Смерть во имя истины

Глава одиннадцатая. Смерть

Свет чужого факела уже отражался от стен главного ритуального зала. И только в этот момент Саймей поймал себя на мысли, что он до сих пор не знает, кто спешит к нему на встречу. Еще два дня назад он был уверен, что это брат Лукас, но потом мог подумать он и о брате Веспасе, и об Анатолии. Но, слыша, как идет к нему убийца тяжелым шагом, как неровно его дыхание, Посланник больше не сомневался.

— Здравствуй, Саймей-Тень, — сказал, улыбаясь, брат Беньямин.

— Слишком позднее время для прогулок ты выбрал, — холодно ответил ему Посланник.

— Разве? — усмехнулся казначей.

Он не обратил не малейшего внимания на клинок, который Саймей сжимал в руке, на угрозу, которая звучала в его голосе. Казначей спокойно обошел Посланника, поставил на стол кувшин и пиалу.

— Я не ждал тебя сегодня, — буднично известил он. — Мне казалось, что эту ночь ты пожелаешь провести с женою. Перед самым страшным своим испытанием…

Посланник молчал, ожидая, что скажет казначей дальше.

— И я хотел провести это время один, — говорил тот. — Со своими сокровищами.

— Сокровищами? — переспросил чуть насмешливо Саймей. — Ты так называешь эти свитки?

— Да, — уже серьезно и с нотами какого-то превосходства подтвердил казначей. — Это мои сокровища, Саймей. Мое наследство. Которое хранить могу только я.

— А ты ли последний? — удивился Посланник картинно.

— Это не имеет значения, — жестко отозвался старейшина, и его лицо вдруг исказилось злостью. — Наследство принадлежит мне по праву. И не тебе, потомку Айры, отнимать его у меня.

Саймей отложил клинок подальше, чтобы Беньямин не смог дотянуться до него. Теперь он начинал понимать, зачем понадобились казначею эти смерти. Но он не мог понять, как могло возникнуть такое положение.

— О каком праве ты говоришь? — осторожно спросил он.

— О праве моего рода, — сделав ударение на слове «моего» веско отвечал старейшина. — Айра верный и любимый сын отплыл от наших берегов, забыв отца, оставив его, зная, что тому предначертано умереть.

— Но ему велел отец, — напомнил Саймей. — Иначе замысел его потерял бы смысл.

— Нет, — живо возразил Беньямин с неприятной улыбкой. — Неужели ты считаешь, что мы не смогли бы сохранить его тайну, спасти его замысел? Только мы и сделали это!

— Мы? — переспросил Посланник.

— Мы, — подтвердил старейшина с превосходством. — Потомки Аврелия. Того, кто остался с Магом до конца. Кто вынес его тело с поля битвы, кто хоронил его. Кто слышал его последнюю волю. И это все наше по праву! Только мы можем быть его истинными хранителями.

— И ты считаешь, потомок Аврелия, что это право позволяет тебе убивать? — холодно спросил Посланник. — Как же ты хранишь верность роду, если погружаешься во тьму, уничтожая Свет в себе?

— Того требует служение, и я получу за него награду перед лицом истинного бога нашего Маитана Непобежденного! — воскликнул Беньямин.

Саймей понял окончательно, что перед ним сумасшедший, безумец-фанатик, способный только желать своего превосходства.

— Ты болен и несчастен, — сказал он Беньямину. — Ты перечитываешь эти свитки, но совершенно не видишь их смысл. Это просто сокровище так? Наследство? … Жаль.

— О чем ты жалеешь? — подозрительно спросил казначей.

— О тебе, — пожал тот плечами с напускным сочувствием. — Ты так и не сохранил доверенное тебе, потому что не понял той истины, что скрыта в твоем сокровище.

— И это говоришь мне ты? — презрительно отозвался старейшина. — Ты! пришедший с тем, чтобы уничтожить все, что сделал Маг?

— Уничтожить?! — и тут Саймей понял, что слова, которые он собирается произнести, будут правдой, которую он сам только что осознал. — Нет, брат. Я никогда не смог бы это уничтожить. Эта истина настолько ценна, что никто не может сокрушить ее.

