Слава для Бога

Глава 9 Город

Перун стоял в смурном облаке клубящейся задумчивости, полупрозрачным маревом, колыхавшимся над его головой, и пристально смотрел на угрюмую, подавленную последними событиями Морену. Он словно видел ее впервые в жизни. Было над чем подумать главному богу пантеона, а вместе с тем отцу и деду.

Невестка пошла против его воли, совершила преступление выкрав живого человека и перетащив плоть смертного на кромку, где тому не место. Не должен живой человек видеть мира неупокоенных духов. Такого еще не было в бесконечной жизни богов. Она нарушила закон, но как ее судить за это, ведь он сам использовал невесту внука в своих интересах, против воли девушки, что хоть и не являлось преступлением, но не приветствовалось небожителями.

Морена изменилась. Где тот надменный, плюющий на чужое мнение вид? Где тот взгляд, от которого холодеет душа? Где гордо расправленные плечи? Выглядит как побитая собака, а в глазах перемешались: отчаяние, надежда, грусть и любовь. Но вот чего там точно нет, так это ни грамма раскаяния. Она не сожалеет о содеянном. Стоит и ждет смиренно приговор.

— Я не знаю, что тебе и сказать. — Перун поднял взгляд, посмотрев в черные глаза, и мгновенно отвел, вновь рассматривая свои ноги. — Ты вроде виновата, но твой поступок многое заставил переосмыслить. Теперь я увидел своего внука по-другому. Не избалованного прожигателя жизни, а бога. Не ожидал я, что он может так, искренне любить. — Он вздохнул, словно выдавив горечь из души. — Вот только как я все это объясню в пантеоне?

— Я едва не убила своего сына собственными руками. Потеряв Славу, он нашел бы способ умереть, и растворится в небытие. Женился бы на любой девушке, и став смертным, покончил бы с собой. Я почувствовала это в нем. Мне ничего не оставалось как смирится. — В глазах черной богини блеснули слезы. — Ну а насчет наказания, то я готова к любому.

— Ты, вроде и преступила закон, но все правильно сделала. — Перун подошел к трону и сел. — Теперь мне надо много думать. С богами-то я договорюсь. — Он задумался. — На это авторитета хватит. Но вот как поступить с внуком?.. Я не могу позволить ему потерять бессмертие. Есть, конечно, один способ, как все оставить по-старому, но он рискованный, и затрагивает всех обитателей Прави, я не могу принять решение без их согласия.

— Я все понимаю. — Подошла к нему Морена и взяла за руку. — Ты отвечаешь за всех нас, и не можешь ставить личное выше интересов всех, но Богумир?.. — Она с мольбой посмотрела в глаза свекра, и вдруг голос ее сорвался в крик. — Он твой внук, он мой сын... — Она отвернулась. Ком в горле не дал договорить.

— Я сделаю все, что в моих силах. — Коснулся ее подрагивающего плеча Перун. — Обещаю.

— Есть еще одна просьба. — Она обернулась, смахнув ладонью слезы. — Я обещала исцеление Славе... Помоги...

***

Солнце гладило первыми лучами, золотящиеся восходом верхушки, еще темных деревьев только-только просыпающегося леса. Ночь уходила длинными тенями, уступая место, врывающемуся заревом восхода в мир утру. Новый день вступал в свои законные права, изгоняя светом ночь.

Богумир, бережно придерживая Славу за талию, словно боясь разбить хрустальный сосуд, шел по скрипящему под ногами снегом насту, и светился счастьем. Столько всего произошло за прошедшую ночь: сначала встреча с Ороном, как напоминание о совсем еще недавней божественной жизни, затем тот ужас в груди, рвущий сердце от потери любимой, последующее освобождение девушки, и как следствие чувство бесконечного облегчения, вырвавшее душу из объятий щупалец отчаяния. Разговор с матерью, и то, что она его поняла, приняла невесту, и смирилась с выбором сына, и даже пообещала помочь с исцелением.

Семья его помнит, старый знакомый, из прошлой жизни летит рядом, а в объятьях Богумира любовь. Душа парит под облаками, и для нее нет преград.

