Сказки о воображаемых чудесах

Не помахав на прощанье Майкл Маршалл Смит

Иногда, когда мы проезжаем на машине по осенним проселочным дорогам, я смотрю на редкие цветы мака, что разбросаны тут и там по полям. И тогда мне хочется полоснуть себя по горлу, чтобы кровь брызнула через окно и капли расцветали маками, еще и еще, пока вся обочина не превратится в алеющее пламя.

Вместо этого я закуриваю и продолжаю смотреть на дорогу. А потом, как это всегда бывает, маки исчезают позади.

Утром 10 октября я пребывал в волнении, и это объяснимо. Я был дома, и предполагалось, что я буду работать. Но вместо этого я то барабанил пальцами по столу, то вскакивал на ноги — и так всякий раз, когда слышал, как за окном проезжает машина. Когда я не был занят ни тем, ни другим, то постоянно косился на две больших картонных коробки, что расположились на полу в самом центре комнаты.

В этих больших коробках лежали новый компьютер и новый же монитор. Около года я таил в душе естественное для любого компьютерщика стремление: обладать самым ярким, самым лучшим, самым высококачественным оборудованием, и вот наконец сдался и обновил свою технику. С кредиткой в руке я взял трубку телефона и заказал образчик научной фантастики в форме компьютера, который не только загружался со скоростью поезда, но и умел устанавливать видеосвязь и, о чудо, распознавать голос. Будущее наконец пришло — теперь оно лежало на полу моей гостиной.

И все же.

Да, у меня был Mac и монитор к нему, что обошлись в три тысячи фунтов, но кабеля за пятнашку не хватало. Он соединял эти два устройства. Производитель, видимо, посчитал, что проводок этот является необязательным дополнением к набору — даже несмотря на то, что без него устройства превращались в громоздкие белые украшения. Манящие, доводящие до бешенства украшения. Кабель надо было дозаказывать отдельно, и в целой стране не оказалось ни одного. Все они хранились в Бельгии.

Мне об этом сказали через неделю после того, как я заказал компьютер, и в течение следующей недели я изо всех сил постарался донести свои чувства до поставщика. Всю ту неделю он клятвенно обещал прислать мне технику в такой-то день, а потом в такой-то, и эти клятвы рассеивались, подобно утреннему туману. Наконец, за день до описываемых событий, две коробки оказались на моем крыльце, и, по странному стечению обстоятельств, именно сегодня провода доползли, усталые и изможденные, до склада. Агент из «Коллхэвен Дайрект» был хорошо осведомлен, что один из этих проводов обещан мне в горе и в радости, в болезни и в здравии, а потому позвонил мне и недовольно сообщил, что товар поступил в продажу. Я тут же связался с курьерской фирмой, услугами которой иногда пользовался, чтобы доставить клиенту черновой вариант проекта. В компании «Коллхэвен» мне пообещали доставить товар, но у меня было такое чувство, что вряд ли они найдут для меня время прямо сегодня, а ожиданием я уже был сыт по горло. Курьерская контора, куда я обращаюсь, нанимает сотрудников, которые ездят на байках и выглядят так, будто их исключили из «Ангелов ада» за чрезмерную крутость. А я как чувствовал: как раз нужен был здоровяк в косухе, который появится на пороге «Коллхэвена» с четкой инструкцией не уходить, пока он не заполучит этот кабель. Итак, я сидел, глушил одну чашку кофе за другой и ждал, когда у моего жилища появится, победоносно размахивая вышеуказанной комплектующей над головой, подобная фигура.

Поэтому, когда наконец протрезвонил звонок, я едва не упал со стула. Наш домофон был создан, чтобы поднимать спящих и воскрешать мертвецов. Стены-то уж точно вибрируют, уверяю вас. Не тратя время на вопросы, я выбежал из квартиры, затопотал вниз по ступеням к входной двери и распахнул ее, как подозреваю, с самым счастливым видом. Техника доставляет мне столько радости! Довольно жалкое зрелище, конечно, — я уж сам не помню, сколько раз Нэнси мне об этом говорила! — но такова уж моя жизнь.

На ступенях, как и положено, стояла фигура, затянутая в кожу. На голове шлем. Байкер оказался гораздо более изящного телосложения, чем я ожидал, но довольно высоким. Достаточно высоким, видимо, чтобы выполнить свою работу.

— Чертовски впечатляет! — радостно сказал я. — Это кабель?

— А то, — неразборчиво ответил байкер. Рука приподняла щиток шлема, и я с некоторым удивлением увидел, что это женщина. — Им не очень-то хотелось его отдавать.

Я рассмеялся и забрал у нее сверток. На упаковке и впрямь было написано «AV-адаптер».

— Вы меня осчастливили, — сказал я в некотором смятении. — И я испытываю серьезное искушение поцеловать вас.

— Это было бы несколько преждевременно, — ответила девушка, поднимая руки, чтобы снять шлем. — А вот от чашки кофе не откажусь. Я развожу заказы уже с пяти утра, и язык у меня успел превратиться в кусок наждака.

Я помедлил, слегка ошеломленный. Раньше курьеры ко мне на чай не заглядывали. А еще это значило, что мне придется повременить, прежде чем наброситься на коробки и заняться подключением своей техники. Но было всего одиннадцать утра, да и пятнадцать лишних минут особой роли не сыграют. А еще, похоже, мне была приятна мысль о таком неожиданном знакомстве.

— Буду счастлив приветствовать вас в своем жилище, — сказал я учтиво, как рыцарь Круглого стола.

— Благодарю, добрый сэр, — ответствовала курьер и стянула шлем. На лицо ей заструился целый поток темно-каштановых волос, и она откинула голову, чтобы отбросить их назад. У нее было волевое лицо с широким ртом и ярко-зелеными глазами, в которых затаилась улыбка. Утреннее солнце высветило рыжеватые блики в ее прядях, пока она — воплощенная грация — стояла на пороге. Черт меня подери, подумал я, забыв про кабель, который держал в руке. А потом отступил на шаг, чтобы пропустить ее внутрь.

Оказалось, ее зовут Элис. Я готовил нам кофе, а она стояла и рассматривала книги на полках.

— Ваша девушка работает в отделе кадров, — заявила Элис.

— Как вы догадались? — откликнулся я, протягивая ей чашку. Она указала на целую уйму книг по Развитию Кадрового Потенциала и Тому, как Пять Минут в День Утверждать Очевидное. Такая литература занимает половину наших полок.

— Непохоже, чтобы это были ваши книги. Это оно? — Она указала кружкой на две коробки на полу. Я робко кивнул. — Ну так что ж, — спросила девушка, — вы не собираетесь их открыть?

Я в изумлении поднял на нее взгляд. Ее лицо было повернуто ко мне, легкая улыбка пряталась в уголках губ. Кожа была смугловатой (я заметил, это часто встречается в сочетании с насыщенным цветом волос) и безупречной. Я пожал плечами, немного смутившись.

— Можно бы, — ответил я уклончиво. — Но у меня столько работы…

— Чепуха, — голос ее звучал уверенно. — Давайте-ка поглядим.

И вот я склонился над коробками, чтобы распаковать их, а она устроилась на диване, чтобы наблюдать. Странно вот что: я был совсем не против. Обычно, когда я занимаюсь чем-то настолько личным, доставляющим мне столько удовольствия, мне нужно остаться в одиночестве. Другие редко понимают то, в чем для тебя радость жизни, и я, в свою очередь, предпочитаю, чтобы они не портили мне счастливые мгновения.

Но было похоже, что Элис действительно интересно, и вот через десять минут я уже переставил компьютер на стол. Я нажал кнопку, и раздался привычный звук запуска системы. Элис стояла рядом, потягивая остатки кофе, и мы оба отпрянули в испуге, когда из динамиков раздался резкий звук. Я между тем лепетал что-то о распознавании голоса, видеосигнале, жестком диске на полгигабайта и CD-ROMe. Она слушала и даже задавала вопросы — вопросы, которые следовали из того, что я говорил; было заметно, что она не просто хочет, чтобы я и дальше продолжал нести околесицу. Не то чтобы она много знала о компьютерах. Она просто понимала, что в них может быть интересного.

Когда на экране показалось стандартное сообщение о том, что все в порядке, мы обменялись взглядами.

— Похоже, чья-то работа сегодня подождет, да? — спросила она.

— Вполне вероятно, — ответил я, и она рассмеялась.

