Страна убитых птиц

Глава шестнадцатая. Утоли мои печали

В глаза ей ударил ослепительный сноп света. Машина взвизгнула тормозами, просигналила и скрылась за поворотом. Бывший Первый Секретарь объединенных партий Области Екатерина Бурова выглянула из-за мусорного бака, проводила машину затравленным взглядом. Грязное, выпачканное мелом пальто, порванные чулки, разбитые и потрескавшиеся сапоги, выбивающиеся из-под вязаной шапочки волосы, и чумазое перепуганное лицо — это все, что осталось от холеной секретарши Первого Области.

Когда ревущая, размахивающая факелами, страшная толпа ринулась на штурм здания, она уже спускалась по пожарной лестнице, обдирая в кровь руки, плача и подвывая. Домой идти было нельзя, так она решила. Дома ее обязательно найдут, и тогда… Она вспомнила окровавленное, бесформенное, разбитое о камни тело знакомого офицера Надзора, и животный ужас опять подкатил к горлу, едва не вырвался криком.

Тогда она кинулась к близкой подруге, постучала в окно первого этажа. Подруга разглядела ее лицо за мутными от моросящего дождя стеклами, отчаянно замахала руками и задернула занавеску.

И Екатерина Бурова поняла окончательно — МИР ПЕРЕВЕРНУЛСЯ. Она скрывалась в старых сараях, на задворках каких-то складов, ночевала в тоннелях теплотрасс, спускаясь туда через уличные люки, причем поднимала и опускала за собой чугунные крышки люков с невиданной легкостью, как картонные. Любой шум — треск, шорох, громкий голос, звук машинных тормозов и сигналов — приводил ее в состояние неописуемого ужаса. Топот ног идущих на митинги людей, шум толпы! — и Екатерина Бурова в страхе забивалась в любую щель, обнаруживая странную способность своего гибкого тела вписываться в малейшую неровность, выступ, впадину, трещину… Она пила, где придется, в основном из уличных колонок, крала еду с подоконников открытых окон нижних этажей, а в последний раз ела подгнившие объедки из мусорного бака.

МИР РУХНУЛ. И она не находила себе места среди дымящихся развалин этого мира. В Области ее хорошо знали. Поэтому она боялась всех. Она была абсолютно уверена, что как только ее обнаружат, тут же расстреляют. Как расстреляли Первого Секретаря Области, в чьем кабинете она впервые в жизни вкусила жутковатую сладость и восторг почти неограниченной власти и безответственности.

Весь день Екатерина Бурова просидела в этом полуразвалившемся сарае на окраине Города, позади старых бараков, принадлежавших Химкомбинату. Мусорный бак она подтащила к входу в сарай, перегородив им проем двери.

В сарае было полно крыс. Она пыталась ловить их, чтобы ободрать и съесть. Для этой цели дважды разводила маленький костерок из набранных щепок, жарить мясо. Но крысы были хитры и неуловимы. Голод все сильнее мучил ее. И она не выдержала, вышла из сарая, чтобы идти куда-то добывать пропитание, но тут из-за ближнего барака вырвалась эта машина… И Екатерина Бурова опять забилась в свою нору, смотрела из-за мусорного ящика безумными, воспаленными глазами.

…Дьял выпил час назад целых две бутылки пьянящей жидкости Красивых. Ему было весело. Во-первых, потому, что эта жидкость оказалась много лучше той, что пили мутанты на СВАЛКЕ, — темно-красного цвета, тягучая, неповторимого запаха! «Ликер» — Дьял несколько раз повторил вслух название восхитительного напитка. Во-вторых, за одну Луну Дьял умудрился обеспечить снабжение «хлебом КЛОАКИ» всего народа хау! За одну Луну! Красивые выделили для перевозки «хлеба» целых десять машин-вездеходов, и при каждой был водитель. В-третьих, Викентий стал ОЧЕНЬ БОЛЬШИМ КРАСИВЫМ! Все слушались его, затаив дыхание! Дьял постоянно находился при нем и видел, как относятся к нему и Красивые и мутанты! Странное слово — «мутанты»! Нисколько не хуже, чем «хай», но все-таки надо привыкнуть. Викентий улетел на «вертолете» в самый большой город Красивых, его позвали, потому что Викентий МНОГО ЗНАЕТ. А Дьяла он позовет через пару дней.

Конечно, без своей СВАЛКИ и родичей скучно! Хай! Этот Городок — «Ясногорск» — он родной Дьялу городок, но «Область» больше. Тут есть своя Свалка, много больше той, где родился Дьял, есть и хорошие хау, с ними он успел подружиться.

Дьялу было весело. Он шел в гости. Водитель большой машины согласился довезти его до пустыря. Все электрозаграждения были сняты, и если через пустырь, то до окраины СВАЛКИ совсем недалеко. Водитель прозевал, правда, и проскочил поворот, но ничего, Дьялу было легко идти после двух бутылок пьянящей жидкости Красивых! Пусть водитель разворачивается по кругу, а Дьял немного вернется, промнет отяжелевшие от выпивки ноги.

«Хай, Викентий! Ты изменил все Луны! — Напевал себе под нос Дьял и отмахивал в такт ручищей. — Вот у меня на поясе большой Друг, он называется „пистолет“! Из него надо убивать всех, кто мешает жить народу хау, башкам, армам и цыгам, и еще хорошим Красивым! Все братья — все! Хай, Викентий! Когда ты упал там, в большом хи, где Красивые молятся своей Луне, Дьял чуть не сошел с ума! В шее у Дьяла родилось много горя, оно поднялось в голову, и Дьял пускал из глаз воду! Хай, Викентий! Три „покойника“ ударили тебя — в щеку, грудь и живот! А ты не ушел в Большой Покой! Ты — вождь, Викентий! Ты самый великий из всех Красивых!»

Так распевал мутант Дьял, шагая в темноте по пустынной дороге.

— А вот «барак»! — комментировал он вслух свои впечатления. — Он есть хи хороших Красивых, которые братья хау. Тут никто не живет!

Дьял резко оборвал себя, остановился, пригнув голову, вслушался. Не звук, а только НАМЕК НА ЗВУК мгновенно заставил его насторожиться. А может быть, и не было звука?! Просто тренированное за множество поколений, генетически выработанное «чувство опасности» заставило Дьяла замереть на месте?

Рука его медленно двигалась к поясу, к рукоятке пистолета. Еще не все «агенты» были обезврежены… Много их пряталось по тайным углам.

Маленькие глазки Дьяла, отсвечивающие красным цветом, быстро шарили по сторонам. «ЗДЕСЬ»! — Дьял нутром почувствовал, как из этой щели между мусорным баком и дверью в развалившемся хи Красивых на него смотрит КТО-ТО! Опасности не было! Опасность — это когда хай сжимается внутренне, собираясь к сопротивлению, борьбе или неистовому бегству. Здесь был — чужой!

Раз! — бак летит в сторону. Дьял на пороге, смотрит в темноту. Что для хая темнота? Тьфу! Народ хау вырос ночью, выжил среди темноты. В отравленном мире выжил. А вот дикие собаки хайду потеряли в отравленном мире слух, обоняние — стали дневными! Потому они и не смогли сожрать народ хау, а хау сожрали их почти всех!

Дикий визг прорезал тишину.

Екатерина Бурова, забившись в угол сарая, вжимаясь в землю, расширенными глазами смотрела на огромного, неведомого то ли человека, то ли… Косматый, голый по пояс, обросший диким волосом. За широким кожаным ремнем заткнут пистолет, ноги босые!

— Хай?! — удивился Дьял, разглядывая грязную женщину. — Зачем ты здесь, Красивая?..

Бывший Первый Секретарь Области, а еще раньше секретарша Первого Екатерина Бурова видела мутантов. Трое их жили в клетке у бывшего Представителя «Надзора» ЦЕНТРА в Области, того Лысого, что расстреляли первого среди всех. «Мутант, мутантиха и мутантик», их иногда возили в закрытой машине показывать кому-либо из почетных гостей, наезжающих в Область. На свободе Бурова мутантов не видела. Молча смотрела, дрожа от ужаса и неверия в реальность происходящего.

Дьял миролюбиво хмыкнул, подошел ближе, присел на корточки перед женщиной. Эта Красивая пряталась! Почему? От кого?

— Хай! Ты! — Дьял ткнул толстым пальцем в нее. — Не боишься. Я — Дьял. Ты — не боишься Дьяла. Поняла?

Бурова кивнула. В сарае было темно, она с трудом различала черты грубого лица. Борода, усы, косматые волосы…

Дьял вспомнил нужное ему слово. Хмель все еще бродил в его косматой голове. Все-таки хорошие есть вещи у Красивых, например, этот «Ликер»! Вряд ли вождь Иу пил такую вкусную штуку.

— Ты! Ты ра-бо-таешь? — Дьял с трудом выговорил. — Где?

Екатерина Бурова задохнулась от страха. Этот косноязычный монстр спросил именно то, чего она боялась больше всего на свете. Штурмующая здание толпа, дикий рев, факелы, крики, выстрелы и стоны — все промелькнуло в секунду перед ее глазами. Она молчала, вжимаясь в угол, обхватив скрещенными ладонями горло.

— Ну?! Хай! — рявкнул потерявший терпение Дьял. — Говори!

— Секретарша! — неожиданно выпалила Екатерина Бурова, отчаянно и безнадежно.

— Хай?

Дьял недоверчиво склонил набок голову, положил в рот толстый палец, думал. Это слово было ему знакомо. Оно находилось в одном ряду с ненавистными словами — «Над-зор», «Ке Пе Ка-а», «Агент» и «Па-ар-тия-а». Красивые часто произносили это слово в сочетании с одним из перечисленных… Это озадачило Дьяла. Он подозрительно еще раз оглядел сжавшуюся в комок женщину Красивых. «Секре-та-ар-ша»?! Значит, она прячется здесь. От кого? От хороших Красивых и народа хау. Она в чем-нибудь виновата? Прячется — виновата. Мысль была проста, как кусок белкового муга. Кто ее нашел? Дьял. Значит, Дьял ее приведет к Красивым. Пусть они ее спросят о ее вине. Все.

Цепочка раздумий была замкнута. Дьял встал.

— Хай! Ты идешь с Дьялом. Бегать — у-у-у-у! — Дьял показал кулак величиной с голову Буровой. — «Секре-тар-ша-а-а» — это плохо. Ты — плохая Красивая.

Екатерина Бурова поняла, что этот мутант хочет вытащить ее из убежища и куда-то вести! Она затрясла головой и стала еще больше поджимать ноги. Пальто съехало с колен, пола упала, сквозь драные чулки засветилось тело. Платье под пальто высоко задралось.