Орон молча кружил высоко над головой, тактично не мешая влюбленным, и не садился, как обычно, на плечо. Ни Тары, и ее помощников уже не было, она пропала, как только Богумир шагнул на кромку (тяжек для богов воздух яви, не выдержала богиня), остальные же растворились, как только вернулись с кромки, молча исчезли в сумерках, бесплотными, подрагивающими рябью, прозрачными созданиями, слились с длинными тенями деревьев, не оставив даже следов...

Вот впереди показался суетящийся лагерь. Мечущиеся воины, и рев ярости Перва, вот первое, чем запомнилось возвращение влюбленных. Воевода стоял, ухватив за ворот недавнего часового, и тряс его так, что голова бедного воина готова была вот-вот оторваться.

— Куда делись моя дочь и зять, тать? Отвечай. — Бешенство клокотало в голосе разъяренного отца. — Как не знаешь? — Он приподнял пытающегося оправдаться воина над землей. — Ты дежурил последним? Спал сволочь?

— Идут. — Внезапно прокатился эхом по застывшему лагерю взволнованный шепот.

Перв тут же обернулся, отшвырнул в строну, не удержавшегося, упавшего в снег часового, и бросился навстречу появившимся из леса Славуни и Богумира. Не останавливаясь, сбил с ног, кулаком в лицо зятя и обхватил вскрикнувшую от неожиданности дочь, утопив ее в объятьях.

— Где вы были? — Прорычал он, подняв ее лицо и посмотрев в глаза. — Как так можно? Я не знал, что и думать!

— Мы просто гуляли. — Богумир сплюнул в снег наполнившую рот кровь, поднялся и вытер ладонью губы. — Что такого случилось? Из-за чего столько шума?

— Мы просто гуляли, папа. — Подтвердила ложь отцу дочь. Они заранее договорились не рассказывать правды. Незачем знать истину тому, кто не сможет ничем помочь, но будет переживать и волноваться. Да и не поверит никто в правду, чтобы в такое поверить, надо лично увидеть, да еще и осознать, что все, что с тобой произошло, это не сон.

— Гуляли они... — Смягчился воевода. — Это военный лагерь, тут существуют свои законы. Как вы вообще умудрились проскользнуть незамеченными, ведь часовой не новичок? Как он мог не просмотреть?

— Наверно тень от шатра помешала рассмотреть нас. — Пожал плечами Богумир.

— Слушай приказ, новик. — Наконец оторвался от дочери Перв и повернулся к своему подчиненному, словно не слыша его слов. — С этой минуты, и до прихода в столицу, назначаешься вечным дежурным по кухне, поварешки мыть, воду носить, да котлы скоблить, а часовой тебе в помощники, раз не дорос еще до настоящей службы, то пусть помои выносит.

— Я с ними буду, на кухне котлы мыть. — Шагнула к Богумиру Слава, и взяла под руку жениха.

— С ними она будет... — Передразнил Перв. — Марш в шатер, пигалица, вот когда замуж выйдешь, тогда и будешь делать то, что муж позволит, а пока отец за тебя в ответе.

— Правильно. — Каркающий голос с неба заставил воеводу вздрогнуть, а на плечо Богумира шлепнулся взлохмаченный, огромный ворон.

— Это, что еще за чудо-юдо? — Округлил удивлением глаза Перв.

— Молчаливая курица. — Буркнул Орон, и принялся деловито искать себе что-то в перьях хвоста.

— Откуда у тебя этот болтун? — Кивнул Богумиру, едва сдержавший от пояснений птицы смех, отец Славуни.

— Прилетел. — Вздохнул парень. — Видимо голодно в лесу, вот и прибился. Не выгонять же.

— Здоровый, да еще и балабол-юморист. — Хмыкнул Перв и протянул Богумиру чистую тряпицу. — На-ка вот, утрись, а то юшкой рубаху залил, и не держи обиды, осерчал я. Но и понять можно, просыпаюсь утром, с дочкой поздороваться хочу, а ее нет, и никто не знает куда делась. Вот и вспылил.

