Слава для Бога

Глава 2 Блаженный

Он стоял на задних лапах, и фыркал, принюхиваясь черным мокрым носом, наполняя душу Богумира животным первозданным ужасом. Огромный, худой, со слежавшейся, комьями зимнего сна, коричневой шерстью, с ничего не выражающей, безучастной мордой, обычной для зверя подобной породы, пожирая маленькими, злобными углями глаз своего противника, огромный бурый медведь, сделал стойку для броска, на посмевшую побеспокоить его жертву. Мгновения отсчитывались гулкими ударами сердца бывшего бога, все более приближая время неминуемой развязки и жуткой смерти.

Богумир, забыв от ужаса обо всем на свете, и то, что лишен божественной силы, и что Перунова защита не действует на него больше, пытался бесполезно выпустить в грудь чудовища, из ладони электрический разряд, обычное оружие для внука властелина грома и молнии. Он истерично тряс руками, изображая магические пассы, читал боевые заклинания, целясь то в сердце зверя, то в голову, но все напрасно, ничего не происходило.

Медведь рыкнул, голодно сглотнул слюну и потянул вожделенный воздух черным, затрепетавшим нетерпением носом. Богумира окатила волна могильного холода. «Это конец!». Он безоружен перед клыками и когтями чудовища. Его божественное тело сожрет обычный лесной зверь. Такой смерти не пожелать даже врагу. Он обессиленно опустил руки, сдавшись и приняв неизбежность.

Резкий удар в плечо, грубо сбил с ног, и бывший бог рухнул, зарывшись в сугроб головой. От снега, окатившего тело холодом жгучих иголок, Богумир мгновенно пришел в себя. Вскипев злобой, он забыл про все на свете, включая свой недавний страх, вскочил на ноги, горя одним единственным желанием незамедлительно и жестоко покарать наглеца посмевшего коснуться и толкнуть небожителя своими грязными руками. Праведный порыв мгновенно скатился на самое дно божественной души и там затих, от осознания происходящего, парень увидел широкоплечую спину мужика в коротком, потертом овечьем тулупе. Тот, уткнув один конец кривой рогатины в снег, второй, раздвоенный, направил в грудь приготовившегося к броску медведя. Этот незнакомый человек стоял между ним и смертью, встав на защиту того, кого совсем не знал, и был достоин не кары, а искренней благодарности.

— Вот же угораздило тебя пацан разбудить хозяина леса, теперь будем бить шатуна неподготовленными, я в спешке даже концы рогатины заточить не успел, да и древесина хлипкая. Тяжко нам придется. — Пробасил незнакомец облаком пара горячего дыхания, не оборачиваясь, и сжимая в левой руке длинный и острый как шило нож, а правой покачивая своеобразное, хлипкое, раздвоенное копье, реагируя на каждое движения зверя. — Встань сзади и не суетись, не дай бог Велес, он на тебя кинется мимо рогатины, тогда раньше времени дружно Морене «Здравствуй» скажем, а мне еще дочке помогать надоть, да и тебе рановато еще к предкам с покаянием.

Богумир вдруг как-то отчетливо осознал, что все, что тут происходит, это по-настоящему, и только вот этот грубый мужик, а не какие-то там возможности бога, могут его спасти. Нет у него больше той божественной энергии и воли, какие были раньше, теперь только человеческие возможности: сила и ловкость, вот его оружие, но они почти ни развиты, не привык бог пользоваться мышцами, там, где он жил, они не имеют большого значения.

Конечно, он не против встретится с Мореной — своей матерью, но не уверен, что в посмертии его простит дед, и не вселит в гневе душу в какого-нибудь тупого барана, сделав на века оборотнем. Да и вообще он теперь не уверен в своем бессмертии. Такого исхода он не хотел. Умереть при таких обстоятельствах глупо, да еще и очень больно. Поэтому немедленно выполнил приказ, встав за спиной своего неожиданного защитника.

Медведь полностью переключился с парня на нового противника которого видимо посчитал более опасным. Он рассматривал его злобными глазами, водил черным кончиком носа из стороны в сторону, принюхиваясь к новому врагу, и выдыхал облачка морозного пара из открытой пасти с желтыми клыками, с которых капали тягучие капли слюны.