Дьял хорошо видел в темноте, как днем. У него сразу пересохли губы.

Чтобы немного успокоиться, он вытащил из-за пояса пистолет, повертел его, как игрушку, в громадной руке и сунул обратно. Дьял горой нависал над маленькой, сжавшейся в комок от ужаса женщиной.

— Надзор?! — палец Дьяла опять нацелился в нее.

— Нет-нет! — она отчаянно замотала головой.

— КЕ-ПЕ-КА-А?!

— Не-е-ет!

— Хай? — озадаченно почесал затылок Дьял. — Агент? Партия?

Екатерина Бурова молчала, затылок раздирала дикая боль, онемела спина и левая рука.

— Хай. — Дьял кивнул. — Па-артия-а. Ты — плохая Красивая. Все.

Его ручища сгребла пальто, платье — все вместе одним рывком. Он легко поднял ее, так что ноги женщины болтались в воздухе, пронес метра три к другому углу, положил на кучу какого-то тряпья… Она спала здесь совсем недавно. Встал перед ней на колени.

Она молча, с закрытыми глазами слушала его учащенное, мощное дыхание. Чувствовала, как он распахнул пальто, одним движением страшных рук разорвал платье от воротника до низу. Еще рывок, и тело было обнажено.

— Хай… — голос его звучал глухо, на низкой ноте.

Она молчала, лежала, раскинув руки, впиваясь ногтями в ладони. Он был огромен, чудовищно силен. Она инстинктом женщины почувствовала, что, окажи она ему сопротивление, закричи, забейся — и эти страшные руки разорвут ее в клочья, сомнут в кровавое месиво. Екатерина Бурова молчала. Только единственный раз стон вырвался из ее стиснутого рта, когда огромная, неистовая плоть его задрожала, забилась где-то в ней, и тупая, саднящая боль побежала от ног к груди.

— Хай… Над-зор — пло… плохо! — гудел он, мотая косматой головой. — Агент — плохо… очень… па-ар-тия-а-а-а — плохо…

Она потеряла сознание.

Три ярких луча прорезали темноту сарая.

Пятерка военного патруля молча смотрела на распластанную женщину и стоявшего над ней мутанта.

— Хай! — Дьял улыбался во весь рот. Дьялу было весело. В эти дни, суматошные, Великие и кровавые дни — все было в первый раз. И эта Красивая — она была первой в жизни Дьяла Красивой.

Старший Патруля, седой майор-десантник, откашлялся.

— Вывести его. По «параграфу-2».

Двое тронули Дьяла за локти, он отстранился, возился с ремнем.

— Хай! Я — Дьял! Я — охрана Викентия!

— Хоть черта, — хмуро пробормотал Старший. — Что вы копаетесь?

— Она — хорошая! — Дьял указал на лежащую без сознания женщину. — Она — секре-та-ар-ша-а! Но хорошая.

Дьяла вывели из сарая, поставили к мусорному баку. Он улыбался. Хмель еще не покинул его косматую голову — ему было весело.

Здесь его веселые мысли оборвались. Прогремела автоматная очередь. Дьяла бросило на мусорный бак, он схватился за него огромными руками, перегнулся и упал головой внутрь. Ноги неподвижно торчали. Умер он почти мгновенно. Даже не успел удивиться.

— Пистолет у него… Забрать! — коротко приказал майор.

Патрульный, морщась от вони мусорного бака, перегнулся, выдернул из-за пояса Дьяла пистолет. Двое патрульных уже выносили из сарая обвисшее женское тело. Женщина, не приходя в сознание, застонала.

— В больницу ее. Тащить далеко! Ладно, на повороте, может, какая машина будет.

Патруль канул в ночь.

Из щели сарая осторожно высунулась крысиная голова. Крыса нюхала воздух, глазки ее отливали красноватым — она чуяла кровь.

До вступления в силу Закона об отмене смертной казни оставалось ровно двенадцать часов.

От пустыря спешило целое полчище жуков-трупоедов, они чувствовали кровь, как никто в этом мире. Между жуками и крысами шла смертельная борьба за выживание. Если тройка жуков вцеплялась в крысу, она была обречена. Крысы ловили жуков поодиночке, съедали без остатка. Ни у тех, ни у других естественных врагов не оказалось.

— Спокойная протоплазма, — сказало чудовище, пожирая тело Эдселя, — мне нравится спокойная протоплазма. — И чудовище заглотило тело Эдселя целиком.

Мне нравится спокойная протоплазма, — сказало Оно, и гигантский рот сомкнулся над Парком, — но мне нравится и активная протоплазма.

РОБЕРТ ШЕКЛИ. «Абсолютное оружие».

ОТ АВТОРА:

Прости, мой Читатель, вынужденное отступление. Мне просто необходимо ВЗДОХНУТЬ, прежде чем ринуться опять в эту бездну мрачного грядущего, заглядывающего в мои окна из далёка-далека фантазии и… логики. Как хочется ПРОВИДЕТЬ мир вне планетарных катастроф, стихийных и экологических бедствий, счастливый, искренний мир, где каждый счастлив индивидуально. Нет понятия «ВСЕОБЩЕЕ СЧАСТЬЕ». Безумцы-утописты создали его как некую «подвешенную в воздухе», не поддержанную реальностью идею-мечту, ибо сами были глубоко несчастны и больны. Догматики-примитивисты развили и внедрили эту идею в сознание широких масс, чтобы оправдать ужасающее настоящее БУДУЩИМ СВЕТЛЫМ ЗАВТРА. Я не пессимист. Меня держат на этой Земле те маленькие радости, без которых жизнь немыслима и невозможна. Но я несчастлив, как и ты, мой Читатель. Униженная и оскорбленная Природа мстит мне за глупость моих предков и современников, за мои собственные промахи и жестокости по отношению к ней. Сорванные цветы и смятая трава, застреленные птицы и убитые животные, невмешательство (мое, личное?!) в отравление рек, ручьев, озер, морей и океанов! За гигантские нефтяные «инъекции», умершие в результате этого громадные участки «кожи» Земли. За все, за все! В том числе за НЕНАВИСТЬ, ИСТОЧАЕМУЮ МОИМИ СОБРАТЬЯМИ. Сколько ее скопилось вокруг! Господи! НЕ УТОЛИТЬ ТЕБЕ МОИ ПЕЧАЛИ, ГОСПОДИ, ПО СИРЫМ И КАЛЕКАМ, БОЛЬНЫМ И БЕЗРАБОТНЫМ, МИЛЛИОНАМ СТАРУХ И СТАРИКОВ, ВЛАЧАЩИХ ЖАЛКУЮ ЖИЗНЬ НА ГОСУДАРСТВЕННЫЕ КРОХИ-ПЕНСИИ! ЗА ВСЕ, ГОСПОДИ! ЭТО МОЯ СТРАНА, МОЙ НАРОД, БОЛЬНОЙ И ОБЕЗДОЛЕННЫЙ, ВЕЛИКИЙ НАРОД, КОТОРЫЙ НИКОГДА НЕ ДЕЛИЛ СЕБЯ НА ГРУППЫ НИ ПО РАСОВЫМ, НИ ПО НАЦИОНАЛЬНЫМ ПРИЗНАКАМ…

УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ, ГОСПОДИ! ЕСЛИ ТЫ ЕСТЬ…

Как не хотел я этого, как бежал от этого! Но повествование само привело к КАТАСТРОФЕ РЕВОЛЮЦИИ. Что есть понятие — РЕВОЛЮЦИЯ? Долго пытался я разобраться в этом… Сложно. Режущее, звучащее металлом слово. И нет в нем навязываемой идеологами романтики. Как нет и не может быть «кристально-чистых образов пламенных революционеров». Кровь проступает на их лицах, кровь миллионов убитых во ИМЯ ИДЕИ, которую они не приняли. И какой бы Вселенской Идеей о ВСЕОБЩЕМ СЧАСТЬЕ НИ ПРИКРЫВАЛСЯ РЕВОЛЮЦИОНЕР, все равно он — УБИЙЦА. Прямой или косвенный, но убийца. Революция — это яростный бунт посредственностей против заевшейся кучки талантливой элиты. Изгои, отторженные этой элитой не менее талантливые личности, как правило, становятся во главе Революции.

ПРОВИЖУ: хаос и кровавые реки, заливающие мою страну. Революционные, доведенные до безумия массы, свергающие Тоталитарный Режим Аппарата; миллионные толпы людей, ввергнутые безответственностью Правительства в состояние социальной истерии, мятущиеся по необозримым просторам страны в поисках экологически благополучного уголка. ПРОВИЖУ: три страшные болезни, они выкосят многие миллионы жизней с методичностью и старанием нанятого косаря, и не будет спасения от них ни старому, ни малому. ПРОВИЖУ: гибель вонючих городов, откуда ринутся прочь изможденные, кашляющие и малокровные люди. КОГДА ЭТО ПРОИЗОЙДЕТ? ВПРАВЕ ЛИ Я НАЗЫВАТЬ ЭТУ ДАТУ?

ГОСПОДИ! УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ!

Из последних сил рвемся на этой финишной прямой, именуемой жизнью. И невозможно заглянуть в душу ближнего — не пускает. И все тут.

Как молчаливы, скрытны и недоверчивы стали люди! Вечное хождение за насущным выбило в их душах рытвины и ухабы, зияющие пустоты неверия и страха за день завтрашний. Что несет он с собой? Да и есть ли он? Как прогнозировать СВЕТЛОЕ БУДУЩЕЕ, если ближнее, недалекое тонет в сумраке и душных потемках?

Где гарантия, что прочтешь ты это повествование, мой добрый и мудрый Читатель? Не вымарает ли его перепуганный редактор, обремененный семьей и грузом забот о выживании своем? Под предлогом… А какая разница, под каким… Сто авторов — а он ОДИН! Мудрый и всезнающий редактор, чья воля и «левая пятка с утра» решает твою судьбу. И, как правило, страх о выживании толкает его на «творческие купюры»… Что это такое — никто не знает. Он знает, ОДИН, и неделимо владеет этой грозной тайной.

Или осядут эти листы пеплом дум их автора в тайных архивах спецхранов, где дотошный офицер-архивариус поставит на папке срок хранения — «от и до». Некий штамп твоего инакомыслия и сомнительной лояльности. A о каком Президенте речь идет? А у нас только-только сей ПОСТ ввели! И кого имел в виду под зашифрованными именами? Джу Найдис не Джуна? А Президент не собирательный образ — Сталин, Хрущев, Андропов? Да, черт возьми! Только Джуны нет. А Найдис — это самостоятельная фамилия! А «Джу» — это мне ТАК ХОЧЕТСЯ!