— Да все я понимаю, нет обид, сам бы не сдержался. — Вздохнул Богумир. — И ты нас прости воевода, сглупили.

— Простил уже. — Улыбнулся тот в бороду. — Только вот от дежурства по кухне, это тебя не избавит...

***

Город Арканаим, столица княжества Первоградского. Первый раз Богумир её видел вот так, рядом, а не с затуманенной высоты Прави. Врытые в землю два ряда бревен, засыпанных между собой утрамбованной глиной, образовывали крепостную стену, словно вычерченную гигантским циркулем на высоком холме, обрезанным по кругу срывающимся по косогору берегом, в глубокий, наполненный водой ров, соединяющийся с широкой рекой. Горбатый, деревянный мост через ров, ведущий к обитым медью воротам, с двумя надвратными башнями, со скучающими лучниками наверху, несущими караульную службу.

Чуть правее, на пригорке, капище всех богов пантеона. Тут нет предпочтений, тут все равны, каждый может помолиться своему идолу, и быть услышанным своим богом. Спираль из выложенных камней и застывших, внимательных истуканов, она как символ восходящей в Правь и вновь возвращающейся через Навь в Явь жизни.

Смерти нет, она повторяется от круга до круга в бесконечности бытия души, так создано Родом, и он, как основатель всего сущего стоит на самом верху, в конце и начале пути, и смотрит на дела рук своих. Великий бог, отец рассматривает грозно своих чад, он готов их слышать, готов исполнить просьбы, или свершить над ними праведный суд, во имя справедливости.

Строй воинов рассыпался, и вытянувшись в тонкую нитку слившихся в едином желании людей, пошел сверкающей сталью гусеницей по спирали, забираясь по утоптанной тысячами ног тропе вверх к главному божеству пантеона, горланя хором, грубыми, натруженными подъемом глотками, славящую молитву:

Верую во Всевышнего Рода — Единого и Многопроявного Бога,

Источник всего сущего и несущего, который всем Богам крыница Вечная.

Ведаю, что Всемирье есть Род, и все многоименные Боги соединены в нём.

Верую в триединство бытия Прави, Яви и Нави, и что Правь есть истинной, и пересказана Отцам Праотцами нашими.

Ведаю, что Правь с нами, и Нави не боимся, Ибо Навь не имеет силы против нас.

Верую в единство с Родными Богами, ибо Дажбожьи внуки мы — надежда и опора Богов Родных.

И Боги держат десницы свои на ралах наших. Ведаю, что жизнь в Великом Роде вечна, и должны думать о вечном, идя стезей Прави.

Верую в силу и мудрость Предков, которые рождаются среди нас, ведя к благу через Проводников наших.

Ведаю, что сила в единстве родов Православных, и что станем славными, славя Родных Богов!

От круга, до круга.

Слава Роду и всем Богам, в Нем сущим!

Слава!

Воины кланялись каждому вырезанному из дерева изображению очередного бога, клали с молитвой кусочек хлеба к ногам истукана, делясь малым, и так, постепенно, подходили к высшему, к создателю всего сущего, к Роду, склонялись перед ним, благодаря за благополучное возвращение из похода, и с осветленными лицами, вновь спускались вниз с холма, выстраиваясь в походный порядок.

Раньше, когда Богумир смотрел на это действие сверху вниз, глазами бога, то смех раздирал его душу, на столько это было похоже на действие глупых муравьев, бегающих по стволу дерева одной тропой, по только им одним известной причине, смысл которой непонятен высшему разуму. Теперь же все это чувствовалось по-другому. Для того чтобы понять, надо стать тем, кого хочешь понять, такова истина, и он только что это осознал.

Пройдя спираль до конца, и вернувшись обратно, каждый воин ощущал в душе восхищение и уверенность своей правоты. Каждый, встав после этого в общий строй, чувствовал себя, с братьями по оружию, единым организмом, сплоченным в несокрушимый народ, освященный всеми богами пантеона, и благословленный самим создателем. Это было удивительное чувство, никогда ранее не испытываемое Богумиром, это было ново, и нравилось.

