Сказки о воображаемых чудесах

Койот Пейот Кэрол Нельсон Дуглас

Многие не осознают, что Лас-Вегас — это самый большой квадратный фианит в мире, ограненный бескрайними песками и кустами полыни. Гламур в Гоби, если можно так сказать.

Конечно, почти всем известно, что этот старинный городок мерцает, но больше они ничего не видят, только высоковольтный бульвар Лас-Вегас-Стрип да огни Глиттер-Галч в центре. Миллионы гостей ежегодно прилетают и улетают на больших серебристых самолетах «Тандерберд» (коммерческие и чартерные рейсы), похожие на перелетные стаи альбатросов в отпуске с карманами, набитыми деньгами, и фотоаппаратами наперевес.

Они приземляются в аэропорту Маккарран. Теперь это такой же памятник загадочному Лас-Вегасу, как и любая из гостиниц на главном бульваре: в его зеркально-металлических просторах сверкают и позвякивают ряды игровых автоматов.

Почти все посетители выбирают широко разрекламированные развлекательные и отвлекательные мероприятия: они поглощают солнечные лучи, театральные представления, мутные действия сексуального характера и сравнительно безобидную радость в казино, которых тут как грибов после дождя. Для них Лас-Вегас — это симулятор, выдающий голографическое изображение космического корабля «Энтерпрайз» в двадцатом веке. Ты очутился там — и это непохоже ни на одно место на земле, а потом уезжаешь, и оказываешься ровно там же, где и был раньше, — разве что немного победнее, но зато увидел ослепительный блеск роскошной жизни.

Никто не думает о Лас-Вегасе как об огромном искусственном оазисе с глинобитными хижинами, что застрял в самой глуши Дикого Запада, точно бриллиант в пупке танцовщицы пустынь. Никто не думает, что его кричащее великолепие самовольно захватило землю, где когда-то танцевали призраки южного индейского племени пайютов. Никто уже не вспоминает о страшных временах золотой лихорадки — теперь от них остались лишь слащавые названия казино вроде «Золотого самородка».

Вряд ли кому-то есть дело до этого песчаного моря, что раскинулось вокруг острова развлечений по имени Лас-Вегас.

Должен признаться, я тут не исключение. Я знаю Вегас вдоль и поперек, да и сам город, эта огромная музыкальная шкатулка, тоже знаком со мной не понаслышке: Полночный Луи, знаменитый субчик, секретный агент, настоящий профи. Я признаю под ногами только тот песок, что насыпают в лоток, а ведь я не такой уж поклонник искусственно обустроенных внутренних территорий. Предпочитаю свежий воздух и добротную чистую грязь.

Я предпочитаю иные удобства, вроде золотых карпов в декоративном пруду позади гостиницы и казино «Кристал Финикс», самого роскошного постоялого двора на бульвре Стрип — и карпы здесь были такие дорогие, что даже назывались по-особенному, «кои». Но я зову их просто: «обед».

На какое-то время я стал неофициальным штатным детективом в «Кристал Финикс», и декоративный пруд был тогда моим любимым развлечением. До чего, однако, удобно, когда офис находится рядом с хорошей закусочной. Расположение, расположение, расположение, как говорят агенты по недвижимости, — и я всегда открыт для новых предложений от знатоков.

Я занимаюсь частной практикой у канн, что опоясывают пруд с карпами. Это не в буквальном смысле частная практика, как вы понимаете. Просто расходится молва о том, где можно найти Полночного Луи. И все слухи сходятся в двух пунктах: во-первых, будь у вас две ноги или четыре, не ждите благосклонного отношения от Полночного Луи, если вздумаете шутки шутить с кем-нибудь из его приятелей в «Кристалл Финикс». Во-вторых, Полночный Луи не прочь порой взяться за какое-нибудь щекотливое дельце, если оплата будет достойной и своевременной.

Я не выступаю в легком весе: в мокром состоянии во мне более двадцати фунтов, а ведь взвешивался я уже давненько. И все же шерсть моя еще отливает цветом воронова крыла, турмалиново-зеленые очи зорки, как у орла, а уши знают, когда им встать торчком, а когда прижаться к голове, уведомляя окружающих об опасности. (Некоторые утверждают, что представители моего племени не различают цвета. Но нас они об этом напрямик не спрашивали.) Бережный уход обеспечивает моей шкурке безупречное сияние, а бритвы, спрятанные в лапах, тонки и остры, точно стрелки брюк у охранника Мачо Марио Фонтаны.

Несмотря на внушающий трепет внешний вид, я парень скромный, который ладит со всеми окружающими — особенно если его окружают женщины — за исключением рода псов.

Это слабость нашей семьи. Что-то есть в этих псах, от чего шерсть на наших загривках встает дыбом (и я уже молчу про спины!), а наши вторые по значимости конечности поднимаются кверху и салютуют.

Теперь вы можете себе представить мои чувства, когда я спокойно дремал в своем кабинете (виной тому был недостаток дел и избыток рыбных блюд на обед) и тут заметил подозрительную тень на ближайшей стене, которую омывали лучи солнца.