И полетит рукопись в костерок веселый на задворках еще более веселого Учреждения. И сожжена будет.

«РУКОПИСИ НЕ ГОРЯТ»…

Горят, мой Читатель. Еще как горят! Буднично и незамысловато.

И корежатся, корчатся в конвульсиях напечатанные фразы. Каждая литера источает сок из пор своих. Горят… Навсегда горят.

Но прежде сгорает автор этой рукописи.

Как избежать крови, проступающей сквозь страницы этого повествования? Не осуди меня, Читатель. «Сволочь литературных самолюбий была ненавистна Грибоедову», — так писал о Великом писателе его Великий потомок Тынянов. Провидение Прошлого и Будущего — это прерогатива людей пишущих. Политика нынче опережает Литературу. Политика — всегда безнравственна. Литература — сама нравственность. Если бы Литература шла впереди Политики. Если бы!.. Если бы литературные самолюбия некоторых пишущих не застилали им очи, не бросали в яростные и бесплодные полемики! Русофобы и русофилы, националисты, шовинисты, антисемиты и сионисты, какие еще «исты»! Вот она — вселенская ярость посредственности перед собственной несостоятельностью! Сметающая и испепеляющая ярость Зависти перед чьей-то Щедростью.

Два светила оплакивают эту грешную Землю — Солнце и Луна. Звезды далеки и непостижимы. И вечна человеческая Суета в желании объять необъятное.

УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ!

«Через тернии…» к Земле, Читатель!

— Мне плохо, Джу!

Президент лежал на свернутой брезентовой палатке, которую они так и не смогли поставить, хотя и провозились целый час. Забивая в землю кол, он неловко повернулся — сильная боль пронизала все его тело. Боль шла от кисти левой руки, пронизывала грудь и отдавалась где-то в правом бедре. Он медленно опустился на колено, нагнул голову, прислушиваясь к себе. Джу Найдис равнодушно стояла рядом, молча смотрела. Даже когда он прилег на брезент палатки, перевернулся на спину, прижав руки к груди, она не пошевелилась.

— Сделай что-нибудь, — попросил он тихо и жалобно.

— Я не могу. — Джу печально усмехнулась. — Все, Старик! Мое тело пустое… Я давно не вижу сны. ОН наказал меня, лишив смысла жизни.

Она присела рядом, поджала ноги, обхватила колени руками.

— Как ты думаешь, и любовь бывает преступной, а?

— Я умираю, Джу.

Она равнодушно кивнула. Взяла его руку в свою, подержала и бросила. Что-то сгорело внутри нее. Так иногда выгорает торф под землей, образуя страшные, гибельные пустоты. Корка земли, а под ней пышущая жаром, раскаленная «геенна огненная». И горе тому, кто ступит на хрупкую корку. Нет ему ни спасения, ни милости.

Он задыхался. Словно раскаленный гвоздь всадили в левую половину груди, острие гвоздя упиралось под горло, затрудняя дыхание и не позволяя двигаться.

— Джу!

Он со стоном повернул к ней голову, по синюшно-бледному лицу катился холодный пот.

— Джу, ты… не жалеешь ни о чем?

— Жалею.

Джу Найдис провела ладонью по его лицу, сгоняя капли пота. Отерла ладонь о брезент палатки, печально улыбнулась.

— Ты умираешь, Старик. Как ты думаешь, для таких, как мы с тобой, есть в ТОМ мире покой? — Она покачала головой. — Нет. Даже праведники не получат ТАМ покоя.

— Почему? — он с трудом разлепил губы. В глазах мутилось, он видел мириады разноцветных мушек-точек, они скользили, прыгали и разбегались, чтобы опять собраться вместе.

— Праведники не получат покоя, потому что ничего не предпринимали для… — она повела рукой вокруг себя, — для исправления всего этого! Тот, кто ищет выход, всегда грешен. К нему все прилипает.

— Я искал выход.

— Лжешь. Ты всю жизнь искал крови, — она говорила тихо, едва слышно, ему приходилось напрягаться, чтобы сквозь муть охватившей его боли расслышать, что она говорит. — Ты издыхаешь, как зверь, опившийся крови.

— Джу!

— Я любила тебя. Расчетливого, жестокого и кровавого. И ничего не могла поделать с этим. Ты всегда был умнее тех, кого топил в крови. Дальновиднее и хитрее.

— Замолчи, мне плохо! — голова его моталась по брезенту, он с хрипом выдыхал воздух, при этом в груди что-то сипело, булькало.

— Умирай, Старик. Нет твоей Федерации. Может быть, они что-нибудь и сделают. Затянут потуже пояса и стиснут зубы… И создадут иную форму Власти. Где не будет твоего наследия. Ты умрешь, как Система. Вымрешь.

— Перестань!

— Ладно… Я пойду!

Она встала.

— Куда ты!

Она махнула в сторону болот, печально улыбнулась ему. Это не было прощанием. Она знала, что они встретятся. Там, на немыслимых просторах других измерений. КАК, В КАКОМ КАЧЕСТВЕ И ГДЕ — это было ей неведомо, но одно она знала твердо — ВСЕ СО ВСЕМИ ВСТРЕЧАЮТСЯ.

И пошла… Не оглядываясь.

Уголком глаза он следил за ней. Вот она медленно поднимается по склону оврага, хватаясь за голые ветви кустов. Встала на краю, не оглядываясь, взмахнула рукой. Потом ее фигура стала уменьшаться, пока не исчезла совсем.

Президент смотрел в небо.

Оно быстро СУЖАЛОСЬ, пока от его серой, свинцово-тяжелой глыбы не остался маленький черный островок. Островок перешел в точку. Эта точка стремительно ринулась к нему. Он вздрогнул, попытался привстать, чтобы увернуться… Но точка, стремительная и яркая, как молния, скользила прямо в переносицу, между прищуренных его глаз.

И ДУШНАЯ КРАСНАЯ ВОЛНА ЗАХЛЕСТНУЛА ЕГО. ОН ПЫТАЛСЯ ВЫБРАТЬСЯ, КРИК ЕГО БЫЛ НЕИСТОВ И ПЕЧАЛЕН, НО ВСЕ НОВЫЕ И НОВЫЕ ВОЛНЫ ЗАХЛЕСТЫВАЛИ НЕПОДВИЖНЫЕ ЗРАЧКИ ЕГО, И НЕ БЫЛО ОТ НИХ СПАСЕНИЯ.

УБИТЫЕ ИМ ЛЮДИ ПРОПЛЫВАЛИ ПЕРЕД ГЛАЗАМИ ЕГО… ЗНАКОМЫЕ И НЕЗНАКОМЫЕ… СИНИЕ, ЗАДУШЕННЫЕ ЛИЦА, СРЕЗЫ ОБЕСКРОВЛЕННЫХ ШЕЙ — ВСЕ ЭТО ДРОЖАЛО И КОЛЫХАЛОСЬ В КРАСНОМ МУТНОМ МАРЕВЕ… И НЕ БЫЛО СЛЫШНО НИ ЗВУКА. СТРАННАЯ ТИШИНА СОПРОВОЖДАЛА ВИДЕНИЕ ЕГО. И ПАЛ МРАК.

И УГАСАЮЩЕЕ СОЗНАНИЕ ЕГО ВЫЛОВИЛО ИЗ КРОМЕШНОГО МРАКА БЕЛОЕ КРЫЛО НЕВЕДОМОЙ ПТИЦЫ. ТОЛЬКО КРЫЛО ПЛЕСНУЛО ПЕРЕД ЕГО ИЗУМЛЕННЫМ, УМИРАЮЩИМ ВЗОРОМ. И ВСЕ.

Через три часа патрульный вертолет Пожарной Охраны подобрал в Силемских болотах странную женщину. Она непрерывно хохотала, на спасших ее вертолетчиков-пожарников смотрела игриво и дарила им воздушные поцелуи. На вопросы не реагировала, а, продолжая бессмысленно хохотать, вырывала пряди роскошных волос, протягивала их сжатыми в кулаке, как цветы… Ее связали. Она попробовала вырваться, но это не удалось. Тогда жуткий вой раздался в машине. Пожарники попытались удержать бьющееся о металл пола тело, но только измучились и устали.

Над СВАЛКАМИ, над голыми, умирающими лесами, над вонючими болотами мчался воющий, наполненный ужасом и изумлением вертолет.

Вызванная на аэродром Скорая психиатрическая помощь, бригада из четырех здоровенных парней, видавших виды, давно уже ничему не удивлявшихся, только развела руками. Внутри хрупкого женского тела таилась невероятная энергия. Лекарства оказались бессильными. Три часа «сатанинской пляски», порванные ремни и веревки, искусанные руки санитаров, разбитое лицо врача, едва не развалившиеся носилки, а потом больничная кровать… Но неожиданно она затихла.

Странно свернулась, поджав руки локтями к животу и кистями к груди, колени высоко упирая в подбородок… Голова согнута.

— Эмбрион, — задумчиво сказал врач, зажимая разбитый нос.

Так она лежала в утробе матери, крохотная Джу Найдис. Так она покинула этот _v мир. Тело ее жило и функционировало еще три года. В позе эмбриона. Тело искусственно кормили, держали в чистоте.

Мозг ее отказался воспринимать этот мир, где она была счастлива и несчастлива одновременно. Распрямить ее тело было невозможно. То, что осталось от Джу Найдис, изучали студенты.

Но однажды утром… Вошедшая в палату санитарка закричала от удивления и страха. ЭТА ЖЕНЩИНА ЛЕЖАЛА НА КРОВАТИ СОВЕРШЕННО ПРЯМАЯ, ВЫТЯНУВ ИСТОНЧИВШИЕСЯ РУКИ И НОГИ. ПРЯМАЯ И… МЕРТВАЯ. НА ЛИЦЕ ЕЕ ЗАСТЫЛА СТРАННАЯ УЛЫБКА. СЛОВНО ОНА ЧТО-ТО ЗНАЛА, ВИДЕЛА В ЭТИ ПОСЛЕДНИЕ СЕКУНДЫ СВОЕГО ПРЕБЫВАНИЯ В ЭТОМ МИРЕ. ЗНАЛА И УНЕСЛА С СОБОЙ.

Но это случилось через три года… Долгих три года, когда в огромной, измученной и раздираемой противоречиями и проблемами стране — УСТАНАВЛИВАЛАСЬ ДИКТАТУРА СОВЕСТИ И ВЕРЫ.

НА ГРАНИЦЕ МЕЖДУ СВЕТОМ И ТЬМОЙ КЛУБИЛОСЬ НЕЧТО.