***

Арканаим. Столица княжества Первоградского. Огромный по тем временам город. Богумир, в составе сотни, въезжал в распахнутые ворота, и рассматривал открывающуюся взору картину уже не как бог, а как простой, смертный человек, и если он смотрел на все происходящее скорее, как на изменение своего отношения к уже знакомой картине, то для Славы это был настоящий шок, парализовавший разум.

Привыкшая к размеренной деревенской жизни, где крытый черепицей дом старосты воспринимался как верх архитектурного творчества, а десять сплетничающих баб у колодца — толпой, девушка смотрела на все происходящее, как на чудо. Чувства разрывали ее сердце отражаясь в голубых глазах, как в зеркале, показывая все бушующие эмоции. Тут и восхищение, и страх, и оторопь, все перемешалось, заставляя юное, неискушенное сердце биться барабанной дробью, пытаясь вырваться на белый свет криком птицы радостного возбуждения. Она еле сдерживала этот порыв рассматривая окружающий ее, новый мир, широко раскрытыми глазами.

Прямая как стрела дорога вдоль ухоженных теремов с резными ставнями, и дымящимися печными трубами. Кругом люди, и люди, и люди. Никаких оград и заборов, все дворы открыты взору, никаких огородов, только клумбы, где по весне распустятся всевозможные цветы и будут все лето радовать глаз, и это неудивительно, ведь здесь живет мастеровой люд, посвящающий свою жизнь ремеслу, а не крестьяне. И тут нет никакого пренебрежения к труженикам плуга, тут просто другая жизнь.

В столице проживают кожевенники и ткачи, тут, как и умельцы кузницы, мастера как по черному железу, от подков до мечей, так и творцы по серебру и злату, и им некогда возится с выращиванием морковки и свеклы. Поколения за поколениями они совершенствуют свое ремесло, передавая умения по наследству, не отвлекаясь больше ни на что другое. Они востребованы, и почитаемы.

По пути, сотня проезжает многочисленные перекрестки, и от них уходят в стороны другие дороги, по кругу повторяющие контуры крепостных стен, а впереди, по центру площади, вырастают высокие княжеские хоромы, крытые начищенной до блеска, смазанной жиром медью, отражающей весеннее солнце. Бревенчатые, тронутые чернотой времени, стены с провалами застекленных слюдой окон, резные колонны красного крыльца, спускающегося широкими, дубовыми ступенями на мощеную лиственницей площадь, как приглашение дорогого гостя войти в распахнутые гостеприимством двери.

Гомонящая радостью возвращения сотня встала и спешилась, выстроившись стройными рядами, держа на поводу лошадей. Перв, бодрой походкой, взбежал на крыльцо, где его уже встречал князь.

Высокий, черноволосый, без намека на седину мужчина, возрастом далеко за пятьдесят. Голубые, пронзительно жесткие глаза, привыкшего повелевать судьбами людей воина. Коротко стриженная, ухоженная борода, высокие скулы, большой, острый, слегка загнутый вниз, как клюв хищной птицы, нос. Начищенная до блеска кольчуга, красный плащ, спадающий с широких плеч, расшитый серебром, до пола, и красные, мягкие, сафьяновые сапоги, в которые заправлены синие шаровары.

— Вверяю жизнь свою, в руки твои, великий. — Перв склонился в глубоком поклоне и протянул князю черный кнут. — Наказание приму с улыбкой, как и награду из рук щедрых твоих.

— Постарел, но все так же крепок. — Рар взял своего воеводу за плечи. — Рад, что ты вернулся. Дай-ка я тебя обниму. — Он трижды поцеловал Перва и отстранился, все также держа за плечи, и смотря в виноватые глаза. — Молчи. Все понимаю, чай не древень бесчувственный князь твой. Не от меня ты тогда ушел, от себя сбежать хотел, потому обиды не держу, хотя расстроил ты меня своим поступком. Очень расстроил. Ну да что было, то было, быльем поросло, назад не воротишь, заново не переживешь. Забуду глупость, да слабость твою, но впредь запомни: «Не волен ты в судьбе своей. Жизнь воеводы принадлежит, люду Первоградскому, коему и я служу, а также князю своему, на верность которому слово давал, перед богами клялся». Крепко запомни. — Он отстранился, сделав шаг назад. — Отпускай сотню, и в терем проходи, и не гостем, а братом. Меду хмельного выпьем, да за жизнь поговорим, она в последнее время дюже трудная, и кровью пахнет. Посоветуемся за братиной, как напасть извести.