Как раз в этот момент с дивана что-то протяжно и резко проревело, да так, что я подскочил. Курьер закатила глаза и протянула руку к своему устройству. Оттуда на удивление грубо сообщили, что она должна забрать что-то с другого конца города, и срочно, лучше бы сделать это пять минут назад. И почему ты вообще еще не там, милочка?

— Гррр, — прорычала она, будто тигренок. — Долг зовет!

— Но я еще не рассказал про телекоммуникации, — в шутку сказал я.

— Как-нибудь в другой раз.

Я проводил ее до двери, и какое-то мгновение мы помедлили на пороге. Я пытался подыскать слова. Мы не были толком знакомы, мы никогда больше не увидимся, но мне хотелось поблагодарить ее за то, что она была со мной в эти минуты. Затем я заметил одного из котов, что ошиваются неподалеку: он прогуливался у входа в наш дом. Я люблю кошек, а Нэнси нет, поэтому мы обходимся без животных. Надо же идти на небольшие компромиссы. Я узнал этого парня: подружиться с ним я давно уже потерял всякую надежду. Но все же издал звук, которым обычно привлекают кошачьих. Безрезультатно. Кот поднял на меня скучающий взгляд и продолжил свой променад.

Элис посмотрела на меня, а потом присела на пятки и издала такой же звук. Кот тут же остановился и устремил на нее взор. Элис издала этот звук снова, и кот повернулся, зачем-то оглядел улицу, а затем решительно взошел по ступенькам, чтобы потереться об ее ноги.

— Это просто поразительно! — вымолвил я. — Он обычно не очень-то дружелюбен.

Она взяла кота на руки и встала:

— Ну, не знаю.

Кот уютно устроился у нее на груди и теперь благосклонно оглядывал окрестности. Я протянул руку, чтобы погладить его, и почувствовал мягкую вибрацию. Он мурлыкал. Мы оба немного поворковали над котом, а затем она опустила его на землю. Надела шлем, забралась на мотоцикл и, помахав, отправилась в путь.

Вернувшись в квартиру, я, со свойственной мне дотошностью, убрал коробки, а уж затем снова окунулся в волшебный мир техники. Под влиянием момента я набрал номер Нэнси, чтобы сообщить ей: компьютер наконец у меня.

Вместо нее я попал на одну из ее ассистенток. Она не перевела звонок в режим ожидания, а потому я услышал, как Нэнси произнесла: «Скажите, что я ему перезвоню». Я попрощался с Триш с должной учтивостью и постарался не придавать ситуации особого значения.

Оказалось, что на компьютере не установлено программное обеспечение для распознавания голоса, CD-ROM был пуст, а функция передачи данных не работала без дорогущего дополнительного оборудования, которое, как мне сообщили, поступит не раньше чем через месяц-полтора. Но в остальном компьютер был великолепен.

Тем вечером ужин готовила Нэнси. Обычно мы брались за это по очереди, хотя она готовила гораздо лучше. Нэнси вообще все делает хорошо. Она состоявшаяся личность.

Похоже, в отделе кадров царит ожесточенная конкуренция. Нэнси сегодня перехитрила кого-то из сотрудников, а потому пребывала в праздничном настроении. Пока она колдовала с ингредиентами, я выпил бокал красного и стоял, опершись на кухонный стол. Она рассказала мне, как прошел ее день, я послушал и посмеялся. Про то, как сам я провел время, особо не распространялся; просто сообщил, что все нормально. Ей не очень-то интересны будни графического дизайнера-фрилансера. Если мне действительно надо чем-то поделиться, она терпеливо слушает, но она ничего в этом не понимает, да, похоже, и не стремится понять. Да и зачем ей, на самом деле? Я не упомянул новый компьютер, что стоял на моем столе, она тоже промолчала о нем.

Ужин был очень хорош: курица, с которой Нэнси сделала что-то удивительное при помощи специй. Я съел, сколько смог, но немного все-таки осталось. Я попытался уговорить ее доесть, но она не соглашалась. Я уверял, что она ест слишком мало (порой это помогало), однако настроение у нее уже было испорчено, и к десерту она не притронулась. Я подтолкнул ее к дивану, а сам пошел мыть посуду и готовить кофе.

Я скреб тарелку, стоя у раковины; в моей голове носились смутные мысли о той куче дел, которая ждала меня на следующий день. И вдруг я заметил, что за окном, на той стороне улицы, на стене сидит кошка: темно-коричневая, почти черная. Раньше я ее не видел. Она притаилась, наблюдая за чирикающей птицей. В кошках предельная концентрация часто сочетается с ощущением, что она в любой момент может отвлечься от своего дела и начать вылизывать лапки. В конце концов птичка вспорхнула, беспорядочно взмахивая крыльями, а кошка, понаблюдав за ее полетом пару секунд, выпрямилась — словно подводила черту под завершенным делом.

Затем кошка повернула голову и уставилась на меня в упор. Она была в добрых двадцати метрах, но ее глаза я видел удивительно отчетливо. Она все смотрела и смотрела, и я рассмеялся, слегка ошарашенный. Я даже отвел на мгновение взгляд, но когда поглядел снова, она все еще была там. Все еще смотрела.

Закипел чайник, и я повернулся, чтобы налить кипятка в чашки с «Нескафе». Выходя из кухни, я снова взглянул в окно — кошка исчезла.

Когда я вернулся в гостиную, Нэнси там уже не было. Я уселся на диван и закурил. Через несколько минут сверху раздался шум смыва унитаза, и я вздохнул.

Мои уверения не сработали. Совсем не сработали.

Прошло еще несколько дней в привычной суматохе дедлайнов и черновых вариантов. Как-то вечером я сходил с Нэнси на вечеринку в ее офис, где меня игнорировали ее коллеги в солидных костюмах, а когда не игнорировали, то опекали. А она блистала в самой гуще событий. Один раз я напутал с версткой, и мне пришлось возмещать расходы. Хорошее тоже случалось, но запоминается-то плохое.

И вот в один из дней домофон зазвонил снова. Я рассеянно проковылял вниз, чтобы открыть дверь. Первым, что я увидел, было сияние каштановых волос. Элис.

— Привет-привет, — сказал я, сам не понимая, почему я такой довольный.

— Это вам привет, — улыбнулась она. — Вам посылка.

Я взял сверток и посмотрел на этикетку. Цветопроба из репроцентра. Скукота. Она, должно быть, смотрела мне в лицо, потому что рассмеялась.

— То есть на этот раз ничего волнующего?

— Не особенно.

Подписав накладную, я поднял на нее взгляд. Думаю, она все еще улыбалась, хотя сложно сказать наверняка. Ее лицо выглядело так же, как и всегда.

— Ну что ж, — сказала она. — Теперь я могу отправиться в Пекхэм и забрать оттуда еще что-нибудь ужасно скучное. Или вы можете рассказать мне про систему передачи данных…

Я уставился на нее в крайнем изумлении. А затем отступил на шаг, чтобы пропустить ее внутрь.

— Ублюдки! — возмутилась она, услышав обо всем, что не положили в коробку с компьютером. Она и правда выглядела раздосадованной. Но все же я рассказал ей про телекоммуникации, пока мы сидели на диване и попивали кофе. По большей части мы просто немного поболтали о том о сем. А когда ее мотоцикл подъезжал к повороту, она обернулась и помахала мне на прощанье.

Тем же вечером Нэнси по пути домой заехала в супермаркет «Сейлсбери». Мы встретились взглядом, когда она заносила в дом печенья и шоколадные пирожные, чипсы и разные сладости. Она не отвела взгляд, и это пришлось сделать мне. У нее сложный период на работе. Скосив взгляд на окно, я увидел, что на стене напротив сидит темная кошка. Она ничем не была занята, просто лениво оглядывалась по сторонам, наблюдая за чем-то невидимым для меня. Вроде посмотрела в наше окно, но затем спрыгнула со стены и ушла.

Я приготовил ужин. Нэнси к нему едва притронулась, но она осталась на кухне, когда я отправился в гостиную, чтобы закончить кое-какую работу. Когда я приготовил нам по чашке чая в постель, то заметил, что помойное ведро пустует, а неподалеку стоит, аккуратно завязанный, серый мешок для мусора. Я слегка пнул его ногой, и в ответ раздался шелест пустых упаковок. Наверху закрылась дверь ванной. Ключ повернулся в замке.

В следующие недели мы с Элис виделись еще несколько раз. Полдюжины моих проектов одновременно достигли точки кипения, и к моему дому постоянно тянулись целые вереницы мотоциклистов. В трех или четырех случаях курьером, которому я открывал дверь, оказывалась Элис.

