Слава для Бога

Глава 13 Горжусь тобой сын

Морена сидела в темном мареве мягкого облака у трона Перуна и задумчиво крутила на пальце черный перстень с кровавым камнем, символом смерти. Сам громовержец, откинувшись на высокую спинку, чистил урчащий от удовольствия посох, заботливо расправляя переплетенные в нем, подрагивающие наслаждением молнии, и хмуро, едва слышно бубнил себе под нос:

— Совсем запустил я тебя со всеми этими делами да заботами. Так ты и силушку свою потеряешь... Ничего, потерпи, сейчас выровняю твои стрелы огненные, омою древко энергией с перстов праведных, протру туманом нежной заботы, и вновь ты станешь новеньким, засияешь, вспышками молний меня радуя, таким обернешься вновь, как создал когда-то тебя Род.

— Знаешь. — Морена подняла глаза на свекра, перебив его поток слов. — Никак не пойму. Откуда в нем это?

— Что? — Не понял Перун и посмотрел удивленно на невестку.

— Я имею в виду человеческие чувства. — Вздохнула черная богиня. — Не должно быть у небожителя, видящего суть вещей такой, как она есть, без прекрас, ничего подобного, это противоестественно самой нашей божественной природе. Как могла поселиться обычная любовь смертного, в душе моего сына? Это неправильно, неестественно. Мы, боги, прагматичны, наша любовь может поселится в душе только к тому, кто ее воистину достоен, кто ради нее терпит лишения и боль, кто к ней стремиться и идет, свято веря, сквозь сомнения, но что бы вот так, просто, сразу, с одного взгляда... Так не должно быть. — Она тяжело вздохнула. — И самое главное к кому? К горбатой девчонке с изуродованным лицом. Которую сам же и попортил. Чего он только в ней нашел? Может это и не любовь вовсе, а что-то другое?

— Душу нашел. — Отвернулся Перун, вновь приступив к своему занятию. — Добрую, чистую, не замазанную меркантильной грязью душу, и ответную, искреннюю, настоящую любовь. Мы, боги, не смотря на всю свою возвышенность, слишком приземлены в своих чувствах, вначале взвешиваем все за и против, и только потом позволяем себе любить, а люди в этом, как это ни странно звучит, более возвышены, им чужды в чувствах рассуждения, они не задумываются: «Нужно это, или не нужно? Что даст? Что в ответ потребуют?». — Они просто любят и все.

Моему внуку, не смотря на весь трагизм ситуации, удалось то, что никому из нас. Он смог сломать устои, заложенные самим создателем, полюбить не за что-то, а просто так. Это новая эра в жизни богов. Незнакомая и неизведанная. Если сможет парень выжить в Яви, то нас ждут большие сюрпризы.

— Лишь бы только выжил. — Вздохнула Морена, смахнула слезу, и вновь посмотрела на свекра. — А как же я?

— Ты-то тут причем? — Улыбнулся тот. — Не ты же любишь, а он.

— Я не о том. — Мотнула головой богиня. — Ты не понял... Я же тоже люблю не за что-то, я люблю своего сына просто за то, что он есть. Почему это не является сломом устоев?

— Нашла, что сравнивать, дуреха. — Рассмеялся Перун. — То материнская любовь, она любому родителю Родом при создании мира в дар дадена, а любовь человека к человеку, мужчины да женщины, она другая, она как дитя, не спросясь нарождается, какая в муках, а какая искрой из чрева души выскакивая, у каждого по разному, и каждый ее по своему по жизни несет, один тут же уронит да забудет, а другой лелеет и потерять боится, заботой да добром укрывая.

— Мука это, а не любовь. Видела я что она с душами людей делает, радость от нее на боли да страданиях замешана. Не хотела я такой участи для своего сына. — Сжала упрямо губы Морена.

— Радости без боли не бывает. — Хмыкнул громовержец. — А без страдания и счастья не изведаешь. Не тебе-ли, богине смерти, этого не знать. Нарождается человек болью страдая, дабы потом жизнью в Яви радоваться, через муки счастье добывая, и умирает так же с болью, чтобы Навью затем, в посмертии насладиться. Но осознать все это можно только сравнивая.

— Я... — Морена хотела что-то сказать, но не успела.

Резкий хлопок разрывающего пространства не дал ей этого сделать, заставив вздрогнуть и вскочить.

В порванную дымку вспыхнувшего мраком портала, камнем влетел разрубленный пополам Орон. Он грохнулся к подножью трона бездыханной тушкой, залив ноги опешившего Перуна брызнувшей, шипящей кровью.