Была уже половина седьмого вечера — время, когда бассейны при гостиницах в Лас-Вегасе захлопываются быстрее, чем акулья пасть. Таким образом туристов торопят в объятия казино, где те проведут всю ночь и потратят все отложенные деньги. Рядом с прудом обычно уже никого нет. Даже карпы не отсвечивают — по причинам, которые могут быть связаны со мной (и это довольно весомая причина!).

Итак, мои веки приспущены, точно флаги. Лучи заходящего солнца просвечивают сквозь листья канн… Жизнь кажется вполне сносной… И вот, нате вам, эта неприятная тень тут как тут.

Кто бы не узнал это вытянутое острое рыло, приоткрытое ровно настолько, чтобы выставить напоказ отвратительные ряды зазубренных клыков? А эти огромные, длинные и острые уши? Сомнений нет: этот угловатый силуэт своими жадными очертаниями напоминал египетского бога мертвых с головой шакала, Анубиса. (Я осведомлен о египетских богах, ведь мой предок был одним из них. Я говорю о Басте. Вы, возможно, слышали про этого паренька. Или эту девчушку. И все равно вы можете называть меня просто Луи — я не злоупотребляю семейными связями.)

В тот день у Полночного Луи все валилось из лап. Я изгибаюсь подобно воротцам для игры в крокет и поднимаюсь, чтобы оказаться на высоте в прямом и переносном смысле. Если судить по тени, это не самый крупный пес из всех, что мне приходилось видеть, но все равно клиент солидный. Не надо быть штатным детективом, чтобы понять это.

— Вольно! — лает пасть на стене (так она выглядит еще более устрашающе). — Я здесь просто по делу.

Я не из тех, кто расслабляется по приказу, но обратить к врагу тыл и обращаться в бегство я тоже не собираюсь. Поэтому я выжидаю.

— Это ты у нас Полночный Луи? — вопрошает тем же резким и хрипловатым голосом мой визитер, который так стесняется выходить из тени.

— А кто интересуется?

— Это неважно.

Вот тебе и поговорили по душам. Я притворяюсь, что опять присел, но мои беспокойные когти то и дело показываются из-под перчаток. В отличие от всяких шавок я знаю, когда держать рот на замке.

Над моей головой ленивая пчела гудит над большим желтым цветком канны. Я чихаю.

— Вид не очень-то внушительный, — замечает мой невежливый гость, помолчав немного.

— Это можно сказать не только обо мне, — рычу я в ответ. — Выйди на свет, и тогда посмотрим.

Он так и поступает, и я жалею, что попросил.

Ошибки тут быть не может. Я гляжу на тощие ноги с длинными изогнутыми ногтями, как у мандарина. Осматриваю глаза, желтые и жесткие, как камни в мочевом пузыре. Голова даже больше выдает в нем хищника, чем я полагал. Тело поджарое, но мускулистое. Пятая конечность худощава, похожа на хот-дог длиной в фут; свисает низко, словно плеть. Этот паренек — точно собака, как я думал. Собака, да не совсем: не домашний песик, но динго, житель пустынь. Я начинаю понимать, как чувствовала себя Красная Шапочка, а ведь у меня, насколько я знаю, даже бабушки нет, о которой стоит переживать.

— Что я могу сделать для вас? — спрашиваю я, надеясь, что он не ответит: «Обед». Я не мастак по части обедов для хищников в прямом смысле слова.

Типчик скользнул в тень рядом со мной. Моя нюхательная система чуть не отказывает из-за чрезмерной вони; этот бродяга не мылся по меньшей мере неделю. Это, видимо, еще одна причина, по которой я недолюбливаю псов.

Он садится бок о бок со мной под листьями канны. Его желтые глаза шарят по окрестностями в поисках посторонних.

— Мне нужна одна услуга, — говорит он.

Вот уж сюрприз так сюрприз. Я слишком хорошо помню, что товарищ, с которым я имею сейчас дело, — это представитель другого вида. Он и подобные ему обделывают свои делишки на окраинах цивилизованного Лас-Вегаса и на беззаконных просторах открытой пустыни. Некоторые называют их трусами, другие — осторожными. Естественно, их ненавидят. Естественно, на них охотятся. Многих убивают. И каждый из них убивает. И не только убивает.

— Я не оказываю услуг тем, кто занимается определенными противоестественными действиями.

— Например?

— Я слышал, что ваш род порой ест… жуков.

— Как и люди, — спокойно замечает он.

— И это не все. Также до меня доходили слухи, что вы иногда лакомитесь… — Я сглатываю комок в горле и стараюсь удержать дрожь в усиках. — Трупами.

Почему бы еще древние египтяне сделали Анубиса главным шакалом Подземного мира? Мой посетитель выглядит, как его прямой потомок.

— Мы поступаем так, когда больше есть нечего, — признает он с леденящей душу улыбкой. — В городе это называется «ликвидация отходов».

Я молчу. Он меня не убедил.

