Слава для Бога

Глава 24 Зелье

Было над чем подумать. Столько свалилось в последнее время неприятностей, что божественная голова кругом пошла, и винить в том некого, все, что происходит, то его личная вина. Все вроде продумал бог, все предусмотрел. Хотел только поучить внука, дать ему почувствовать то, что чувствует простой смертный, ощутить безысходность и страдания, дать самостоятельно преодолеть трудности, и стать в итоге истинным творителем судеб человеческих, ему поклоняющихся, а получилось то, что получилось, только боль, разочарование, и никакого выхода.

Чувства, простые человеческие чувства. Их бог не принял во внимание, а зря... Вмешались они, влезли гадюкой в душу парня, и порушили все планы. Любовь поселилась в сердце избалованного божественными родителями разгильдяя, и полностью изменила его сущность, сделала из бога, человека, из бессмертного, простого смертного. И ведь на кого глаз положил паршивец? На обычную земную девушку, еще и изуродованную, нет бы красавицу выбрал, так нет, влюбился в искреннюю душу, пиявкой присосался.

Кто мог ожидать подобного, от того, кто никогда не умел любить, кто смотрел сверху вниз на все, что твориться в Яви? Смотрел на людей, как на недостойных внимания букашек, копошащихся в своих мелких житейских проблемах, достойных лишь нести требы к идолу, питая энергией своего бога.

Сначала Перун думал, что это просто блажь, чувство вины, от того, что натворил по глупости, заполнило душу внука, но нет же, это действительно оказалось искреннее чувство, и Лель подтвердил, такую ненужную в данный момент, такую красивую, но глупую, и в конце концов приведшую на смертное ложе проклятую любовь.

И что теперь делать? Сколь не морщи лоб, ничего не приходит на ум.

Он сидел в задумчивости, теребя седую бороду, когда пространство разорвалось кляксами вспыхнувшего мрака, и оттуда, на него накинулась черная тень смерти. Такой он Морену еще не видел. Злоба полыхала в горящих гневом глазах, губы растянулись в хищном оскале, а слова плевками укоризны били прямо в божественную душу.

— Как ты мог?! Как посмел?! Ты думаешь, о чем угодно, но только не о семье и внуке! Для тебя дела пантеона, важнее собственной семьи?! Как ты мог просмотреть опасность?! Как ты мог допустить, чтобы нашим посланникам, на которых возлагалась такая надежда, грозила смерть?! Будь ты проклят! Нет тебе прощения! От их возвращения завесила жизнь сына. Моего сына, и твоего внука! Ты отравил меня в Навь, заняться делами, и отвлечься, пообещав внимательно смотреть за происходящим, и что в итоге? Их едва не убили! — Она срывалась то в зловещий шепот, то в крик. — Ненавижу тебя!!! Ты недостоин быть богом! Ты недостоин быть дедом!

— Охолонись! — Рявкнул Перун, и встал нависнув грозной тучей над разъяренной невесткой. — Такого никто не мог ожидать. Нашествие упырей началось внезапно, и то, что его проморгали, вина всех богов, а не меня одного. Ты тоже не увидела опасности. Чего же не винишь себя?

Это естественно, что оборотень сорвался. Раздраженность, и недоверие Ратмира, можно понять. На него свалилась внезапно огромная ответственность, как за стаю, так и за безопасность людей из окрестных деревень. Он просил нас помощи, но мы остались глухи, поглощенные собственными заботами, оставив его один на один со свалившимися внезапно проблемами, а тут еще приходят к нему непонятные личности, которые говорят, что посланы нами, богами. Ты понимаешь?.. — Он выпучил налитые злостью глаза и скривил губы. — Богами, которые были глухи к недавним его молитвам... Мы ведь даже не дали нашим посланникам никаких доказательств, ничего, что бы подтверждали их правоту. Вот и не поверил оборотень, подумал, что подсылы они вражеские.

— Не ори на меня. — Морена внезапно успокоилась, и как-то сникла. Она опустилась на появившийся из пустоты, резной табурет. — Меня так измотали последние события, что я взрываюсь по любому поводу. Боюсь уже вершить суд, над молящими меня о справедливости прихожанами. Боюсь сорваться, и натворить глупостей. Мой сын между жизнью, и смертью, а последнюю надежду на выздоровление едва не убили. — Она вздохнула, посмотрела в глаза свекра, и внезапно заплакала. — За что все это мне? Чем прогневала я высшего, что он посылает такие испытания?