***

Незнакомый, чужой дом. Чистый, ухоженный, жарко протопленный, но чужой, который отныне должен стать своим. С ним у Славуни ничего не связано. Ее короткая жизнь прошла в другом месте.

Девушка стояла на пороге, и рассматривала развешенные по стенам дорогие ковры, застеленные на полу, тканые дорожки, и кружевные шторы на окнах. Она пыталась представить жизнь этого дома, проходившую когда-то давно, до того, как они с отцом его покинули, но не могла. Весь созданный здесь уют, это заслуга ее мамы, о которой так много рассказывал отец, но которую она никогда не видела. Смерть разлучила их слишком рано. Такой знакомый и незнакомый уют, созданный родным, и в то же время незнакомым человеком, медленно проникал в душу, наполняя болью и теплотой.

Девушка наконец вошла внутрь и остановилась у большого обеденного стола, застланного кружевной, белоснежной скатертью. Погладила рукой поверхность.

— Здравствуй мамочка. — Прошептала она, и на ее глазах выступили слезы. — Вот я и пришла. Надеюсь, ты меня слышишь, и рада видеть свою дочь.

— Она слышит. — Обнял ее за плечи подошедший сзади Богумир. — Она слышит и любит тебя.

Они стояли вдвоем. Славуня тихо, беззвучно, плакала и гладила поверхность стола, а Богумир обнимал ее и не мешал. Они молчали. Когда говорит душа с душой слова не нужны, просто не надо мешать изливать накопившуюся годами боль, когда они выговорятся, станет легче, свет разгонит тьму.

Два близких человека, таких разных и не похожих друг на друга: мужчина и женщина, бог и человек, высшее существо и смертная, соединились душами, и давно уже стали одним целым, и в такие вот моменты это чувствуется особенно остро, словно невидимая, тонкая, еще остающаяся, разделяющая их пленочка непонимания, рвется, и объединенная, цельная душа наполняется совместным теплом и нежностью, той искренней любовью, о которой так много говорят люди, но которую так редко понимают.

Входная дверь хлопнула. В дом, с морозным паром, резко влетел ворон, а следом вошел смущенный Гостомысл. Сотник взялся проводить молодых до дома, указав дорогу пока Перв занят, и разговаривает с князем, но задержался у входа, стряхивая несуществующий снег с сапог, а Орон сел ему на плечо, рассматривая как он это делает. Человек и птица, тактично остались за порогом, дав немного времени, чтобы Славуня освоилась на новом месте и пришла в себя.

Ворон сделал круг по комнате и опустился на плечо, но не Богумира, как он это всегда делал, а Гостомысла. Тот тихонько покашлял, привлекая к себе внимание.

— На втором этаже, в спальне, вещи твоей мамы. Все в сохранности, и все так же, как при ее жизни. — Сотник подошел ближе и тронул Славу за руку. — Все лежит в сундуке, нетронутым. Думаю, они тебе подойдут, вы очень похожи с ней.

Девушка благодарно кивнула, посмотрев сотнику в глаза.

— Спасибо. Я поднимусь, посмотрю. — Она отстранилась от Богумира, и тот попытался последовать за ней, но Гостомысл взял его за плечо и остановил.

— Дай ей побыть одной, не мешай. В такие моменты даже близкие люди бывают лишними. Дай ей выплакаться, это надо сейчас.

Изгнанный бог послушал старого воина и остался, а Славуня поднялась по широкой лестнице, и скрипнув дверью спальни ушла встречаться со своим неизвестным прошлым.

Старый — новый дом, впереди новая жизнь.