Беньямин долго смотрел на него в молчании, потом вдруг улыбнулся.

— Тогда я доволен, — царственно возвестил он. — Понимаешь ли ты, Последний, что с того момента, как ты вступил на нашу землю, твоя жизнь и твой путь полностью были в моих руках? Понимаешь ли ты, как тонко подводил я тебя к этому решению?

Саймей так не считал. Теперь, когда у него в голове сложилась вся картина происходящего в последние дни в общине, он мог многое бы возразить Беньямину. Но он не стал этого делать. Он просто смотрел на этого больного и опасного человека и думал, что сам держит его жизнь в руках. Посланник хотел дать ему выговориться, а потом разрушить тот миф, который создал себе казначей. И еще его радовало, что Беньямин ничего не знает, о принятом Саймеем решении. А ведь свой выбор он уже сделал.

— Я доставлю тебе удовольствие рассказать мне об этом, — надменно сказал он старейшине. — Начни со своей истории. Ведь нет никакого сына, кто мог удержать бы тебя от вступления в должность настоятеля? Тебе просто не нужна власть номинальная, когда ты имеешь реальную, так? Власть и над братьями этой обители, и над маитанами, что живут в Лехеме и Шалеме?

— Ты умен, — довольно ответил Беньямин. — Я вижу, император потратил много сил, чтобы воспитать тебя, как истинного потомка Мага. Да. Все это ложь, на создание которой я потратил годы. Я родился в Шалеме, в богатой и знатной семье. Семье потерявшей свои корни. Мой отец видел счастье только в приумножении своего богатства. Он забыл свое предназначение. Как и свою веру. Но я вернул честь в семью. Я мог бы вернуть верность Непобежденному и в диаспору, где меня воспитывали и откуда я был изгнан.

— Неужели Лукреций изгнал тебя? — чуть усмехаясь уголками губ, наигранно удивился Саймей.

— Они не понимали! — Беньямин будто и не слышал его. Его глаза затуманились, он смотрел мимо Посланника, будто на стене за его спиной проплывали картины прошлого. — Лукреций не был тогда еще Главою. Его только посвятили в Львы. Я же был всего лишь Вороном. Но они открыли мне, кто я! Они дали мне ключ! … Я помню ту ночь, когда я впервые пробрался сюда. Помню, как сидел здесь, жадно читая эти свитки. Как поглотило меня прошлое моего рода, как открывало оно мне мое предназначение. Ты испытал это, Саймей-Тень?

— Да, — это простое слово выражало слишком многое. Но казначей не мог понять его смысла. Посланник тоже жадно читал рукописи всего несколько минут назад. И ему тоже открылось многое. Намного большее, чем Беньямину. Но Саймей понимал, что никогда бы он не смог раскрыть эту истину своему дальнему родственнику, который выбрал для себя другую дорогу.

— Теперь ты можешь понять, как возненавидел я отца своего, — продолжил старейшина. — Ненавидел я и своих братьев по вере, что они так дешево платят долги Магу. Они могли бы и вовсе уничтожить данное им! И я не желал этого допустить.

— И ты убил отца, — спокойно констатировал Посланник.

— Да! — живо подтвердил Беньямин и опять улыбнулся странной неровной улыбкой. Будто заново переживая свои ощущения от того преступления. — Это был мой первый дар Магу. Я убил бы и других, но они не дали мне. Они изгнали меня и долго еще следили за мной, связывая мне руки. … Но я знал, что смогу их обмануть.

— Ты принял посвящение, — опять заметил Саймей., будто уже знал всю его историю наперед.

— Конечно, — Беньямин был доволен его догадливостью. — Я рос в лоне этой нечистой Церкви, пока не стал старейшиной здесь у могилы Мага. Оберегая бережно его историю. Знаешь, как многое я сделал за эти годы? Как высоко я поднялся? Я ведь мог бы стать правой рукой Высочайшего, благо что он доверяет мне. Я мог бы быть настоятелем любого Храма обеих городов. Но все их служители, жалкие и наивные, просто теперь приходят ко мне за советами. Они мои! И Лукреций со своими наемниками не может больше дотянуться до меня!

— Но при всем твоем могуществе, ты не заметил отца Иокима, который так легко и быстро нашел твои сокровища, — напомнил Посланник.

