Страна убитых птиц

Глава тринадцатая. Храм

Армия штурмовала Дворец.

Первый же танк, вылетевший на Старую Площадь, разнес вдребезги выстрел тяжелого гранатомета. Сорванная мощным взрывом башня с силой ударилась в угол здания «Государственного Музея», выбила в красных кирпичах большую ямину. Мощный двигатель, дергаясь и хрипя, протащил чудовище по инерции еще метров семь, из-под его лопнувшего брюха, как внутренности умирающего хищника, выползла разорванная гусеница, обдирая брусчатку Площади, свернулась кольцом.

Останки машины густо задымили. Площадь стало заволакивать едким, удушливым чадом.

Около тридцати танков сразу, с четырех сторон, выскочили на прямоугольник Площади, безостановочно двигаясь и стреляя из пулеметов, затеяли невиданную карусель. Орудия грозных машин молчали. Ни одного выстрела не было произведено в сторону Саркофага Вечности и Церкви Безумного скорбящего, вознесшей свои золотые купола над чадом, пылью и густыми облаками сизой бензиновой гари. Расстреливаемые в упор десятками крупнокалиберных пулеметов, ворота территории Дворца через десять минут превратились в дымящиеся груды обломков. Сразу пять танков с ходу, вырвавшись из смертельной карусели, рванули в образовавшийся проход. Еще пять ринулись в объезд стены Дворца, туда, откуда доносился визгливый голос мощной сирены.

Стены территории Дворца огрызались автоматным огнем.

Образовав на Площади широкий полукруг, танки тяжело водили стволами пулеметов, короткими очередями гасили огневые точки противника. От проезда Ветеранов все подходили и подходили многочисленные группы армейских подразделений.

Он оказался в маленькой кривой улочке, упиравшейся в дальнюю, глухую стену территории Дворца. Двое угрюмых «спецназовцев» вытолкнули его из проема низкой дубовой двери в стене, несколько секунд смотрели, как он нерешительно оглядывается, не зная, куда идти. Потом дверь захлопнулась.

«Ну, что? Спасибо и на этом, — подумал Исполнитель, с благодарностью вспомнив непроницаемое лицо своего „дубля“ Атиса Кагайниса. — А теперь куда?»

Исполнитель прислушался к звукам ожесточенной перестрелки. Интересно, сколько продержится отряд, охраняющий Дворец?! Не более суток. Лабиринты и закоулки резиденции Иерархов мрачны и запутанны. Масса лестниц, смежных комнат, коридоров с бесчисленными дверями, подвалов и тайных помещений… Но и штурм ведут не дилетанты из подверженных эмоциями толп «народных мстителей», а спецподразделения Армии. Тренированные, обученные вести бой в закрытых помещениях, дисциплинированные и грамотные солдаты. Может быть, каждый из них и уступает в профессионализме любому из «спецназовцев», например, в ведении рукопашного боя, реакции, смекалке. Но «спецназовец» — солист! «Творческий» работник института убийства. Армия — это колония выносливых муравьев, подчиненных единому приказу, неутомимых и безропотных. Как если бы жук-трупоед попал в муравейник. Не один десяток муравьев был бы убит, искалечен его мощными хитиновыми челюстями. Но откусывая от яростно сопротивляющегося жука по микроскопическому куску живой плоти, муравьи не оставят через короткое время и следа от него.

Исполнитель пошел вниз, по сбегающей к Проспекту улочке.

Она была пуста, эта старинная, застроенная древними особняками улочка. Здесь жили Иерархи. Теперь окна смотрели пусто, там не чувствовалось никакой жизни. Даже будки, стеклянные, с флаксовыми крышами охранные будки — были пустые.

«Бежали! Каждого из двадцати Иерархов знают в лицо, как знают палец на руках и ногах! Интересно, куда можно уйти, если твое лицо столько лет не исчезало со страниц газет, журналов, экранов „Видео“ и лент „Хроники“?! Глупцы!»

Исполнитель не заметил, как оказался на углу Проспекта. Он даже не успел оглядеться, к нему быстрым шагом подошел гражданский патруль — трое молодых людей с повязками на рукавах: лента черной материи, по ней синяя полоса и буквы «КНС».

Все трое смотрели приветливо, у них были светлые, какие-то праздничные лица. «Совсем мальчишки, — подумал Исполнитель, вглядываясь, — студенты?» Легкие, несмотря на пронизывающий холод, куртки, широкие кожаные ремни, с заткнутыми за них магазинами для автомата. Автоматы висели на плечах, стволами вниз. На всех троих были надеты вязаные, какие-то легкомысленные спортивные шапочки.

— Куда путь держим, сударь? — спросил, наверное, старший, курносый, пухлогубый крепыш с зачатками бороды и усов на румяном лице. Голубые глаза смотрели приветливо, немного насмешливо.