За исключением одного раза, когда ей позарез надо было сразу же уезжать, она каждый раз заходила на чашку кофе. Мы болтали о разных мелочах, а когда наконец я заполучил аппаратуру для распознавания голоса, я продемонстрировал Элис, как она работает. Устройство у меня было нелицензионное; друг раздобыл его для меня в Штатах. Чтобы оно сумело разобрать вашу речь, надо было имитировать американский акцент; Элис от души смеялась над моими попытками. Что любопытно, потому что Нэнси в похожей ситуации только фыркала и спрашивала, застрахован ли мой компьютер.

Последнюю пару недель дела у Нэнси шли из рук вон плохо. Ее так называемый босс взваливал на нее все больше обязанностей, и при этом упорно отказывался признавать ее заслуги. Корпоративный мир играл для Нэнси огромную роль, и она неизменно посвящала меня во все рабочие перипетии: я знал гораздо больше о делах ее начальника, чем о том, что поделывают иные мои друзья. У нее сменилась служебная машина. Приятный сюрприз. Однажды вечером она подкатила к дому на чем-то изящном, красном и спортивном и просигналила. Я сбежал вниз, и она прокатила меня с ветерком по северным районам Лондона. Водила она с присущей ей уверенностью и экспрессией. Под влиянием момента мы остановились у итальянского ресторана, куда заходили время от времени, и — о, чудо! — для нас нашелся свободный столик. Когда подали кофе, мы взялись за руки и признались друг другу в любви, чего не происходило с нами уже давно.

Когда мы припарковались у дома, под деревом на другой стороне улицы я приметил темную кошку. Я указал на нее Нэнси, но, как уже говорилось, она не испытывала особого восторга от кошек и поэтому просто пожала плечами. Нэнси зашла в дом первой. Я обернулся, чтобы запереть дверь, и увидел, что кошка все сидит на том же месте: темная фигурка в полумраке. Интересно, чья она, подумал я. Жалко, что не наша.

Через несколько дней, когда я после обеда прогуливался по улице, то увидел мотоцикл, припаркованный у кафе «Грусть». Похоже, в последнее время я вообще больше обращал внимания на мотоциклы; наверное, из-за того, что постоянно общался с курьерами. Кафе «Грусть» не было настоящим названием заведения; мы с Нэнси так прозвали его в те дни, когда, страдая от похмелья, скитались воскресными утрами по дорогам в поисках готового завтрака. Когда мы впервые зашли сюда и плюхнулись на сиденья у пластикового стола, нас медленно окружили мужчины средних лет, одетые в куртки на молнии и бежевые шапки с помпонами; к ним присоединились группа умственно отсталых подростков с треснувшими линзами очков на носу и несколько дышавших на ладан старушек. Порыв сострадания едва нас не прикончил, и с тех пор забегаловка получила название «Грусть». Мы давно уже не захаживали сюда: Нэнси вечерами работала, даже по выходным, и похмельные завтраки были преданы забвению.

Увидев мотоцикл, я захотел заглянуть и внутрь: в окне, к своему потрясению, я увидел Элис. Она сидела и мелкими глотками тянула какой-то напиток из кружки. Я собирался пройти мимо, но потом подумал: «А какого дьявола!» — и шагнул внутрь. Элис сначала, похоже, была ошарашена моим появлением, однако быстро пришла в себя. Я сел рядом и заказал чай.

Оказалось, на сегодня она уже закончила работу и сейчас просто била баклуши, перед тем как поехать домой. Я и сам остался в тот вечер не у дел: Нэнси отправилась куда-то развлекать клиентов. Было странно впервые увидеть Элис вне дома, да еще и в нерабочие часы. Может, именно поэтому мы сделали то, что сделали.

Мы и не поняли, как эта мысль возникла в наших головах, когда уже катили на ее мотоцикле по шоссе, чтобы затем оставить его у «Бенгал Лэнсер» — самой отважной попытке района Кентиш-Таун создать что-то, похожее на приличный ресторан. Я смущенно проковылял до обочины, пока Элис, стоя посреди улицы, сняла с себя наряд из кожи. Она сложила костюм в сумку мотоцикла. Оказалось, что под униформой у нее были джинсы и зеленый свитер — в тон глазам. Она пробежала пальцами по волосам и со словами: «Почти сгодится для рок-н-ролла» направилась к входу. Вспомнив на секунду о традиционных полутора часах, которые Нэнси проводила у зеркала перед выходом в свет, я проследовал за Элис.

Мы не торопились и съели по четыре блюда каждый; под конец даже дышать было трудно. Мы обсуждали многое помимо компьютеров и дизайна, но я не помню, что именно. Распили бутылку вина, выпили галлон кофе и выкурили почти пачку сигарет. Когда мы закончили, я уже меньше смущался, пока ждал ее. А она снова влезла в кожаный костюм, и, взобравшись на мотоцикл, помахала на прощанье. Я повернулся и пошел домой пешком.

Мы мило провели время. И еще совершили большую ошибку. Когда я в следующий раз заказывал курьера, то попросил, чтобы ко мне прислали именно Элис. После нашей встречи это казалось так естественно. И Элис, казалось, гораздо чаще стала доставлять мне посылки, — куда больше, чем предполагала теория вероятности.

Если бы мы не отправились поужинать, может, этого и не случилось бы. Мы ничего не сказали; мы даже не обменялись взглядами. Я не отметил этот день в дневнике.

Но мы оба начали влюбляться.

Следующим вечером мы с Нэнси поругались; это была первая настоящая ссора за долгое время. Мы редко вздорим. Нэнси хорошо управляет своими эмоциями.

На сей раз мы быстро помирились, но все было очень странно. Поздним вечером я сидел в гостиной, пытаясь собраться с силами и включить телевизор. Не то чтобы я надеялся увидеть там что-то интересное, но читать уже был не в состоянии. Я послушал музыку и теперь уставился на проигрыватель, завороженный миганием красных и зеленых светодиодов. Нэнси работала за кухонным столом; верхний свет там был выключен, и лишь лампа лила желтый свет на бумаги.

Внезапно она ворвалась в гостиную, уже на полном взводе, и закричала на меня; слов разобрать я не смог. Я приподнялся с места, потрясенный. Нахмурив лоб, я пытался понять, что же она хочет до меня донести. Я был ошарашен силой и резкостью ее гнева; он словно заполнил комнату целиком.

Она кричала на меня за то, что я приволок домой кошку: «И не смей отрицать, я видела ее своими собственными глазами! Я видела кошку под столом на кухне. Наверное, животное до сих пор там. Ты должен пойти и вышвырнуть ее на улицу. Ты знал, как я их не люблю, и вообще, как ты мог сделать такое, не посоветовавшись со мной? Это хорошо показывает, какой ты мерзкий эгоист».

Мне потребовалось время, чтобы понять, о чем она говорит, и начать все отрицать. Я был так сбит с толку, что не смог даже разозлиться. В итоге я пошел с ней на кухню и посмотрел под столом. К тому моменту, признаться, я уже начал нервничать. Мы поискали в коридоре, в спальне, в ванной. Снова заглянули на кухню и в гостиную.

Конечно, никакой кошки нигде не было.

Я усадил Нэнси на диван и принес нам по чашке чая. Ее все еще трясло, но злиться она перестала. Я попытался поговорить с ней, разузнать, что же на самом деле было не так. Она отреагировала слишком бурно; возможно, на самом деле ее беспокоило что-то другое. Возможно, она и сама не знала, что именно. Кошка могла оказаться просто сброшенной туфлей, а может, и тенью от ноги самой Нэнси. Разве разберешь в полутьме? В доме моих родителей всегда жили кошки, и я, переехав, часто вздрагивал от неожиданности: мне повсюду мерещились животные.

Не сказать, чтобы мои слова особенно убедили Нэнси, но зато она подуспокоилась. Стала тихой и даже робкой; мне всегда было нелегко понять в такие минуты, что она та же самая бизнес-леди, которой была большую часть времени. Я разжег камин; мы посидели перед огнем, поговорили. Коснулись даже ее питания. Кроме меня, никто об этом не знал. Не сказать, чтобы я особенно понимал, в чем тут дело. Чувствовал, что это как-то связано с чувством потери контроля; с тем, что она пытается разобраться в себе и в своем мире. Но дальше дело не шло. И я, судя по всему, ничем не мог помочь, разве что сидеть и слушать. Наверное, это все же лучше, чем ничего.