— Ошибаешься, — казначей радостно расхохотался. — Это ведь я надоумил его начать поиск. Я руководил им, пока он не догадался, где искать Храм. Я вел его сюда!

— Но зачем? — искренне удивился Саймей.

— Ради тебя, — улыбнулся победно Беньямин. — Неужели ты думаешь, что я мог бы оставить завещание Мага невыполненным? Нет! Я ждал Последнего и заботился, чтобы он исполнил написанное. И тогда только я мог бы владеть моим наследством! Только я хранил бы тайну Мага!. … Мои связи позволили мне следить за каждым твоим шагом и Визасе. Я знал, как ты взрослел, следил, как вы с Феликсом рветесь к власти, мне были известны все твои поездки и ваши поиски. Мне не составило труда понять, что хотели вы увидеть в Рэме, что привозил ты Феликсу из своих странствий. Потому что я знал правду!

— Значит, — принялся рассуждать Посланник. — Ты доложил Высочайшему об истинной цели поиска отца Иокима, зная, что эта весть тут же дойдет до Феликса. Потом ты показал настоятелю ключ, дождался, когда он войдет сюда, и взвел ловушку, прежде смазав ее ядом. Наверняка ты намекнул Высочайшему, что смерть Отца Иокима связана с маитанами. Потому Феликс направил меня сюда.

— Видишь, как это было легко! — Беньямин просто упивался собственными деяниями.

— А при чем здесь Дарий? — спросил Саймей, совершенно не реагируя на его хвастовство.

— Мне просто надо было заставить его замолчать, — казначей пожал плечами. — Это я велел ему говорить о свитке с настоятелем. И позже он мог тебе об этом рассказать. Он был трусом.

— Ты просто добивался того, чтобы я эту рукопись нашел? — осведомился Посланник, даже не скрывая своего презрения к родственнику.

— Здесь я ошибся, — чуть помолчав, признался Беньямин. — Я думал, она давно уничтожена. Этот мальчишка, Эммануил, никогда не говорил о ней.

— И все же я ее нашел, — издевательски усмехнулся Саймей. — И спрятал так, что ты не сможешь ее получить.

— Да, — злобно отозвался казначей. — Я так и не обнаружил тайник кузины. Но у меня еще будет шанс…

Он опять расплылся в странной улыбке, будто представлял, как будет доставать свитки у матушки Евдокии. Саймей не сомневался, что если бы Беньямин смог бы до нее добраться, то не оставил бы кузину в живых. И ее смерть наверняка была бы страшной.

— Маркуса ты пытался убить, потому что он мог привести меня к Лукрецию, — сменил Посланник тему, так как ему было противно наблюдать за кровожадными мечтами старика. — Видимо, ты все еще боишься его.

— Глава слишком силен и опасен, — сухо сказал Беньямин. — Он попытался бы спасти тебя и остановить меня.

— Но я и сам его нашел, — напомнил Посланник.

— И теперь один из его прихвостней валяется мертвым у входа в Храм! — выкрикнул казначей. Власть Лукреция злила его.

— Ладно, — поспешно сказал Саймей. — Но как тебе удалось устроить этот пожар?

— Зелье было приготовлено заранее, — принялся самодовольно рассказывать старейшина. — А я… Я просто вышел из своих покоев, обошел здание и бросил факел и запер дверь.

— Но ты же был с братом Анатолием? — напомнил Посланник.

— Брат Анатолий? — Беньямин рассмеялся. — Он законченный наркоман! Мне надо было просто дать ему очередную порцию опиума, и пока он был в забытьи, я успел сделать свое дело. Анатолий даже не знает, что меня не было в покоях в тот вечер!

Саймей с трудом сдерживал себя. Этот безумец явно испытывал удовольствие, совершая убийства. Троих он лишил жизни, Маркус чудом выжил, но еще не известно, каким он очнется. Брат Анатолий тоже медленно приближался к смерти, так как опиумную зависимость ему не преодолеть, и скоро он просто сойдет с ума или растеряет свою личность полностью. И все это ради собственного удовольствия, ради того, чтобы польстить своим болезненным амбициям доказать свою иллюзорную власть.

