Сон Императора

Глава шестнадцатая: Новые берега

Часть I: Петроград. Особое присутствие Сената. 20 сентября 1917 года.

Процесс над князем Владимиром Мещерским стал событием не столько юридическим, сколько символическим. Зал суда был полон. На галёрке, за решёткой, толпились журналисты (тщательно отобранные властью), представители разных сословий. В ложах — высшая аристократия, в том числе и те, кто втайне сочувствовал подсудимому. Сам Мещерский, в чёрном сюртуке, но с орденской лентой через плечо, держался с ледяным, презрительным достоинством. Он отказывался признавать легитимность суда, настаивая, что защищал священное право собственности, данное его предкам царями.

Обвинителем выступал не обычный прокурор, а специально назначенный сановник — обер-прокурор Сената. Обвинение звучало грозно: Мятеж против верховной власти, выразившийся в вооружённом сопротивлении исполнению Высочайшего указа, создание незаконного вооружённого формирования, приведшее к гибели подданного (имелся в виду тот самый застреленный парень из охраны обоза), подстрекательство к бунту. Фактически — статья о государственной измене.

Защита, нанятая за огромные деньги родственниками Мещерского, пыталась строить линию на «заблуждении», «недоразумении», «праве на самооборону». Но судьи, суровые старики в мундирах, слушали их с каменными лицами. Они получили ясные директивы свыше: пример должен быть показательным.

На последнем слове Мещерский встал. Его голос, дрожащий от сдерживаемого гнева, зазвучал в гробовой тишине:

— Господа судьи! Вы судите не меня. Вы судите вековой уклад Российской империи. Вы судите право, данное моим пращурам кровью, пролитой на полях сражений за эту самую Россию! Я не бунтовал против Государя. Я защищал его же законы от тех, кто, прикрываясь его именем, эти законы попирает! Если за защиту своего родового гнезда от грабежа полагается казнь — что ж, я готов. Но знайте: вы рубите сук, на котором сидите. Сегодня — я. Завтра — вы.

Приговор огласили на следующий день: лишение всех чинов, орденов, дворянства, титула и… ссылка на поселение в Сибирь, в город Минусинск. Не расстрел. Не каторга. Ссылка. Та же мера, что и для Милюкова. Но для князя Рюриковича — страшнее смерти. Это было публичное, ритуальное низвержение. Его не уничтожили физически, но уничтожили социально. Сделали простолюдином.

В ложе, где сидели аристократы, воцарилось ледяное молчание. Многие не выдержали и ушли до конца заседания. Для них приговор был ясным сигналом: железная воля царя не остановится ни перед какими титулами. Старый мир с его неприкосновенными привилегиями рушился. Одни — более гибкие, подобно князю Львову, — понимали, что нужно приспосабливаться, искать место в новой иерархии, построенной на службе и лояльности, а не только на крови. Другие, более ригидные, уносили в сердцах жгучую, бессильную ненависть. Мечтали не о компромиссе, а о реванше. Но все понимали: открыто выступить сейчас — самоубийственно. «Земская стража» капитана Арсеньева показала, что у царя есть новая, преданная ему сила на местах.

Часть II: Кронштадт. Внешний рейд. 25 сентября.

Британская эскадра в составе трёх лёгких крейсеров и нескольких эсминцев неспешно патрулировала воды Финского залива. Они не нарушали территориальных вод, но их присутствие в непосредственной близости от главной военно-морской базы России было красноречивее любых нот. С берега, через бинокли, за ними наблюдали русские моряки. Настроение на фортах и кораблях было мрачным. Все знали о разрыве с союзниками, о замороженных кредитах, о слухах о блокаде.

В кают-компании крейсера «Аврора» (которая в этом мире не стала символом революции, а осталась рядовым кораблём) шёл тягостный разговор между командиром, капитаном 1-го ранга, и старшим офицером.

— Англичане демонстрируют флаг, — сказал старший офицер. — Скоро, поди, и в торговлю вмешаются. Не пропустят суда с углём из Англии.

— Уголь… — командир мрачно вздохнул. — Уголь у нас свой, донецкий, есть. Хуже качеством, но есть. А вот станки для заводов? Рельсы для железных дорог? Лекарства? Всё это шло через Архангельск и Владивосток. Теперь — не пойдёт.

— И что будем делать?

— Что прикажут. Царь выиграл войну с немцами. Теперь, гляди, война с бывшими друзьями начнётся. Экономическая. И кто кого пересидит…

В это время на горизонте показался дымок. Вскоре стал виден силуэт большого транспортного судна под нейтральным флагом — скорее всего, шведского. Британский крейсер немедленно направился к нему, подняв сигнал «Лечь в дрейф для досмотра». Через полчаса шведский пароход, сопровождаемый британским эсминцем, повернул обратно, на запад. Его не пустили в русские воды. Блокада, ещё не объявленная официально, начала работать.