Сидя, этот типчик выглядит в точности, как египетская статуя. Он праздно оглядывает цветущие благоустроенные земли, столь отличные от засушливых земель, что привычны его глазу. Я осознаю, сколько выдержки и отваги потребовалось этой известной парии, чтобы рискнуть и пробраться в самое сердце Вегаса. Просто для того, чтобы встретиться со мной. Ну что ж, если подумать, то Полночный Луи польщен — самую крошечную малость.

— И когда в последний раз, — спрашивает он, — случалось тебе отведать супербургер из ближайшей забегаловки?

— Это другое дело, — начинаю я.

— Мясо мертвого животного, — непреклонно провозглашает он. — Кто-то убил его, а ты съел. — Желтые глаза скользят по мне. Я вижу, как злобно они мерцают. — А как насчет содержимого банок, которое так жадно поглощаешь ты и твои собратья?

Да, тут все очевидно: этот паренек весь размерцался, как перламутровая рукоять короткоствольного карманного пистолета.

— Я сам ловлю свою еду. — Я киваю в сторону спокойного пруда. — Так что у вас случилось?

— Убийство.

От его ответа по моему внушительному стану проходит едва заметная дрожь. Я-то надеялся, что это будет какой-нибудь пустяк, вроде нападений кукушки-подорожника.

— И кто жертва?

— Жертвы.

— Сколько?

— Пока что шесть.

— Метод убийства?

— Один и тот же.

— Ты сейчас о серийном убийце говоришь, приятель.

— А, так мы уже подружились? — Еще одна злобная желтая вспышка. У этого субъекта взгляд Бетт Дэвис… в роли кровожадной Бэби Джейн.

— Деловые партнеры, — говорю я твердо. Никто в здравом уме не отвергнет такую характеристику. — Так кто жертвы?

— Мои братья и сестры.

— А-а-а.

Я не знаю, как сформулировать свою мысль. Один или шесть… мертвых койотов среди большинства человеческого населения. И давайте уже признаем: миром правит именно человечество.

Теперь я знаю, кто этот субъект. Если даже и не его самого, то его типаж: это сам Дон Койот, представитель злополучного племени. Охотники на вредных животных со всех краев мечтают отрезать им уши и хвосты за пару баксов или просто из принципа. Не нужно быть гением, чтобы понимать: подозреваемых по делу о так называемом преступлении, если речь идет об убийстве койотов, слишком много; имя им легион.

— Если ты и впрямь такой разумный, — говорю я ему дипломатично, — то наверняка знаешь, что легче было бы найти тех, кто не убивал койотов, чем тех, кто убивал.

— Это совсем другое дело, — резко говорит он. — К охотникам мы привыкли. Чаще всего нам удается их перехитрить. Мы выживаем — даже если и не благоденствуем, — и род наш множится, а ведь клан наших двоюродных братьев, Серых Волков, уже почти доведен до исчезновения. Мы научились избегать стальных капканов и стрихнина. Мы славимся умением бросать судьбе вызов. Но сейчас нас убивает нечто совершенно новое, коварное. Поддаются не только зеленые юнцы, но и те, кого должен был уберечь опыт. Это не вечная война, которую мы ведем одновременно с жертвой и охотником, это как раз то, о чем я и говорил: убийство.

— Этому я бы тоже не удивлялся. В наших краях вам приза зрительских симпатий не давали.

Он скалится, обнажая эффектные белоснежные зубы (без сомнения, перемалывание твердых предметов вроде жучьих панцирей и костей пошло им на пользу).

— Вот поэтому мне нужен агент.

— Почему бы не попытать счастья у полицейских собак?

— По правде сказать, ваш род гораздо лучше справляется с работой под прикрытием. Даже домашняя собака, — тон его был даже не снисходительным; в нем звучало величавое безразличие, — тут оказывается в невыгодном положении. Предполагается, что она принадлежит какому-то человеку. Это привлекает к ней излишнее внимание, порой люди даже предпринимают ошибочные попытки помочь. А ваше племя, напротив, славится любовью к одиноким прогулкам; вы выбираете тайные, неведомые тропы и чаще остаетесь незамеченными.

Я пожимаю плечами и поправляю шикарную перчатку из черной кожи.

— Предположим, я соглашусь выполнить твой заказ. Что я получу взамен?

Он высовывает длинный красный язык. Непонятно, то ли он ухмыляется, то ли высматривает, не промарширует ли мимо нас колония муравьев. Так сказать, любимая закуска.

— Я большая шишка в этих краях, — в задумчивости произносит койот. Говорит он весьма неохотно, словно выдает код от фамильного сейфа. — И у меня повсюду тут зарыты сокровища. Если ты найдешь убийцу — или даже не узнаешь, кто он, но сумеешь его остановить, — я расскажу тебе, где зарыт один из кладов. Это и будет платой.

— И какова же ценность этого клада? — вопрошаю я.

Желтые глаза сверлят во мне дыру.

— Он бесценен.

— Чем ты можешь это доказать?

— Я скажу лишь, что люди ценят такие предметы крайне высоко.

