Слава для Бога

Глава 29 Перед свадьбой

Анисья сидела за столом, сложив руки как прилежная школьница, и смотрела на угрюмого Перва. Тот хмурился напротив, и молчал, опустив глаза в скатерть. Тягостные минуты бежали одна, за другой, и наконец не выдержав, женщина заговорила:

— Что случилось? Ты как проснулся, так не произнес ни слова? Прячешь глаза. Я в чем-то виновата? — Она положила свою ладонь на его, пытаясь привлечь внимание.

Он не ответил, а лишь мотнул отрицательно головой, и вздохнул.

— Так что тебя тогда гложет? Скажи, не держи в себе. Не замыкайся. — Она сжала ему руку.

— Я видел во сне Хавронью. — Он поднял глаза. — Живую, такую, какой она была в юности. — Он вновь опустил взгляд. — Я ей все про нас рассказал. Не стал таится. Чувствую себя предателем.

— Это только сон. — Улыбнулась Анисья. — Тебе пора забыть, она прошлое, она умерла, ты достойно себя вел, был верен все эти годы, но хватит, ты жив, не хорони себя.

— Я не смогу ее забыть, я ее любил, и люблю. — Перв вновь вздохнул.

— А как же я? — На глазах женщины выступили слезы.

— Тебя тоже люблю... И ее люблю... Я запутался. Зачем ты только появилась в моей жизни? Все было просто и легко, а теперь душу рвет на части. — Он грохнул кулаком по столу. — Я не знаю, что делать?

— Расскажи сон. Что там было? — Анисья сильнее сжала ладонь. — Поделись со мной.

— Мы целую неделю жили семьей, я Слава и Хавронья. Мы были счастливы. Потом я рассказал жене о нас, не мог утаить. — Перв поднял глаза.

— И что она? Ругалась? Проклинала? — Анисья не выдержала и отвернулась.

— Нет. Она все поняла. Мало того, благословила. Она сказала, что она прошлое, а ты настоящее. Она отпускает меня, но там, в нави, будет ждать. Там все, кто любит, находят друг друга, и всегда рядом. Все, понимаешь?.. И я, и ты, и она, и твой покойный муж, мы все там будем рядом. Там все не так как здесь, мир нави, это оказывается не мир смерти, а мир чистой любви и памяти. Те, кто живет там, просто хотят, чтобы их любили и помнили, но еще больше они хотят, чтобы те, кто остался здесь, были счастливы.

— Так что же ты тогда такой грустный? — Повернулась к нему Анисья.

— Все равно, чувствую себя предателем. — Вновь вздохнул Перв.

Женщина встала, обошла стол, обняла воеводу, обвив руками его шею, и прижалась к спине, склонив лицо к волосам:

— Не надо. Она простила тебя и отпустила. Прими жизнь такой, какая она есть, зачем сложности. — Она поцеловала его в макушку. — Сейчас у тебя есть я, есть дочь, скоро свадьба, мы живы, и мы рядом. То, что будет потом, то будет потом, и только боги могут сказать, как это будет. Пусть они и решают, карать или миловать, доверься им, а сейчас просто живи.

Перв не вставая развернулся, обнял любимую женщину, и уткнулся лбом в теплый передник, пахнущий хлебом. Он вдруг почувствовал себя маленьким мальчиком, которого приласкала мама, и ему захотелось расплакаться. Захотелось, чтобы его погладили по голове, и пожалели. Пожалели сурового, грозного воина и воеводу, как любимого сына. Миг слабости присущ всем нам, можно, конечно, это скрывать, не рассказывать никому, но это так. Он не спрашивает ни возраста, ни пола, только каждый справляется с ним по-разному.

Перв на миг отстранился, встал, и взяв Анисью за плечи, посмотрел в глаза:

— А знаешь, что... — Хитро сощурился воевода.

— Что? — Улыбнулась женщина.

— Ты права... Не будем ждать. Поженимся вместе со Славкой и Богумиром в один день. Чего зря время терять, у нас его не так много осталось. Я скоро окончательно постарею, и стану дряхлой ни на что не годной развалиной. Трухлявым пнем.

— Ну на счет развалины, не придумывай, многие из молодых, такой-то развалиной хотят стать. — Она задорно подмигнула и покраснела. — А насчет поженимся? То я согласна.

— Вот и хорошо. Приедет дочь, сразу ей об этом и скажу. Две свадьбы в один день, и весело, и для кошелька экономно. — Он рассмеялся. — Вот только кто ее под венец поведет, отец-то занят будет?..

— А кто меня? — Поддержала его смехом Анисья.