Исполнитель вздрогнул, заглядывая за плечо крепыша, не отвечая на заданный вопрос, смотрел растерянно и потрясенно — по тротуару шел полуголый, в одних обтрепанных джинсах, босиком странный человек! Длинные косматые волосы, борода, усы; грудь и плечи заросли курчавым рыжим волосом. На груди его болтался укороченный автомат на веревке вместо ремня. Маленькие красноватые глазки близко поставлены к переносице.

— Кто это?! — потрясенно выдохнул Исполнитель.

— Что? — крепыш оглянулся, рассмотрел, поднял сжатую в кулак правую руку, как видно, приветствуя странного человека. Тот ответил тем же жестом, быстро прошел мимо. Автомат мерно качался на его мощной, выпуклой груди. — Это? Мутант, они теперь с нами. А вы, сударь, откуда?

Исполнитель улыбнулся. Это обращение — «сударь»! Как он в свое время добивался, чтобы оно вошло в обиход, вместо набивших оскомину общепринятых обращений «гражданин», «товарищ»! Не получилось. Ему сначала осторожно намекали о неуместности и архаичности подобного обращения друг к другу в цивилизованном обществе, а потом едва не обвинили в попытке «реставрации гнилого наследия Старых Времен».

У него немного кружилась голова. Со вчерашнего утра в камеру не носили еду. Спасибо, хоть воды было — залейся! Целое цинковое ведро.

— Я — Иерарх, — устало сказал Исполнитель, задумчиво рассматривая симпатичное лицо крепыша.

Трое переглянулись. Улыбки медленно сползли с их лиц.

— Кто вы?! — неуверенно переспросил крепыш.

— «Героев надо знать в лицо», юноша! — неожиданно для себя брякнул Исполнитель трафаретной, газетной фразой, хрипло рассмеялся. — Вы в какой стране жили-то?

По Проспекту со страшным грохотом промчался отряд мотоциклистов. Исполнитель проводил его глазами. Что-то рушилось внутри него, как карточный домик. Тоска и неустроенность ворочались в сердце. Слишком они были молоды и… прекрасны! Их поросшие юным пушком лица не вписывались в тот образ вездесущего врага, что столько лет преследовал его незримо и неизменно. Он был создателем и вдохновителем своего детища — «Движения», глубоко законспирированной и разветвленной организации, среднее звено которой составляли «воры в законе», низшее звено — фанатики-боевики с мозгами, припудренными идеей «о благе и Будущем нации и народа». Наверху были крепкие дельцы теневой экономики, комбинаторы-виртуозы. Венчала пирамиду тройка — Щеголь, Цент и Прима, прирожденные подпольщики, конспираторы «от бога», начавшие свой путь в «Движении» с идейных платформ и кончившие практическими выгодами, что давала им кипучая деятельность боевиков-экспроприаторов. Где теперь Цент и Прима?! Может быть, встретили в аду своего невозмутимого сподвижника Щеголя? И все эти годы над пирамидой парил ОН, не искавший материальных благ, не ищущий иного удовлетворения от созданной им организации, кроме удовлетворения власти и возможности «мутить воду» в этой огромной, неустроенной, непредсказуемой и странной ЧАШЕ, какой ему представлялась страна. Чаше, где уживаются немыслимые породы рыб, от крохотных и безобидных до гигантских и хищных.? Он был одним из самых крупных хищников. Именно таких забрасывает время от времени История в свои водоемы, чтобы не дремали и не жирели мелкие рыбы.

Исполнитель усмехнулся — он никому никогда не давал жиреть. Ни президенту, ни его многочисленным карательным Комитетам, ни народу.

А вот теперь… Что-то неясное, светлое и щемящее, сродни раскаянию, ворочалось в его душе, когда он рассматривал эти три юных лица.

Бесчисленные демонстрации, разогнанные по его приказу; забастовки, утонувшие в крови бастующих; манифестации, раздавленные танками Надзора; намотанные на гусеницы куски человеческой плоти и красочных транспарантов; десятки тысяч уморенных в «психушках», доведенных до самоубийства мощными нейролептиками и транквилизаторами, забитых в камерах его ретивыми подчиненными — все это мелькнуло перед его мысленным взором, раздирая воспаленный мозг, наполняя тело смертной истомой и отчаянием.

Он прыгнул.

Рвал из рук крепыша автомат, лягался, хрипел и что-то бормотал.

— Ты что?! Дядя! Да пусти же ты! Пошел!..

Двое растерянно топтались рядом, не зная, что делать. Этот плешивый старик был похож на сумасшедшего. Он выбросил руку к лицу крепыша, схватил его за нос и щеку, раздирал их крепкими, ороговевшими от времени ногтями.

— Что вы смотрите? Да дайте же… Глаза выцарапает!

Один из двоих, чернявый и тонкий, взмахнул автоматом. Тяжелый приклад врезался в основание затылка.