Х-м-м-м. Койотов называют мусорщиками пустыни. Я перебираю в памяти разные несъедобные штуки, которые могут попасться им на глаза на просторах пустыни Мохаве, но первым на ум приходит серебро. Возможно, потому что Джерси Джо Джексон, отчаянный картежник, тоже прятал огромные запасы украденных серебряных долларов в городе и за его пределами, среди унылых песков.

А ведь еще есть старые добрые самородки, оставшиеся со времен золотоискателей. Я не привередлив. Или… может, драгоценные камни? Украденные драгоценности. Я ни на минуту не сомневаюсь, что этот пронырливый старикан знает тайны, о которых даже поющие на ветру пески не решаются поведать.

Я встаю и небрежно потягиваюсь:

— С чего мне начинать?

На мгновение я встречаюсь взглядом с этими древними глазами цвета охры.

Затем этот тип тоже встает и исчезает во тьме за каннами:

— Иди за мной на место преступления.

Когда мы добираемся туда, уже совсем темно. Я и забыл, что у ребят вроде него земля под ногами горит, они целые мили могут пробегать без остановки. После того, как я показал ему короткий путь из города, мы понеслись к черту на кулички.

Мои нежные подушечки одолели долгий, долгий путь через неприветливые заросли полыни, и вот мы наконец остановились. Я пытаюсь отдышаться; сейчас я бы и мышонка не сдул с места, но мне противна даже мысль о том, что этот пляшущий пес мог меня обскакать.

Я, конечно, горжусь своим ночным зрением, но на сей раз я вижу лишь небо, полное звезд (кудесники с Лас-Вегас-Стрип могли бы успешно посостязаться с ним, благо, хорошего вкуса для этого особо и не нужно), юкки, что вытянули свои толстые ветви, словно регулировщики уличного движения, да заросли низкого кустарника — он весь в шипах, точь-в-точь колючая проволока. Ну и, конечно, полная луна проплывает над головой, словно миска теплого молока, на которую смотришь с кухонного стола. Ее сияние то и дело отражается в солнечно-желтых глазах койота. Тот одаривает меня насмешливыми взглядами.

— Вечно забываю, — говорит он. — Что вы, городские, быстро устаете.

— Я совершенно не устал, — процеживаю я сквозь зубы. Меня мучает одышка. — Но как мне изучить место преступления в такой тьме?

— Мне казалось, вы и ночью хорошо видите.

— Для подробного осмотра моего ночного зрения недостаточно. Ну да ладно. Мы хоть где сейчас находимся?

— Это анклав людей вдали от города. Мои злосчастные родственники решились подойти поближе, чтобы перехватить случайный кусок, и пали один за другим.

— Слушай, мы тоже долгожительством не отличаемся, так что я понимаю вашу печаль. И все же, что я могу поделать?

— Как вариант, ты можешь опросить выживших.

С этими словами он делает шаг назад, напрягает длинные ноги и задирает голову так, что нос утыкается в луну. Из-за этих устрашающих зубов вырывается жуткий вой, и несколько раз его прерывает короткий лай.

И вот через несколько минут я уже наношу визиты семьям койотов. Мой проводник решает не присутствовать на подробных опросах. Вскоре мне открывается неприглядная истина: нынешние жертвы — это те, кто умел выживать, кто был слишком умен, чтобы покорно умереть от любой известной ныне опасности.

Я разговариваю с Поющей-с-Душами. Это миловидная вдова Желтого Легконога — первого из тех, кого нашли мертвым.

Межвидовые шуры-муры я одобряю ничуть не больше, чем поедание жуков, но должен признать, что глаза у Поющей-с-Душами отличаются невероятным янтарным отливом, а передние лапы на редкость изящны. Ну, насколько я могу судить в такой темноте.

Такая же тьма окутывала и преступления. Опросы ничуть мне не помогли. Хотя порой койоты и передвигаются внушительными стаями, в основном они, к сожалению, охотятся в одиночку. Все рассказы, что я слышу, тоскливо однообразны.

Желтый Легконог не вернулся в логово после ночной охоты. Поющая-с-Душами оставила детенышей с подругой и отправилась на поиски. Она шла по его следу и нашла его мертвым под чахлым деревцем юкки. Никаких следов насильственной смерти.

Ловчий Песков отправился добывать лакомство для своей супруги, Той-Что-Ищет-Луну, и двух беспомощных малышей. Утром его тело нашли в трех минутах бега от Желтого Легконога, если следовать на закат.

Быстрая-Как-Ветер, двух лет от роду, умерла через два дня, ее обнаружили в четырех минутах бега. На том же расстоянии от нее лежал Закаленный Ветрами, старшина племени и, без сомнения, самый хитроумный из своих сородичей.

— Мы привыкли, что смерть у нас частый гость, — рассказывает мне Поющая-с-Душами, и в голосе ее слышится скорбный гнев. — Но за этим всем стоит какой-то план, и он не имеет отношения ни к ловушкам и ядам охотников за головами, ни к так называемым спортсменам с ружьями, ни даже к рассерженным фермерам, которые обвиняют нас в набегах на их скот.