— Эх. Одни от вас баб проблемы. — Перв прижал ее к себе, и поцеловал. — Но что без вас делать?..

Они стояли, смеялись, и обнимались.

Жизнь продолжается...

Прошлое ушло и уже не вернется, простило оно их, и благословило, а впереди теперь новая жизнь. Они еще будут в ней счастливы.

***

Люди спали, отдыхали от трудного дня, не подозревая, что совсем недавно были спасены стаей оборотней от жутких тварей, которые уничтожив деревню, обязательно напали бы на лакомый кусочек, где так много свежей крови.

Город спал, и только в одном окне горела свеча, там, уронив голову на руки, сидел за столом воевода. Он дремал, волновался и ждал. Как там дочь? Не взяли его на сечу, помеха он им, видите ли. Давно ли помехой стал? Сил еще много. Но зачем спорить. Не простой у него зять. Ох не простой. Внук самого Перуна.

Ночь мерцала звездами, освещая полной луной столицу княжества Первоградского, и тихо плыла по черному небу, не мешая тому, кто устал за день. Пусть отдыхают, завтра тяжелый, хоть и веселый день, нужны силы, чтобы съесть все что на пиршественные столы выставят, все выпить, что нальют, да стоптать в пляске пары две сапог.

Богумир сказал, что к этому дню вернется, значит выполнит. Он бог, а боги никогда не обманывают. Ох и повеселится народ. Повод для того великий.

Часовые в воротах узнали в усталом путнике, своего знаменитого на все княжество героя, неожиданно оказавшегося богом, и распахнули приветственно створки. Усталый, с вороном на плече, на вороном коне, с девушкой, прижимающейся к груди, Богумир въехал в спящий город.

Три дня пути, остались позади. Они все это время ночевали в лесу, прямо под открытым небом, спали прижавшись к друг — другу у костра, а когда поднималось солнце, направляли неторопливого коня по нужной дороге домой. Влюбленные ехали по благоухающим цветами лугам, веселым березовым рощам, переправлялись через реки и ручьи, с развивающимися в потоках водорослями, в прозрачной как слеза воде, по бревенчатым мостам. Они, возвращаясь, и не было в это время никого на свете счастливее их.

Кожаное седло поскрипывало, и позвякивала кольчуга, подпевая копытам: «Цок, цок — дальний путь. Цок, цок — поцелуй. Цок, цок — счастье впереди. Цок, цок — любовь сохрани». — Слава прижималась к груди дорогого сердцу человека, и изредка, украдкой посматривала на его задумчивое лицо.

Богумир о чем-то хмурился, что-то тревожило его тяжкими думами, а она никак не решалась спросить. Не хотелось серьезных разговоров, они могли нарушить идиллию счастливого пути, зачем портить то, что и так прекрасно. Надумает, сам скажет, что его беспокоит, она умеет ждать.

На крупе коня, свесив ноги по обе стороны хвоста животного, разместился Филька, с неизменным Светозаром на плече, а еще к ним присоединился ворон. Троица балагуров, не останавливаясь о чем-то постоянно болтала, то смеясь, то ругаясь, то переходя на заговорщический шепот, но Слава их не слушала, зачем прислушиваться к глупостям, да и некрасиво это — подслушивать.

— Боюсь я Славушка нашей с тобой дальнейшей жизни. — Наконец не выдержал Богумир, и заговорил. — Тяжко мне. Боюсь, что ты винить себя будешь.

— Это в чем же? — Девушка подняла глаза. — Ты со мной всегда честен, плохого я от тебя никогда не видела, хмельным не балуешься, кулаками не грозишься, да и не пошла бы я за такого-то, ума не имеющего. Не понимаю, что тебя беспокоит?

— Винить себя будешь, что ради тебя, я от бессмертия отказался. — Вздохнул Богумир. — Так уж человек устроен, что все время вину в себе ищет, и находит, даже если ее там нет, потом мается думами, места себе не находит.

— Может и буду, но это потом. Сейчас я слишком счастлива, чтобы думать о подобном. — Улыбнулась Слава. — Ты рядом, что еще надо?

— Сейчас да... — Посмотрел ей в глаза Богумир. — Но я о будущем говорю, привык за долгие века жизни, все предусматривать, многое видел, многое знаю, многое понимаю. Тяжко мне, от мысли одной, что виноватить себя будешь, а это не так...

— И что же нам делать? — Взгляд девушки стал серьезен. — Только не говори мне, что из-за этого от меня отказываешься, не переживу я разлуки.

— Нет, что ты. Как я могу отказаться от того, без чего и сам жить не могу, это все равно, что от воздуха отказаться, и дышать перестать. Я просто хочу, чтобы ты поняла, что все, что я делаю, это мое решение, и сам я этого хочу, и потому счастлив.