— Здесь душно, не находишь? — прервал Беньямин его размышления светским тоном. — Хочешь сока? Прости, что я принес лишь одну пиалу…

— Нет, — резко оборвал его Посланник.

Казначей, издевательски рассмеялся, наполнил чашу соком и поднес к губам, сделав один маленький глоток.

— Наверное, ты хочешь знать, Последний, зачем я хотел убить твоих мальчиков?

— Нет, — опять так же резко повторил Посланник. — Я уже понял твою болезненную логику. Я просто должен был остаться один на своем пути, так? И вдруг после мальчики могли что-то рассказать? Арам довольно сообразителен, он сам мог бы найти тебя.

— Верно, — немного суховато заметил Беньямин. — Но я вижу, тебя все это не восхищает. Ты просто не можешь признать мое превосходство, брат. Наверное, так же не мог смириться с превосходством Аврелия и Айра.

— Не думаю, — Саймей чуть заметно подвинулся в сторону, чтобы рука легко могла достать до клинка. — Аврелий не был безумцем. И он был верен Маитану. А ты просто жалок.

— Что? — Беньямин взвился на ноги, с удивительной для его возраста быстротой и ловкостью.

— Я вижу, Лукреций дал тебе много, — продолжал издеваться Посланник. — Он сделал из тебя достойного воина, но, конечно, не такого умелого, как он сам. Я понимаю, почему ты боишься его. Пусть астролог и выбрал Аврелия в ученики, но своим детям оставил он имя и место в общине. Потому Лукреций Глава, а ты даже не поднялся выше Ворона.

— Не искушай судьбу, Саймей, — угрожающе произнес Беньямин. — Ты думаешь, что ты молод и силен? Но ничто не заменит мой опыт!

И он вдруг метнулся мимо Посланника, мгновенно оказавшись рядом, схватил рукоять клинка. Саймей не удержался от победной злой ухмылки. Ведь именно этого он и ждал. Когда Беньямин заметил его выражение лица, то от удивления на миг застыл. Не раздумывая, Посланник всадил ему в бок кинжал, который до этого прятал в рукаве талифа.

Беньямин испуганно вскрикнул. Посланник поддерживая оседающее тело, опустил казначея на пол, прислонив к стене. Тот задыхался и сдавлено кашлял, пока на губах не появились кровавые пузыри.

Саймей отошел и сел на скамью. Он мог бы отбросить клинок подальше от руки Беньямина. Но не стал этого делать. Он знал, что рана, нанесенная им, смертельна. Посланник поймал себя на мысли, что казначей проведет несколько секунд, понимая, что умирает. Глаза казначея были полны ужаса, потеряв возможность дышать, так как легкие заполнились кровью, он испытывал страдание и боялся смерти. Саймей знал, что его это не трогает. Он чувствовал лишь облегчение, что больше этот безумец не сможет никого убить. Его даже не волновало, что он только что выполнил свое обещание, данное Араму, что он отомстил врагу за все свои пережитые страдания и страхи. Он просто радовался, что смог остановить убийцу.

Удостоверившись, что Беньямин мертв, Посланник налил себе целую чашу сока и залпом выпил ее. Это немного успокоило его, помогло справиться с адреналином, который се еще кипел в крови. Посланник знал, что должен чем-то занять себя и свои мысли, иначе он начнет переживать убийство, и винить себя, что оно так радует его. Чуть поколебавшись, он вернулся к свиткам. Нужно было дочитать их, хотя чары, навеянные этой историей, уже исчезли. Саймей разгадал все загадки Мага. Теперь он просто отдавал ему долг.

Он развернул одиннадцатый свиток, пробежал взглядом по строчкам, пока не нашел ту, где остановился при появлении Беньямина.

«… И когда уже гасли огни в доме их, вышел Иеза под свет звезд, дабы в раз последний насладиться свободой и проститься с миром. И тут же поспешил за ним Еута.

— Как ты, брат? — вопрошал его Иеза, и голос его был полон участия.

— Мне плохо, друг, — и выглядел Еута несчастным. — Мне кажется, что плетем мы ложь, но когда слушаю я проповеди твои, сердце мое поет, принимая их за истину.