Я киваю. Картина вырисовывается не самая радужная, а ведь я привык к высокой смертности среди своих собственных сородичей, которые в каком-то смысле делят с койотами крышу над головой. Из пяти хорошеньких котят четверо умрут на первом году жизни — часто в пределах территории, где разбрасывают яд. И все же в этих серийных убийствах мерещится что-то демоническое. Даже впотьмах я различаю какую-то закономерность.

В предрассветный час я усаживаюсь рядом с аргемоной, рассчитывая, что это растение отгонит от меня ночных скитальцев вроде скунсов, огромных мохнатых пауков, что старше матери Уистлера[4], а также ящериц и змей. С другой стороны, я бы не отказался, чтобы мимо прошмыгнула мышка, или пара мышей: с последнего перекуса прошла уже уйма времени.

Койоты снова исчезли в зарослях. Временами кто-нибудь из них разражается надрывным воем. Его можно принять за их обычное пение, но я-то знаю, что на сей раз он выражает ярость и печаль от того, что они бессильны остановить эти массовые убийства.

Я жду дневного света; не терпится взяться за дело всерьез. Я невольно заинтересовался этим случаем. Раз уж я проделал весь этот путь по унылой пустоши, можно и потрудиться ради заманчивого клада, а также, если получится, уберечь юных потомков Желтого Легконога от участи их отца.

Пустыня холодна и неприветлива, но мне все же удается задремать. Проснувшись, я чувствую, как солнце льется на меня, подобно горячему расплавленному маслу. Бальзам на одеревеневшие суставы!

Вдруг раздался неясный звук, будто кто-то постучался — постучался в дверь ко мне. Озадаченный, я силой разлепил веки, готовясь к атаке яркого света.

И внезапно, еще прищуриваясь, я вижу зрелище, от которого шерсть у бронзового кота завилась бы штопором: целое поселение, целый город, множество зданий на фоне кричаще-синего утреннего неба. Я принюхиваюсь и чувствую запах опилок и штукатурки. Я вижу бледные остовы сосен, что вздымаются к небесам.

Я поворачиваюсь так быстро, что моя пятая конечность цепляется за аргемону. Позади меня, как я и представлял, когда вчерашней ночью в полной тьме опрашивал койотов, простирается бескрайняя пустыня. Не в этих ли песках пали их товарищи? Не там ли, где я сейчас стою?

Я снова обращаю взор туда, где кипит работа. Пила причитает, словно потерянная душа, а мужчины в банданах и майках (иные с обнаженными мускулистыми торсами, загаром напоминавшими шкуру добермана) перемещают туда-сюда ноги в синих джинсах. Карабкаются, шумят, перекрикиваются.

Оглушенный, я все же стараюсь помнить о главном. Три минуты бега на закат. Я поворачиваюсь на запад и пускаюсь рысью, делая скидку на разницу в скорости и ширине шага. И правда, вскоре я уже обнюхиваю поросль благоуханной лобулярии. Недавно его перекрывал запах куда более сильный, приторный, тошнотворный.

Тело исчезло — без сомнения, его унесли гробовщики из людей, но земля помнит. Последняя линия обороны Ловца Песков.

Я двигаюсь дальше по следам смерти. Запах держится как раз там, где я и ожидал. Мой путь ни разу не отклонялся далеко от гигантского скопления строящихся домов. Мертвые койоты словно образуют ритуальный круг, защищая место, где вырастет новый город.

Главный койот прав. От всех этих событий дурно пахнет. И это даже не запах смерти.

Я смахиваю пыль с пальто, стараясь не слушать возмущения пустого желудка, и небрежным шагом прогуливаюсь среди людей и творений их рук.

Вскоре я ступаю на пыльный асфальт, шагаю по дорогам — пусть пока они и мало отличаются от бездорожья. За стройкой мне открывается кривая перспектива на уже законченные строения: просторные двухэтажные здания размером с торговые центры, что расположились среди свежевыстланных газонов. Оросительные системы разбрызгивают капли по траве, словно освящают ее святой водой. Не сразу я понимаю, что каждое из этих сооружений предназначено всего для одной семьи.

За час я изучил все окрестности. Я нахожусь посреди Хендерсона, штат Невада, во время прославленного бума жилищного строительства. Я уже слышал, что этот спальный пригород всего в двух шагах и паре остановок от Лас-Вегаса стремительно развивается, но раньше у меня не было возможности убедиться в этом воочию.

Неудивительно, что койоты обречены. Они нарушали границы элитнейшего поселка. Я сижу под одним из парных юкковых деревьев, которыми отмечен вход на территорию, и читаю надпись на плакате. Рекламный щит окрашен в модные цвета: бирюзовый, оранжевый и лиловый; каймой пущен узор из перчиков халапеньо и завывающих койотов.

«Небеса Пейотов: Плановое Поселение Джимми Рэя Рагглса». Так гласит надпись угловатыми буквами, которые вроде как должны напоминать зигзаги на одеялах коренных американцев. Улыбающееся фото Джимми Рэя скромно зацепилось за один из уголков объявления. Я тщательно стараюсь держать это в секрете, но на самом деле я умею читать. Я щурюсь изо всех сил, разобрать эти чудовищные каракули стоит мне большого труда. Вот это работа для детектива!

