандировала «Пророк! Пророк! Пророк!» Он попросил подогнать машину к трапу.

Быстро скользнул в нее, велел не останавливаться. Люди бежали за машиной, тянули руки, что-то кричали.

Он закрыл глаза, нахохлился. Несколько раз менял положение, проклятая нога болела и болела. Два дракона, не оставляющие его ни на миг, — боль в голове, боль в ноге…

Зачем он прилетел сюда?!

ЭТО БЫЛО НЕОБЪЯСНИМО.

Его что-то властно, неудержимо тянуло сюда! ОН ДОЛЖЕН БЫЛ УВИДЕТЬ ВСЕ ЭТО! ДОЛЖЕН, ВО ЧТО БЫ ТО НИ СТАЛО.

Когда он садился в самолет, появился Матвеев, запыхавшийся и довольный. Смагин выслушал его торопливый рассказ о том, КАК ОН ИСКАЛ РЫЖУЮ. НАШЕЛ! ТЕПЕРЬ ОНА В ГОСТИНИЦЕ… И ПАРЕНЬ С НЕЙ, БЫВШИЙ АГЕНТ. КАК ОНИ ЛЮБЯТ ДРУГ ДРУГА! МАРИЯ ВРОДЕ БЫ ЖДЕТ РЕБЕНКА, ПОКА НЕЯСНО, СРОК МАЛЕНЬКИЙ… НО…

В этом месте Матвеев осекся, забормотал что-то. Смагин кивнул, улыбнулся, странно посмотрел и стал подниматься по трапу.

«Послезавтра у тебя день рождения, Викентий! 34 года!» — хотел ему крикнуть Лев Матвеев, но почему-то сдержался.

Смагин попросил сразу ехать в горбольницу. Что-то неудержимо тянуло его туда, к месту бывшей работы.

Он шел по аллейке, быстро оглядывая привычные очертания строений больницы, арки, старые стены, окна… ВОТ! Он, припадая на ногу, свернул в сторону. Двое охранников приостановились, смотрели.

ЗДЕСЬ СИДЕЛА РЫЖАЯ. ТОГДА… ОН ШЕЛ МИМО, ЗЛОЙ И БОЛЬНОЙ, А ОНА СИДЕЛА ЗДЕСЬ, НА ЭТОЙ СКАМЕЙКЕ… Ему хотелось заглянуть в ее лицо, но мешали волосы. ОН ПОМНИЛ ЕЕ РУКИ — ХОЛЕНЫЕ, БЕЛЫЕ РУКИ С НОГТЯМИ, КРАШЕННЫМИ В ПЕРЛАМУТРОВЫЙ ЛАК…

Дверь «домика из кафеля» была закрыта на большой амбарный замок. Он попросил охранника принести ключ. Стоял, засунув подбородок в просторный воротник свитера, руки — в карманах облезлых штанов.

С улицы, от ворот, из больницы уже бежали люди. Охранник догадался, быстро обозначил границу. Люди собирались и собирались. Молча издалека разглядывали его. Откуда-то по рукам стали передавать детей, ставили их в первые ряды. ЛЮДИ ЛЮБИЛИ ЕГО.

ОН НЕ ОГЛЯДЫВАЛСЯ, ОН ЧУВСТВОВАЛ ВОЛНУ ТЕПЛОТЫ И НЕЖНОСТИ, ИЗЛУЧАЕМУЮ ЭТОЙ МАССОЙ. ОН ПЛАТИЛ ИМ ТЕМ ЖЕ.

«Голова! Когда ж это кончится!» — он тронул затылок, тут же отдернул руку — нельзя, чтобы ОНИ видели, что ему больно. Зачем?!

Охранник быстро открыл замок, распахнул дверь.

Здесь ничего не изменилось.

Кафель, цинковые стоки, металлические шкафы, мраморные столы — все было КАК ТОГДА. И излучало холод.

Он зябко передернул плечами, сильно выдохнул, скосив глаза на легкое облачко пара от дыхания. Рука привычно взлетела, ЧТОБЫ БРОСИТЬ СВЯЗКУ КЛЮЧЕЙ В ПРОРЖАВЕВШИЙ БИКС С ОТЛОМАННОЙ КРЫШКОЙ! Бикс все еще находился там же… И упала рука.

Припадая на ногу, прошел к боковому хозяйственному шкафу — засмеялся! Его чайник стоял на месте.