Мы отправились в постель чуть позже обычного и перед сном любили друг друга — тихо и нежно. Когда я почувствовал, как ее тело расслабляется в моих объятиях, готовясь заснуть, то внезапно понял: впервые я чувствую к ней что-то, похожее на жалость.

Через неделю мы с Элис снова поужинали вместе. На сей раз это не было случайностью, и мы уехали дальше от дома. Ранним вечером у меня была назначена деловая встреча, и так уж вышло, что и Элис оказалась в той части города примерно в то же время. Я сказал Нэнси, что, возможно, ужинать буду с клиентом, но, кажется, она меня не слушала: была очень занята. Какой-то новый виток борьбы за власть, и развязка, похоже, была близка.

Хотя с предыдущего раза прошло уже несколько недель, мне совсем не казалась странной эта вечерняя встреча с Элис: во многом потому, что мы и так много общались. Теперь, приезжая ко мне по поручению, она выпивала две чашки кофе вместо одной, а однажды позвонила посоветоваться насчет техники. Она собиралась купить компьютер — не знаю уж зачем.

Наша встреча не казалась странной. Но я все же отдавал себе отчет в том, что делаю. По сути, я проводил вечер, ужиная с другой женщиной: мало того, я еще и ожидал этой встречи с нетерпением. Когда я говорил с Элис, мне казалось, что мои чувства и поступки становились значительнее, важнее: будто они принадлежали человеку, который заслуживал общения. И где-то глубоко внутри я чувствовал, что это для меня важнее, чем небольшая ложь. По правде говоря, я старался особо не задумываться.

Когда я пришел домой, Нэнси читала в гостиной.

— Как прошла встреча?

— Отлично, — ответил я. — Отлично.

— Хорошо. — Она снова принялась изучать журнал. Я мог бы попытаться разговорить ее, но знал, что беседа получится пустой и натянутой. В итоге я отправился спать и долго лежал, свернувшись калачиком, на боку. Сна не было ни в одном глазу.

И все же дремота почти захватила меня целиком, когда в тишине я услышал, как кто-то говорит вполголоса прямо у меня над ухом:

— Уходи! Уходи!

Я открыл глаза, не зная, чего и ожидать. Возможно, я думал увидеть лицо склонившейся надо мной Нэнси. Никого не было. Я немного успокоился, решив, что это мне приснилось, но затем я снова услышал ее голос. Она повторяла те же слова с той же приглушенной интонацией.

Я осторожно выбрался из кровати и прокрался на кухню. Оттуда было видно гостиную: там-то и стояла, развернувшись к окну, Нэнси. Она смотрела на что-то, что находилось снаружи.

— Уходи! — мягко повторила она снова.

Я развернулся и пошел обратно в постель.

Прошла еще пара недель. Той осенью время бежало так быстро… Я все время был чем-то очень занят, то одним, то другим. Каждый день что-то приковывало мое внимание и помогало мне добраться до вечера. Я поднимал голову от работы — а неделя уже позади. А я и не заметил.

Среди того, что захватывало мое внимание, были и разговоры с Элис. Без них не проходило и дня: мы болтали о том, чего я никогда не касался в беседах с Нэнси, чего она не понимала да и не хотела понимать. Например, Элис читала. Нэнси тоже читала: заметки, отчеты. Зубрила трескучую чепуху про корпоративный дух, которая пачками поступала из Штатов. Но она не читала книги, не читала даже абзацы. Ее интересовали предложения; она выделяла из них то, что пригодится ей для работы; узнавала, что идет по телевизору; узнавала о последних событиях. Каждое предложение было пунктом в списке. Она читала, чтобы получить информацию.

Элис читала просто так. А еще и писала; отсюда и ее возросший интерес к компьютерам. Однажды я упомянул, что давным-давно, еще до того, как остановиться на карьере полукомпетентного графического дизайнера, я написал пару статей. Она сообщила, что у нее самой есть несколько рассказов, я как следует ее поуговаривал, и Элис, очевидно смущаясь, принесла мне их почитать. Я не разбираюсь в литературе профессионально, поэтому не могу сказать, было ли в них что-то новое, талантливо ли они написаны. Но вниманием моим они завладели, я даже перечитывал их. По мне, этого достаточно. Я сказал об этом Элис, и, кажется, она осталась довольна.

Мы разговаривали почти каждый день и виделись пару раз в неделю. Элис то привозила мне что-то, то отвозила, а иногда мне случалось проходить мимо кафе «Грусть», когда она не спеша потягивала там чай. Мы общались очень запросто, по-дружески.

С Нэнси мы соприкасались от случая к случаю, просто потому, что проживали вместе. У нее были свои друзья, у меня — свои. Иногда мы виделись с ними вместе и на вечеринках играли роль пары. Мы хорошо смотрелись вместе: как серия снимков из журнала о моде и стиле. Жизнь — если это называлось жизнью — шла своим чередом. Ситуация с питанием Нэнси колебалась от „хорошего мало“ до „плохо“, а я продолжал уныло мириться с тем, что не могу почти ничего с этим поделать. Почти вся наша жизнь складывалась так, что только укрепляла ее в мысли, будто мы проводим время, как и положено молодой паре. А я не решался разоблачить нас, не решался указать на то, что таилось в основании нашего дома. Не упоминал я и ночь, когда застал ее в гостиной. Просто как-то к слову не приходилось.

Помимо разговоров с Элис, было и еще светлое пятно в моей жизни: кошка, что поселилась поблизости. Когда я выглядывал в окно гостиной, то порой видел, как она скользит по улице или лежит, развалившись, на тротуаре, наблюдая за движениями в воздухе. У нее была привычка сидеть посреди проезжей части, всем своим видом говоря машинам: „Ну-ка, попробуйте меня тронуть!“, словно она знала, для чего нужна дорога, но плевать на это хотела. Подергивающийся хвост сообщал нам: „Тут раньше было поле. А по мне, тут и до сих пор поле“.

Однажды утром я возвращался из магазина на углу, сжимая в руках сигареты и упаковку молока, и наткнулся на кошку. Она сидела на стене. Если вам нравятся кошки, то вы наверняка расстроитесь, увидев, как они несутся прочь от вас. Поэтому я действовал с осторожностью. Начал приближаться к ней чуть ли не на цыпочках, надеясь, что смогу подойти хотя бы на метр до того, как она стремглав умчится в гиперпространство.

К моему восторгу, она сидела не шевелясь. Когда я подошел вплотную, она встала. Ну вот и конец, подумал я, но оказалось, так она просто подтверждает, что заметила меня. Казалось, она вполне довольна тем, что я ее глажу и собираю складками шерсть на ее лбу, а когда я потер ей живот, издала такое тихое мурчание, что его едва было слышно. Теперь я смог разглядеть ее получше и увидел каштановые блики в ее темно-коричневой шерсти. Очень красивая кошка.

Через пару минут я двинулся дальше, думая, что мне следует идти домой, но кошка тут же спрыгнула со стены и принялась выписывать восьмерки у меня между ног, всем телом прижимаясь к моим икрам. Даже в лучшие времена мне непросто оторвать себя от кошки. А уж когда они такие сверхдружелюбные, задача становится и вовсе невозможной. Поэтому я склонился над ней, щекотал, болтал нежную чепуху. Когда я наконец дошел до двери, то обернулся, чтобы поглядеть на нее. Она сидела на тротуаре и оглядывалась по сторонам, как бы размышляя, чем бы ей заняться теперь, после всего этого веселья. Я едва удержался от того, чтобы не помахать.

Закрывая за собой дверь, я на миг ощутил острый укол одиночества, а затем поднялся наверх, чтобы поработать.

А потом мы с Элис встретились одним пятничным вечером, и все изменилось.

Нэнси отлучилась на еще один рабочий междусобойчик. Казалось, ее начальству нравится руководить развлечениями своих подчиненных, словно это была какая-то бешеная секта, следящая за всем, что делают ее члены. Нэнси так упомянула об этом событии, что мне стало ясно: мое присутствие там вовсе не обязательно. Ну и славно. Я, конечно, стараюсь как могу, но со стороны заметно, что я отнюдь не веселюсь от души.