Проведя тщательный анализ, я установил, что «Небеса Пейотов» — это поселение, созданное с учетом экологических принципов, в котором между природой и человеком не ставится никаких искусственных барьеров и заборов. Приводятся фразы наподобие «Спокойно, как в Санта-Фе», «природа без границ» и «все удобства». Неудивительно. Я слышал, что беглецы из квакерского штата Калифорния стекаются на запад, юг и север от своего несчастного дома. Очевидно, Хендерсон предоставляет убежище тем, кого уже не могли вместить другие поселения.

Я беспрепятственно прогуливаюсь по улицам «Небес Пейотов»; да что там — меня не замечают вовсе. Как и предсказывал койот. Возможно, мой мрачноватый привлекательный вид смотрится уместно среди этого изобилия пастельных тонов, которым окрашены все видимые поверхности. Несмотря на пустой желудок, меня, возможно, скоро стошнит от количества приглушенного рыжего, лилового и «небесно-пейотового» бирюзового, которое мне приходится переварить.

Я уже упоминал тот факт, что родился не вчера. Вдобавок к этому я — тертый калач и знаю, что пейотом называется сине-зеленый кактус. Его цветки вырабатывают капельки, которые застывают маленькими бутонами «мескаля». Отведайте одну из этих крошек — и вскоре вас охватят галлюцинации столь же безумные, как и эта послеполуденная застройка в мятных тонах, что развернулась сейчас перед моим взором.

Наркотические свойства мескалина использовались и используются коренным населением в религиозных обрядах. В остальном же его употребление незаконно. Не знаю, увлекаются ли мескалином местные пайюты, но не столь коренные американцы им явно балуются.

Что касается меня, то время от времени я пропускаю рюмочку, но держусь в стороне от любых тяжелых веществ. Само собой, тот, кто спроектировал этот кошмар, такой строгостью нравов похвастаться не может.

Завершенные дома все заселены, но сейчас по большей части пустуют. Они похожи на страницы журналов о дизайне. Дети в школе, мужья и жены работают или развлекаются.

Мне жутковато от мысли, что, в то время как окраины этого парка отдыха усыпаны трупами койотов, на парадных дверях и почтовых ящиках красуются яркие изображения койотов живых — изображения, которые уже успели набить нам оскомину. Так часто они появляются на украшениях, кофейных кружках и узорах на одежде.

Возможно, цветовая палитра как-то объясняет, почему койоты на рисунках непременно воют. Тем не менее вопль их нем, как и окружающая пустыня. Я прекрасно понимаю их жалобы; мое собственное племя тоже изображают на куче такого хлама, ради которого мы бы и когтем в лотке не поскребли. Люди так нежно относятся к тем, кого убивают.

Из-за отсутствия «искусственных барьеров» я беспрепятственно могу прогуливаться по этим роскошным переходам, хотя на каждом шагу понатыканы значки охранных служб, а предупредительных наклеек на окнах и того больше.

Задние дворы так же вылизаны, как и палисадники. Они заканчиваются внезапно, и за ними сразу начинается пустыня. Я подхожу к границе между зеленью и буростью, и мои подушечки, все в мозолях от песка, наслаждаются мягкостью травяного ковра. Позади меня скрипит дверь. Я оборачиваюсь, чтобы посмотреть. Нечто крохотное, светлошерстное и пушистое с лаем несется мне навстречу. Я бросаю взгляд на дом: до него около пятидесяти метров бермудской травы (стригут ее, конечно, не хозяева). На таком расстоянии мне не слышно высокого неискреннего визга этого Фидо[5], но, похоже, я различаю отчаянный крик хозяина, что безуспешно призывает маленького беглеца вернуться домой.

Поэтому я оскаливаю зубы и остаюсь на месте, и вот до Фидо уже лапой подать. Он останавливается и склоняет голову набок. Пес очаровательно кудряв, ну в точности как Ширли Темпл. Он садится на задние лапы. Его крошечная челюсть отвисает. Большая, плохая черная киска уже должна карабкаться на дерево или перелезать через забор, но здесь растут только юкки, а ведь они ужасно колючие, да и заборов нет никаких, только пустыня и Великие Песчаные Просторы.

Раздражающее тявканье переходит в скулеж.

— Ты, — говорю я ему безжалостно, — добыча койота.

Я поворачиваюсь и ступаю на песок — ой-й-й. Тем не менее уход получается драматичный. Оглядываюсь назад: Блондинчик несется обратно к просторной террасе и, скуля, зовет мамочку.

Затем я и сам решительно заспешил обратно к цивилизованному миру; там мне наконец удается поймать грузовик, который помогает при озеленении участков, и прокатиться на нем до настоящего Вегаса (впрочем, а что такое вообще настоящий Вегас?).

Не могу определить, от чего же я больше рад сбежать: от пожухлой пустыни с острыми клыками кактусов и койотов или от фальшивых пейзажей «Небес Пейотов» в стиле нашего юго-запада, раскрашенных в цвета сгнивших фруктов.