— Неужто за годы эти ты так и не решил свои сомнения? — и вопрос этот выдал неудовольствие Пастуха.

— Мои сомнения поселены тобою! — воскликнул друг его. — Ибо смерть твоя скорая так беспокоит меня. Ты желаешь, чтобы я выдал тебя солдатам, тем самым погубив тебя. Но сердце мое знает, что ты брат мне, оно запрещает мне сие. Как могу я это сделать, брат?

— Мы росли с тобою, — тихо напомнил Иеза, и голос его был мягок. — И ты получал те же знания, что и я, вспомни, чему учил нас Светлейший через уста учителей наших. Мы сыны его и воины. Разве не для того родились мы, что бы жертвовать собою во имя Слова и Света?

— Но это слишком великая жертва! — в отчаянии кричал Еута.

— Великая? — и опять тон его был недоволен. — Я жертвую собой ради рода человеческого, ради народа нашего, дабы раскрыть им глаза на сияние Маитана, дать свободу душам их. А ты не можешь пожертвовать собою ради меня? И ты клянешься мне в братской любви и верности?

Молчал Еута, и слезы текли из глаз его. Но вот утер он их с щек, выпрямился и посмотрел в глаза друга. И понял се Иеза.

Пока же говорили они, в Саду уже слышны были шаги солдат, и братья их выходили из дому, дабы защитить учителя своего. И когда остановились они супротив друг друга, сотник вопросил у товарищей Пастуха, кто есть из них Иеза, что называет себя пророком и мессией. И молчали все, не желая раскрывать учителя. Но вот поднял полный страдания взгляд Еута, повернулся он к другу и обнял его.

— Прощай, учитель, — сказал он ему. — И прости.

Поцеловал он его в щеку и слезах отстранился. И тогда солдаты забрали Иезу, и он не оказал им сопротивления, и запретил братьям заступаться за него.»…

Саймей грустно улыбнулся и устало потер переносицу. Так еще одна легенда была разрушена. Страшный предатель оказался жертвой жестоких планов. И Пастух, почти святой среди грешных, мог творить зло. Он был человеком, о чем и сам Саймей не хотел помнить.

Посланник вернулся к чтению, хотя уже с трудом заставлял себя вникать в эту печальную историю. От долгого сидения, от напряжения, которое принесла встреча с убийцей, от духоты, тело его занемело, от усталости ломило кости, боль стучала в висках. Он так давно не спал, и теперь глаза его слипались, хотя он заставлял себя бодрствовать.

Далее в рукописи шел рассказ о том, как Маг заставил Наместника Понта осудить Иезу. Понт был одним из братьев общины, и он отказывался обрекать Главу на смерть. Но Маг заставил его, прибегнув к своим способностям. Заставил он Понта отдать приказ об истязании Иезы. И вот принял Пастух страсти свои.

Эту часть Посланник просмотрел быстро, так как хорошо знал эти события, и уже мог догадаться, как все случилось на самом деле. И вот перед ним последний свиток. Самый сокровенный и ценный. Саймей не сразу решился взять его. Он был взволнован, и его заранее печалило то, что мог он прочесть в рукописи. Еще он хотел передохнуть. Тело ломило все сильнее, голова слегка кружилась. Но он должен был отдать свои долги полностью. Ведь его ждал Иеза, его интриговал последний свиток, написанный неизвестной рукой, а еще на углу стола лежало письмо от деда. Саймей пересиливая боль, протянул руку за тринадцатым свитком.

«Когда привели на Лысую гору тех, кто обречен был на смерть, Маг стоял в первых рядах толпы огромной, и как не готовил он себя к тому, что увидит, ноги его подкосились в тот момент, когда грубо втолкнули Иезу на эшафот. Его ученик, его жертва, мальчик, которого он принял когда-то и любил, как сына, был истерзан, истекал кровью, он с трудом удерживался в сознании. Слезы застилали глаза Мага, и сердце его кровоточило.