Планов у меня не было, поэтому я просто шатался по дому, то читал, то смотрел телевизор. Мне было проще расслабиться без Нэнси, когда мы не были заняты тем, что были Парой. Но успокоиться сейчас мне не удавалось. Я все думал, как, должно быть, приятно хотеть, чтобы твоя девушка была дома и вы могли полентяйничать вместе. С Нэнси этого уже не хотелось. Большим делом было просто уговорить ее даже подумать о том, чтобы валяться допоздна в какое-нибудь субботнее утро. А может, я тоже не слишком-то и старался теперь. Она вставала, и я вставал. Меня разрабатывали, как людской ресурс.

Читал я урывками, и в конце концов схватил куртку и пошел прогуляться. Снаружи было холодно и темно. По улицам слонялись, перетекая от паба к китайским ресторанам, несколько одиноких фигур и парочек. От хаотичности передвижений вокруг меня, от этого беспорядочного брожения я чувствовал тихое довольство. В моем мозгу внезапно возникла картина: комната, в которой Нэнси и ее коллеги механически перебрасываются деловыми фразами, передавая их вниз и вверх по иерархической лестнице. Хотя я понятия не имел, где находится эта комната, но все равно подумал про себя, что лучше уж быть здесь, чем там.

А потом я на секунду ощутил, как вокруг меня простирается весь Лондон, и моя удовлетворенность рассеялась. У Нэнси было куда пойти. А у меня были только километры дорог, которые где-то заканчивались; только дороги в зимнем свете и черные дома, что склонялись друг к другу. Я мог идти, мог бежать и в конце концов пришел бы к границе города. Когда я дойду туда, мне ничего не останется, как повернуть обратно. Я не чувствовал ничего за воротами; не верил, что там есть хоть что-нибудь. Это не было тоской по дикой природе, стремлением в дальние страны: мне нравится Лондон, а безбрежные просторы раздражают. Это, скорее, было чувство, будто место, в котором должны таиться беспредельные возможности, как-то приручили, что мой недостаток воображения, сама ограниченность моей жизни сделали город блеклым и тусклым.

Я направился по дороге, ведущей из Кентиш-Тауна в Камден, столь погруженный в патетическую меланхолию, что на пересечении с шоссе Принца Уэльского меня чуть не сбила машина. В довольно сильном потрясении я отошел на обочину; к моему шоку добавилась оторопь от пронесшихся мимо желтых огней и неразборчивой брани. Да пошло оно, подумал я, и перешел дорогу в другом месте. И направился по другому пути, навстречу другому вечеру.

Камден, как и всегда, пытался доказать, что и в девяностых остается прибежищем для застрявших в прошлом неудачников-хиппи; я обогнул спешащую куда-то толпу и зашагал по боковой дороге.

Именно там я встретил Элис. Когда я увидел ее, мое сердце пропустило удар, и я остановился. Она шла вдоль дороги: длинная юбка, темная блузка, руки в карманах. Похоже, она бродила в одиночестве по улицам, как и я; глядя по сторонам, она все равно оставалась в каком-то своем мире. Такой счастливой случайностью пренебречь было просто грешно, и, стараясь не спугнуть ее, я перешел дорогу и встретил ее на той стороне.

Следующие три часа мы провели в шумном прокуренном пабе. Единственные незанятые места оставались только в центре комнаты: плотно прижатые друг к другу сиденья на углу стола. Мы много пили, но алкоголь подействовал на нас не так, как обычно: я не напился, просто мне стало теплее и спокойнее. Толпы местных, что шатались вокруг, давали нам обильную пищу для разговоров: впрочем, вскоре мы так разговорились, что больше не нуждались в дополнительных темах для бесед. Мы просто пили и болтали, болтали и пили, и звонок, предупреждающий о закрытии, стал для нас полной неожиданностью.

Когда мы вышли из паба, то внезапно почувствовали опьянение и, споткнувшись о незамеченную ступеньку, кубарем покатились вниз, хохоча и шикая друг на друга. Не сказав об этом ни слова, мы все же знали, что не хотим расходиться по домам. Вместо этого мы пошли пройтись вдоль канала. Мы медленно шли мимо каких-то задворок, размышляя, что может происходить сейчас за шторами домов, смотрели на небо, показывали друг другу созвездия, слушали, как плещет вода, когда то тут, то там на берег выходили утки. Через четверть часа мы набрели на скамейку и присели покурить.

Когда Элис убрала зажигалку в карман, рука ее опустилась рядом с моей. Я ни на секунду не мог об этом забыть, не мог не думать о том, что моей ладони остается передвинуться на совсем незначительное расстояние… Я курил, держа сигарету в левой руке, чтобы не потревожить Элис. Я отдавал себе отчет в том, что происходит. Я все еще помнил о существовании Нэнси, помнил, как была устроена моя жизнь. Но руку не убрал.

А затем, словно между нами разыгрывалась партия в шахматы, эта тема всплыла как-то совершенно просто и естественно.

Я заметил, что работы, по сравнению с предыдущей парой месяцев, поубавилось. Элис выразила надежду, что хоть какая-нибудь работа да будет.

— Чтобы я по-прежнему мог себе позволить дорогую технику, которая не работает, как ей положено? — спросил я.

— Нет, чтобы я могла по-прежнему приезжать и видеть тебя.

Я повернулся и посмотрел на нее. Казалось, она взволнована, но было в ней и что-то вызывающее. Рука ее проделала путь длиною в пару сантиметров и легла на мою.

— А почему бы и не сказать тебе? Если ты сам еще не знаешь. Сейчас для меня есть три важные вещи: мой мотоцикл, мои рассказы и ты.

Люди не меняют свои жизни; вечера делают это за них. Есть ночи, в которых заключен особый импульс, ночи с особой целью, идущие своим чередом. Они приходят из ниоткуда и забирают людей с собой. Именно поэтому наутро вы никак не можете понять, почему сделали то, что сделали. Потому что это были не вы. Ночь сделала все сама.

Тем вечером моя жизнь остановилась, а потом пошла вновь, но мир уже был раскрашен в новые цвета.

Мы просидели на скамейке еще два часа, тесно прижавшись друг к другу. Мы рассказали, когда впервые начали задумываться друг о друге; посмеялись над тем, как долго ходили вокруг да около. После того как я неделями игнорировал свои чувства (а может, и просто не понимал, что чувствую), я не мог отпустить ее руку, когда она наконец оказалась в моей. Что за удивительное ощущение: быть так близко к ней, чувствовать, как ее кожа соприкасается с моей, чувствовать прикосновение ее ногтей к своей ладони. Люди меняются, когда расстояние между ними так сокращается; они становятся куда реальней. А если вы уже влюблены в человека, то он заполняет собой весь мир.

Наконец мы дошли и до Нэнси. Рано или поздно пришлось бы. Элис спросила, что я чувствую к Нэнси, и я попытался объяснить, попытался сам это понять. В итоге мы просто свернули на другую тему.

— Это будет непросто, — сказал я, сжимая ее руку. Про себя я с унынием думал, что этого вообще может не произойти. Зная, как отреагирует Нэнси, рассказать ей было для меня все равно, что взобраться на Эверест. Элис бросила на меня взгляд и пошла обратно к каналу.

На берегу, устремив взгляд вдаль, сидел крупный кот. Я подошел к Элис так близко, что волосы ее защекотали мне лицо, и позвал кота. Он повернулся, посмотрел на нас и зашагал к скамейке.

— Как же мне нравятся дружелюбные коты! — заметил я, протягивая руку, чтобы погладить его.

Элис улыбнулась и тоже стала звать кота. Я несколько удивился: она вовсе не смотрела на кота, к которому, судя по всему, обращалась. Но затем я увидел еще одного, что направлялся к нам из гущи теней. Этот был поменьше ростом и стройнее. Он подошел к самой скамейке. Наверное, мой мозг был еще затуманен алкоголем, потому что, когда Элис повернулась и посмотрела в другую сторону, я не сразу понял, в чем дело. Третья кошка шла к нам по тропинке вдоль канала, и еще одна следовала за ней.

Когда пятая показалась из кустов за скамьей, я уставился на Элис. А она уже смотрела на меня с улыбкой на губах — такой же, какую я увидел в нашу первую встречу. Она рассмеялась над выражением моего лица, а затем снова издала призывный звук. Кошки сели по стойке „смирно“, и еще две появились с противоположной стороны, припустив чуть ли не трусцой, чтобы не опоздать на собрание. Теперь мы с Элис были в таком явном меньшинстве, что я почувствовал себя в осаде.

Увидев еще одну кошку, я просто-таки вынужден был спросить у Элис, что происходит.

Она улыбнулась мягко-мягко, точно ее улыбка была нарисована акварелью, и склонила голову мне на плечо.