КРОВАВАЯ ВОЛНА НЕНАВИСТИ ЗАХЛЕСТЫВАЛА ПЛАНЕТУ, И В ЭТОЙ ВОЛНЕ ТОНУЛИ ОТДЕЛЬНЫЕ ОСТРОВКИ РАЗУМА И МИЛОСЕРДИЯ. НЕЧТО НЕ ЗНАЛО, ЧТО ТАКОЕ УДИВЛЕНИЕ. ОНО ИССЛЕДОВАЛО. МНОГООБРАЗИЕ МИРОВ И ФОРМ ЖИЗНИ БЫЛО БЕСКОНЕЧНЫМ. НА НЕДАЛЕКОМ ОТРЕЗКЕ ВРЕМЕНИ В ИНФОРМАЦИОННЫЕ ЯЧЕЙКИ НЕЧТО ПОПАЛИ ДАННЫЕ О ДВУХ МИРАХ, УНИЧТОЖИВШИХ ДРУГ ДРУГА. ЭТО БЫЛА ВОЙНА ДВУХ ПЛАНЕТ, ОСЛЕПШИХ ОТ НЕНАВИСТИ И ЯРОСТИ. ВОЗОМНИВШИЕ О СВОЕЙ ИСКЛЮЧИТЕЛЬНОСТИ В МИРОЗДАНИИ ДВА ГИГАНТСКИХ ПЛАНЕТНЫХ МОЗГА, ВРАЩАВШИХСЯ ВОКРУГ ТУСКЛОЙ И СЛАБОСИЛЬНОЙ ЗВЕЗДЫ-КАРЛИКА! НЕЧТО ПОЗВОЛИЛО ИМ УНИЧТОЖИТЬ СЕБЯ. ПОГАСИЛО ЗВЕЗДУ И РАСТВОРИЛО В ВАКУУМЕ ОСТАТКИ ПЛАВАЮЩИХ, РАСТЕРЗАННЫХ МОЗГОВ, ВСЕ, ЧТО ОСТАЛОСЬ ОТ ДВУХ БОЛЬШИХ ПЛАНЕТ.

ЭТА ПЛАНЕТА С ЕЕ ОБИТАТЕЛЯМИ БЫЛА УНИКАЛЬНА. МОЗГ КАЖДОЙ БИОСТРУКТУРЫ БЫЛ НЕПОВТОРИМ. ЕЩЕ НИКОГДА В СТОЛЬ МАЛОМ ОБЪЕМЕ НЕ УЖИВАЛОСЬ СТОЛЬКО ОТЧАЯНИЯ, БОЛИ, ДЕРЗКОГО ВДОХНОВЕНИЯ И ПОЛЕТА ФАНТАЗИИ, НЕЧТО РЕШИЛО ВМЕШАТЬСЯ.

ОДИН ИЗ МИРОВ БЫЛ ТОЧНОЙ КОПИЕЙ ЭТОЙ ПЛАНЕТЫ. МОРЯ, ОКЕАНЫ, ПОЛНОВОДНЫЕ И ЧИСТЫЕ РЕКИ, ФЛОРА И ФАУНА, ПОРАЖАЮЩИЕ БУЙСТВОМ ФОРМ И ВАРИАНТОВ. НО ТЫСЯЧИ ЛЕТ НАЗАД ВОЗНИКШАЯ НА НЕМ РАЗУМНАЯ ЖИЗНЬ БЫЛА УНИЧТОЖЕНА ЯРОСТНО МУТИРУЮЩИМ ВИДОМ ВИРУСА СТРАШНОЙ БОЛЕЗНИ. КОГДА НЕЧТО УНИЧТОЖИЛО ВИРУС, БЫЛО УЖЕ ПОЗДНО, РАЗУМ УГАС.

НЕЧТО ПРОТЯНУЛО ЩУПАЛЬЦЕ К ЭТОМУ МИРУ, ОБРАЗОВАВ ПРОСТРАНСТВЕННЫЙ ТОННЕЛЬ МЕЖДУ ПЕРЕНАСЕЛЕННОЙ И НЕНАСЕЛЕННОЙ ПЛАНЕТАМИ. ОНО СЖАЛО ВРЕМЯ, ПРОСТРАНСТВО, МАТЕРИЮ ДО СОСТОЯНИЯ МИГА, КОГДА ВЕСЬ ПЕРЕХОД ПО ТОННЕЛЮ ЗАНЯЛ БЫ РОВНО СЕКУНДУ В ЗЕМНОМ ИСЧИСЛЕНИИ. ТРИ ВХОДА В ТОННЕЛЬ ОБРАЗОВАЛИСЬ НА ЗАХЛЕСТНУТОЙ НЕНАВИСТЬЮ ПЛАНЕТЕ, И ОДИН ШИРОКИЙ ВЫХОД В ЩЕДРЫЙ И СПОКОЙНЫЙ МИР, СПОКОЙНО ВРАЩАЮЩИЙСЯ ВОКРУГ ОДНОГО ИЗ СВЕТИЛ СОЗВЕЗДИЯ «ЛЕБЕДЯ».

НЕЧТО НЕ ЗНАЛО, ЧТО ТАКОЕ ОЖИДАНИЕ. ЕГО ВОЗРАСТ БЫЛ РАВЕН БЕСКОНЕЧНОСТИ, ТО ЕСТЬ ЕГО НЕ БЫЛО.

Он сидел с закрытыми глазами, сжав ладонями виски. Болела голова. Он сделал все, что мог. «ПРОГРАММА ВЫЖИВАНИЯ», над которой трудились лучшие умы страны, вступила в действие ровно час назад. ГРАНИЦЫ БЫЛИ ОТКРЫТЬ!. Уже сутки на полную, предельную мощность работали металлургические заводы, переплавляя «мечи на орало». Было остановлено все вредное производство. Народ «затягивал туже пояса». Работали только угольная и нефтеперерабатывающая промышленности, без них была невозможна БОЛЬШАЯ МЕТАЛЛУРГИЯ. Выплавленного из оружия металла должно было хватить на сотни лет.

Сотни тысяч КЛОАК яростно бурлили по стране. Земля выбрасывала из недр своих нечто быстро остывающее, по качеству и вкусу идентичное хлебу. Земля пыталась накормить заблудших детей своих. Тайные, самые низкие уровни грунтовых вод пробили выход на поверхность «материнские руки» Земли. Тысячи, сотни тысяч родников забили повсюду. И было странно видеть веселый, хрустально-чистый фонтанчик родника, бьющий из земли, а неподалеку тяжелые, покрытые маслянистой пленкой, мертвые воды какого-нибудь водоема, озера или медленной, безжизненной реки.

Голова болела.

Викентий Смагин знал, что это долго продолжаться не может… Последний раз он поднял академика, жизнерадостного и мудрого старика, придумавшего изумительно простой способ очистки промышленных вод. Старик-академик упал прямо в лодке, когда вместе с лаборантом брал пробу воды из мертвого озера Химкомбината по производству искусственных волокон. Через четыре часа тело академика доставили в ЦЕНТР. В отдельном боксе клиники его ждал Смагин.

Никто не задал ему ни одного вопроса, никто не посмотрел в его сторону, когда Смагин, бледный и страшный отрешенностью ПУСТЫХ ГЛАЗ, выходил из бокса. Бригада реаниматоров проскользнула в бокс тенями. Врачи не смотрели друг на друга, работали молча и сосредоточенно. Академик уже СИДЕЛ НА КРОВАТИ. Оставалось дать наркоз, очистить легкие от скопившейся жидкости, сделать переливание крови и ввести тонизирующие препараты. Процедура была отработана. Он был двадцать первый, этот старичок-академик, пытавшийся до срока покинуть несчастный и больной мир.

Отношение к Смагину было сложным. Его можно было бы обозначить как БОЛЕЗНЕННОЕ ЛЮБОПЫТСТВО, СМЕШАННОЕ С СУЕВЕРНЫМ УЖАСОМ И… ЖАЛОСТЬЮ. Никто и никогда не пытался спорить с ним. Люди молча соглашались или не соглашались с ним, но никогда не высказывали своего мнения, неукоснительно выполняя все его советы, рекомендации, тем более требования и просьбы. Однажды он заметил это, удивился, решил проверить… Как бы между делом, он высказал мысль, что булыжник Старой Площади устарел, его надо заменить тесаными каменными плитами. И ровно через полчаса увидел в окно молчаливую, сосредоточенную толпу с ломами, кирками, лопатами, идущую к Старой Площади. Он тут же отменил свое то ли решение, то ли рекомендацию, то ли желание. Впредь стал крайне осторожен, тщательно взвешивая каждое слово.

Он встал из-за стола, пересек кабинет, открыл дверь в приемную.

Смагин знал последующие действия своего секретаря до мельчайших подробностей. Вот! — секретарь тут же встал, продолжая медленно перекладывать бумаги с места на место, ожидая указаний. Их не было, поэтому секретарь нашел еще одно дело — «исправление» несуществующей «неисправности» в шариковой ручке. Все это молча, не глядя в глаза. Смагин ловил на себе взгляд, только отворачиваясь от него. И так ВСЕ. За исключением… Да, их было двое — Иу и Лев Матвеев.

Почему они все не смотрят мне в глаза? Первое время он настойчиво и даже с яростью искал взгляда. Теперь бросил. Привык.

— Матвеев здесь?

— Минуточку.

Секретарь тут же нажал кнопку «Связь».

Викентий Смагин вернулся в кабинет. В нем ничего не изменилось, разве что похудел еще больше. Старый свитер, потертые брюки, разбитые ботинки. Хромой, усталый человек, часто забывающий поесть и выспаться, измученный кошмаром головной боли.

Вошел Лев Матвеев. Прошел к столу, сел, тут же закурил свои вонючие сигареты.

Они никогда не вспоминали тот разговор в Церкви и все, что ему предшествовало.

Матвеев некоторое время вглядывался в лицо Смагина, потом перегнулся через его стол, нажал кнопку вызова секретаря. С холодной яростью оглядел вошедшего, скрипнул зубами.

— Молока, хлеба! Побольше. У меня возьмешь пяток яиц, сваришь. Иди!

Секретарь мгновенно «испарился». С этим психом Матвеевым связываться было опасно. Вполне мог в «загривок наложить», такие вещи с некоторыми случались.

— Ты ел?

Смагин отрицательно покачал головой, задумчиво смотрел на карту страны, лежавшую на краю стола. Спросил, не отрывая от карты глаз:

— Где это ты яйцами разжился?

— Американцы прислали для тебя. А я в свой холодильник спрятал. Чтобы твой боров не пожрал. Или Иу… Тот еще проглот!