Но вот вышел вперед первосвященник, осмотрев толпу, притихшую в страхе ожидании, объявил он, что в канун праздника великого, что почитается фарсами превыше других, дарует он по традиции жизнь одному из преступников. И ныне народ должен назвать имя того, кто будет спасен. И вслушивался Маг в тишину, и чувствовал он недоверие толпы и ожидание сигнала, пока хоть кто-то назовет имя. Горло его перехватывало от рвущихся наружу рыданий, но он пересилил себя.

— Варнава! — хрипло разнесся его голос, но братья, что стояли здесь же, услышали, и несколько голосов подхватило его.

И вот уже вся толпа, ожив едино, кричала это имя. Маг же рыдал, видя, как сын его, теперь уже навсегда лишенный спасения, прислонен к позорному столбу. Он отдал его на смерть, лишив последней надежды.

Когда же казнь свершилась, долго еще стояли они там, под солнцем палящим, желая разделить страдания духа брата их, не оставляя его в последние часы.

Иеза же изнывал от жары и боли. Кистей рук и ступней своих не чувствовал он, ибо скручены они были жестоко путами. Но от веревок расходилась к плечам и коленям ужасная боль. Спина его горела огнем жалящим, от множества ран, что нанесены были ранее плетью. Голову сжимал венок терновый и шипы его глубоко впивались в плоть. Иеза же лишь благодарил отца своего и учителей за уроки. Ибо не мало ран получал он и ранее на ристалище и ритуалах, тело его привычно было к боли. Душа же привычно замыкалась, не пуская страдания. Терзала его более всего жажда. И его убивало Иезу. Когда-то держа испытание в пустыне, страдал он так же. И помнил Иеза, как взывал к его силе духа отец, мысленно поддерживая его в тяжелых испытаниях. И сейчас Иеза ждал, когда мысленно обратится к нему Маг. Но не было вестей для него.

Тогда же заставил силою своей Пастух душу свою обратиться к людям, что стояли внизу эшафота. Прежде увидел он солдат, что играли в кости у ног его. Он чувствовал, что это простые люди, которые боятся. Боялись солдаты толпы, что смотрела на них множеством глаз, боялись они того момента, когда придет приказ страшный отнять жизни у тех, кто привязан ныне был к столбам позорным, и его боялись они. Сжалился над ними Иеза, и заставил мыслью своею их души принять очищение от страха, ибо были души их чисты, но слепы. Когда же разгладились лица их, когда ушел страх, обратил свой взор Пастух на людей прочих. Увидел он в толпе братьев своих, увидел и мать свою, что стояла ближе, и слезы заливали лицо ее, увидел он Аврелия и Айру. Нашел он взгляд отца. И понял он, что все они сожалеют о нем, плачут их души по нему, болят их сердца.

Перед мысленным взором его потекли вдруг воспоминания. Пришел Иезе светлый образ, когда впервые был он на истерии, как смотрел он на Главу, что ударами точными и умелыми раним священного зверя. И помнил он, как говорил после с Магом.

— Отец, — вопрошал он его. — Не думаю я, что могу стать выше братьев моих и выйти на поле супротив зверя.

— С чего посетили тебя сомнения эти? — удивлялся тогда Маг.

— Мне больно, отец, — признался тогда Иеза и страдал от слов своих. — Ибо когда видно мне глаза зверя, жалею я его, и мое сердце плачет о нем.

— В сием и есть истина, сын, — отвечал ему Глава, и был он доволен. — И я, и все братья твои плачем о звере. И от слез этих очищаются души наши. Ибо ежели мы страдаем за кого-то, то жертвуем собою за него. В том и есть истина мистерии и обряда. Зверь отдает себя ради мира сего и нас. Мы же очищаемся через боль за него. И представь, сын, будто я или ты отдадим жизнь свою за других. Будут плакать о нас, и Свет прольется через жертву нашу…

Теперь же понял Иеза, что путь его был верен, ибо все плакали о нем, и он узрел Свет, что заливал ныне их души. И боль его отступила, и страдания, и страхи. Сила его росла неимоверно, и ныне мог видеть Пастух на многие лиги вокруг, где люди приняли очищение духом его. И лишь одна душа страдала. И страдания ее ввергли Иезу в отчаяние.