— Давным-давно, — начала она голосом, каким рассказывают детям сказку, — здесь ничего этого не было. Ни канала, ни улиц, ни домов. Только деревья и травы.

Одна из кошек, что сидели вокруг скамьи, быстро облизала лапку. Еще парочка бесшумно выступила навстречу нам из темноты.

— Большие люди изменили все. Они вырубили деревья, затоптали траву и даже выровняли землю. На этом самом месте был холм: один склон его был крут, другой покат. Они убрали все, что было, и теперь все выглядит иначе. Не хуже, нет. Просто иначе. Но кошки помнят то, что было раньше.

Это была занятная история, и она еще раз доказывала, что мы мыслим в одном направлении. Но она не объясняла обилия кошек вокруг. Теперь их было около двадцати — пожалуй, чересчур. Не для меня, но с точки зрения здравого смысла. Откуда, черт возьми, они все приходят?!

— Но в те дни у них не было кошек, — возразил я нервно. — Таких уж точно не было. Такие появились недавно. Их либо завезли, либо вывели искусственно.

Она покачала головой:

— Так говорят. И так думают. Но кошки всегда были здесь, просто люди об этом не знали.

— Элис, о чем ты вообще говоришь? — Мне становилось все больше не по себе от количества кошек, что кружили вокруг скамьи. Они все приходили и приходили, поодиночке и парами, и теперь толпились со всех сторон стеной в несколько метров толщиной. Линия канала была темной, лишь луна бросала на воду мягкие блики. Очертания берегов и дорожки казались какими-то особенно застывшими, вытянутыми, как будто смоделированными на компьютере: хорошая копия, очень правдоподобная, но в сочетании деталей была какая-то легкая неправильность, будто один из углов был на градус шире или уже, чем нужно.

— Тысячу лет назад кошки часто приходили на этот холм. Он был местом их собраний, где они обсуждали свои дела, а потом расходились. Это место принадлежало им раньше, принадлежит им и сейчас. Но они не против нашего присутствия.

— Почему?

— Потому что я люблю тебя, — сказала она и впервые поцеловала меня.

Прошло десять минут, прежде чем я снова оглянулся. Остались только две кошки. Я притянул Элис к себе и подумал о том, как искренне и невыразимо счастлив.

— Это все было взаправду? — спросил я, притворяясь ребенком.

— Нет, — ответила она, улыбнувшись. — Это всего лишь такая история. — Она потерлась об меня носом, и наши головы крепко прижались друг к другу.

Около двух часов я вспомнил, что мне все-таки придется уйти домой. Мы встали и медленно пошли обратно к дороге. Дрожа, я дождался такси и вытерпел все театральные вздохи водителя, которыми он сопровождал наше с Элис прощание. Я стоял на углу и махал, пока машина не скрылась из виду, а потом развернулся и пошел домой.

Пока я не свернул на нашу улицу и не увидел, что свет в наших окнах еще горит, я не осознавал до конца, что этот вечер на самом деле случился. Когда я поднимался по ступеням, дверь открылась. На пороге стояла Нэнси, одетая в халат. Она выглядела рассерженной и испуганной одновременно.

— Ну и где, черт возьми, ты вообще был?

Я расправил плечи и приготовился врать.

Я попросил прощения. Сказал, что пошел пропустить по рюмке с Говардом. Я врал спокойно и с подкупающей убедительностью. Мне не было стыдно, ну разве что в каком-то эгоистическом смысле, да и то только в теории.

Какой-то переключатель в моей голове наконец щелкнул. Позже, когда мы лежали в кровати, я осознал, что рядом со мной — не моя девушка. Что в моей постели просто находится некто. Когда Нэнси перекатилась ко мне поближе, намекая открытостью своей позы на то, что ей, возможно, пока еще не очень хочется спать, я почувствовал, как в груди у меня сжался комок ужаса. Я намекнул, что из-за количества выпитого я способен разве что провалиться в беспамятство, и тогда Нэнси свернулась клубочком и заснула рядом со мной. Целый час я просто лежал, ощущая под собой холодный мрамор, чувствуя, что у комнаты моей нет крыши и небо глядит на меня.

Завтрак на следующее утро стал праздником натянутой вежливости. Кухня казалась очень яркой, звук резко отскакивал от стен. Нэнси была в хорошем расположении духа, но я был способен лишь выдавливать из себя улыбки и говорить громче, чем обычно. И ждать, когда она уйдет на работу.

Следующие десять дней были одновременно ужасно печальными и самыми лучшими в моей жизни. Нам с Элис удавалось видеться чуть ли не каждый день; порой мы были вместе целый вечер, но чаще всего речь шла всего лишь о чашке кофе. Мы просто говорили, держались за руки и время от времени целовались. Это были краткие поцелуи; наброски того, что могло бы случиться. Плохое начало отношений может подорвать их, потому что люди будут бояться повторений. Так что мы вели себя сдержанно и открыто друг с другом. Это было прекрасно. И очень трудно.

Жизнь дома была безрадостной. Нэнси не изменилась, но я-то поменялся, и потому я больше не знал ее. В моем доме будто бы жил кто-то незнакомый — и это было тем невыносимее, что этот чужак напоминал мне о человеке, которого я однажды любил. Чем больше что-то напоминало о прошлом, тем больше оно меня раздражало, и мало-помалу я обнаружил, что избегаю обстоятельств, которые возвращали бы меня к былым дням.

Нужно было что-то делать. Я должен был что-то сделать. Но решиться было очень, очень непросто. Мы с Нэнси жили вместе уже четыре года. Почти все наши друзья думали, что мы вот-вот объявим о помолвке, на эту тему даже начали шутить. Мы хорошо знали друг друга, а ведь это что-нибудь да значит. В те недели я старательно обходил Нэнси стороной, чтобы не дай Бог не почувствовать, что мы слишком близки, но при этом я осознавал, сколь тесно мы с ней связаны, какую нежность я в глубине души все еще испытывал к ней. Она была моим другом, я не мог не переживать за нее. И я не хотел причинять ей боль.

Наши с Нэнси отношения были не вполне однозначными. Я не просто был ее парнем, я был ей братом и отцом. Мне были известны несколько причин, по которым у нее возникли такие серьезные проблемы с питанием, и, кроме меня, о них не знал никто. Мы тщательно обсуждали этот вопрос, я знал, как с этим жить, как сделать так, чтобы она не почувствовала себя еще хуже. Она нуждалась в поддержке, и только я мог ей эту поддержку дать. Если бы я лишил ее еще и этой опоры, когда дела у нее и так складывались не совсем удачно, меня сложно было бы простить.

Поэтому какое-то время все шло по-старому. Я встречался с Элис при первой же возможности, но потом приходилось уходить от нее. Мы расставались, и каждый раз прощание казалось все более необязательным; мне все сложнее было вспомнить, почему надо уходить. Я стал бояться, что произнесу во сне ее имя, что как-то проговорюсь; мне казалось, что моя жизнь проходит на сцене, на глазах у хищной толпы, которая только и ждет, когда я ошибусь. По вечерам я ходил на прогулки и тащился с черепашьей скоростью, останавливаясь, чтобы поговорить с кошкой, гладил ее, сколько ее душе было угодно, и бродил с ней туда-сюда по тротуару. Лишь бы не возвращаться домой.

Почти всю вторую неделю я предвкушал субботу. По понедельникам Нэнси обычно объявляла, что на выходных поедет на мероприятие по тимбилдингу. Она объяснила мне, в чем была их задача: они с коллегами радостно сигали в бездну корпоративного фанатизма. Теперь она гораздо чаще говорила со мной, хотела поделиться тем, что происходило в ее жизни. Я пытался слушать, но у меня не получалось. Я мог думать лишь о том, что в тот день мне нужно было отвезти заказ клиенту в Кембридж. Сначала я полагал, что отправлюсь один; но раз уж у Нэнси были свои дела, мне в голову пришел другой вариант.

Когда мы с Элис встретились за кофе, я спросил, не согласится ли она составить мне компанию. Теплота, с которой она ответила, грела меня всю неделю. О предстоящем событии мы говорили каждый день. План был таков: я позвоню домой в начале вечера, когда Нэнси вернется домой со своего мероприятия, и скажу, что наткнулся тут кое на кого из знакомых, а потому не приеду допоздна. Это было нарушением нашего негласного правила „поступать согласно регламенту“, но я был просто вынужден так поступить. Нам с Элис надо было побыть вдвоем подольше, а еще мне нужно было собраться с духом для того, чтобы совершить неизбежное.