— Дьяла расстреляли. — Смагин прижал пальцем задергавшуюся щеку. — Бабу какую-то изнасиловал…

— Не какую-то, Смагин, а Катьку Бурову. Я ее хорошо знал по Области. Та еще стерва… У Первого секретаршей была, жену подменяла, та от них в Ясногорск сбежала. А потом ее вместо Первого на престол сунули! Недолго поцарствовала, но нахапать успела… Еле вывезли из квартиры да дачи. Говорят, какой-то Комитет Свободных Женщин организовывает…

Смагин пожал плечами. Щека дергалась и дергалась.

— Люди исчезают, Лев!

— Как это исчезают?! — Матвеев удивленно смотрел. — Куда это они могут исчезнуть? Эмигрируют, что ли? Вряд ли.

— Смотри.

Палец Смагина уткнулся в карту. Матвеев привстал, облокотился на стол, смотрел недоверчиво. Сведений, что люди покидают страну, в его «тройку» Совета не поступало.

— Регион Дальнего Востока, смотри. Сегодня пришло сообщение — семь пустых поселков, Лев. Это недалеко от Находки… Бухта Ольги, Мыс Астафьева, там никого нет! Я ничего не понимаю! Патрульные вертолеты вылетали. Парни обошли все дома — пусто! Ты понимаешь, совершенно пусто! И здесь…

Палец Смагина повел к середине региона Урала.

— Урал, Матвеев! Челябинск, Сигорск, Красногорск — они пусты! Уже пять часов, как пусты, Лев! И прилегающие к ним поселки — пусты!

— Ты с ума сошел! — вырвалось у Матвеева. — Куда они могли деться! Это же более четырех МИЛЛИОНОВ ЧЕЛОВЕК! А с Дальним Востоком — все пять, Викентий!

— По приблизительным подсчетам — шесть с половиной, — кивнул Смагин, задумчиво разглядывая карту. — Сейчас должны поступить сведения из Балтии.

— И там!

Смагин только усмехнулся.

— Что-то происходит, Лев. Пока я не понимаю, но буду ПОНИМАТЬ! Я ЧУВСТВУЮ, понимаешь, ЧУВСТВУЮ ЧЬЕ-ТО ВМЕШАТЕЛЬСТВО!

Он повернул лицо к Матвееву. Глаза его опять стали темными, какими-то бездонными и мудрыми… КАК ТАМ, В ЦЕРКВИ, КОГДА ОН ШЕЛ К НЕМУ ОТ ЭТОЙ ГРУДЫ ОПЛАВЛЕННОГО, ДЫМЯЩЕГОСЯ МЕТАЛЛА. А СЗАДИ МАТВЕЕВА БЕСНОВАЛАСЬ ВООРУЖЕННАЯ ТОЛПА, ГОТОВАЯ РАСТЕРЗАТЬ. И НА ЛИЦЕ У СМАГИНА БЫЛА КРОВЬ, И НА ГРУДИ, И НА ЖИВОТЕ… ОТ ПУЛИ В ЛИЦО ОСТАЛСЯ КРОХОТНЫЙ КРЕСТООБРАЗНЫЙ ШРАМ.

— КАКАЯ-ТО СИЛА ВМЕШИВАЕТСЯ, ЛЕВ. Я НИЧЕГО НЕ МОГУ НИ ПОДЕЛАТЬ, НИ ПОНЯТЬ!

Смагин медленно пошел к окну, как видно, болела нога, потому что он морщился, машинально тянулся рукой к колену. Встал, опираясь на подоконник, смотрел на улицу.

— Господи! — машинально выговорил Матвеев.

— Слушаю, — глухо отозвался Смагин, не поворачиваясь.

И Матвеев не удивился. Словно так и надо было. Словно не в первый раз он к нему ТАК ОБРАЩАЛСЯ.

Смагин неожиданно резко повернулся, изумленно вгляделся в Матвеева. Тот смотрел серьезно, осмысливая новую напасть, свалившуюся на страну. Люди вдруг стали исчезать! Куда?! Не могли же эти шесть миллионов раствориться в соседних регионах! Глупость! Это невозможно не заметить! И о какой «силе» он говорит?

— Лев! — жалобно попросил Смагин. — Не зови меня больше ТАК! Это неверно. И потом…

Открылась дверь, быстро вошел секретарь. Поставил на стол поднос с бутылками молока, горкой хлеба на тарелке и пяток вареных яиц. В качестве десерта лежала большая конфета из искусственного прилонового шоколада.

— А рожу-то наел! — не выдержал Матвеев, глядя на секретаря.

Уши секретаря стали малиновыми. Он с ненавистью покосился на Матвеева, вышел, сильно хлопнув дверью.

— Распустил ты их, Смагин. Ты, как-никак, а его ВЫСОКОПРЕВОСХОДИТЕЛЬСТВО!

— Лететь туда надо, Лев. На Урал… разобраться, в чем дело! А к тебе у меня просьба есть. Сделаешь?

Матвеев только усмехнулся. Во всей стране не нашлось бы человека, который не счел бы за величайшую честь выполнить просьбу ПРОРОКА.

В ПРОРОКЕ поражала удивительная, гениальная способность выделять в поставленной проблеме ГЛАВНОЕ, то, что является исходным, истоком этой проблемы. И тут же выдавать единственно оптимальное и рентабельное решение. Специалистов он просил рассказать, подробно доложить о проблеме со всеми нюансами, самыми, казалось, несущественными деталями… Слушал, прикрыв ладонью глаза, как бы замирал. Потом происходило непостижимое — ОН ПРОСТО ГОВОРИЛ, ЧТО НАДО ДЕЛАТЬ. И с первых его слов сразу было понятно — ЭТО НЕ ДИЛЕТАНТ. КОГДА ОН СИДЕЛ МОЛЧА, ПРИКРЫВ ГЛАЗА, ВСЕ УМОЛКАЛИ — «ОН СОВЕТУЕТСЯ». С КЕМ, НА КАКОМ УРОВНЕ ЭТО ПРОИСХОДИТ?! Об этом молчали. И упорно не смотрели ЕМУ в глаза. И никогда ни о чем не спрашивали…

— Один мутант, Лев, видел мужчину и женщину… Это недалеко от ЦЕНТРА, в районе Силемских болот. По описанию — это она, Мария Долина. Ты не мог бы поискать, а?

— Когда вылетать? И где этот мутант?

— Сейчас Иу приведет его.

— Ешь, смотреть противно на тебя! Кожа, кости и… глаза! Да, кстати! Тебя не было, а этот чертов американец третий раз маячит! Не слезает с экрана, уйму монет ухлопал! Сними ты ему этот крест, а?!

Смагин улыбнулся. Он хорошо помнил лицо симпатяги-космонавта. Они шли с Дьялом по КЛОАКЕ, когда неожиданно в мозгу возникло лицо. И какой-то шар рядом! Оказалось потом, что американцы испытывали новый прибор. Он плохо помнил, что наговорил этому парню. Тот молчал и молчал. Приказ ему такой дали, что ли?.. На душе скверно, мозг — прямо вскипает, и вдруг — нормальное человеческое лицо! Захотелось отметинку ему оставить… Кто знал, что так получится? Синий крест! Прямо в средине лба, да еще и не убирается ничем! Парень готов выть от обиды. А это так просто. Надо представить себе, что ТЫ — ЖИДКОСТЬ. Да-да! Любого цвета. А потом медленно собираться внутри клеток, стекаясь в необходимый рисунок.

— Выйдет на «Связь», скажи ему, что ночью сегодня уберу крест.

Смагин встал, тяжело хромая, пошел к двери.

…Иу «вылезал из кожи». Все его тело шелушилось, покрывалось коркой, потом корка отваливалась, обнажая розовую тонкую кожу, и все начиналось заново… Такое происходило со всеми мутантами, кому пришлось переехать жить в Города. Медики объясняли странный процесс нарушениями обмена веществ. Советовали не пить чистую воду в больших количествах, не есть очищенные продукты… Иу два раза в день гонял шофера Совета за пятнадцать километров от ЦЕНТРА, к каналу промышленных вод. Пил тухлую, маслянистую воду, постанывая от удовольствия. Шофер в эти минуты с ужасом смотрел на мутанта, стекленея глазами. Одного стакана такой воды хватило бы на весь гараж Совета.

Приведенный Иу мутант был черноволосым молоденьким страшилищем. Его племя выживало в районе Силемских болот, и Матвеев внутренне содрогался, украдкой разглядывал перепонки меж пальцев мутанта и второе веко… Кожистые толстые складки на глазах мутанта, собирающиеся в гармошку под бровями и вдруг падающие на глаза, закрывающие их. А в остальном мутант, конечно с виду, был вполне нормальным парнем… Если бы Матвеев еще узнал, что у его собеседника всего-навсего два сердца! Матвеев, к счастью, об этом не знал, и потому к веку и «лягушачьим лапам» быстро привык, не обращал на это никакого внимания.

Мутант подробно рассказал, где видел женщину, похожую по описанию на Марию Долину, с ней был мужчина в комбинезоне и куртке Надзора… Рассказал и о старой избушке, стоявшей у ручья. По его мнению, кроме как в избушке находиться им было негде. Кстати, в тех краях много кроликов, а это хорошая еда.

Матвеев кроликов никогда не ел, в глаза не видел, но, зная вкусы мутантов, очень усомнился в «хорошей еде». Иу был сегодня занят, лететь не мог. Матвеев взял с собой проводником мутанта. Вызванный вертолет уже направлялся к ним.

Атис Кагайнис думал о том, какую цену должен заплатить ему этот мир за все, что он у него отнял. Дом, семью, положение, массу привычных удобств и удовольствий… Ничего этого не стало.

А было поганое болото, вонючий «лысый» лес да рахитичный ручей, в котором плавали какие-то сопливые рыбы. Все было противно и мерзко. Даже этот редкий снег, что падал и падал и тут же таял, превращая землю в слякотную гадость. И еще эти двое…

Атис аккуратно прицелился, дал короткую очередь, с удовлетворением смотрел, как от крайнего бревна откололась огромная щепка. Лег набок, выщелкнул пустой магазин, быстро вставил полный, передернул затвор и тут же послал опять очередь в сторону избушки, не целясь. Пусть, сволочи, знают, что он здесь, не ушел. И будет их держать до тех пор, пока не кончатся патроны в их жалкой «пукалке»… Кто их трогал?! Вышли спокойно, почти подошли к избушке, и на тебе! Тррах! Пилот мордой в землю! Атис еле успел отпрыгнуть в какую-то низинку, лег на корни высохшего дерева, ответил длинной яростной очередью. Успел заметить двоих — мужчину и женщину, метнувшихся за угол избушки. Хорошо, мешок с патронами оказался недалеко, подполз, отволок в низинку. Стрелял профессионал! Точно. С первой пули закатал пилоту в лоб.