Исполнитель икнул, упал на колени, медленно закидывая руки за шею, но не донес кисти рук, ткнулся лицом в асфальт. Вокруг его головы тут же натекла большая черная дымящаяся лужа.

Трое растерянно стояли. Смотрели.

— Хай!

Возвращавшийся мутант окликнул их. Крепыш обернулся, лицо его было все в кровавых полосах, на подбородке висели капельки крови.

— Этот, — он указал стволом автомата на лежащего, — кинулся!

— Так. — Мутант подошел ближе. — Кто?

Крепыш пожал плечами. А чернявый патрульный угрюмо поднял голову, посмотрел на мутанта.

— Говорил, Иерарх.

Мутант вопросительно поднял брови.

— Ну, оттуда! — чернявый показал в сторону просвета взбегающей к стенам дворца улочки. — Как у вас?.. Главный Красивый!

— Хай?! — глаза мутанта превратились в щелочки.

Прогремела автоматная очередь.

Три вертолета с турбореактивными подвесками одновременно взмыли со стартовой площадки Дворца. Их проводил дружный свирепый рев ворвавшихся в эту секунду на площадку морских пехотинцев. Кое-кто выпустил вдогонку очередь из автомата, но бронированным брюхам вертолетов — это что слону укус муравья.

Возле стойки пожарного крана у края площадки лежали тела Информатора, Старухи, жены Президента, и Начальника Охраны дворца.

Атису Кагайнису не нужно было повторять дважды. Нескольких слов, оброненных бледным, поддерживаемым Джу под руку Президентом, сказанных в самое ухо Исполнителя, оказалось достаточным для исполнения немедленного приговора. Правда, почуявший неладное Начальник Охраны отходил в сторону неохотно, на ходу нащупывал пистолет под мышкой куртки… Очередь из автомата успокоила его. Старуха только посмотрела в сторону поднимающегося по ступенькам лестницы в люк вертолета Президента, презрительно хмыкнула и сняла очки с толстыми линзами. Президент поднимался один, Джу Найдис стояла, опустив руки, бледная, с развевающимися волосами…

Когда прогремела вторая очередь, она страшно закричала, закрыв лицо руками.

Информатор стоял спокойно, смотрел на Исполнителя умными и печальными глазами. Очередь бросила его на неподвижное тело Старухи.

— Зверь! — раздался крик Джу Найдис. — Мертвецы! Вы все — мертвецы! Ненавижу! А-а-а!

Она побежала к спуску с площадки. Президент обернулся, слабо махнул рукой. Исполнитель догнал ее в три прыжка, перехватил за пояс, поднял, понес к вертолету. Бесшумно хлопнула дверца люка.

В машине номер один находились Президент, Исполнитель, Джу Найдис и телохранитель Президента.

Из машин номер два и три пялились в иллюминаторы бледные, перепуганные лица приближенных к Президенту Иерархов.

Взревели двигатели. Винты, наращивая обороты, сгоняли с площадки клочки бумаги, чей-то платок, пустой футляр из-под очков… Сильная струя воздуха шевелила волосы убитых.

Вертолеты взмыли одновременно, развернулись, натужно ревя, понеслись в неизвестное.

Их проводил дружный крик ворвавшихся в эту секунду на вертолетную площадку морских пехотинцев.

У турели танкового крупнокалиберного пулемета изнывал от скуки молоденький стрелок-первогодок. Танк занимал позицию у спуска Проезда Ветеранов. Перестрелка стихала, взрывов гранат не было слышно вовсе. Стрелок тоскливо смотрел на далекий полоскавшийся на ветру флаг Федерации над одним из куполов Дворца. Вдруг оттуда взмыли сразу три вертолета, разворачиваясь, нацеливались носами в его сторону.

Высунулся командир танка, недоуменно крикнул:

— Ты что?! Кого ты там нашел?

Стрелок припал к пулемету, поймал в перекрестье левую машину, нажал гашетку. Пулемет оглушительно и мерно загрохотал.

— Горит! Сби-и-иил!

Стрелок радостно хлопнул командира по плечу.

Кружась нелепо и бестолково, как бабочка, сбитая влет камешком из рогатки хулиганского мальчишки, вертолет беспорядочно дергался из стороны в сторону, завис над Старой Площадью, потом начал крениться вниз и боком, боком пошел на ХРАМ Безумного скорбящего…

Сбил мозаичный купол с золоченым крестом, неистово кружась, пролетел метров сто и рухнул посреди Проезда. Раздался грохот, хруст, взметнулось и погасло пламя. Через секунды три — четыре тяжкий звук взрыва потряс воздух.

Командир танка некоторое время молча всматривался, потом от плеча залепил стрелку здоровенную пощечину.

— Крест сбил, ублюдок! Не стоят они этого… Марш вниз!

Обиженно всхлипывая, стрелок скользнул в люк, ударившись носом о выставленный ботинок командира.

На Старую Площадь неожиданно и мертво навалилась тишина.