К вечеру пятницы я уже был как на иголках. Нарезал по дому круги, не мог ни за что взяться и был так погружен в собственные мысли, что не сразу заметил, что и с Нэнси дело неладно.

Она сидела в гостиной, просматривая документы, но время от времени сердито поглядывала на окно, словно ожидая увидеть там кого-то. Когда я поинтересовался с ноткой раздражения в голосе, кого она выглядывает, Нэнси принялась все отрицать. Через десять минут я поймал ее на очередном взгляде. Я ретировался на кухню и вяло принялся за починку полки — дело, которое я откладывал месяцами. Когда Нэнси пробралась на кухню, чтобы сделать себе еще кофе, и увидела, чем я занимаюсь, ее это по-настоящему растрогало. Самокритично-добродушная улыбка, которую я нацепил на лицо, мне самому казалась гримасой мертвеца.

Она вернулась в гостиную и снова принялась прожигать взглядом окно, словно ожидая немедленного нападения марсиан. Это напомнило мне про ночь, когда я застал ее стоящей у окна и довольно сильно испугался. Теперь она выглядела совсем чокнутой, а у меня иссякло терпение. Никакой жалости я не чувствовал, только раздражение. И ненавидел себя за это.

А потом наконец-то, ну наконец-то, пришло время идти спать. Нэнси отправилась первой, а я вызвался закрыть окна и вычистить пепельницы. Забавно, каким заботливым душечкой начинаешь казаться, когда тебе и быть-то не хочется там, где ты есть.

Чего я действительно хотел — так это завернуть подарок, который собирался отдать Элис. Когда я услышал, как защелкнулась дверь ванной, то подскочил к шкафу с документами и вынул оттуда книгу; из ящика схватил упаковочную бумагу и ленты и принялся за дело. Во время работы я выглянул в окно, увидел, что на дороге сидит кошка, и улыбнулся про себя. С Элис я мог бы завести кошку дома, работать в пушистой компании и засыпать с теплым комком на коленях. Дверь ванной открылась. Я замер, готовясь действовать немедля. Услышав с облегчением, что ноги Нэнси прошлепали в спальню, я продолжил заворачивать подарок. Сделав дело, я убрал сверток в ящик стола и достал открытку, которую хотел подарить вместе с ним, уже составляя в голове текст.

— Марк?

Я чуть не умер, услышав голос Нэнси. Она почти бежала ко мне через кухню, а открытка все еще лежала на столе. Я быстро придвинул к себе кипу бумаг и накрыл ею послание. Еле успел. Стук сердца отдавался в ушах, меня чуть ли не мутило, но я повернулся к Нэнси, стараясь придать лицу выражение скучное и обыденное.

— Что это? — призвала она меня к ответу, вытянув руку прямо у меня перед носом. В комнате было темно, и я поначалу не разглядел. А затем увидел. Это был волос, темно-каштановый волос.

— Похоже на волос, — осторожно заметил я, перебирая бумаги на столе.

— Я знаю, что это чертов волос, — рявкнула Нэнси. — Я нашла его в кровати. Интересно, как он там оказался.

Господи помилуй, подумал я. Она знает.

Я смотрел на нее, плотно сжав губы, и уже решил было во всем признаться и покончить с этим. Конечно, мне казалось, что лучше рассказать ей в более спокойной обстановке, но тут уж не угадаешь. Возможно, именно в эту паузу мне стоит втиснуть сообщение о том, что я влюбился в другую.

А затем ко мне пришло запоздалое осознание: Элис никогда не бывала в нашей спальне. Даже после того вечера на канале она оставалась на первом этаже, в гостиной и в холле. Может, на кухню мы тоже заходили. Но в спальню — точно нет! Я в замешательстве поморгал, глядя на Нэнси.

— Это проклятая кошка! — заорала она, внезапно чуть не посинев от гнева (эта ее особенность всегда пугала меня и сбивала с толку). — И она валялась на нашей чертовой кровати!

— Какая кошка?

— А такая, что вечно ошивается на улице. Твой маленький дружочек. — Она усмехнулась с невыразимым презрением, и лицо ее перекосилось от гнева. — Ты привел ее к нам.

— Да нет же. О чем ты вообще?

— Не смей отрицать, не смей…

Не в силах закончить фразу, Нэнси накинулась на меня и ударила по лицу. Я ошарашенно отступил назад и получил в подбородок. Она принялась колотить меня кулаками по груди, а я пытался схватить ее за руки. Какие-то слова вырывались у нее изо рта, но речь то и дело прерывалась рыданиями. Я так и не смог поймать ее руки. Она сама остановилась и притихла. Постояла с минуту, глядя на меня, развернулась и ушла.

Я провел ночь на диване и долго не мог заснуть, даже после того, как затихли протяжные стоны, доносившиеся до меня из спальни. Может, это прозвучит как эгоистическая отговорка, но я правда чувствовал, что не смогу ничем ее утешить. Ей стало бы лучше, только если бы я соврал, и потому я решил не вмешиваться.

У меня теперь была уйма времени, чтобы закончить открытку, но я никак не мог вспомнить, что же собирался написать. В итоге мне удалось заснуть, но я спал чутко, и сновидения мои были сумбурными. Когда я проснулся, Нэнси уже уехала.

Выруливая к центру города, чтобы встретиться с Элис, я чувствовал усталость и опустошение. Я все еще не знал, где она живет, не знал даже номера ее телефона. Она сама не сообщила мне этих сведений, а я всегда мог связаться с ней через курьерскую службу. И мне этого хватало; я ведь мог быть частью ее жизни, не пробираясь в нее тайком.

Я отчетливо помню, как она выглядела тогда, стоя на тротуаре и высматривая мою машину. На ней была длинная черная юбка из шерсти и плотный свитер разных оттенков каштана. Утреннее солнце запуталось у нее в волосах; она улыбалась, глядя, как я паркуюсь, и меня на минуту охватили сомнения. У меня нет никакого права быть с ней. У меня уже есть девушка, да и Элис слишком прекрасна для меня. Но вот ее руки обвились вокруг моей шеи, она поцеловала меня в нос, и сомнения рассеялись.

Никогда я еще не ехал по магистрали так медленно, как тем утром с Элис. Я предусмотрительно положил в машину записи музыки, которая, как я знал, нравится нам обоим; но кассеты так и остались лежать в бардачке. Они были нам попросту не нужны. Я плелся по крайней правой со скоростью шестьдесят миль в час. Мы разговаривали или молчали, порой обмениваясь взглядами и улыбаясь во весь рот.

Дорога шла через холмы. Когда мы доехали до первого, у нас обоих перехватило дыхание. Обочина вся пылала маками; поднялся ветер, и цветы дружно закивали. Когда мы оставили их позади, я повернулся к Элис и впервые сказал, что люблю ее. В ответ она посмотрела на меня таким долгим взглядом, что мне пришлось отвлечься на дорогу. Когда я снова повернулся к ней, она смотрела прямо перед собой улыбаясь и глаза ее сияли от сдерживаемых слез.

Моя встреча не заняла и пятнадцати минут. Думаю, мой клиент не ожидал такого поворота событий, но какая кому разница. Всю оставшуюся часть дня мы бродили по магазинам, брали с полок книгу за книгой, разглядывали их. Зашли куда-то выпить чаю. Когда мы смеясь покинули музыкальный магазин, Элис положила руку мне на спину, а я вполне сознательно приобнял ее за плечи. Она была довольно высокой, но идти так оказалось удобно. Моя ладонь так там и осталась.

К пяти я начал нервничать, и мы забрели в кафе выпить еще по чашке чая, чтобы я заодно мог позвонить. Я оставил Элис сидеть за столиком и дожидаться официанта, а сам пошел в другую часть зала к телефонной будке. Слушая гудки, я заставил себя успокоиться и отвернулся от людей, чтобы сконцентрироваться на разговоре.

— Алло?

Я едва узнал Нэнси. Ее голос был похож на голос ворчливой испуганной старушки, которая не ждала звонка. Я чуть было не повесил трубку, но она поняла, кто звонит, и расплакалась.