Несмотря на то, что он был голоден, нападать не спешил, словно чувствовал, что этот смелый человечишка, вставший на его пути, смертельно опасен. Медведь стоял, и человек стоял, никто не хотел испытать судьбу первым.

Время словно остановилось, застыв инеем на елях, заблудившись среди засыпанных снегом, колючих, зеленых лап в нервном потрескивании морозного воздуха. Наконец голод пересилил страх, хозяин леса решился и прыгнул.

Незнакомец резко, но плавно, как-то даже наверно вольготно присел, приподняв рогатину и зверь с хрустом раздираемой шкуры, ломанием ребер и древесины, налетел на нее грудью. Что там было не так, разбираться в тот момент было некогда, то ли сук сквозной, толи гниль и плесень сточили древесину, но она хрюкнула рваными щепками и обломилась посередине.

Коричневая, мохнатая туша рыкнула, словно обиделась и оросив снег кровью, сбила человека с ног подмяв под себя, а тот вместо того, чтобы попытаться отползти и убежать, сделал по мнению Богумира глупость.

Он откинул в сторону нож, обхватил зверя ногами, притянув его ближе, прижавшись, и практически слившись с ним, делая невозможным порвать себя когтями, ухватился руками за челюсти, растягивая их в разные стороны и не давая сомкнуться у себя на шее.

— Бей. — Прохрипел сдавленным полным отчаяния и сбитого дыхания голосом незнакомец.

Богумир растерялся и не сразу понял, что тот обращается к нему, и чего-то просит, и чего вообще от него требуется в этой ситуации. Растерянность и паника могут завладеть оказывается не только человеком, боги тоже ведут себя под частую не так прагматично, как им хотелось бы. Но надо отдать должное, парень быстро пришел в себя, правда сделал не совсем то, что от него ожидали. Он, запрыгнув на мохнатую спину, с остервенением замолотил кулаками медведя по голове.

— Придурок, что ты делаешь? Ножом его бей под левую лопатку, в сердце. — Прохрипел из-под туши незнакомец и Богумиру показалось что тот, несмотря на жуткую ситуацию, вот-вот рассмеется.

Парень физически почувствовал, как покраснел, но думать и смущаться было в данной ситуации некогда, и он, скатившись с мохнатой спины, схватил валяющийся в сугробе нож и с разворота, на отмашь вогнал в открытый мохнатый бок, загнав сталь по самую рукоять.

Медведь вздрогнул, задергался и захрипел. Струя темной крови брызнула, неестественным розовым цветом окрасив снег. Огромное тело пробила мелкая дрожь и оно, забившись смертельными конвульсиями, наконец затихло, придавив своей обездвиженной тушей нового знакомого, практически утопив того в сугробе.

— Умничка. — Мужик выглянул из-под лапы медведя, и отплёвываясь от лезущей в рот шерсти, растянул губы на залитом кровью лице в довольной улыбке, показав удовлетворение и отсутствие двух зубов.

Обычный человек. Черная, густая с редкой сединой борода, лицо сорокалетнего мужчины с первыми нитями морщин на лбу и грубым шрамом от мохнатой брови, разрезающим заросшую щеку и скулу словно тропинка в густой траве, рассекающая спутанную бороду и заканчивающаяся на упрямом, квадратном подбородке. — Ну что смотришь, словно Лешего увидел? Теперича помогай выбираться. — Его голубые глаза засветились смехом. — Сегодня Авось нам помог, не подвел боженька, явил удачу. Ну чего стоишь, тяжко мне тут, грудь сдавило, не вздохнуть.

Богумир засуетился, вдруг испытав странное, никогда не посещавшее его ранее чувство благодарности, такое теплое и приятное, согревшее внезапно душу. Он схватился за одну из лап и потянул медведя, но туша даже не сдвинулась с места.

— Что же ты делаешь, чудак. Его одному не под силу сдвинуть, и откуда ты только свалился на мою голову? Найди какую-нибудь палку, попрочнее, подпихни, да рычагом его попробуй приподнять, а я снизу поднатужусь, Авось нас думаю не оставит, поспособствует еще разок. Выползу с божьей помощью. Ужом постараюсь.