Экономические последствия ударили быстро. В Петрограде и Москве начался кризис с импортными товарами. Исчезли кофе, какао, качественные ткани, некоторые медикаменты. Резко выросли цены на металл и уголь — их теперь нельзя было легко импортировать. Промышленность, и так перестраивавшаяся с военных на мирные рельсы, получила новый удар. На биржах паника. Рубль, и так ослабленный войной, начал падать с катастрофической скоростью.

В кабинете председателя Совета министров (всё ещё князя Голицына, чистой марионетки) экстренно собрались министр финансов, министр торговли и промышленности и… представитель нового, неожиданного ведомства — Управления по экономическому сотрудничеству с нейтральными и дружественными державами. Его возглавлял бывший дипломат, умный и циничный барон Нольде.

— Господа, — начал он, разложив карту. — Англичане и французы нас душат. Значит, нужно искать воздух в других местах. Первое — Соединённые Штаты. Они недовольны нашим сепаратным миром, но они — деловые люди. Им нужны рынки сбыта. Мы предлагаем концессии по разработке леса, нефти на Кавказе, золота в Сибири. В обмен на оборудование и технологии. Второе — Германия. Как ни парадоксально.

— С вчерашним врагом?! — воскликнул министр финансов.

— С сегодняшним партнёром по необходимости, — поправил барон. — Германия тоже в изоляции. Ей нужны русское зерно, лён, нефть. А нам — немецкие станки, химикаты, инженеры. Мы уже ведём неофициальные переговоры через швейцарцев. Третье — нейтралы: Швеция, Дания, Голландия. Через них можно организовать транзит. Да, будет дороже. Да, будут трудности. Но это — путь к выживанию. Нам нужно время. Пять лет, чтобы перестроить промышленность на самообеспечение. А чтобы продержаться эти пять лет, нужны партнёры.

Это была стратегия экономической контрабанды и рискованных союзов. Россия, вырвавшаяся из одной войны, оказывалась в тисках новой, холодной войны на истощение. И чтобы выиграть её, Николаю предстояло проявить не военную, а экономическую и дипломатическую гибкость. Железная воля должна была соединиться с тонкой игрой.

Часть III: Курская губерния, село Красное. Штаб-квартира — го уездного земского стража. 30 сентября.

Штаб располагался в бывшем доме волостного старшины — просторная изба, теперь заставленная столами с бумагами, оружием на стеллажах и большой картой уезда, утыканной флажками. Капитан Арсеньев, теперь уже официально «начальник уездной стражи», принимал доклады. Он изменился: появилась уверенность, властность в голосе, но и новые морщины у глаз — груз ответственности был тяжёл.

Ему докладывал один из десятников, бывший унтер-офицер:

— В Черемисовском лесу, капитан, опять шныряют. Не Грач уже, другие. Мелкие, человек по десять. Скот угоняют, лавки грабят. Население ропщет: мы, мол, стража, налоги платим, а порядка нет.

— Знаю, — хмуро сказал Арсеньев. — Людей не хватает. Уезд большой. А банды, как тараканы: одну раздавишь — две новые выползут. Что с пойманными на прошлой неделе?

— Троих в острог отправили, двое… — десятник запнулся.

— Что «двое»?

— Двое при задержании оказали сопротивление. Пришлось… утихомирить. На месте.

Арсеньев взглянул на него пристально. «Утихомирить» — это означало убить. Без суда. По закону военного времени, который ещё действовал в отношении бандитизма. Но где грань между бандитом и просто голодным, отчаявшимся мужиком, укравшим мешок муки?

— Хорошо. Усильте патрули на дорогах в Черемисово. И передай людям: пойманных с поличным — вязать и везти сюда. Без самосуда. Мы не палачи. Мы — стража закона. Понял?

— Понял, капитан.

Когда десятник ушёл, Арсеньев вышел на крыльцо. Перед домом на площади шло учение новобранцев — молодых парней, получивших землю и теперь отрабатывающих службу. Их учили строю, обращению с винтовкой. Они старались, но в их глазах читалась не только дисциплина, но и некоторая спесь. Они уже чувствовали себя избранными. Они были «стражами», а их соседи — просто «мужиками». Зарождалась новая каста — вооружённых землевладельцев, обязанных царю и лично командиру. Это была сила, но и опасность. Сила — потому что они защищали новый порядок. Опасность — потому что могли превратиться в местных князьков, бесконтрольных и алчных. Арсеньев это понимал. И понимал, что его задача — не только ловить бандитов, но и следить за своими людьми, чтобы они не стали теми, с кем боролись.

В этот момент к крыльцу подъехал верховой. Это был связной из губернского центра.

— Капитан! Срочное предписание от Петербурга! — Он вручил конверт с печатью.