— Успокойся. — Перун подошел ближе, поднял ее, и обнял. — Все уже закончилось. Девана успела вовремя. Им осталось только забрать в полнолуние цветок и вернуться. Кикимора сварит зелье, и Богумир поднимется.

— Я боюсь, что все это бесполезно. Верю и боюсь одновременно. — Морена уткнулась в могучую грудь свекра, и зарыдала, не сдерживая больше слез. — Мой мальчик! Мой бедный мальчик! Я не переживу его смерти.

— Все будет хорошо. — Погладил ей голову бог. — Верь. Даже если кикиморово зелье и не поможет, мы все равно найдем способ вернуть Богумира к жизни. Должен быть еще способ. Не мог Род, ни оставить возможности тому, кто страдает и верит. Высший суров, но справедлив, и я ежечасно молюсь ему, вот и ты молись. Надо верить, в этом наша сила.

***

Все произошло на столько молниеносно, что Храб не успел, не то, что схватится за меч, но даже испугаться. Серая молния тени волка, сбила его вместе с конем на землю, и не успел моргнуть парень глазом, как когтистая лапа вдавила его в траву, наступив одной лапой на грудь, а второй, то же самое сделав с побледневшем как мел, валяющимся рядом Филькой. Острые клыки нацелились в незащищенное горло новика, а красные от злобы глаза прожгли душу огнем ненависти:

— Кто вы такие?! Только не надо мне врать про посланников богов, те давно уже молчат, и не отзываются на молитвы. — Он рыкнул, и щелкнул зубами. — Или вы скажите мне правду, или я вытяну ее из вас вместе с жилами, срывая медленно, лоскутами кожу.

— Мы правду говорим. — Забился в панике домовой. — Могу поклясться чем хочешь.

— Отпусти их, зверюга! — Отчаянно кинулся в этот же момент, в глаза Ратмира светлячок, но оборотень лишь мотнул мордой, ударив назойливое насекомое носом, и тот, как мячик улетел в лес, где, врезавшись в ствол сосны, свалился в еловые иголки без чувств.

— Не дергайтесь. — Прорычал Ратмир. — Еще одна такая попытка, и я окончательно разозлюсь. Для того, чтобы узнать правду мне хватит и одного из вас. Остальные не нужны, и я порву им глотки.

— Ратмирушка, они обманом ко мне подошли, не виноват я. — Пятился в сторону леса леший. — Прости за недогляд. Тати они. Лжой промышляют.

— Молчать, твои оправдания сейчас лишние. Мне самому еще пока ничего не ясно. — Скосился на него оборотень, но тут же вновь склонился над Храбом, прикусив ему клыками горло. — Я жду?!

— Мы правду сказали. — Сдавленно прохрипел тот. — Лжу говорить не обучены. — Глаза парня закатились удушьем. Можешь убить, но другого не услышишь.

— Правду мы тебе сказали, истинную правду! — Заверещал Филька. — Отпусти его! Помрет ведь! Потом каяться будешь, а назад не вернешь.

— Отпусти немедленно! — Внезапно прозвучал за спиной женский голос. Они действительно наши посылы. — Богиня охоты, вытянув в приказе руку, медленно наливалась голубоватым светом.

— Девана? — Волк мгновенно перекинулся в человека, и отпустив жертву склонился в почтительном поклоне. — Ты?.. По что не откликалась на молитвенный зов? По что покинула стаю в трудное время? — Полный укоризны голос, глухо прозвучал в наступившей тишине.

— Помоги светляку. — Кивнула в сторону лешего богиня, игнорировав вопрос. — В чувства его приведи. — А вы вставайте, больше вас никто не тонет, отныне вы гости в стае. — Посмотрела она на не смеющих подняться Фильку, и Храба. — Ты почему стал таким злобным? — Она перевела взгляд на оборотня. — Я виновата, это верно, но просить прощения не буду. Ты в мое отсутствие обязан был следить за порядком, а вместо этого гостям глотки рвешь. Что с тобой, Ратмир? Ты был всегда выдержан в поступках.

— Упыри. — Пробурчал обиженно тот. — Напасть какая-то, не было досель столько их. Как саранча налетели, едва деревни оборонять успеваем. Их словно выпустили от куда-то, и натравили на нас злые силы. Стая не справляется, тебя не докричаться, а от людишек сама знаешь, проку мало, медлительны, слабы, и трусливы, да и показываться нам им в истинном облике запрещено.

— Знаю, — кивнула богиня. — Будем разбираться с нечистью, но это потом, а сейчас пошли кого-нибудь показать гостям дорогу к Перунову цвету. Надобен он им. То воля батюшки моего, самого Перуна.