Искать долго не пришлось, сухостоя в лесу было много и Богумир выломал подходящий нетолстый ствол елки, удачно обломившийся у корня и обстрогав ножом ветки сделал то, что было нужно. Мужик смотрел на него и то улыбался его неуклюжести, то хмурился.

Попотеть пришлось изрядно. Долго искал место, куда сунуть рычаг и не зацепить при этом незнакомца. Потом до хруста в спине поднимать тушу, слушая как ругается, молится и кряхтит одновременно упирающийся, извивающийся змеей незнакомец. Возились долго, но наконец у них все получилось, и пленник убитого медведя, красный от крови и пота, выбрался из-под туши и охая и причитая, сел на поваленное дерево, тяжело дыша.

— Однако. — Хмыкнул он, вытерев ладонью пот со лба, размазав его и кровь по морщинам и сделав этим выражение лица хищным. — Вот уж не знаешь, где найдешь, а где потеряешь. Пошел по дрова, а попал на охоту. — Он поднял улыбающиеся глаза. — Тебя как звать-то парень, иль ты немой, я чего-то от тебя еще ни единого слова не слышал?

— Богумир. — Почему-то смутился тот. — И, я не немой.

— Теперь-то уж слышу, что не немой. — Хмыкнул незнакомец. — Ну а я Первом зовусь. Первым я у мамки с тятькой народился, вот так и прозвали, не утруждая себя думками. Это откуда же тебя, Богумир, к нам в лес занесло, такого неумелого, и какого лешего, ты к спящему Хозяину в берлогу полез? Согреться хотел, что ли. Одежка-то у тебя не по сезону, в ней и летом, пожалуй, зябко?

— Из Прави я, там всегда тепло, а к медведю я не лез, очнулся там после того, как изгнали. — Богумир расправил гордо плечи, видимо надеясь показать тем самым божественное происхождение, но это действие вызвало у Перва только ехидный смешок.

— Да что же за день-то такой, то медведь, то пацан блаженный, себя богом возомнивший и к медведю проповеди о всеобщей любви читать в берлогу забравшийся. Тебя парень случаем по голове никто не приложил? Больно бред твой на испуг не похож. Тут кто-то явно постарался тумаками, иль заклятье какое пакостное наложил.

— Я правду говорю. — Обиделся Богумир.

— Вижу уже, что правду. У вас, тех кто с головой не дружит, все что не придумаете, все правда. — Он вздохнул и поднялся. — Не знаю, кто ты да откуда, но бросить тебя в такой одежке, да хворого на голову, в лесу на морозе не могу, пошли к дому. Там взвару горячего выпьешь, да отогреешься у печи, а то мороз крепчает. Вон посинел уже весь как покойник. На-ка вот, одень. — Он скинул полушубок и протянул парню. Тебе нужнее, а у меня свитерок собачей пряжи, теплый да мягонький, дочурка связала, не замерзну если быстро идти будем. Ты воротничок то подними, прикройся, не то уши отвалятся, вон побелели уже, снежком их разотри.

Только сейчас Богумир почувствовал, на сколько замерз. Легкий хитон, последнее веянье моды в Прави, среди божественной молодежи, тепло не держал совсем, так как соткан был из дорого потустороннего шелка и не предназначен для холодов, а на ногах у парня вообще ничего кроме самих ног не было.

Перв еще раз его осмотрел, нахмурился и вздохнул очередной раз.

— Дорога у нас дальняя, а босым, ты на дороге ходилки свои потеряешь, отколются сосульками. Сядь пока, в тулупчик закутайся да ноги туда-же подогни, отогрей, а то они красные у тебя, как раки в кипятке, а я сейчас тебе обувку какую-никакую справлю. Подожди чуток.

Он грубо отобрал нож у Богумира, который тот все еще зачем-то держал в руке, и не возвращал хозяину, и склонился над медвежьей тушей. Ловко срезал приличный кусок шкуры, разделил его пополам, задумался, сдернул с себя тонкий поясок, тоже располовинил и обернулся к парню.