— Я знаю. — Слава с нежностью посмотрела в глаза жениха. — Мы может и не будем бессмертны, но зато будем счастливы. У нас будут дети, потом внуки, и даже правнуки, и они будут похожи на тебя, мы будим их любить, и они нам глаза закроют.

— У нас будут три дочери, и два сына. — Улыбнулся Богумир.

— Выдумщик. — Рассмеялась Слава. — Такое никто не может знать. То неведомо.

— Но я же все-таки пока еще бог? — Он прижал девушку к себе, и поцеловал. — Мне многое ведомо. Даже то, что звать наших сыновей будут: Рус да Сева, а дочерей: Древа, Скрева и Полева. Дела их будут славные, гордо они по жизни пойдут, продолжат они наш с тобой род.

— Расскажи мне о них?.. — Слава с любопытством посмотрела в глаза.

— Дочери будут похожи на тебя, а парни на меня. Они будут красивые и стройные, умные да сильные. Гордость да счастье наше.

— Нуу... Такое и я могу напридумывать. Детки всегда на своих родителей похожи. Удивил... А то, что они умные да сильные, так им и дурнями не в кого быть. Папка у них бог. — Она засмеялась. — Да и мамка себя дурой не считает. Ты лучше судьбу их поведай. Как сложится? Как жить будут, что делать?..

— Вот этого не могу, туманом неопределенности все покрыто. Несколько дорог в будущее ведет, и все они мне неведомы. Родом нам выбор дается, а дальше, то наша воля, по какой идти, как надумаем, так судьба и сложится. Мы с тобой сейчас на перекрестке, неведомо куда шагнем, но то, что деток будет пятеро, это точно. На любой дороге нам их столько высшим дадено, и то, что дела их будут славные, мне тоже ведомо, то вижу, как тебя сейчас. — Он улыбнулся, и еще раз поцеловал девушку. — Так что, голубка моя, пеленки готовь.

— И это все что ли? — За спиной неожиданно каркнул возмущенно ворон. Богумир обернулся. На задней луке седла, оголив одно ухо, из-под сбившегося набок треуха, стоял и слушал Филька, а на его плече, выкатив любопытные глаза, сидел светлячок, а над ними завис хлопающий крыльями ворон. — Я думал, тут откровенные знания будущего поведают, а ты только нас, как осла морковкой поманил, и сам ее тут же слопал.

— Подслушивать не красиво. — Парень погрозил им кулаком.

— Как тут не подслушивать, когда вы так громко и вкусно секретничаете. — Возмущению домового не было предела, он даже покраснел, и выкатил глаза. — И вообще... Чего таитесь?.. Любопытно нам. Ты лучше вот, что мне еще скажи, окромя того, что я подслушать успел: «Мы-то с вами останемся, али как?».

— А это от вас зависит. — Улыбнулся Богумир. — Захотите, так останетесь, а нет, так и неволить не буду. Вольному — воля.

— Как только надоест мне на вас смотреть, терпение закончится на ваши хулиганства ругаться, так я капусту, в миг квасить перестану. — Грозно нахмурилась Слава, но не выдержала и рассмеялась.

— Подумаешь, напугала. Нам и к кикиморе сбегать не лень, там недалече. — Фыркнул Филька.

— Для кабеля и сто верст не крюк, когда приспичит, а я, так вообще капусту не люблю. Чего в ней хорошего? Соленая и воняет гадко. — Посмотрел с пренебрежением на домового Орон.

— Ну и дурак. — Насупился тот. — Ничего не понимаешь, вот и не любишь. — Он сделал вид, что обиделся и отвернувшись поднял указательный палец вверх. — Деликатес!

— Тьфу на тебя, нелюдь. — Плюнул Орон. — Где только слов таких поганых нахватался. Лазаешь по местам непотребным, цепляешь там всякое.

— На себя посмотри, курица общипанная. — Огрызнулся Филька, и вернувшись на круп коня, уселся там обиженно пыхтя. — Сам, по козлодерням промышляешь.

— А я тоже капусту люблю. — Высунул язык в сторону ворона Светозар. — Вот. — он взлетел и опустился к домовому на плечо.

Молчание наполнилось обидой, но не на долго задержалось, так как тут же порвалось смехом Богумира и Славы.

Так и ехали путники, перешучиваясь, беззлобно ссорясь, строя планы на будущее. Впереди вся жизнь.

***

— Ну вроде все готово, все предусмотрел. — Перун довольно потер искрящиеся электричеством ладони. — Завтра можно мирком, да за свадебку.