Еще не отзвучал первый выстрел, а Атис уже катился по земле. Вторая пуля взрыхлила землю в том месте, где он только что был. В метре от корней дерева. Тот стрелял еще дважды… Вряд ли у него много патронов. А у Атиса десять полных магазинов. Спасибо Президенту и Джу! «Да здравствует Федерация»!

Под прикрытием избушки им не скрыться. Атис «челноком» сновал от низинки до высмотренной естественной ямы, там тоже было сломанное сухое дерево. За его толстым стволом можно было сидеть до Страшного Суда.

Место было удобное. Стволы деревьев, ямины, низинки, рытвины, спуск к ручью — это все со стороны Атиса, а с их стороны — избушка, а за ней голое пространство с тремя чахлыми кустами! Ничего-ничего, он их дождется! Мужика завалит, а с бабой разберется. С бабой веселее.

Внезапно озаренный догадкой, он едва не вскочил на ноги! Эта же ТА, ОЖИВЛЕННАЯ ПРОРОКОМ ИЗ ЯСНОГОРСКА! И агент сопровождающий с ней! Как он не сообразил! Точно! Район приблизительно этот, разброс капсул самолета был большой, но все равно вписывается в эти места! Всех нашли и кончили! А ее не нашли, и агент с ней! Так вот это кто! По фотографии — красивая бабенка… Тем более. Атис аккуратно прицелился, стараясь ближе к срезу бревна — выждал секунду и дал очередь. И чуть не погиб. Меткая пуля срезала кожу и клок волос с виска. Атис засмеялся. Ну и ловчила! Прилег на землю, прикрылся пучком сухой травы, осторожно высунул его, выцелил и… Ну-ну. ЭТО ТОЛЬКО УСУГУБЛЯЕТ ВИНУ. Никто вас, ребята, не трогал! Шли и шли. И пилот был неплохой парень. Трус, конечно, но все-таки! Атис ждал, что после того, как он застрелил штурмана, пилот врежет по нему из автомата. В ту странную минуту ему, Атису Кагайнису, было действительно все равно. А теперь нет. Раз не врезал, извини! Теперь как-то и помирать стыдно, а?!

Атис достал жестяную банку с соком, повернул ключ, быстро высосал содержимое, завел руку за спину и сильно бросил банку в сторону. Еще грохнул выстрел! Итого? Получается пять? Интересно, если у него крупнокалиберный «надзорный» СП-3, тогда еще семь! А если средний калибр десантного СПД-2, то пять.

Атис не обращал внимания на текущую с виска кровь. Спасибо, не контузило! Как бритвой резанул. Чуть ближе и по кости! Не очухался бы с полчаса. А еще ближе… Так-так! Атису показалось, что над избушкой, у среза крыши, что-то шевельнулось. Что он, ловчила этот, на крышу полез? Глупо. Ну-ка…

Атис припал к автомату. Тщательно поймал на мушку подозрительное место на крыше. Ждал, затаив дыхание. Он уже до половины сдвинул крючок спуска автомата, но сдержался, рассмотрел. На тонкой сухой ветке болтался белый платок. Нет, какая-то тряпка, лоскут. То-то! Вояки! Атис засмеялся, тронул пальцами рану, кровь свернулась. Ничего, заживет, как на дикой собаке! Атис встал на колени.

— Ты-и-и! Вонючка-а-а! — заорал весело Атис, прислонившись щекой к стволу, следя за тем, чтобы не высовываться. — Бабу давай! С тобой разговаривать не буду-у-у! Пусть выйдет…

— Кто ты?!

Голос был сорванный, хрипловатый, но молодой. Атис с удовольствием вслушивался. Противно оставаться одному в этих гнилых местах. Конечно, им мятежников бояться нечего, во всяком случае, бабе этой… Агент, тот должен остерегаться, а бабе что! Дурак, а! Взял и грохнул пилота! Тьфу! Атис секунду подумал, потом решительно вышел из-за дерева, бледнея, но не опуская головы, с автоматом, закинутым стволом назад на плечо, пошел к избушке.

Он услышал какую-то возню, тихую ругань, потом женский голос, резкий и раздраженный. Навстречу ему вышли двое — обросший мужчина в штурмовом комбинезоне, босой и грязный, с пистолетом в руке… И изумительно красивая женщина! Атис даже глаза Прищурил! Рыжая, волосы так и горят вокруг головы! В форменной куртке Надзора, обвисшей на плечах, в немыслимой обуви. Ах, черт! А глаза, глаза-то!

Снег шел редкий, мохнатый. Волосы у нее были в мелких каплях растаявшего снега, но почему-то не обвисали сосульками.

Остановились шагах в трех друг от друга, смотрели.

«Ничего пара… Мощный мальчик! Наверняка спецотряд. „Волкодав“! Рукоять пистолета не жмет, держит свободно, утопив тыльную часть в ладони — так удобнее стрелять с ходу! Молодец. А эта! Ну и рыжая!»

— Класс? — спросил Атис агента. — Номер допуска?

— Первый класс, допуск «О» — уровень высший, — чуть помедлив, ответил агент.

Атис удивленно всмотрелся в него. Первый класс, нулевой допуск с высшим уровнем — это без пяти минут инспектор Надзора! Бывшего Надзора, конечно… Но этот «волкодав» имел высшее образование, «Университет Убийства». Таких было немного. Учили их годами, использовали в крайнем случае.

— Я тебя знаю, — хрипло сказал агент. — Ты — Атис Кагайнис! Надзор Дальнего Востока.

Атис кивнул, устало пошел к двери избушки, она была приоткрыта. На ходу обернулся:

— Принеси мешок, там, у корней, где я был. Жрать хочу.

— Вы за нами?

Мария напряженно смотрела на этого человека, который несколько минут назад готов был убить их, а теперь небрежно поставил автомат у двери, нисколько не заботясь, что его схватят…

— Я?

Атис немного подумал, потом расхохотался. Запекшаяся корка крови покрывала его висок с правой стороны, подтеки крови шли по шее за воротник куртки.

— Пошли в ваше логово, там расскажу.

Он скрылся в избушке. Мария и Стас переглянулись. Стас нахмурился, покачал головой и пошел за мешком. Мария дожидалась его у двери, куталась в куртку, напряженно морщила лоб, думала.

Ели молча. Атис Кагайнис равнодушно, а Мария… Она прямо задохнулась от восторга, увидев великолепие стола! Консервы! Настоящее мясо, сок, поджаренный муг из коробки! Ела жадно и быстро. Стас стеснялся, но потом вошел «в темп», не отставал. Иногда вспоминал о недавней перестрелке, косил глаз на лежавший на лавке пистолет.

— Что ж ты сразу пальбу-то открыл? — спросил Атис, когда они принялись за банки с соком. — Такого мужика угрохал!

Стас посмотрел на Марию, ничего не ответил.

— Нас ищут! — Мария облизала сладкие от сока губы. — Меня. А он со мной. — Она запнулась, виновато кусала неизменный палец. — Что от нас все хотят? Там, в Ясногорске, чуть отряд не приставили, потом в Области в камере держали… Под конвоем в Центр отправили…

— Конвой — это он! — кивнул на Стаса Атис. — Как зовут?

— Мария, а его Стас.

— «Мария Григорьевна Долина, 25 лет, рост 178, профессия — манекенщица, цвет волос рыжий, стрижка „Тартюф“, глаза — темно-синие, нос прямой, губы припухлые, сердцевидной формы, на правой руке тонкий шрам… На правом плече родинка с чечевичное семечко». «При обнаружении должна быть доставлена в распоряжение Особого Отдела Президентского Надзора. При невозможности доставить — подлежит немедленному уничтожению с последующим фотографированием трупа в присутствии трех свидетелей». Все!

Стас Чакин медленно поднимался из-за стола, по его лицу пошли пятна. Мария сидела, наклонив голову, смотрела в пол.

— Не дергайся, я старше тебя по званию. Это раз. Во-вторых, эту ориентировку знали все, понял? В-третьих, она теперь никому не нужна. — Атис сунул руку в мешок, покопался, вытащил бутылку из твердой пластмассы, поставил на стол. — Спирт. Чистый. Налей понемногу… За падение Рима!

Они молча, с удивлением смотрели на Атиса. Стас спохватился, отвинтил колпак у бутылки, выдернул пробку, налил в колпак спирта.

— Я первый! — Атис опрокинул спирт в рот, не поморщившись, выдохнул. — Ну, как тебя, Стас? Давай! За упокой Федерации! Аминь!

— Что?!

Мария вскинула голову, напряженно всматривалась то в Стаса, то в Атиса.

— В стране переворот. Кто там у власти, их сам черт не разберет! Армия с ними. На остальное мне наплевать. Президент в четырех километрах отсюда… Был! Там вертолеты летали, слышали?

Стас кивнул.

— Ну вот. У края болот мы сели, в овраге. А когда почти уже вышли на вас, там вертолеты шарахались. Снег — не видно. Взяли ОНИ Президента, как пить дать. Вместе с ведьмой его. Шлепнут теперь.

— Кто «ОНИ»? — тихо спросил Стас.

— Революционеры! Борцы за народное счастье! И мутанты с ними. Все, как у настоящих. Мутанты, значит, пролетарии, народ остальной — это вроде как массы революционные. А безики у них Правительством будут.

Атис захохотал, откинулся на лавке, почти упал.

— Я одного безика знала… — задумчиво отозвалась Мария, — Он всего Есенина наизусть читал, А когда просил, то все время приговаривал: «Извините! Очень благодарен!» Говорят, лет семьдесят назад стихи печатали. Правда? Но моя бабушка уже не помнила. Кажется, стихи в 2005-м запретили…

Атис равнодушно пожал плечами.

Он знал, что теперь в дороге будет не одинок. Этот крепкий парень очень может пригодиться. Идти надо было долго до самой Кольцевой дороги, там захватить какую-нибудь машину и… Атис украдкой посмотрел на Марию. Такие женщины одни не бывают. А этот… Третий лишний. До Кольцевой… Все в этой жизни до Кольцевой дороги!

Они шли по пустому Городу.

Все было на месте. Вот постиранное, еще не успевшее до конца высохнуть белье на балконе первого этажа. Кое-где в квартирах горит свет! ОНИ ВСЕ ВЫШЛИ НА МИНУТУ! НО КУДА?! Хлопнула форточка, ее некому закрыть на шпингалет.

Обрывки бумаги несет ветер по пустой улице. Автобус с открытыми дверями, на сиденье забытая сумочка, из нее выкатился баллончик дезодоранта, так и остался на ступеньке входа в автобус… Кто пользовался баллончиком, прежде чем ВЫЙТИ КУДА-ТО И НЕ ВЕРНУТЬСЯ?!