Темное облачко птичьей души тут же выглянуло из мертвого тела, выползло кряхтя по-стариковски, с брезгливым выражением, на том, что можно назвать у птицы лицом, наружу, и задумчиво зависло над трупом, покачивая обиженно головой. Горько вздохнуло, и налившись голубым сиянием, обволокло словно покрывалом, место недавней жизни мутным, клубящимся, покачивающимся бесформенным сгустком тумана, тут же внезапно заискрившимся, и выстрелившим во все стороны языками фиолетового пламени.

Ворон задергался, медленно соединив воедино разрезанные половинки, в одно целое, втянул пылесосом пролитую кровь, впитав ее в перья, и громко каркнув, выплюнув из клюва черный сгусток, подскочил на ноги и по собачьи встряхнулся:

— Терпеть не могу воскрешаться. До жути противная процедура. — Буркнул он, и вдруг, словно вспомнив что-то истерично заорал. — Беда, боги! Беда!!!

***

Солнце, отражаясь от зеркала льда, слепило неприятно глаза. Ярило во всю старался приблизить весну, заливая светом и жаром просыпающийся мир, даже не подозревая, что мешает при этом внуку Перуна.

Локк остался верен себе и обманул даже тут, выгадав более удобную для сражения позицию, и ведь все это сделал как бы не в значай, мимоходом, с ехидной улыбкой превосходства. Кивнул растерянному от всего происходящего парню, мол: «Туда вставай», — а сам занял позицию спиной к светилу.

Перв только горько вздохнул при этом, не смея вмешиваться, увидев подобную глупость. Как только поединщики вышли на лед, никто не смел им ни мешать, ни советовать, таковы правила. Противник и так превосходит, и силой, и опытом, и выучкой, а тут еще и свет в глаза. Конец всему, и парню, и княжеству, и свадьбе, и счастью дочери. Пустота безысходности в груди. Он отвернулся, чтобы не видеть смерти зятя.

Рар даже не стал ждать начала схватки, и с опущенной головой ушел за спину строя своего войска, обдумывать создавшееся положение. Нужно было слать гонцов по городам и селам, собирать люд под защиту крепостных стен столицы, оставив на разграбление все то, что те годами наживали. Было над чем подумать. Назад слова не возьмешь, раз дал то надобно держать, хочется этого или не хочется. Будь проклят тот миг, когда он согласился на эту авантюру. Жаль парня.

Рать княжеская угрюмо молчала, наблюдая как сейчас будут убивать понравившегося им новика. Но что тут поделаешь. Князья по рукам ударили, назад ходу нет. Виноват конечно Рар, что обмануть себя дал татю-находнику, сильно виноват, но слово есть слово, дадено — держи. Они пойдут с владыкой Арканаима до конца по дороге позора, ведь это их князь. Ему клятву давали, и потому не бросят в трудную минуту, сохранив только то, что и осталось — свою честь.

Страха не было, только тупая, пустая безысходность. Разочарование собственным промахом точило поганым червем душу. Он подвел всех. Хотел сделать как лучше, а получилось, что все только испортил. Нет ему прощения. Если в предстоящем до этого сражении был хоть какой-то шанс на победу, то теперь его и в помине нет.

Только то радовало Богумира, что Славуня в относительной безопасности. Не пустят врага в столицу, не будет он топтать поганым сапогом мощеных деревом улиц, а потому девушке ничего не угрожает, а также не полягут и воины в кровавой сече, сохранят жизни, дождутся жены и матери своих мужиков.

Пройдет время, уйдет захватчик восвояси, вволю награбивши, но крови не проливши, и восстановится со временем княжество, краше прежнего станет. Заколосятся златом обильного урожая нивы, отстроятся теплые да уютные дома, забегают по лужайкам со смехом счастливые дети... Жаль только, что он этого уже не увидит.

Время его закончилось. Он знал, что это конец. Чувствовал, что нет в нем более той божественной силы, что дарует бессмертие. Ушла она, медленно истаяла, заменившись любовью к простой смертной, но он этому только рад. Он сумел почувствовать то, что не чувствовал еще ни один бог до него. Он по-настоящему любил и был любим. Ради такого счастья, можно принять многое. Ну и пусть, что теперь он из-за этого умрет. Оно того стоило.

Богумир встряхнул головой, прогоняя горькие думы и улыбнулся, вынимая из ножен меч.

— Что лыбишься? — Внезапно занервничал Локк. Старый вояка, хладнокровный убийца, не мог понять, чему может радоваться человек, который идет на неминуемую смерть. Что тут смешного? Никак задумал что-то враг? Это нервирует. Противника, как бы он слаб не был, недооценивать нельзя, это та истина, которая не раз спасала ему жизнь.

— Солнышко сегодня дюже ласковое. — Богумир поправил шлем, звякнув бармицей. — Весна, скоро ручьи побегут, соловьи запоют, вишня зацветет, разве то не счастье? Такому и улыбнуться не грех.