— А то, что Перв, тоже женится надумал, знаешь? — Лель протирал платочком свирель, сидя на резном табурете закинув ногу на ногу, мурлыкая себе под нос мотив веселой песенки.

— А то, как же... Бог я или не бог? Такое от меня не скроешь. — Наигранно возмутился Перун. — Сразу двум парам руки рушниками обвяжу, да обвенчаю на жизнь долгую. — Он хлопнув себя по коленям рассмеялся.

— Не уж-то и впрямь, сам венчать будешь? — Морена сидела напротив и смотрела как Лель ухаживает за музыкальным инструментом. — Вроде как неправильно это, богу в роли волхва в явь являться. Небывало еще такого.

— Правильно, неправильно, бывало, не бывало... Кто осуждать будет? Сам хочу внука венчать. То воля моя. Чего он перед моим идолом деревянным кланяться да молится будет, когда вот он я сам, живой да грозный. — Махнул рукой бог.

— И я спущусь. — Поведу дочку Перва, там больше некому. — Не смогу спокойно сверху на них смотреть. — Даждьбог улыбнулся.

— Чего это некому? — Поднял глаза Лель. — Там сам князь вызвался, девку под венец вести.

— Тогда Анисью поведу. — Упрямо надул губы Даждьбог. — Не старайся, не отговоришь.

— И не собирался. — Фыркнул бог любви. — Тем более я, и сам буду на свадьбе играть.

— А я светить буду. — Вышла из воздуха Инглия. — Теплым лучиком ласкать. Благодати много не бывает.

— Вот так свадьба будет! — Вновь рассмеялся Перун. — Боги вперемешку со смертными, хмельного напьются. — Он повернулся к Морене. — А ты с нами, али как?

— С вами. — Вздохнула черная богиня. — Как я свадьбу сына пропущу. Тяжко, конечно, мне придется, смотреть, как он из бога в человека падет, да что уж тут сделаешь. Видать судьба такая. С любовью спорить да бороться бесполезно, она все одно одолеет.

— Не переживай. — Улыбнулся Перун. — Он еще помирать не собирается. Время есть. Придумаем что-нибудь.

— Думал ты уже. — Буркнула Морена. — Такое напридумывал, что едва меня сына не лишил.

— Ошибся. — Нахмурился громовержец. — Сознаю. Но сколько уже можно винить? Да и ошибка моя к свадьбе да счастью внука привела. Так что не вина то, а благодать.

— И к потере бессмертия. — Вздохнула богиня. — Порадовалась бы, да выть хочется.

— Хватит! — Рявкнул Даждьбог. — Сколько можно? Что ты его все хоронишь? С таким настроением у себя в нави покойников встречать будешь. Мы на свадьбу собираемся, а не на похороны. Ты или улыбайся, или не смей с нами лететь. Не порти торжество видом непотребным.

— Не ори на меня! — Вскинулась богиня. — Я сыну венчание не испорчу, не глупее тебя, но и говорить меня лжу не невольте. То мое право.

— Никто твоего права не отберет. — Нахмурился Перун. — Только такой-то, смурной, идти нельзя. Там все веселиться будут. Не гоже это...

— Сказала же, что все будет хорошо. Не против я Славки. Она девка хорошая, добрая, да верная, хорошей женой будет, да только мне душу рвет потерянное бессмертие. Ничего с собой поделать не могу. — Вздохнула Морена.

— Не переживай дочка. Все наладится. Найдем выход, время есть. — Перун подошел к богине, и обнял. — Верь. Мы будем Рода молить. Он подскажет как поступить, и ему наша Славушка по сердцу пришлась.

Лель заиграл грустную мелодию, таской наполнив правь.

— Ты еще тут слезы развел!— Рявкнул на него Перун. — Еще чего-нибудь похоронное надумай. Ну-ка давай плясовую, ту, что завтра на свадьбе играть будешь. Опробуем в хоровод. Настроение поднимем. Эх, развернись душа!

Лель засмеялся, подкинул свирель, пискнувшую гаммой, кувыркнувшуюся в воздухе, поймал, и зазвенела над правью задорная песня.

Пошел в присядку вокруг черной богини Перун, а та павой встала, гордо голову подняла, да как сорвет платок с головы, как закружит. Прощай грусть-тоска. Здравствуй радость. Что будет завтра, даже им богам неведомо, так чего грустить по тому, чего не знаешь. Верить надо в лучшее, и тогда оно наступит.

Танцуют боги. Дремлет Перв. Слава с Богумиром подъезжают к дверям терема. Оставим их. Пусть отдохнут наши герои, наберутся сил. Впереди трудный день. Пусть он принесет им то, что они заслуживают.