Снова вернулся он к людям у подножия горы, снова нашел он в толпе отца своего и молил его о помощи. Не за себя просил он. За друга Еуту, что в миг тот желал лишить себя жизни. И когда передал силою своей послание Магу, то увидел, как пал отец его на руки братьев. Ибо в тот же миг понял Маг, что не успеет он спасти душу Еуты, что уже отошла за черту. И молил Маг о прощении у Маитана Светлейшего, что не смог уберечь он одного из детей своих. И Еута молил Непобежденного, чтобы тот принял друга его в Свет, хотя и совершен был Еутою грех страшный.

Люди же внизу пришли в волнение, ибо близился конец страданиям тех, кто был у столбов. Что-то творилось кругом, непонятное и пугающее, небо темнело над головами их, ветер поднимался с моря, холод пронзил воздух, коего давно не видели в землях фарсов. И поспешили солдаты выполнить долг свой печальный.

Иеза же вдруг ощутил слабость и страх великий. Ибо был он человеком и боялся смерти. Но Маг не покинул его, как и братья. Посылали они ему гимны Света, любовь свою и веру. И когда коснулось сердца Иезы острие копья, что несло ему смерть, улыбнулся он счастливо, ибо смирился.

Миг тот, когда потух взгляд Пастуха, когда блеснуло у сердца его острие копья, солнце вдруг скрылось и наступила тьма, что накрыла мир полностью посреди дня. В ужасе и страданиях кричали люди. Маг же и братья выразили радость великую, ибо сбылось задуманное.

— Смотрите! — вещал глас Мага над толпою. — Сие есть знамение, что ныне здесь погиб пророк истинный, мессия, что очистил сердца и души наши, забрав с собою грехи наши. Он умер за нас и даже Солнце тоскует о нем.

И люди уверовали и пали на колени, взывая к Пастуху и силе его. И тут же солнце открыло лик свой. Люди же продолжали молитвы свои и крики. Маг же радовался безмерно, ибо в городе ныне в Храме главном Единого, в тот миг, как пал Иеза, разорван был полог надвое, открывая истину сокровенную Храма. И так свершилось все, что задумал он, и благая весть была ему от Светлейшего». …

Посланник отложил свиток, тяжело вздохнул. Душный воздух мешал ему, по-прежнему царапая горло, но пить больше не хотелось. Саймей был так измучен, что ему было трудно даже потянуться за кувшином. История Айры опустошила его. Он как бы заново пережил жертву, что принес Иеза. Это было очищением души, но таким трудным, будто ночь провел он на службе, после долгого поста, простояв много часов на коленях, на холодном полу храма.

Саймей мечтал об отдыхе. Боль стала почти невыносимой, но он запрещал себе думать о ней, как отгораживался от нее и Пастух. Всего два свитка остались непрочитанными. И Посланник устало улыбнулся, взяв в руки четырнадцатый.

«Я Аврелий, младший сын рода Саймея-Мага, исполняю последнюю волю отца моего. Все братья покинули этот край, чтобы на чужих землях проповедовать новую веру, и нести Слово Светлейшего в мир, покрывая его замыслом Мага и новой историей, что он создал.

Сам Маг остался в Шалеме, как и близкие ему ученики, что не пожелали уйти. И в ту же ночь был бунт. Позже считали, что златы просто объявляли о себе, но сие не верно. Златы, погоняемые, как неразумные овцы, священниками своими, напали на нашу школу. И отец сражался с ними, унес он много жизней. И я стоял недалеко от него. Но не успел я вовремя, когда пришел к нему тот самый Варнава, коего освободил своей волей отец. И так увидел я смерть его.

После же, когда убил я противников своих и успел к отцу, что только упал, под ударами врага, то принял я его слова последние.

— Я счастлив, Аврелий, — молвил мне отец. — Ибо я свершил более, чем желал.

— О да! — говорил я в ответ. — Ты возвысил Маитана над миром сим, ты продлил власть его на века!

— Нет, сын, — слабо улыбнулся отец. — Я создал бога.

И более я ничего не слышал от него, но потрясен был словами сиими. Ибо мне открыли сие звезды, но не ведал я, что Непобежденный открыл сие и отцу.

После собрал я все свитки, что были у меня от Айры, не досчитав четырех, отнес их в Храм и оставил там в тайне. И хоронил я отца моего рядом, дабы всегда был он рядом с тайной своей».