За двадцать минут нашей беседы я едва сумел ее хоть чуть-чуть успокоить. Она ушла с тимбилдинга около обеда, сказавшись больной. И поехала в Сэйлсбери. Она съела два шоколадных пирога от Сары Ли, шоколадный рулет, пачку хлопьев и три пачки печенья. Потом пошла в ванну, ее вырвало, и она начала все сначала. Кажется, ее стошнило снова, но я не очень разобрал, что она в тот момент говорила. Разговор то и дело прерывался ее смиренными извинениями, и я не мог понять, просит ли она прощения за вечер накануне или за початую упаковку мармелада, что была зажата в ее руке.

Я немного испугался и забыл обо всем, что происходило за пределами телефонной будки; я пытался сделать все, что было в моих силах, чтобы она смогла сосредоточиться. Речь ее стала более связной. Я бросил всякие попытки доказать, что ей не надо просить прощения за прошлый вечер, и просто уверил ее, что все в порядке. Она пообещала, что перестанет есть и посмотрит телевизор. Я сказал, что вернусь, как только смогу.

У меня не было выбора. Я любил ее. Что мне еще оставалось?

Когда у меня закончилась мелочь, я попросил ее быть осторожной и аккуратно положил трубку на рычаг. Какое-то время я внимательно изучал обивку на стене, а затем постепенно стал замечать шум, что исходил из ресторана по ту сторону стеклянной двери. Наконец я повернулся и выглянул наружу.

Элис сидела у стола, наблюдая за толчеей. Такая красивая, такая сильная… и между нами словно тысяча миль.

Обратно мы ехали в молчании. Все, что хотели, мы сказали друг другу в ресторане. Это не заняло много времени. Я сказал, что не могу оставить Нэнси в таком состоянии, а Элис сдержанно кивнула и убрала сигареты в сумку.

Она сказала, что вроде как знала заранее, еще до того, как мы поехали в Кембридж. Это меня рассердило, и я заметил, что она никак не могла этого знать, когда я и сам-то еще не знал. Она тоже рассердилась, когда я предложил ей быть друзьями, и, наверное, правильно сделала. Я сморозил глупость.

Я неловко спросил, все ли у нее будет хорошо, и она сказала «да». В том смысле, что как-нибудь переживет. Я попытался объяснить, что в этом-то и была разница, что Нэнси могла бы этого не пережить. Элис пожала плечами и сказала, что разница была еще и в другом: Нэнси бы никогда не пришлось выяснять, выживет она или нет. Чем больше мы говорили, тем сильнее мне казалось, что голова моя вот-вот взорвется, что глаза мои от боли лопнут и стекут кровавыми дорожками по холодными щекам. Наконец Элис приняла деловой вид, сама заплатила по счету, и мы медленно пошли обратно к машине.

Не в силах заставить себя болтать ни о чем, большую часть пути мы просто слушали, как шуршат по асфальту колеса. Стемнело, и к концу пути зарядил дождь. Когда мы доехали до первого холма, я почувствовал, что потоки воды пригнули головки маков к самой земле. Элис повернулась ко мне:

— Я и в самом деле знала.

— Откуда? — спросил я, стараясь не расплакаться, стараясь следить за машинами в зеркало заднего вида.

— Когда ты сказал, что любишь меня, это прозвучало очень печально.

Я высадил ее на том же углу, где встретил утром. Она сказала пару фраз, чтобы как-то подбодрить меня, чтобы я меньше чувствовал свою вину. А затем скрылась за углом, и больше я ее не видел.

Доехав до дома, я посидел с минуту в машине, пытаясь взять себя в руки. Нэнси я буду нужен спокойным, надо, чтобы она видела, что я в полном ее распоряжении. Я открыл дверцу, вышел из машины и безразлично огляделся по сторонам в поисках кошки. Ее нигде не было.

Нэнси открыла мне дверь со смущенной улыбкой, и я проследовал за ней. Когда я обнял ее, чтобы уверить, что все в порядке, то через ее плечо оглядел кухню пустым взглядом. Все сверкало чистотой; от дневного пиршества не осталось и следа. Мусорное ведро стояло пустое, а на плите что-то булькало. Она приготовила мне ужин.

Сама она есть не стала, но посидела со мной. Курица удалась неплохо, но хуже, чем обычно. Мяса было навалом, но оно было жестковато, и на сей раз Нэнси переборщила со специями. Странный вкус, если уж по правде. Она заметила выражение моего лица и сказала, что ходила к другому мяснику. Мы немного поговорили о том, что случилось с ней днем, но ей и так уже было гораздо лучше. Казалось, ей интересней было обсудить, как изменится ее офис после реорганизации.

Потом она пошла в гостиную и включила телевизор, а я остался на кухне готовить кофе и мыть посуду. Движения мои были безжизненны, словно у меня онемели руки. Слушая, как из телевизора доносится чепуха, столь дорогая сердцу Нэнси, я оглянулся в поисках мешка для мусора, куда можно было бы свалить остатки моего ужина, но, очевидно, Нэнси взяла последний. Апатично вздохнув, я открыл заднюю дверь и пошел вниз, чтобы выбросить объедки прямо в мусорку.

Рядом с ведром стояли два мешка, завязанные фирменным узлом Нэнси. Я развязал тот, что стоял ближе ко мне, и чуть приоткрыл его. Но за секунду перед тем, как я свалил туда кости с моей тарелки, что-то внутри привлекло мой взгляд: клочок тьмы среди броских упаковок от высококалорийной вкуснятины. Кусок плотной ткани странной формы, возможно? Я потянул за уголок мешка, чтобы разглядеть получше, и свет из кухонного окна озарил содержимое пакета.

Тьма превратилась в густой каштановый цвет, забрызганный алым. Я понял, что это была вовсе не ткань.

Мы переехали через полгода, сразу после помолвки. Я был рад покинуть квартиру, которая перестала быть мне домом. Порой я возвращаюсь и стою на улице, вспоминая те времена, когда подолгу глядел из окна, бесцельно созерцая дорогу. Через пару дней я позвонил в курьерскую службу. Я ожидал наткнуться на сопротивление и знал, что мне вряд ли дадут ее адрес. Но на том конце сказали, что такая девушка у них никогда не работала.

Через два года у нас с Нэнси родился первенец. Скоро нашей девочке исполнится восемь. Теперь у нее есть сестра. Иногда я оставляю их с матерью и иду прогуляться. Со спокойным и тяжелым сердцем брожу по темным улицам, вдоль безликих домов, и иногда спускаюсь к каналу. Я сажусь на скамейку и закрываю глаза, и порой мне кажется, что я вижу. Порой мне кажется, что я чувствую, как тут было раньше, когда на месте равнины стоял холм, на котором проводились собрания.

Но потом я медленно встаю и иду домой. Холм исчез, все изменилось. Того, что было, не вернуть. Не важно, сколько я сижу и жду. Кошки не приходят.

Майкл Маршалл Смит — автор нашумевших романов и сценариев к целому ряду кинохитов. Он творит под несколькими псевдонимами, включая «Майкл Маршалл». Его первый роман «Только вперед» («Only Forward») получил премии Августа Дерлета и Филиппа К. Дика. Компании DreamWorks и Warner Brothers выбрали для экранизации его произведения «Запчасти» («Spares») и «Один из нас» («One of Us»). Трилогия «Соломенные люди» («The Straw Men»), «Одинокие мертвецы» («The Lonely Dead») и «Кровь ангелов» («Blood of Angels») стали бестселлерами во многих странах. В данный момент компания BBC готовит к выпуску сериал по роману Маршалла «Лазутчики» («The Intruders»), уже заслужившему номинацию на премию «Стальной кинжал».

Также, благодаря своим рассказам (собранным в два тома: «What you make it» и «More Tomorrow and Other Stories», причем второй выиграл премию Международной гильдии ужасов), Смит стал трехкратным лауреатом Британской премии фэнтези. Среди его последних работ следует назвать роман «Плохое» («Bad Things») и повесть «Слуги» («The Servants»).

«Не помахав на прощанье» — это история о любви, чувстве вины и о том, как мы порой оказываемся пленниками собственных решений. По поводу одного из самых неожиданных — и самых болезненных — аспектов рассказа Смит говорит следующее: «Я написал о булимии, потому что одна из моих подруг страдала этим заболеванием. Хочу подчеркнуть, однако, что к героине рассказанной истории она не имеет совершенно никакого отношения. Наверное, мне хотелось просто передать это странное сочетание силы и слабости, которые этот недуг придает людям, но при этом не делать его центром рассказа — во многом потому, что это сочетание силы и слабости есть в каждом из нас. А еще потому, что в этом состоянии можно запутаться. Как и в отношениях, что и случилось с рассказчиком».