Лев Матвеев ненавидел весь мир. Третьи сутки он сидел в этой затхлой, пропахшей плесенью, кислой овчиной и мышами дыре. И это после суток бесконечных погонь, прыганий по крышам, перестрелок и авантюрных прорывов сквозь цепи загонщиков…

Из здания Надзора их вырвалось трое, он, «канцелярская крыса» — Представитель Президентского Надзора из ЦЕНТРА, и Ренат Зеулин, оперуполномоченный КПК. Здание Надзора горело, подожженное сразу с четырех сторон. Мятежники бросали в окна намоченные в бензине факелы, камни и куски тяжелой арматуры. Агенты Надзора сначала заняли круговую оборону, но потом огонь постепенно вытеснил их в правое крыло здания, за которым сразу же начинался огромный ров, кольцом опоясывающий территорию Химкомбината. Отсюда мятежникам хода не было. Но буквально через три часа штурма все здание, за исключением правого крыла, находилось в их руках. Матвеев почувствовал неладное, когда в одно из окон увидел сновавших среди восставших странных, полуголых людей, косматых, страшных, с автоматами в руках… Это были мутанты. Одному из них Матвеев, аккуратно выцелив, прострелил лоб, и сам чуть не угодил под меткую очередь его набежавшего собрата. Матвеев был поражен — когда эти полузвери-полулюди научились обращаться со стрелковым оружием?! Кто вооружил их? Но, вспомнив о вертолетном полке, так бесславно погибшем над СВАЛКОЙ от неизвестного оружия, он перестал удивляться. Лихорадочно соображал, как выйти из все более обостряющейся ситуации.

Среди трех перебегавших под козырек здания, в «мертвую зону», мутантов Матвеев сразу узнал того здоровилу, что был на СВАЛКЕ полуослепший, а потом ушел так НЕПОСТИЖИМО И СТРАННО вместе с этим «Святым» — Смагиным.

Мутанты не лезли напролом. Как ни странно, но они воевали со знанием дела, хитро использовали укрытия, точно определяли дистанцию, и у них было чутье на опасность.

Матвеев учился распознавать мутантов и по голосам, и по характерному возгласу «хай». Если люди кричали, стонали, хрипели от ненависти, боли или возбуждения, то мутанты нападали молча, только в последнюю секунду, поражая врага, мутант тонко вскрикивал, а сразу за этим следовало громоподобное — «ХАЙ»!

Проклятое «хай» слышалось все чаще и чаще, перемежаемое автоматными очередями, звуками рукопашной, взрывами гранат. Матвеев увидел, как здоровила-мутант раскрутил за ноги одного из оперов, знакомого Матвееву, и стукнул головой о бетонный столб. Брызнули мозги. Матвеев, стиснув зубы, аккуратно прицелился, и в то время пуля ударила его в руку пониже плеча, Левая рука сразу повисла плетью, онемела. Он отодвинулся от окна, привалился спиной к стене, закрыл глаза.

Здесь и тронул его за подбородок неизвестно откуда появившийся Ренат Зеулин.

— По пожарной лестнице можно… — жарко выдохнул он. — Там этих всего человек десять, три ствола, и ни одного из «чертей».

«Чертями» Зеулин сразу обозвал мутантов, как только увидел.

Придерживая плечо правой рукой с зажатым в ней пистолетом, Матвеев быстро последовал за ним. И только разметав группку мятежников, свалив двоих с автоматами и разбив непутевую башку третьему рукоятью пистолета, они обнаружили, что все это время за ними по пятам шла эта «канцелярская крыса»… Уходили крышами подсобных помещений Надзора, под дикие завывания растерявшихся мятежников, автоматную трескотню.

Их гоняли, как гоняют крыс в бетонном мешке подвала. Всю ночь. И только почти под утро они вышли к Церкви. Перемахнув высоченный забор Погоста, оказались среди крестов и старинных памятников. Крадучись, почти ползком прошмыгнули на задний двор. Выждали, когда из «служебного входа», из дверного проема, уберется худущая тетка в черном платке, скользнули внутрь…

Сразу у входа оказалась маленькая деревянная дверь с большим висячим замком.

— Тут у них краска для ремонта хранится, — шепнул Зеулин.

Быстро оглядевшись в полумраке, он куда-то исчез. Вернулся, тяжело дыша, но довольный, с небольшим ломиком в руке. Ловко поддел замок, почти бесшумно вывернул петлю, дверца открылась.

— Я вас прикрою… Замок приделаю — незаметно будет. Только дверь пнуть, он сам выпадет! Быстро!

— А ты? — спросил тревожно Матвеев, вглядываясь в лицо Зеулина.

— Я тут неподалеку живу. Меня там сам черт не найдет. К ночи приду, там будем думать, как исчезнуть из города. Все.

Зеулин не пришел ни к ночи, ни на следующий, ни на второй день.