— Идемте. — Развернулся Ратмир к поднимающимся с земли друзьям. — Сам укажу дорогу, коли вы не подсылы вражеские, а истинные посланники богов. Зла на меня не держите, много слишком в последнее время гадости в лесу скопилось. Приходится боронится.

— Да уж, борониться... — Усмехнулся ехидно, отряхиваясь Филька. — Нам порты в пору менять, от твоего боронения, а Светозара, так вообще едва до смерти не зашиб, вон, смотри, у того гляделки до сих пор в разные стороны косятся, никак плече мое рассмотреть не может. — Он развернулся и махнул светлячку рукой. — Сюда лети болезный, тута я.

— Я уже извинился. — Гордо расправил плечи оборотень. — С вас и того довольно. Пошли, темнеет уже, скоро цветок силу наберет, пока дойдем самое его время настанет.

***

Все та же изба, все те же люди и духи.

Не нравилось в этом доме Славуне, слишком неприятные воспоминания. Здесь она едва не досталась обозленному чудовищу на потеху, тут едва не съели ее спутника, храброго парня, почти брата. Дрожь непроизвольно пробирает при воспоминании недавнего прошлого, но что не сделаешь ради любимого. Сейчас ее место именно тут. Только ее любовь и вера должна с молитвами впитаться в лечебное снадобье, увеличив многократно его силу. Так сказала Верна, и девушка ей поверила.

Изменилась бывшая кикимора. Что-то теперь светилось в ее глазах такое, что не давала сомнениям глодать душу. Добро и желание помочь и никакой хитрости во взгляде.

Теперь в избе, все по-другому. Бывшая старуха-кикимора, а с недавних пор румяная, улыбающаяся все время, дородная женщина, стоит у печи, в белоснежном фартуке, шепчет заговор, мешает зелье деревянной поварешкой, дует в булькающий чугунок, подбрасывая туда травку. Филька, с неизменным Светозаром на плече, сидит на лавке у стены, и молча наблюдает за ней.

— Подай-ка красавица мне корешок плакуна. — Протянула Верна, не оборачиваясь Славе руку. — Самое его времечко подоспело. Он слезки твои по любому усилит многократно, воспоминания пробудит в заблудившейся душе, глядишь, и дорожка назад отыщется. — Черный корешок полетел в бурлящую жижу. — Теперь слизи жабьей чуток, в ней сила против злобных духов, тех, что болезням пакостным служат. — Она опрокинула туда — же глиняную плошку с тягучей зеленоватой жидкостью. — Очень хорошо. Теперича пусть побулькает мальца, силой наберется, а мы можем в это время взварчику с медком попить, обещала ведь тебе в свое время, да по злобе не исполнила.

— Пойду я пожалуй, в погребе приберусь. — Филька спрыгнул с лавки. — Поди натоптали там, без хозяйского пригляду, намусорили, а меду я не хочу, не любитель сладкого.

— Ах шельмец. — Рассмеялась Верна хлопнув себя ладонями, по пышным бедрам. — После твоего пригляду, капусты на зиму не останется, неча там делать, вчерась прибиралась.

— Чего сразу не останется-то. — Отвел глаза домовой. — Я же только на пробу, на соль, и совсем чуть-чуть, а если чего лишнего кто слопал, то я тут не причем, со мной вон и Светозар всегда был. Вы не смотрите, что он маленький, он за троих жрет. Ротик маленький, да животик удаленький.

— Что? — Взвился светляк. — Кто жрет? Сам мялку свою остановить не можешь, а на меня сваливаешь, куда только лезет. Не пойду с тобой, тут останусь, мне мед больше нравится. — Он перелетел на плечо Верны и показал домовому язык. — Не пускай его, его убить легче, чем капустой прокормить.

— Предатель. — Буркнул домовой, и ловко выскочил вон из избы, никто даже крикнуть не успел.

Бывшая кикимора, смеясь ловко подхватила с пола посвистывающий паром самовар, и поставила на стол, туда же водрузила плошку с медом, и две чашки.

— Пускай бежит, его не остановишь, а ты присаживайся девица, не гнушайся. Привечу тебя, угощу лесными дарами, может хоть чуток вину сою заглажу. Открылись у меня глаза. Посмотрела я на своего внука, и многое поняла. Другим он стал, счастливым, и заслуга в том твоя. Прощение великая сила. — Она отвела взгляд в сторону. — Вот и за себя прошу: «Прости дуру». — Не ведала, что творила по злобе, да в обиде. На глазах, словно туман, ничего не видела, кроме мести, вот и превратилась в болотную тварь вместо доброй лекарки. — Она вздохнула и повернувшись посмотрела Славе в глаза. — Но все в прошлом, теперь я вновь к делам праведным вернусь. Лечить людей буду. Никому не откажу, и плату буду брать справедливую, а тому, кто платить не сможет, того и так попользую, прощу неспособность отдариться. Знаю теперича, что в прощении сила.