— Давай, вытягивай ноги, обуваться будем. Лишь бы только по таким следам за нами волки не увязались, или еще какая напасть лесная, дюже от них кровью воняет. В это время, для серых разбойников, юшка кровавая, как леденец для мальца. — Вздохнул, и ловко намотал обрезки шкур на ноги парня, на манер портянок, закрепив их пояском. — Ну вот, теперича другое дело. Может и не очень удобно, но зато не замерзнешь. Вставай да пошли. Нам еще на вырубку зайти надо, топор там забрать, не гоже инструментом разбрасываться.

Бывший бог, сын Даждьбога и Морены, внук самого Перуна, покорно шел следом за невысоким, простым мужичком, как бычок на привязи. Перв торил дорогу, впереди, в снегу, а Богумир отбросив всю свою божественную спесь, смотрел с благодарностью в парящую на морозе потом широкоплечую спину и двигался следом.

И вновь странное чувство наполняло душу парня теплом. Совсем незнакомый человек, пришел на помощь в трудную минуту, согрел, поделившись собственной одеждой, не бросил, замерзать, и ведет к себе в дом, даже не спросив никакой платы, и не задумавшись: «Кто такой, этот новый знакомый? Может тать? Или еще кто, с кем даже разговаривать боязно?». Что это?.. Глупость? Нет, это то, чего не хватало парню раньше. Это доброта. Может быть, и грубая, коряво проявленная и насмешливая, но настоящая, без всякого притворства, искренняя доброта.

Обувь была неудобной и елозила по ступням, норовя свалиться, тулуп тяжелый и непривычный натирал шею грубым швом воротника, но все равно было тепло несмотря на то, что из-за отсутствия штанов, голые колени обжигал снег, и самое главное, что тепло было на душе. Там поселилась уверенность, что теперь все будет хорошо, надо просто держаться этого грубого, насмешливого спутника, и не пропадешь.

Чудо зимнего леса. Морозная сказка заиндевелых стволов и веток, с сугробиками искрящегося на солнце снега. Тишина, и только редкие потрескивания на морозе лопающихся от замерзшего в них сока жизни веток. Такой суровой тишиной можно восхищаться, и это не может надоесть.

Вспорхнувшая из-под ног стайка белоснежных куропаток заставляет вздрогнуть от неожиданности, они до последнего сидели в снегу, в надежде, что их не заметят, и пройдут мимо, теперь же спешно улетали, но с вершины сосны их уже заметил сокол, склонил голову, рассматривает, словно прицеливается, и ждет когда уйдут люди. Он охотник, а они пища. Все просто, хотя и жестоко.

Чуть в стороне стоит, и флегматично что-то пережевывает лось. Огромная черная туша с короной рогов на голове. Король леса. Он смотрит на тебя, как на недоразумение, которое нарушило его покой, и не собирается никуда убегать. Это ты тут гость, а он хозяин.

— Нам еще далеко? — Спросил Богумир просто для того, чтобы завязать разговор.

— Что, малец, утомился. — Обернулся и улыбнулся раскрасневшийся Перв. — Недалече тут. Сейчас на опушку выскочим, а там ужо и деревня моя. Потерпи. — Он отвернулся и пошел дальше, рассекая сугробы, как ледокол ломает лед океана, оставляя кильватерный след проторенной тропы, для слабаков кораблей, которых ведет за собой через стужу в дальний путь.

Деревня Кузнечиха, как назвал ее новый знакомец, располагалась на берегу, замерзшей в эту пору, неширокой реки. По меркам того времени это было большое селение, аж в двенадцать домов, дымивших сейчас печными трубами, распространяя по округе ни с чем несравнимым аромат уюта и тепла, и входила в княжество Первоградское, которому исправно платило подати, в обмен на защиту от напастей, коих хватало в те времена, и зачастую исходили они не только от лихих людей, но и от другой нечисти, жаждущей напакостить человечишкам.

Дом нового знакомого, так как был он кузнецом, стоял на окраине. Кузни всегда ставили подальше, чтобы грохотом молота и лязгом железа не беспокоить отдыхающих селян. Да и побаивались представителей этой суровой профессии жители. Было что-то мистическое в полумраке наполненного дымом и жаром помещения, где из куска железа рождались подкова или меч.