Третьи сутки они торчали в этой пропахшей плесенью, кислой овчиной и мышами дыре. Краски в кладовке не оказалось. Снаружи все время слышны были голоса, чья-то ругань, а один раз резко прозвучал выстрел.

Матвеев выходил из убежища на поиски воды. Нашел.

Во дворе стояла большая кадка, полная чистой питьевой воды. С едой было совсем худо.

«Канцелярская крыса» все время лежал, молча щурился на Матвеева, на дверь, на луч света в потолочной щели или садился изредка, чтобы в который раз осмотреть пистолет с тремя оставшимися патронами.

Матвееву хотелось его убить. Он раздражал его с того самого момента, как Матвеев увидел его сидящим напротив себя. Еще там, в кабинете здания Надзора.

— Из города нам не выбраться, — неожиданно нарушил молчание «крыса». — Слышишь, Лев?

— Слышу, — буркнул Матвеев, чуть не назвав его «крыса», он даже не хотел узнавать имя своего собрата по несчастью.

— Отсюда через коридор половина Церкви просматривается, во-он щель! — «крыса» показал глазами на дверь.

Матвеев кивнул. Он тоже смотрел в эту щель, когда… этот спал.

Через щель был виден Алтарь.

Центральное место в Алтаре занимал ИИСУС. Отлитый из какого-то темного, мрачного металла, он парил в центре Алтаря с распятыми руками, немного склонив набок голову. И огромный крест, на котором он был распят, был почти не виден, сливаясь с общим фоном. Металл его тела отсвечивал, бликовал под множеством лучей, пробивающихся откуда-то сверху, как видно, из-под церковного купола.

В одну из секунд, когда Матвеев разглядывал ИИСУСА, ему показалось, что ОН качнул рукой, слегка изменил поворот головы. Матвеев даже вздрогнул, жадно приник к щели, напрягая глаза до боли. Но это только показалось, ИИСУС был неподвижен, мрачен и суров в своей тысячелетней муке, прибитой к кресту ГВОЗДЯМИ ВЕКОВОЙ МУДРОСТИ И МИЛЛИАРДАМИ ГЛАЗ ВЕРУЮЩИХ, ПРИПАДАВШИХ К ЕГО НОГАМ, СЛАВИВШИХ И ВОЗВЕЛИЧИВАВШИХ ЕГО ДРЕВНИЙ ПОДВИГ ИЗ ПОКОЛЕНИЯ В ПОКОЛЕНИЕ.

— Жил-был человек… А ради чего жил, а?

Матвеев удивленно покосился на «крысу», кой черт его на философию потянуло!

— Матвеев, а ведь это переворот! И в такие моменты Истории, знаешь, кто первый дохнет? Не тот,‘кто говорил «фас», а те, кто исполнял эту команду. Мы с тобой, Матвеев, цепные псы. Нас долго-долго натаскивали, потом прикармливали, потом выводили, нюх «ставили»! К своре приручали, чтобы не в одиночку рвать убегающего, а скопом, Матвеев, скопом. Скопом и кровь не в кровь, и порука круговая опять же. Так, Матвеев?

«Крыса» лег на спину, заложил за голову руки, улыбнулся чему-то.

— Старик — «мор». Политический труп. Даже этот ясногорский реаниматор его не раскачает. Ты знаешь, а ведь он умнейший человек был! Мне доводилось много с ним разговаривать. Какие реформы зрели в его лысом черепе! А все кончилось, Матвеев. Самое парадоксальное, что этот Смагин и пальцем не ударил, чтобы скинуть его! Он сам себя съел. И все эти предсказания Джу Найдис — это только повод… Повод к САМОСОЖЖЕНИЮ. Старик не видел выхода. И никто его не видел. Даю голову на отсечение, что и этот Смагин не знает, где он, выход!

Матвеев с досадой отвернулся, припал к щели в двери, смотрел.

Отлитый из темного металла, парил ИИСУС в центре Алтаря, распятый на невидимом кресте… Тонкие лучи света, прорывающиеся из-под купола, освещали лик его тревожно и мрачно.

Выстрел грохнул резко и коротко. Матвеев мгновенно развернулся, выдернутый из крепления под мышкой пистолет уже был в руке.

«Крыса» лежал, раскинув руки, тело его еще вздрагивало. Напротив сердца расплывалось темное пятно, из его средины торчал клок вырванной пулей подкладки пиджака.

Снаружи послышался какой-то шум. Матвеев приник к щели. Старенький священник вышел из-за Алтаря, встал под гребнем лучей, недоуменно вертел головой на худой шее, видно, искал источник странного звука. Ряса была ему явно велика, так и обвисала с худых плеч, и сам он был остролицый, с жидкой бородой, морщинистый, и такой ветхий, что Матвеев улыбнулся печально, уважая и жалея его правдивую старость.

— Маша, Маша! — послышался тонкий, дребезжащий голос.