Свет в окне заслонила тень, и в него заглянуло лихо.

— Я принес пиявок свежих, черненьких, как ты и просила, бабуля. — Единственный глаз посередине лба светился искренним счастьем, а губы растянулись в улыбке.

— Заходи Славочка, заходи внучек, как раз успел, самое время им подходит, а я пока жар цвета в котелок подброшу. — Она встала и взяла поварешку. — Пусть огонь душевный, что дорогу к свету больному нашему заслоняет, в себя возьмет. — Она склонилась над чугунком, и зашептала наговор.

— Славочка? — Округлил глаза Светозар и посмотрел удивленно на Славуню. — Он что, твой тезка?

— А ты букашечка думал, что ему от рождения имени не дали? — Не оборачиваясь произнесла Верна. — Славкой я его тогда еще нарекла, кто же знал, что судьба так распорядится, что тезки друг дружке помогут, да и мне заодно к жизни возвернуться поспособствуют. Видимо так уж богами задумано было. — Она повернулась к скрипнувшей двери, куда входил лихо. — Давай пиявок, внучек, закину в варево, для оттока дурной крови, от буйной головы Богумира.

Тихо стало, никто не мешал бывшей кикиморе варить целебное зелье, только она сама изредка нарушала тишину, и еле слышно бормотала себе под нос молитвы, и наговоры, изредка делая непонятные пассы руками. Лихо поклонился Славе, подошел, и сел рядом на лавку, с любовью рассматривая спину бабушки.

— Давай, красавица. — Повернулась та к Славе. — Теперь ужо твоя очередь настала. Зажми в ладошке Перунов цвет, к сердцу прижми, и про себя прочти молитву Роду. Только искренне прочти, с полной верой в его помощь, ну а когда в чугунок цвет волшебный кидать будешь, то молви так: «Помощи прошу, Род батюшка. Верую в силу твою. Верую в мудрость твою. Верую в твою любовь к детям своим. Не оставь страждущих. Помоги просящим. Подними любого моего из сна мрака проклятущего». — Как промолвишь, так мгновенно кидай цветок в кипяток, и не бойся, если огнем тот вспыхнет, так быть и должно. Так значит, что услышал высший просьбу. Будем надеяться, что зелье, твоими молитвами усиленное, поможет, поднимется болезный на радость нам.

Слава взяла из протянутых ладоней небольшой, алый, с белыми прожилками цветок. Сжала его в кулачек, и внезапно покачнулась. Внезапное осознание того, что надо делать, озарила сознание. Нет, она не будет молится, она обратится к богу, как к своему родственнику, как к родителю, как к суровому, но справедливому дедушке, который выслушает и поймет.

Она закрыла глаза, и прижала цветок к груди. В ее душе зазвучал голос, который мог услышать только он, создатель этого мира, других ушей он не касался. Только она и он:

— Ты не услышишь от меня мольбы, ты не услышишь от меня стонов, я обращаюсь к тебе, не как к богу, а как к своему отцу. Надеюсь, ты меня слышишь. Богумир, конечно, виновен во многих проступках, но у него есть оправдание, он был избалован родителями, и не ведал что творил, это та истина, которую ты знаешь. Не может ни бог, ни человек осознать того, что он не видит и не чувствует.

Богумиру выпала возможность осознать то, что другим не дано, что недоступно было ранее никому, была дана возможность ощутить себя в другой сущности, и он достойно справился с этим.

Мало того, он смог полюбить. По-настоящему, искренне, без каких-либо выгод для себя, и ради этой любви, он отказался от бессмертия. Отказался ради меня. Вот и я готова пожертвовать ради него всем тем, что у меня есть. Возьми мою жизнь, но верни Богумира, верни, и заставь забыть все то, что нас связывало. Ты можешь, я знаю. Он достоин счастья. — Слава открыла глаза, разжала ладошку, и бросила в бурлящее варево цветок. Тот мгновенно вспыхнул ярким пламенем, рассеялся радужным туманом, по поверхности и осел, впитавшись в тут же переставшее булькать зелье.

— Род принял твою молитву. — Засмеялась Верна. — Он поможет.

— Да. — Улыбнулась Слава и упала, лишилась чувств.