ВОТ ЗДЕСЬ ЛЕЖАЛА РЫЖАЯ!

Он неловко повернулся, со стола покатилась какая-то кружка, с грохотом упала на пол, докатилась до шкафа. Из-под него неожиданно выскочила здоровенная крыса, волоча за собой паскудный лысый и рыжий хвост, пробежала по кафелю пола, юркнула куда-то в угол.

КРЫСА БЫЛА ТА ЖЕ! ОН УЗНАЛ ЕЕ!

ОТПРЯНУЛ, ВСКРИКНУВ…

Нога подвернулась, ОН ВЗМАХНУЛ РУКАМИ И УПАЛ НАВЗНИЧЬ, ЗАТЫЛКОМ НА БЕЛЫЙ, СВЕРКАЮЩИЙ КАФЕЛЬ.

НА РЕЧКЕ, НА РЕЧКЕ, НА ТО-ОМ БЕРЕЖО-О-ОЧКЕ МЫЛА МАРУСЕНЬКА-А-А БЕЛЫ-И-Е НО-О-ГИ! — пропели дивные, невидимые голоса. ОН УЛЫБНУЛСЯ. РУКА ЕГО ПОПОЛЗЛА К ЗАТЫЛКУ, НАЩУПАЛА БОЛЬШУЮ ЗИЯЮЩУЮ ЩЕЛЬ… ИЗ ЩЕЛИ ВЫХОДИЛА ЕГО БОЛЬ.

КАФЕЛЬ… КАФЕЛЬ… БЕЛЫЙ КАФЕЛЬ.

МИЛЛИОНЫ БЕЛОСНЕЖНЫХ, ГОРДЫХ ПТИЦ БИЛИ КРЫЛАМИ ПЕРЕД ЕГО ИЗУМЛЕННЫМ ВЗОРОМ… А РЯДОМ СТОЯЛА ЕГО ТИХАЯ МАТЬ, ЧТО-ТО ПРОТЯГИВАЛА ЕМУ НА РАСКРЫТОЙ МРАМОРНО-БЕЛОЙ ЛАДОНИ.

— ЧТО ЭТО, МАМА? — СПРОСИЛ ВИКЕНТИЙ ТИХО И ЖАЛОБНО.

МАТЬ УЛЫБАЛАСЬ И КИВАЛА, КИВАЛА, КИВАЛА…

И ТОГДА ОН ПОНЯЛ, ЧТО ПРОТЯГИВАЕТ ОНА ЕМУ! И ЗАСМЕЯЛСЯ, И СЛЕЗЫ РАДОСТИ И ОБЛЕГЧЕНИЯ КАТИЛИСЬ ПО ЩЕКАМ ЕГО.

ЭТО БЫЛ БИЛЕТ В ВЕЧНОСТЬ.

Тело его стало таять. Оно превратилось в легкий пар, невесомо плескавшийся среди белого кафеля прозекторской. Сначала он имел форму человеческого тела, потом, словно размытый струей воздуха, пар превратился в прозрачное чистое облако…

ВОШЕДШИЕ ЛЮДИ НИКОГО НЕ ОБНАРУЖИЛИ В КАФЕЛЬНОЙ КОМНАТЕ, ТОЛЬКО МОХНАТЫЙ ИНЕЙ СТЫЛ НА БЕЛЫХ ПЛИТКАХ ДА ПО ТУ СТОРОНУ СТЕКЛА, НА УЛИЦЕ, ЛЕТАЛ И ЛЕТАЛ У ПОКОСИВШЕЙСЯ ОГРАДЫ КАКОЙ-ТО СУМАТОШНЫЙ, ЗАБЛУДИВШИЙСЯ ИЛИ БЕСТОЛКОВЫЙ ГОЛУБЬ. И НЕ БОЯЛСЯ ЛЮДЕЙ.

ОТ АВТОРА

Когда колючие звезды пронижут стекла вашего дома непостижимым призрачным светом, поднимите к ним лицо, примите на кожу ускользающее звездное тепло, вспомните о Добром и Вечном, для которого явились мы в этот несчастный и прекрасный мир.

И тогда среди звездных туманностей, чуть в стороне от Млечного Пути, вы увидите, как ворочается и клубится на границе СВЕТА И ТЬМЫ, любящее ВАС, помнящее о ВАС, НЕПОСТИЖИМОЕ И ВЕЧНОЕ НЕЧТО.