Откуда-то с противоположного угла вышла давешняя тетка в низко надвинутом на лоб платке, в длинном черном платье, огромных ботинках, встала, скрестив на животе руки, вопросительно смотрела.

— Ты ничего не слышала, Маша?

— Что я слышала? — переспросила тощая, в черном, женщина. — И ничего я не слышала, Батюшка! На улице-то? Так стреляют, что ж еще.

— Не грохнуло? У нас-то, говорю, в Приходе, не разбилось чего?

— Церква… — странно огляделась вокруг женщина. — Тут всякое. На то она и церква. Кому тут быть, чего разбивать? Прихожане на войне.

Священник, подслеповато вглядываясь, засеменил к ней, остановился в двух шагах, странно потянул носом.

— Опять пила, Маша?

— Упаси Господь!

Женщина замедленно перекрестилась.

— Ручку, Батюшка.

Священник подал ей руку, молча смотрел, как она прикладывается к ней. Матвеев даже отсюда, казалось, услышал горький и тягостный вздох, вырвавшийся у священника.

— Ты не пей, Маша! Пьющих Бог жалеет, да счастья не дает. Ты уж, поди, и вторую бутыль приканчиваешь? Куда ты ее спрятала?

— И не в жизнь не найти, Батюшка.

Истово крестясь, женщина отодвинулась от священника, наверное, чтобы не наносить на него густым винным запахом.

Матвеев со странным чувством жалости и скорби наблюдал кусочек таинственной этой жизни.

— ХРАМ ведь, Маша! Господу служишь!

— Служу, Батюшка, — кивнула женщина. — А только на Погосте опять ироды с памятника украшения ободрали! Тех ангелочков-то, что на могилке отца-протоиерея. И плиту загадили. Варвары, истинный Бог!

Она так и сказала «варвары». Матвеев оглянулся на вытянувшееся тело бывшего Представителя Надзора, задумчиво прикусил губу. Болело простреленное плечо. Матвеев пошевелил кистью левой руки, плечо сразу охватило «огнем», неприятный озноб побежал по спине.

Пахло плесенью, мышами и… кровью, растекшейся по грязному полу.

Сколько же он пробыл в забытьи? Матвеев сдержал стон, повернулся набок, придерживая распухшую, словно деревянную руку, припал к щели.

Недалеко от Алтаря, напротив ИИСУСА, стоял человек в штурмовом комбинезоне, опоясанный широким кожаным ремнем. Стоял неподвижно, как изваяние. Матвееву он был виден вполоборота: ухо, часть щеки, борода и длинные мягкие волосы, спускающиеся с плеч.

Матвеев вгляделся, вздрогнул, напрягся всем телом.

Напротив ИИСУСА СТОЯЛ СМАГИН!

А несколько в отдалении вертел косматой головой, сверкал красноватыми глазками МУТАНТ! Тот, что выл и щелкал зубами на десантников. ТАМ, НА СВАЛКЕ… Теперь на мутанте была просторная кожаная куртка, брюки из темной ткани, заправленные в высокие штурмовые ботинки со шнуровкой. За спиной болтался автомат. Руки мутанта были в черных кожаных перчатках.

— Ты! — Матвеев с трудом встал на ноги, кружилась голова; чтобы не упасть, он ухватился за притолоку, постоял некоторое время. — Ты мне нужен, Смагин! — Он говорил еле-еле, почти шипел. — Ты пришел, Пророк?! И своего грязного… людоеда приволок. Привет, ребята!

Два патрона оставалось у него в обойме, один в стволе. Итого — три.

Матвеев перевел дух, помассировал грязной ладонью сначала горло, потом плечо, чтобы чуть-чуть утихомирить боль.

Он знал, что не промахнется. Даже в зале «теней», в полной темноте, стреляя на звук, он промахивался из десяти всего лишь два раза. Как давно это было! Матвеев поднял пистолет к глазам, проверил предохранитель — норма, пистолет готов к стрельбе. А взвел его Матвеев еще в первую ночь, когда ждали Зеулина, прислушиваясь к каждому шороху. Патрон был в стволе.

«Десять метров! Мура! Три патрона, на мутанта ни одного — не стоит! Главное, ЭТОТ! Выбить дверь, два-три прыжка, нога в пах, рукояткой по черепу — мутант вырублен! Потом ЭТОГО, в упор — голова, грудь, живот. Нет, а может быть, мутанту одна пуля?! Черт, хватит ли сил на прыжок?! Должно, должно… все три ЕМУ!»

УДАР НОГОЙ В ДВЕРЬ.

Как в замедленной съемке, щепки от ветхой двери летят во все стороны, замок ударяется в стену напротив, падает, крутится.

Прыжок! Еще! Еще!

От страшного удара в пах мутант сгибается, даже голову не успел до конца повернуть!

— НА!

Рукоять пистолета бьет его по косматой голове. Немного сбоку, не туда — это не смертельно, но ВЫРУБИТ! Мутант, вся его огромная фигура, обваливается, как скала в землетрясение.