Совершив небольшой заплыв в пруду с карпами, я стараюсь больше не появляться в этих окрестностях и избегаю визитов странных парней с чудным цветом глаз. Для этого я направляюсь в свое тайное убежище. Теперь, когда я подробно исследовал произошедшее, я готов пойти и как следует подумать.

По счастью, у меня есть место для размышлений: это призрачный номер люкс в «Кристал Финиксе». Номер 711. Давным-давно, в сороковых, тут постоянно проживал Джерси Джо Джексон. Тогда «Кристал Финикс» еще назывался «Гостиницей Юккового древа». Джерси Джо умер аж в семидесятых, и к тому времени он, как говорят, был разорен и сломлен — и, что хуже, совершенно забыт.

Меблировка в пустом номере не изменилась со времени его смерти. Нынешнее руководство считало ее иллюстрацией жизни в другую эпоху, а потому всё решили сохранить как было; с другой стороны, поговаривали, что время от времени через трещину в двери в комнату входил, пританцовывая, тощий седой господин.

В последние годы я провел здесь много мирных часов. Возможно, порой потоки света через деревянные жалюзи лились довольно странно, но все же я не могу с уверенностью ни подтвердить, ни опровергнуть существование призрака. Никто меня здесь не тревожит, и дверь неизменно поддается легкому толчку моей бархатной лапки.

Я усаживаюсь на свое любимое место: зеленовато-желтое сатиновое сиденье стула — так уж вышло, что оно прекрасно оттеняет цвета моей шерсти. Лучше всего мне думается, когда я выгляжу особенно внушительно. Впрочем, меня часто обвиняют, что я в такие моменты просто засыпаю.

Тишина стоит густая, как коньяк «Наполеон» (лакомиться таким изысканным напитком мне не приходилось, но воображением я не обделен). Я пью эту тишь жадными глотками. Глаза мои прикрыты, когти мнут зеленоватый атлас, тревожные размышления омрачают мой разум.

Во-первых, как? Никаких следов на телах не осталось. Я бы предположил яд. Жертвы привыкли опасаться стрихнина, этой излюбленной отравы охотников на койотов. Следовательно, тут замешан другой токсин. Нельзя исключить и змеиного укуса. Возможно, что толкотня и шум, что поднялись в «Небесах Пейотов», вынудили ядовитых тварей покинуть свои гнезда и устремиться к границам поселения. Это объяснило бы, почему трупы располагаются ровным кругом.

Однако же змеиный яд обычно вызывает опухание суставов. Ничего подобного у погибших не обнаружено.

Ну ладно. Предположим, преступником тут выступил, как обычно, змей в человеческом обличье. Предположим, использовался яд, которого не заметил бы и самый ушлый койот.

Но зачем? Какой тут может быть мотив? Явно не шкуры: животных оставили лежать там, где они умерли. И не древняя ненависть овцеводов к подлым койотам: могу побиться об заклад, что все окрестные земли, хоть и кажутся пустынными, принадлежат компаниям-застройщикам вроде той, что создала «Небеса Пейотов». Поселки вырастают один за другим, как муравейники, и поглощают огромные участки земли.

Я обдумываю этот вопрос снова и снова, мысленно следуя по полукругу, сложенному из трупов. Мой внутренний взор неизменно прикован к нелепому скоплению пафоса и беспорядка, чьи границы отмечены смертью.

Мое контактное лицо среди койотов (Интересно, почему он так и не решился назвать себя по имени? Думаю, тут виной криминальное прошлое.) сказало, что все живущие поблизости койоты уже предупреждены о том, что им следует избегать поселка. Тем не менее никакой ночной вой не отгонит случайных прохожих, а ведь в пустыне живет множество самых разных псов.

Койоты продолжат погибать. Не то чтобы это кого-то взволновало (как остались без внимания и недавние жертвы), но я не испытываю к Дону Койоту никакой личной неприязни, да и урвать себе немного из его сокровищ тоже хочется.

Как ни противна мне мысль об этом, придется вернуться на место преступления — и в «Небеса Пейотов», — чтобы установить наблюдательный пост. Может, я смогу уговорить Поющую-с-Душами на время оставить детей у соседки и осчастливить меня своим обществом. Первоклассному детективу не помешает длинноногая секретарша. Для создания драматического эффекта.

С дамочкой ничего не вышло; вместо нее я получаю Счастливого Прыгуна, щенка-подростка, у которого слишком много свободного времени. Главный койот как сквозь землю провалился. Надеюсь, он не выкинет такого же трюка с исчезновением, когда придет время наградить Полночного Луи за успешное завершение расследования. Мне пришлось на ходу вскочить в грузовик с гравием, из-за чего я пребываю не в лучшем расположении духа.

— Когда я прикажу, сиди в укрытии и не высовывайся, — наставляю я этого неуклюжего юнца.

— Да, сэр, мистер Полночный. Я хочу быть известным раскрывателем преступлений, когда вырасту. Как вы! Буду сидеть тихо, как кактус.

Что-то я сомневаюсь. У этого сорванца точно скорпионы под хвостом живут.

Мы пробираемся поближе к поселку. Счастливый Прыгун скачет по кустам, время от времени выбегая, чтобы потереться мордой о песок и поскулить.