— Только ты, щенок, этого не увидишь. — Рассмеялся князь рыбоедов. Страх так же внезапно прошел, как и пришел. Испуган юнец, не иначе головой тронулся, вот и радуется, не понимая, что сейчас делает свой последний вдох. — Ну что, готов встретится со своими богами? Время пришло. Могу дать время помолится.

— Ни к чему это. Не встретят меня ни дед, ни мать с отцом. Не дано мне в Правь возвернутся. Растает в небытие мой дух. Конец дороги. — Вновь улыбнулся Богумир.

«Окончательно сбрендил со страху пацан», — подумал Локк. — «Вроде как юродивого убивать и не положено. Но как сдавать назад? Нельзя позволить Рару другого соперника выбирать, может такого на бой выставить, что и не справишься, а умирать ой как не хочется», — он оглянулся, — «нет, не слышит никто бреда юнца. Вот и хорошо. Сплетен в нечестности схватки не будет. Зачем кому-то такое знать? Убью и все, словно не заметил больной головы. Боги простят, я им кровавым жертвенным подношением грех отмолю, человечиной порадую, младенца жрецам на заклание отдам. Что может быть желаннее души мальца?». — Он медленно достал меч из ножен.

— Приступим. — Князь виксай сделал шаг и выставил вперед жало клинка.

***

— Тяжко мне что-то. — Подошедшая Славуня, ставящая на стол угощение, неожиданно покачнулась, уронила на пол блюдо с рассыпавшимися по доскам бубликами, и села на лавку. — Голова закружилась что-то, и грудь сдавило так, что вздохнуть не могу.

— Погоди, я поддержу, на тебе лица нет, побледнела как снег и губы трясутся. Упадешь еще. — Подскочила к ней Любава.

Девушка, после того случая на торге, стала часто заходить в гости к дочке воеводы, подолгу просиживая с ней за чашкой взвара и угощением, коротая время, рассказывая все известные сплетни города, а знала она их много. Они очень сильно сдружились в последние дни.

Две совсем еще молоденькие девушки, обе невесты на выданье, ждущие своих женихов с войны и готовящие приданное. Вместе ткать, вязать, или шить под дружное пение, веселее, и время летит быстрее, и думы не такие страшные. Много у них было общего, многое связывало.

— Случилось что-то с ним. — Прошептала Слава.

— Что? — Не поняла ее Любава.

— С Богумиром. Нехорошее что-то. Душа не на месте, сердце у меня на миг остановилось, а теперь вот ноет. Тяжко. — Глаза девушки наполнились слезами.

— Что может случится-то? Он же новик, как и мой Вторушка, таких неопытных вперед в сече не пускают, я слышала их фланги прикрывать ставят, или в резерв, так вроде говорят, берегут их в общем, пока опыта не наберутся, да настоящими воями не станут. — Любава улыбнулась и обняла Славуню. — Не беспокойся подруга, все у него хорошо будет. Твой тятька его сбережет, он же воевода. Не допустит смертушки.

— Умом все понимаю, но вот сердце все одно беду чувствует. — Вздохнула Слава. — Придет она поганая в мой дом, вползет змеей подколодной.

— Да ну тебя, глупая. Ты словно кликуша. С такими мыслями и в правду горюшко в дом накличешь. — Отстранилась от нее подруга, и покачав осудительно головой, посмотрела в глаза. — Верить надо только в хорошее. Такая уж наша женская доля, верить да ждать.

— Пусть услышат боги твои слова, Любавушка. Услышат и помогут суженому моему в сече уцелеть. Ох не просто так у меня сердце болит, ох не просто. Помощь Богумирушке нужна, чувствую беду, змеюку поганую. В подмогу кинулась бы без оглядки, все бросив, да вот куда не знаю.

***

Сходились медленно. Взошедшее светило, весенним теплом подтопило лед на реке, покрыв его тонкой пленкой воды. Ноги скользили. Нужно быть осторожным, один неверный шаг, и подскользнешься, потеряешь концентрацию, а не дай боги еще и на ногах не устоишь, да упадешь, враг не упустит такой промашки, вмиг меч в тело противника вгонит.

Смерть скользит под ногами, надо по ней ласково ступать, не провоцировать торопливостью.

Богумир полностью сконцентрировался на схватке, оставив все сомнения. Он сделает все, что от него зависит, всю свою силушку приложит для победы, а уж как дальше будет, пусть так и будет. Опыта у него конечно нет, но не зря же будущий тесть гонял зятя «в хвост и гриву», воинскому ремеслу поучая, сил не жалеючи, без продыху, с утра до ночи, мечем да щитом владеть как сам умел, а он вояка опытный.