Саймей рассмеялся тихо и радостно. Он зал это с самого начала. Он владел теперь доказательствами, что правильно разгадал тайну Мага. И Посланник был счастлив. Но счастье здорово омрачалось болью. Теперь у него сводило желудок, глаза с трудом различали предметы, руки тряслись так, что он с трудом мог ими владеть. И только теперь Посланник задумался, что с ним творится. Он понимал, что к усталости это не имеет ни малейшего отношения. Он стал вспоминать все, что делал в течение этого длинного дня. Нет, не мог он где-то получить рану, которую бы не заметил. Ничего не ел он, что могло бы содержать яд… И тут только Саймей догадался, что произошло. Тут же перед мысленным взглядом встал Беньямин с кувшином в руках. Вот он сам наливает себе сока и делает всего один глоток… Саймей вспомнил, как сам залпом выпил целую чашу. И все же убийца смог его обмануть.

Посланник сидел и смотрел на кувшин, куда был подмешан яд. Теперь он точно вспомнил, как описывал ему это отравление брат Веспас, и находил у себя все симптомы. Он должен был бы испытывать обиду и страх, ведь он уже сделал свой выбор, да и проник в тайну Мага, теперь ему не надо было умирать, но… Посланник не чувствовал ничего. Он смирился со своей участью. Что ж, ему это было предназначено с самого начала. Теперь нет нужды сворачивать с пути, пусть даже он начерчен безумцем. Но прежде надо было закончить дела.

Саймей понимал, что у него уже нет времени вскрыть письмо деда. Он решил, что обязан передать его Феликсу. Как и весть о том, что тот не должен искать свитков Айры. Для этого необходимо было выйти из Храма и найти людей Лукреция. Они выполнят его волю, они спрячут остальные свитки так, что Феликс не сможет их найти…

Посланник заставил себя встать со скамьи, неловким движением схватил со стола письмо императора. Потом он, держась за стены, пошел к лестнице. Все его мысли сосредоточились только на том, как бы не потерять сознание. Он шел вперед, почти не разбирая дороги, уверенный, что каждый шаг отнимает у него все силы, но продолжал идти. Несколько раз он падал, но вставал. Ноги совсем его не слушались, каждый шаг отдавался болью во всем теле, глаза практически ослепли.

Наконец, он смог подняться по лестнице. Где-то на краю сознания мелькнула мысль о ловушке, которую он сам оставил, когда шел вниз с мыслью о смерти. Но теперь он не мог вспомнить слова Лукреция, как можно было ее избежать. И у него не было времени думать об этом. Собрав всю свою волю в кулак, приготовившись к новой боли, он нащупал стрелу в чехле на поясе, долго возился, ища отверстие. Но вот дверь отошла в сторону, и на него сразу же пахнуло ночной прохладой. Глубоко вздохнув, он шагнул вперед, ожидая услышать визг стального штыря, который этот момент должен был вылететь из стены. Но ничего не произошло. Саймей вступил в верхний зал Храма, и тут же потеряв опору, рухнул на пол.

— Брат! — откуда-то издали донесся до него крик. — Брат! Что с тобой?

Но он не мог уже отвечать. Не мог увидеть Лукаса, который склонился над ним и тянул вверх.

— Оставь, — глухо прошептал он. — Вот.

Письмо деда выпало из его руки.

— Отдай Феликсу. Рукописи… У Высочайшего…В Храме Девы… Лукреций знает…Спрячь…

— Брат! — взволновано продолжал его звать Лукас. — Встань! Ты не должен…

— Поздно, — Посланник терял последние силы. — Сделай это…И Храм…Закрой…чтобы никто…

Он почувствовал, что проваливается темноту. Он не чувствовал рук Лукаса, которые все еще продолжали тянуть его верх, он не разбирал его слов. Ему стало тепло, темнота, что ждала его, казалась мягкой и ласковой. Он жаждал ее, рвался ей навстречу. Его переполняло странное ликование, когда он понесся ей навстречу уже не сдерживаемый никакими силами. И только где-то там, сзади, в мире людей, чей-то знакомый голос кричал ему в след.

— Сай!….