Охранник не успевал за своим хромым подопечным. Он со страхом озирался по сторонам, тискал в кармане рукоять пистолета, потом не выдержал и вытащил его наружу, шел в метре от Смагина, по-волчьи наклонив голову, исподлобья осматривая брошенный Город.

— Они все шли туда!

Смагин показал рукой в направлении городского парка. Во всех Городах страны сохранялись такие типовые городские парки. Декоративные, не приносящие пользы, крохотные территории с тремя-четырьмя десятками деревьев, непременным фонтаном и скульптурой над ним, с беседками и глупыми аттракционами.

— Почему туда? — глухо спросил охранник.

— Вещи. Смотри, сколько вещей здесь! Гуще и гуще… А у входа в парк прямо кисель из вещей…

Действительно, здесь было все, что может быть при человеке, когда он ненадолго выходит из дома! Платки и футляры от очков, сами очки всех видов и фасонов, кошельки, несметное количество кошельков! Сумки, зонтики, косметические сумочки, груды консервов и коробок с концентратами… Залежи муга и банок с соками, напитками, муссами. Деньги, деньги, грудами! Шляпы, какие-то тряпки, каски военных, оружие, всевозможные флаконы, пузырьки, склянки…

— Лежать! — неожиданно взвыл охранник, ловко опрокинул Смагина на асфальт, прикрыл телом.

Через минуту встали. Охранник шмыгал виновато носом.

— Я отвечаю за тебя, Пророк! Мне снимут башку, если что… А за пятнадцать лет работы у меня ни одного выговора!

— Я просил не называть меня так!

— А как? — искренне удивился охранник. Он в самом деле не представлял, КАК ЕЩЕ МОЖНО НАЗЫВАТЬ ЭТОГО ЧЕЛОВЕКА. Новое слово «сударь» к нему не подходило. «Шеф»? Какой он «шеф», в драных штанах и свитере, тощий и голодный. ПРОРОК — он и есть ПРОРОК. Великий человек! Таких не было, это точно. Мертвых оживляет. Страну вот… Честно говоря, охранник и раньше не бедствовал сильно, но видел, как живут остальные, а он в душе был справедливым человеком, никогда не бил безиков, не стрелял без нужды. Он честно работал. Ему и доверили в числе немногих охранять Великого человека.

Они молча смотрели на появившихся в конце улицы людей.

Шли две пожилые женщины, они вели под руки глубокого старика. Тот еле передвигал ноги, но улыбался, с детским любопытством смотрел по сторонам.

Смагин был необычайно бледен, глаза его лихорадочно блестели. Сцепив пальцы рук, он ждал, когда они подойдут ближе.

— Стойте! — Смагин поднял руку. — Здравствуйте, люди!

Женщины приветливо кивнули, старик открыл в улыбке беззубый рот, но все трое медленно обходили стоящих на их пути.

— Куда вы?! — Смагин задыхался, забыв о ноге, рванулся к ним… и чуть не упал. Охранник подхватил его под локоть, крякнул.

Одна из женщин обернулась, посмотрела удивленно.

— Куда и ВСЕ!

— А КУДА УШЛИ ВСЕ? КУДА ВЫ ИДЕТЕ?!

Женщина приостановилась, задержав и старика, и другую женщину.

— Голубчик! Нас позвали — мы и идем! Он такой копуша! Это мой муж, знаете, сколько ему? Девяносто восемь лет! А это моя сестра.

— Кто ВАС ПОЗВАЛ?

Тут все трое удивленно переглянулись и засмеялись. Старик даже помахал Смагину высохшей рукой, что-то прошамкал.

— Он сказал, ТАМ ОН ДОЖИВЕТ ДО СТА ДЕСЯТИ! Знаете, он доживет! Его отец жил сто три года, а прадед даже помнил Сталина! У них весь род такой, прадед родил последнего ребенка от третьей жены в глубокой старости!

Они продолжали двигаться, Смагин и охранник шли за ними.

ВОРОТА В ГОРОДСКОЙ ПАРК БЫЛИ ОТКРЫТЫ.

ТРОЕ ПЕРЕСЕКЛИ ЛИНИЮ ВОРОТ И… ИХ ТЕЛА КАК БЫ СТАЛИ МЕДЛЕННО РАСТВОРЯТЬСЯ, ИСЧЕЗАТЬ, И ПРОПАЛИ.

Смагин и охранник молча смотрели.

Откуда-то сбоку выскочила громадная овчарка, скачками понеслась к воротам, не добежала метра до ЛИНИИ ИСЧЕЗНОВЕНИЯ, завертелась волчком, страшно завыла. Обрывок поводка мотался вокруг ее шеи. Но вдруг, словно решившись, она прыгнула за ВОРОТА И ПРОПАЛА.

Охранник стучал зубами, пистолет выпал из его руки, глухо стукнулся об асфальт. Он странно посмотрел на Смагина, выпрямился и… УЛЫБНУЛСЯ. И УЛЫБКА ЕГО БЫЛА, КАК УЛЫБКА ТОГО СТАРИКА, НЕМНОГО ВИНОВАТАЯ, БОЛЬНАЯ, ПО-ДЕТСКИ ДОВЕРЧИВАЯ.

— Я пойду! — сказал охранник странным голосом.

— КУДА-А-А!

Отчаянный голос Смагина взорвал пустоту брошенного Города. Где-то залаяла собака, загремело упавшее железо, стукнула дверь.

— Не кричи, — охранник приложил палец к губам. — Не кричи, не надо! Куда ВСЕ идут? — он хитро погрозил пальцем. — Мне туда НАДО, Пророк.

И он пошел. И растворился, как только пересек линию ворот. И ничего опять не изменилось. Так же были видны ухоженные деревья парка, аккуратные аллеи, груды несожженных листьев.

СМАГИН СТИСНУЛ ЗУБЫ, ЗАКРЫЛ ГЛАЗА… ГОЛОВНАЯ БОЛЬ МЕШАЛА, НО ПРИСУТСТВИЕ ОН ЧУВСТВОВАЛ. ЗДЕСЬ ОСОБЕННО. ЧЬЕ-ТО ПОСТОРОННЕЕ СОЗНАНИЕ ОЩУЩАЛ ОН ВСЕМИ КЛЕТКАМИ СВОЕГО ИЗМУЧЕННОГО МОЗГА.

— КТО ТЫ?!

НЕЧТО КЛУБИЛОСЬ МЕЖДУ СВЕТОМ И ТЬМОЙ. ПРОСТРАНСТВЕННЫЙ ТОННЕЛЬ РАБОТАЛ ИСПРАВНО, МИЛЛИОНЫ БИОСТРУКТУР ПРОХОДИЛИ ПО НЕМУ В НОВЫЙ, СИЯЮЩИЙ И СПОКОЙНЫЙ МИР. НЕЧТО БЫЛО ДОВОЛЬНО, ЕСЛИ МОЖНО БЫЛО НАЗВАТЬ ЗЕМНЫМ ПОНЯТИЕМ ТО СОСТОЯНИЕ, ЧТО ОНО ИСПЫТЫВАЛО. И ВДРУГ…

МОЩНЕЙШИЙ БИОИМПУЛЬС ВТОРГСЯ В ПЛОТЬ НЕЧТО. НЕЧТО УСИЛИЛО ИМПУЛЬС ПОТОКАМИ ГРАВИТАЦИОННЫХ ПОЛЕЙ, ПРЕЛОМИЛО В СОЗНАНИЕ СВОЕ, ОТОДВИНУВ ИСЧИСЛЕНИЕ ВРЕМЕНИ, ЧТОБЫ НЕ ИСКАЗИТЬ СМЫСЛА, СТАЛО ТУТ ЖЕ ИССЛЕДОВАТЬ. С НИМ ВЕЛИ ДИАЛОГ! И НЕЧТО ОТВЕТИЛО:

— Я — СУЩЕЕ! А КТО ТЫ?

— ГРЕШНЫЙ ЧЕЛОВЕК, ОСМЕЛИВШИЙСЯ ТРЕВОЖИТЬ ТЕБЯ.

— ЧЕГО ТЫ ХОЧЕШЬ? В СПОКОЙНЫЙ МИР? ИДИ, Я ПРОПУСТИЛО ТУДА МНОГО И ТВОИХ СОБРАТЬЕВ. В ТЕБЕ НЕТ НЕНАВИСТИ, ОДНА БОЛЬ, ПОЧЕМУ?

— Я БОЛЕН СУДЬБОЙ СВОЕГО МИРА… ЗАЧЕМ ТЫ УВОДИШЬ ЛЮДЕЙ?

— У НИХ НЕТ ЖЕЛАНИЯ ЖИТЬ И НЕТ СИЛ УМЕРЕТЬ! ЭТО РАЗРУШЕНИЕ ГАРМОНИИ.

— КТО ДАЛ ТЕБЕ ПРАВО РЕШАТЬ СУДЬБУ ЭТОГО МИРА?

НЕЧТО УДИВИЛОСЬ. ОНО УЖЕ НАСТРОИЛО СЕБЯ НА ПРИМИТИВНЫЙ АККОРД ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ ПОНЯТИЙ. ОНО БЫЛО СТОЛЬ ГРАНДИОЗНО, ЧТО ВАРВАРСКАЯ МУЗЫКА ЧУВСТВ И ЭМОЦИЙ, ФИЛОСОФИИ И МИРОВОЗЗРЕНИЙ ЭТИХ БИОСТРУКТУР НЕ ВПИСЫВАЛАСЬ В ХРУСТАЛЬНЫЕ ПИРАМИДЫ ГАРМОНИИ ОБЩЕЙ. НЕЧТО НА КРАТКИЙ МИГ КАК БЫ СТАЛО ОДНИМ ИЗ ПОДОБНЫХ ЧЕЛОВЕКУ… ОНО МОГЛО ОБЩАТЬСЯ ДОСТУПНО, НА ТОМ ЯЗЫКЕ, НА КОТОРОМ ОБЩАЛИСЬ ЛЮДИ.

— ПОЧЕМУ МНЕ ДОЛЖНЫ ДАВАТЬ ЭТО ВАШЕ ПРАВО? И КТО ЕГО ДАЕТ?

— ТЕ, КТО СТРАДАЛ, СТРАДАЛ ВО ИМЯ ЖИЗНИ И СМЕРТИ ЭТОГО МИРА. ТЫ СТРАДАЛО?

— Я ЕГО СОЗДАЛО, БЕЗУМЕЦ!

— ЗАЧЕМ? КТО ДАЛ ТЕБЕ ПРАВО СОЗДАВАТЬ ТО, ЧТО ПОТОМ МУЧАЕТСЯ И ОСУЖДАЕТ ТЕБЯ?