Главное под ноги не смотреть, на пустое не отвлекаться, там кочек да ям нет, сплошь ровный как стол лед. Скользко, это да, но и врагу скользко, тут они на равных. Жаль опыту маловато. Хорошо хоть пешими бьются, на конях вообще бы шансов не было, не выучился еще Богумир конем боевым владеть, времени не хватило.

Шаг вперед, по-кошачьи плавно, и тут же остановка, мечем на движение врага реагировать из-под кромки щита выглядывая, и от солнца щурясь. Плечи да кисти расслаблены, ноги полусогнуты, в позвоночнике пружина взведенная, но ее время еще не пришло.

Сблизились. Взмах меча друг от друга отделяет. Локк в ноги Богумира глазами стрельнул. «Хитрец», — прочел его задумку парень, — «лжой направление атаки указал, а сам в другое место ударит, ну да и я не прост, притворюсь, что повелся, пусть попробует».

Он резко опустил щит вниз и тут же вскинул вверх, с глухим стуком отразив удар, и тут же сам атаковал Локка в открытую грудь. Тот шагнул в сторону, не успевая прикрыться, и меч Богумира, по касательной, звякнув кольчужными кольцами, ушел в сторону и вверх. Оба соперника мгновенно скользнули назад, разорвав расстояние.

— Неплохо для новика. — Нахмурился Рыбоед ловкости соперника. — Очень даже неплохо, но конец все едино будет за мной. Черви тебя сожрут сосунок.

Они заскользили по кругу, друг на против друга, ожидая ошибки противника и подгадывая подходящий момент, для смертельного удара, дразня друг друга взглядами и ложными выпадами.

Богумир не спешил. Самому атаковать более опытного противника посчитал глупым, сконцентрировавшись на обороне. Бог Авось, был когда-то его другом, может поможет и в этот раз поймать врага на ошибке, пособит старому знакомцу, с которым бывало нектар хмельной пил. Всего-то и надо один разочек, а уж он не оплошает.

Но видимо бог в этот момент спал, или занят был чем-то более значимым, раз не пришел на помощь. Нога Богумира неожиданно скользнула, и поехала. На миг потеряв равновесие, парень вскинул руки и тут же меч врага, с противным скрежетом металла, раздирая кольчугу и разрезая тканный, плотный поддоспешник, вошел в самый центр груди, пробив тело на сквозь и выйдя кровавым языком из спины.

Никто даже не успел заметить, как за миг до этого между Богумиром и Локком материализовался ворон, но он уже ничего не смог изменить. Летящая в грудь сталь, разрезала почти пополам птичье тело, как режет масло поварской нож, даже не запнувшись при этом, птица мгновенно исчезла, так же, как и появилась.

Глаза Локка, которые только и видел в этот момент Богумир, победно сверкнули, а губы растянулись в ехидной улыбке победы. Он хотел что-то выкрикнуть, и уже даже раскрыл рот для этого, но не успел.

Из последних сил, теряя, с потоком хлеставшей из горла крови сознание, ватными руками, на одной только силе воли, стиснув от боли, до хруста крошащиеся зубы, внук Перуна, отбросив в сторону не нужный более щит, и перехватив меч двумя руками, ударил в эту поганую улыбку, с оттяжкой, потянув клинок на себя, как мясник разрезающий кусок парного мяса.

С все еще непонимающими произошедшего глазами, с открытым в попытке крикнуть ртом, рыжеволосая голова князя рыбоедов, стукнулась об лед стальным, рогатым шлемом, и покатилась, оставляя за собой дорожку красных капель, в сторону застывшего в ужасе вражеского войска. Огромное тело качнулось и рухнуло на треснувший от удара лед, дернулось несколько раз в конвульсиях, и затихло. Но Богумир этого ничего уже не видел.

Он, держась за рукоять торчащего из груди меча врага, шел покачиваясь, сквозь затухающее сознание, к ликующему строю родного войска, пытаясь, пока еще остались, и не растаяли последние силы, встать в единый строй ратников. Только тогда победа будет засчитана. То, что он после этого умрет, уже будет не важно. Условия выполнены, один из поединщиков вернулся, а другой остался. Конец набегу татей, конец войне. Победа. Славе больше ничего не угрожает.

Он дошел. Встал, опершись мечем о землю как о простую палку, улыбнулся окровавленными губами, поднял зажатую в кулак руку, попытался что-то выкрикнуть, но не смог, и упал.

Последнее, что увидел Богумир, было склоненное, рыдающее, перекошенное горем лицо Перва, а неподалеку стаявших кругом ратников княжеской дружины в скорбном ряду, с обнаженными, склоненными головами, и рухнувшим на колени, молящимся Раром. Последнее, что услышал парень, в полной, гробовой тишине, затухающие в сознании слова воеводы:

— Сынок. Как же так, сынок. Как же так. Я горжусь тобой. Горжусь тобой сын!

Тьма...