Арсеньев вскрыл его. Читал, и лицо его стало суровым. Это была директива из нового, созданного при МВД, Главного управления земской стражи. Предписывалось провести «тотальную чистку» от «неблагонадёжных и сомнительных элементов» в рядах стражников. Приложен был секретный список критериев: «имевшие связи с революционными партиями до войны», «проявлявшие нелояльность офицерскому составу на фронте», «склонные к пьянству и буйству». Список составлялся на основе донесений агентов, внедрённых Ивановым в дружины.

Арсеньев скомкал бумагу. Он знал, что троих из его лучших бойцов, бывших простых солдат, но честных и смелых, можно было подвести под эти критерии. Они ругали начальство в окопах? Ругали. Пили с горя? Пили. Но они были преданы делу. Отдавать их в руки жандармов? Он чувствовал, как его новая власть сталкивается с всевидящим оком центра. Ему предстояло сделать выбор: слепо выполнить приказ и потерять доверие своих людей, или попытаться защитить их, рискуя собственной позицией. Это был его личный тест на место в новой системе.

Часть IV: Царское Село. Урок наследника. 5 октября.

Кабинет Алексея больше не походил на детскую. На столе лежали не игрушечные солдатики, а карты губерний, сводки по земельному переделу, даже выдержки из экономических отчётов. С ним занимались новые преподаватели: не только законовед и историк, но и бывший фронтовой офицер (для военной науки) и чиновник министерства финансов (для основ экономики). Наследнику исполнилось четырнадцать лет, и его готовили к правлению в новой, сложной реальности.

Сегодняшний урок вёл сам Николай. Он пришёл не как отец, а как преподаватель государственного дела. На столе лежало дело князя Мещерского.

— Ты читал материалы суда, Алексей. Скажи, почему я не утвердил смертный приговор, а согласился на ссылку?

Алексей, сосредоточенный, смотрел на отца своими большими, серьёзными глазами.

— Потому что смерть сделала бы его мучеником для других князей. А ссылка… она унижает. И показывает, что даже князь не выше царского слова и нового закона.

— Верно. Но не только. Смерть — это точка. С ней кончается всё. А ссылка — это процесс. Он жив. Он будет жить в Сибири, получая известия о том, как его имение делится, как на его земле селятся новые хозяева. Это — постоянное напоминание и ему, и всем, кто думает, как он. Это более действенно. Но запомни: такая милость возможна только тогда, когда нет сомнений в твоей силе. Если бы Мещерский сумел поднять за собой всю губернию, пришлось бы казнить. Сила — основа милосердия. Не наоборот.

Алексей кивнул, впитывая урок.

— А земская стража, папа́? Она ведь как… новое дворянство? Получает землю и оружие за службу.

— Очень точное наблюдение. Да. Это попытка создать новую опору на местах. Но это опасно. Они могут возгордиться, стать местными тиранами. Поэтому нужен жёсткий контроль из центра. И баланс: их сила должна зависеть от нашей поддержки. Если они почувствуют себя независимыми… — Николай сделал паузу. — Ты, когда будешь царствовать, должен будешь следить за этим балансом. Доверять, но проверять. Награждать, но и карать, если переступят черту. Это тонкая игра.

— А если… если они всё же станут слишком сильными? Если не захочешь подчиняться?

— Тогда, — тихо сказал Николай, — придётся стравливать их друг с другом. Или посылать регулярные войска. Но это — провал системы. Значит, она была построена плохо. Лучше не допускать такого. Создавать конкуренцию: между уездными дружинами, между губерниями. Чтобы они смотрели не друг на друга, а на тебя, как на арбитра и верховного покровителя.

Он видел, как сын напряжённо думает, переваривая эту сложную, циничную мудрость власти. Ему было жаль лишать Алексея иллюзий, но иного пути не было. Мягкий наследник в жестоком мире, который они с Аликс создали, не выжил бы.

— Папа́, а что будет, когда все земли поделят? Чем тогда стража будет заниматься?

— Охраной порядка. Сбором налогов. Помощью в строительстве дорог и школ. Они станут… костяком местной администрации. Если система приживётся. А если нет… — Николай взглянул в окно, на осенний парк, — тогда всё начнётся сначала. Но уже без нас.

После урока, когда отец ушёл, Алексей достал свой альбом. Он уже не рисовал рыцарей. Он набросал схему: вверху — корона. От неё линии к нескольким фигурам в мундирах (генералы, губернаторы). И от них — множество мелких фигурок с ружьями (земская стража), которые, в свою очередь, стояли над толпой обычных людей. Он смотрел на схему и думал. Он понимал логику. Но в его душе, воспитанной на Евангелии и детских идеалах, эта пирамида власти казалась чем-то холодным и бездушным. «А где здесь люди? — думал он. — Где те, для кого всё это делается?» Пока ответа у него не было. Но вопрос этот, заданный самому себе, был, пожалуй, самым важным итогом урока.