— Я СОЗДАЮ ГАРМОНИЮ.

— ГАРМОНИЮ?! ЗЛА И ДОБРА? СЧАСТЬЯ И НЕСЧАСТЬЯ? ЛЮБВИ И НЕНАВИСТИ? КРАСОТЫ И УРОДСТВА? НАДЕЛЯЯ ЧЕЛОВЕКА, ТВОРЕНИЕ СВОЕ, СЧАСТЬЕМ МЫСЛИТЬ, ПРИХОДИТЬ К ВЫВОДАМ, АНАЛИЗИРОВАТЬ И ТВОРИТЬ, ТЫ ОТНИМАЕШЬ У НЕГО ГЛАВНОЕ — ВОЗМОЖНОСТЬ ВИДЕТЬ МЕЧТУ ВОПЛОЩЕННОЙ! ВВЕРГАЕШЬ ЕГО В ГРЯЗЬ И ПРАХ, МОРИШЬ ГОЛОДОМ И СТУДИШЬ ЕГО, НАГРАЖДАЕШЬ НЕНАСЫТНЫМ ЖЕЛУДКОМ И НЕУЕМНОЙ ЗАВИСТЬЮ, ЖАЖДОЙ УБИЙСТВА — И ВСЕ ЭТО ЗА СЧАСТЬЕ ПОЯВИТЬСЯ В ЭТОМ МИРЕ, ЛИЦЕЗРЕТЬ ЕГО И УЙТИ, НЕ УВИДЕВ ЕГО СЧАСТЛИВЫМ. ЭТО ТЫ НАЗЫВАЕШЬ ГАРМОНИЕЙ?! ЛУЧШИЕ ИЗ ТВОРЕНИЙ ТВОИХ СОЗДАВАЛИ ШЕДЕВРЫ КРАСОТЫ И УМИРАЛИ НА ГРЯЗНЫХ ПОДСТИЛКАХ ОТ ГОЛОДА И НИЩЕТЫ. ЛУЧШИЕ УМЫ НЕ МОГЛИ УВИДЕТЬ ПЛОДЫ РАЗДУМИЙ СВОИХ, ИСЧЕЗАЯ В ПРАХЕ, УНИЖЕННЫЕ И РАСТОПТАННЫЕ, УБИТЫЕ И ОПОЗОРЕННЫЕ. ЗАЧЕМ НАГРАДИЛО ТЫ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ТЕРНОВЫМ ВЕНКОМ МЕЧТЫ, ЗНАЯ, ЧТО ОНА НЕДОСТИЖИМА?! ЭТО ГАРМОНИЯ?!

— ГОВОРИ, Я СЛУШАЮ.

— В ТОТ МОМЕНТ, КОГДА ИСТИНА ЗАБРЕЗЖИЛА НА ГОРИЗОНТЕ, ТЫ ВМЕШИВАЕШЬСЯ В СУДЬБУ ЭТОГО МИРА. УВОДИШЬ ЛЮДЕЙ В СПОКОЙНЫЙ МИР…

— Я НЕ МОГУ ВЕРНУТЬ ИХ ОТТУДА, ИСТОРИЯ НЕОБРАТИМА, А ОНИ УЖЕ СОЗДАЮТ ИСТОРИЮ НОВОГО МИРА!

— УЙДИ! И НИКОГДА НЕ ВМЕШИВАЙСЯ В МИРСКИЕ ДЕЛА! ТЫ УЖЕ СДЕЛАЛО ВСЕ, ЧТОБЫ МЫ НИКОГДА НЕ СЛЫШАЛИ О ТЕБЕ! ТЫ — СУЩЕЕ, НО НЕ СУТЬ. СУТЬ — ЭТО МЫ, ЛЮДИ!

— ВЫ НЕ ОДИНОКИ В ПРОСТРАНСТВЕ, ЕСТЬ МОГУЩЕСТВЕННЫЕ МИРЫ, ОНИ ДОСТИГЛИ МНОГОГО!

— И ОНИ ПРОШЛИ ЧЕРЕЗ ТАКИЕ ЖЕ СТРАДАНИЯ?

— У МЕНЯ НЕТ ОТВЕТА. АНАЛОГОВ Я НЕ ЗНАЮ.

— ТОГДА ЗАЧЕМ ТЫ ЗДЕСЬ?

— ПОМОЧЬ.

— СДЕЛАТЬ НАС ЕЩЕ БОЛЕЕ НЕСЧАСТНЫМИ? ЛИШИТЬ ВОЛИ, РАСТОПТАТЬ РОЖДАЮЩЕЕСЯ МУЖЕСТВО КАЖДОГО, ЛИШИТЬ СЧАСТЬЯ ПОКАЯНИЯ И РАСКАЯНЬЯ, НАДЕЖДЫ НА ВОЗРОЖДЕНИЕ СОБСТВЕННОГО «Я» И СТЕРЕТЬ В ДЕТЯХ ГОРДОСТЬ ЗА ГИБЕЛЬНУЮ ЯРОСТЬ И ЖЕРТВЕННОСТЬ ИХ ОТЦОВ?! ЗА ЭТИМ ТЫ ЗДЕСЬ?!

Долго молчало НЕЧТО. Ночь спустилась на Землю. Покинутый Город расцветился бесполезными огнями… Несколько опоздавших собак бились о невидимую стену, выросшую на ЛИНИИ ПЕРЕХОДА В ИНОЙ МИР. Скулили, царапали когтями эту стену, а потом сели в круг и завыли.

И Смагин сидел на асфальте, нелепо подогнув высохшую ногу, обхватив руками неистово болевшую голову, качался из стороны в сторону.

Два пилота-вертолетчика топтались в двадцати шагах, не решаясь подойти.

А когда увидел Смагин, как собаки ринулись в ВОРОТА ПАРКА И ВДРУГ НЕ ИСЧЕЗЛИ, А ЗАБЕГАЛИ ПО АЛЛЕЯМ, ВИЗЖА И КРУТЯ ГОЛОВАМИ ВО ВСЕ СТОРОНЫ, ВЫНЮХИВАЯ ЗАПАХИ ХОЗЯЕВ, тогда встал он и пошел прочь.

Шли втроем по пустым улицам, и мертвые окна, открытые двери смотрели вслед им…

И АХНУЛО ПРОСТРАНСТВО! ЗАДРОЖАЛИ НЕБЕСА, ВЗБУЧИЛИСЬ ОБЛАКА ОТ ТЯЖКОГО, НЕВИДАННО ГРОМКОГО ГОЛОСА, РАЗДАВШЕГОСЯ ИЗ ПРОСТРАНСТВА:

— ПРОСТИ! ПРОСТИ МЕНЯ, ГОСПОДИ!

Взметнулась пыль отовсюду, полетели клочья бумаг, брошенные как попало тряпки, зазвенели разбитые звуком стекла, завыли собаки…

А СМАГИН…

Этот странный хромой человек с провалившимися глазами, худыми руками, с тонкой, болтающейся в воротнике свитера шеей…

Поднял к небу строгое лицо и сказал тихо и страшно:

— ПРОЩАЮ. И БЛАГИЕ ПОМЫСЛЫ ВО ЗЛО БЫВАЮТ…

Ничего не поняли вертолетчики. Бросил их страшный голос на землю, закрыли они головы руками, так и отлежались. А поднимаясь, отряхивая пыль брошенного Города с колен своих, зареклись мысленно на веки вечные больше не летать с этим человеком! И отреклись тут же от своего зарока. И опять зареклись… Так и шли, тысячи раз меняя решения свои.

НА ГРАНИЦЕ МЕЖДУ СВЕТОМ И ТЬМОЙ СТЫЛО НЕЧТО…

ВПЕРВЫЕ ЗА ВЕЧНОСТЬ СУЩЕСТВОВАНИЯ СВОЕГО БЫЛО ЕМУ НЕУЮТНО И ОДИНОКО. ТЯНУЛО ОПЯТЬ ВПИТАТЬ В ПЛОТЬ СВОЮ БЕЗДНУ ГОРЕЧИ И СТРАДАНИЙ МИЛЛИАРДОВ БИОСТРУКТУР, КАЖДАЯ ИЗ КОТОРЫХ НЕ УСТУПАЛА ГОРДЫНЕЙ ГОРДЫНЕ КОСМОСА.

И БЫЛО НЕЧТО ВПЕРВЫЕ НА ОТРЕЗКЕ КАКОГО-ТО МИГА ЗАМКНУТОГО ЦИКЛА ВРЕМЕНИ — СТЫДНО.

ОТ АВТОРА:

Прав ли я, мой Читатель, начиная это повествование с оживления человека, заканчивая калейдоскопом смертей человеческих? Как уравновесить чаши весов этих? Почему на отрезке создания чего-то Нового, Прекрасного, творимого во Имя Человека и во Славу Его, всегда льется столько крови? Герои книг живут по своим законам, у них своя логика поступка, и нарушать ее опасно, чревато фальшивыми издержками.

Я ничего не буду писать о созданном Проро… прости, Читатель, о созданном Смагиным и его сподвижниками Государстве. Я не верю в него, не вижу его в своем ПРОВИДЕНИИ. Не вижу таким, КАКИМ ХОЧЕТСЯ видеть.

Колючие, жесткие и непостижимые звезды рвутся в окно. Они все знают. И парад знаков Зодиака — это не мальчишеские игры в «любит — не любит, плюнет — поцелует»… Есть и тринадцатый Знак — Сатаны, и зависает он над моей страной все чаще и чаще. Книга эта — моя жертва на Алтарь Веры в человека. Ни один народ в мире не явил свету такую стройную и изумляющую жестокостью когорту палачей-Диктаторов. Но и ни один народ не противопоставлял им такое множество Духовников, Воинов и Вождей. На костре дум моих сгорают и Воины и Вожди. Прокляты вовеки веков Диктаторы. И только Духовники могут ПРИБЫСТЬ ВЕЧНО.

И жадные в гордыне слова — «никто не даст нам избавленья: ни Бог, ни Царь и ни Герой» — порочны по сути своей. БОГ как символ веры в начало доброе, человеческое — несет избавление. НЕЧТО ли это, РАЗУМ ли планетарный, РАЗУМ ли ВСЕЛЕНСКИЙ — НО БОГ — ВЕРА-ЧЕЛОВЕК. СУЩЕЕ — ТРИЕДИНО.

Видел ли ты мир, Читатель, в котором люди при первых бликах лунного света превращаются в стаи белых огромных волков? Кровожадные дикие звери несутся по равнинам, сметая все живое на своем пути… Но об этом следующая книга.

А пока… УТОЛИ МОИ ПЕЧАЛИ, ГОСПОДИ! ПОРА И ПРОЩАТЬСЯ.