ЛИЦОМ К ЛИЦУ! «НЕ СМОТРЕТЬ В ГЛАЗА! НЕ СМОТРЕТЬ В ГЛАЗА!»

Все три выстрела сливаются в одно каркающее — ХРРР!

— ЧЕРТ!

Глаз фиксирует миг, когда первая пуля попадает в щеку, сминает ткань. Дрогнула рука. Но остальные две ложатся точно — грудь, живот.

ПРОРОК, ОТБРОШЕННЫЙ СТРОЕННЫМ УДАРОМ, ПАДАЕТ У НОГ ИИСУСА.

Появившаяся в это мгновение женщина в черном платке застывает.

НА КОРОТКОЕ ВРЕМЯ ВСЕ ЗАМИРАЕТ. ОСТАНОВЛЕННЫЙ МИГ, РАВНЫЙ ПО ПРОТЯЖЕННОСТИ ГИБЕЛИ ПРОСТРАНСТВА И КРУШЕНИЮ ВСЕЛЕННОЙ.

НА РЕЧКЕ, НА РЕЧКЕ, НА ТОМ БЕРЕЖО-О-ОЧКЕ МЫЛА МАРУСЕНЬКА БЕЛЫЕ НО-О-ГИ…

МЫЛА МАРУСЕНЬКА-А БЕЛЫЕ НО-О-ГИ,

ПЛЫЛИ К МАРУСЕНЬКЕ БЕ-ЭЛЫ-И ГУ-У-СИ…

«Откуда это?.. Тьма… льдины по реке… люди, много людей… идут по снегу босые! Что они несут?.. Меня несут… зачем? Почему я нарисован на доске?.. Закопченный весь… куда? Встали у воды… льдины, льдины, холодно… кто там, на другом берегу?

Почему эти люди, босые люди, так горько плачут и воют?

ВИЖУ! В КОСМАТЫХ ШАПКАХ, НА НИЗКОРОСЛЫХ ЛОШАДЯХ — ОНИ СТОЯТ СТЕНОЙ НА ТОМ БЕРЕГУ! КОЛЧАНЫ СО СТРЕЛАМИ… МОЛЧА СТОЯТ! УЗКИЕ ГЛАЗА, ЩИТЫ, КРИВЫЕ МЕЧИ…»

КЫШ, ВЫ, ЛЕТИТЕ, ВОДЫ НЕ МУТИТЕ,

……..СВЕКРА НЕ БУДИТЕ…

«… и сгинет вражья сила… и порастут бурьян-травой тропы ворогов лютых… водой кропят меня, нарисованного. Холодно! Все уже было… было… старого нет… есть забытое… Что? Нового нет… есть забытое… будущее забытое…»

МЫЛА МАРУСЕНЬКА-А-А-А-А!!! БЕЛЫЕ НОГИ,

ПЛЫЛИ……… ГУСИ-И-И..!

«НЕТ! ВСЕ — БУДУЩЕЕ! И В ПРОШЛОМ И НОВОМ НАСТОЯЩЕМ, ИБО ОНО НИКОГДА НЕ ПОВТОРЯЕТСЯ, НАСТОЯЩЕЕ И ЕСТЬ БУДУЩЕЕ! И НЕ НАДО ГНАТЬСЯ ЗА ПРЕКРАСНЫМ БУДУЩИМ, НЕ ДОГНАТЬ ЕГО, ЕСЛИ НАСТОЯЩЕЕ — ГОРЬКОЕ. НЕ БЫЛО НИЧЕГО МУДРЕЕ ЖИЗНИ. А ОНА ВЕЛИТ ЖИТЬ НАСТОЯЩИМ. И ЧЕМ ОНО ПРЕКРАСНЕЕ, ТЕМ ЗРИМЕЙ И БЛИЖЕ СВЕТЛОЕ НЕСБЫВШЕЕСЯ. НЕТ СЛОВА „БУДУЩЕЕ“, БУДЬ ПРОКЛЯТ ТОТ, КТО ПРИДУМАЛ ЕГО, ЧТОБЫ ОПРАВДАТЬ ЗЛОДЕЯНИЯ СВОИ!»

…Матвеев сидел прямо на полу, сжав ладонью правой руки плечо, раскачивался из стороны в сторону, задумчиво глядя на пробивающиеся в прорези купола светлые золотистые лучи.

А ПО ПОЛУ ЦЕРКВИ ПОЛЗ НА КОЛЕНЯХ, С ЗАЛИТЫМ КРОВЬЮ И СЛЕЗАМИ ЛИЦОМ, КОСМАТЫЙ МУТАНТ ДЬЯЛ, ПОЛЗ И ТИХО ВЫЛ.