А еще больные зубы Перв рвал, как заправский стоматолог, и в травах разбирался, частенько излечивая лихоманку и вздутое нутро, и даже имел свое маленькое капище, где клал требы самолично поставленным идолам Перуна, Морены Даждьбога и Велеса, что вызывало недовольство местного волхва, Гостомысла, считавшего, что общение с богами это только его прерогатива.

— Заходи, не стесняйся. — Перв откинул жердину в загородке двора, и пропустил гостя вперед. — Сейчас дочку кликну баньку протопить, попарю твои косточки, чтоб лихоманка не напала. Любит эта болезная девка бедовая в промерзшего человека вселяться, да жизнь сосать, а парок первое от нее снадобье, это то, что ее веничком вон из тела гонит.

Ухоженный двор. Пристроенный к высокой, бревенчатой избе почерневший временем сарай, вдоль стены поленница с колотыми березовыми да ольховыми дровами, внутри нервно всхрапывает лошадь, блеют овцы, и корова поет свое «Му», встречая хозяина под квохтанье кур. В отдалении кузница с расчищенной к ней от снега тропой, вдоль домашнего капища с грубыми идолами близкой Богумиру родни.

Парень скосился на Перуна и поморщился. Обида на деда вспыхнула с новой силой внутри, и обожгла несправедливостью душу. За что он так жестоко наказал внука? За детскую шалость? Мог бы и просто за чуб оттаскать, пройтись посохом вдоль спины. Силы божественной на время лишить, и это уже край, так нет же, изгнал из Прави.

— Чего морщишься? Замерз? — Не понял его мыслей Перв, и подмигнул. — Потерпи, сейчас согреемся.

Дверь в избу скрипнула, окутавшись густым, морозным паром жарко протопленного помещения, и на порог выплыла девушка (да, я не ошибся в описании ее появления, именно выплыла, так как движения были на удивление плавными, а в вырвавшемся на свободу морозном тумане ног не видно, и от того создавалось впечатление, что лебедь плывет по утренней дымке озера). Одета была она в простенькую одежду, голубенький, чистенький сарафан, и серую ажурную шаль на плечах, тугая коса, цвета спелой пшеницы, спадала на высокую грудь и спускалась дальше до алого пояска, подчеркивающего тонкую талию. Она была бы красавицей, если бы не уродства.

Голубые глаза, как два бездонных, чистых озера, сверкающих ироничным умом. Белая с румянцем на щечках с ямочками кожа, высокий чистый лоб, и бантики красных земляничных губ.

Лицо ангела, и страшный рваный шрам на щеке, вызывающий отвращение. Гордый вид царицы, высокая грудь, тонкая талия и уродливый горб, как контраст, как грань, разделяющая бога с дьяволом.

— Что так быстро, батюшка. — Словно колокольчик прозвучал на морозе ее звонкий голос, и мгновенно осекся, увидев гостя. — Это кто с тобой? — Она покраснела. — В доме не прибрано, а ты гостей привел, что подумают о хозяйке.

— Вот уж не до дум нам сейчас Славуня, затвори скорее самовар, да баньку стопи, замерзли мы в сосульки. С хозяином в лесу повстречаться довелось, и если бы не наш гость, то не дождалась бы ты сегодня тятьку. Этот паренек хоть с виду и квелый, да чудной, но лихой. Из него толк выйдет, если, конечно, с головой своей совладает, да дурь выбьет. Давай доченька, не держи на пороге. Накрывай на стол, да медку поднеси. Согреться надобно.

Богумир посмотрел на девушку, и странное чувство, ударом молнии, электрическим разрядом, убийцей из-за угла, поразило душу. Что-то непонятное, незнакомое, то, чего он никогда раньше не испытывал. Вроде первый раз видит ее, а словно жизнь рядом прожил. Какая-то она вся такая родная, привычная. Хочется обнять, прижать к груди, погладить русые волосы, и держать — не отпускать, несмотря на уродство.

Это странное, незнакомое чувство, растекалось теплом по груди. Заставив сердце забиться, пытаясь выскочить вон, на мороз. Так не должно быть. Это неправильные чувства, так не должно быть, он же бог...

Славуня поклонилась, по обычаю в пояс, коснувшись тонкими пальцами крыльца и отступила в сторону, приглашая заходить.