А КОГДА ДОПОЛЗ ДО НЕПОДВИЖНО ЛЕЖАЩЕГО ТЕЛА, ТО ПРИПАЛ К НОГАМ ТОГО, КОГО НЕ ЗВАЛИ В ЭТОТ МИР, И ЗАТИХ, ТОЛЬКО ВЗДРАГИВАЛО ЕГО МОГУЧЕЕ ТЕЛО ДА ЛЕГКО ПАРИЛА НА ПОЛУ РЯДОМ ВЫВЕРНУТАЯ НАИЗНАНКУ ПЕРЧАТКА С РУКИ ДЬЯЛА, ПАРИЛА ОТ ЕДКОЙ КОЖИ МУТАНТА.

Матвеев покосился сначала на автомат, потом на лежащего Смагина. Автомат валялся в стороне, зачем он был нужен? А СМАГИН… Показалось Матвееву, что нечто теплое, светлое и воздушное, будто бы имеющее форму тела человеческого, скользнуло от Смагина к отлитому в темном металле ИИСУСУ. Вздрогнул Матвеев, отвел глаза, но не выдержал — опять смотрит!

«Я СХОЖУ С УМА! Я СХОЖУ С УМА!»

… И ПРИНЯЛ НЕЖИВОЙ МЕТАЛЛ БОЛЬ И ОТЧАЯНИЕ ЕГО ТЕЛЕСНОЕ, ЖИВОЕ. ТАК КЛУБЯЩЕЕСЯ В ПРОСТРАНСТВЕ НЕЧТО РАСПРЕДЕЛИЛО ГИГАНТСКИЙ «ПЛЮС», ИЗЛУЧАЕМЫЙ МОЗГОМ УВЕЧНОЙ БИОСТРУКТУРЫ, ПРОСТИРАЯ ЩУПАЛЬЦЕ БИОПОЛЯ ИЗ НЕОБОЗРИМОГО КОСМОСА, СКВОЗЬ ОРАНЖЕВЫЕ, НАСЫЩЕННЫЕ ЧУЖЕРОДНЫМИ ГАЗАМИ ОБЛАКА, СКВОЗЬ ТОЛЩУ АТМОСФЕРЫ, ЯДОВИТОЙ И УГАРНОЙ ДЛЯ ВСЕГО ЖИВОГО, ЧЕРЕЗ ИСПЕЩРЕННУЮ ГРЯЗНЫМИ ТОЧКАМИ, КОГДА-ТО ХРУСТАЛЬНО-БЕЛУЮ ШАПКУ ПОЛЮСА, ЧЕРЕЗ ГРАНДИОЗНУЮ СВАЛКУ, ПОКРЫВШУЮ МНОГОСТРАДАЛЬНУЮ ЗЕМЛЮ, К УМИРАЮЩЕМУ ДЕТИЩУ СВОЕМУ.

И СЕЛ ВИКЕНТИЙ СМАГИН. И ГЛАЗА ОТКРЫЛ.

А ОТЛИТЫЙ ИЗ ТЯЖЕЛОГО ТЕМНОГО МЕТАЛЛА ИИСУС ВДРУГ ПОТЕК МЯГКИМ ВОСКОМ НА КАМЕННЫЙ ПОЛ ЗАБЫТОЙ ЛЮДЬМИ ЦЕРКВИ. ОТЕКЛА ГОЛОВА ЕГО, ОПЛАВИЛИСЬ И ИСТОНЧИЛИСЬ РУКИ. И ВСКОРЕ ВЕСЬ ОН ПРЕВРАТИЛСЯ В ДЫМЯЩУЮСЯ, РАСКАЛЕННУЮ И БАГРОВО-КРАСНУЮ ГЛЫБУ МЕТАЛЛА. И МЕТАЛЛ ПЛАВИТСЯ, ЕСЛИ СМОЖЕТ ПРИНЯТЬ В СУТЬ СВОЮ НЕИСТОВУЮ И СКОРБЯЩУЮ, БОЛЬНУЮ И ПРЕКРАСНУЮ МУЗЫКУ СТРАДАНИЙ ЧЕЛОВЕЧЕСКИХ.

МЕЖДУ СВЕТОМ И ТЬМОЙ КЛУБИЛОСЬ И ТЯЖКО ВОРОЧАЛО БОКАМИ ТУМАННОСТЕЙ, ГАЛАКТИК И СОЗВЕЗДИЙ ЗАДУМАВШЕЕСЯ НЕЧТО…

Непрестанно оглядываясь, окровавленный, с безумными глазами, выбежал мутант Дьял из Церкви. А Матвеев все сидел, искоса с улыбкой посматривая на встающего с пола очень бледного Смагина, на груду раскаленного металла у подножия креста, на черную, странную женщину, застывшую в углу со сложенными на груди руками.

А когда вбежала в Церковь толпа вооруженных людей с криками и проклятиями, поднял Смагин руку. И ВСЕ ЗАМОЛКЛИ. И ТИШИНА СТАЛА.

— Оставьте нас. Нам надо поговорить.

ОНИ ОСТАЛИСЬ ОДНИ.