— Ункария опушенная, — ставлю я диагноз, осматривая заросли кактуса, к которым, как сейчас узнал мой спутник, лучше не приближаться. — Тебе что, взрослые не рассказывали про его шипы?

— Не-е-а. Мы должны кое-чему учиться на собственном опыте, мистер Полночный. — Прыгун чихает и расплывается в идиотской ухмылке.

— Ну что ж, вылезай из чащобы и держись поближе ко мне. Так ты сможешь научиться чему-нибудь действительно полезному.

Он в один прыжок оказывается рядом и отныне держится поблизости: так близко, что я вижу, как он снова опускает свою любопытную морду, принюхивается и принимается жевать какое-то неопознанное насекомое, аж за ушами трещит. Хорошо, что я не позавтракал: меня бы точно сейчас стошнило. Я не брезглив по части неприглядных сторон жизни, и многое мне приходилось есть сырым, но жучки — это уж слишком.

Да, теперь я понимаю, что денек предстоит долгий. Но пока мы по-пластунски ползем к достроенным домам, безграничная восторженность Счастливого Прыгуна затмевает некоторые из его не столь привлекательных качеств.

— А что это за цветные каньоны, мистер Полночный? — спрашивает он.

Мне по душе его почтительность.

— Это дома, Прыгун. Модернистские особняки для праздных людей, у которых уйма денег, и они стремятся выглядеть канифоль (люблю, знаете ли, поучить молодежь французскому).

— Логова, мистер Полночный?

— Да, верно… и логова, и спортзалы, и бары, и кухни, оборудованные по последнему слову техники.

Прыгун — сельский паренек — хмурится, выслушивая мой подробный перечень удобств. Но потом снова ухмыляется:

— Логова. А детеныши там есть?

— Конечно. Большие, маленькие, любые.

Его лоб снова стягивают морщины раздумья.

— А эта зелень вокруг их логовищ… это какая-то особая вода? Для защиты?

— Нет, парень. Это ров с лучшей бермудской травой. Ее доставили сюда, чтобы людям было мягко ступать босыми ногами, а потом подрезали, чтобы удобней было играть в гольф.

— Она растет, а потом ее подрезают?

— Да, знаю, звучит странно.

— Можно мне по ней пройтись?

Я осматриваю дом. Нет, это другой; не тот, в котором живет этот противный Фидо.

— Думаю, можно. Только держись поближе к краю.

И он переступает четкую границу между пустыней и мягким зеленым ковром; его длинные ноги пружинят в бермудской траве.

— Прохладно. И мягко! — говорит он, снова ухмыляясь.

— Так и есть, да не про твою честь. — Я жестом приказываю ему вернуться обратно на песок. Если кто-то и будет обходить дозором этот роскошный зеленый бархат, то эта честь выпадет старшему в команде.

Счастливый Прыгун скулит (и это раздражает всего немногим меньше, чем визг Фидо) и забывается настолько, что скачет прямиком в сторону куста опунции базальной.

— Не забывай про шипы, — предостерегаю я его снова. Похоже, начинаю превращаться в няньку.

— Смотрите, мистер Полночный! Подфартило!

Я спешу к нему, надеясь, что он нашел улику. Возможно ли, что этот дружелюбный идиот наткнулся на что-нибудь действительно важное?

На земле я замечаю яркое пятно оберточной бумаги. Оранжевой. А затем мой нос (не такой длинный, как у койотов) наконец различает запашок, что притянул к себе внимание Прыгуна. В эту бумагу был завернут бургер. В самой середке, на славной булочке, притаилась котлета, политая Безупречным Барбекю-Соусом для Бургеров. Такое мне уже доводилось попробовать.

Прыгун тактично отходит в сторону:

— Можете взять его, мистер Полночный.

Неужели я правда вижу сейчас в этих ярко-желтых глазах огонь преклонения перед кумиром? Одно знаю точно: еще никто не видел койота, который поделился бы едой с представителем другого вида. Они и с сородичами-то делятся редко.

Мой нос заявляет мне, что Безупречный Барбекю-Соус пропитывает толстый кусок мяса — зажаренный и, безусловно, мертвый. Я уже собираюсь приложиться к нему, как вспоминаю разговор с верховным койотом о том, что высшие виды с презрением отвергают мертвечину. Я не могу отказаться от заявленной точки зрения, во всяком случае, не в присутствии того, кто принадлежит клану койотов. Поэтому я отмахиваюсь и неспешно удаляюсь от находки.

— Вперед, парниша. Я предпочитаю суши.

— Рыба! — Прыгун в отвращении морщит длинный нос. Остатки бургера он приканчивает одним глотком.

Мы продолжаем обход: наблюдаем, чем кто занимается. Счастливый Прыгун изумляется повадкам людей. А мне их повадки хорошо знакомы; я высматриваю что-нибудь необычное.

Жизнь почти замерла. Детей, которые еще не доросли до школы, держат взаперти, подальше от жары и опасностей стройки. Я вижу лица сородичей: они выглядывают из окон и вовсе не кажутся удрученными (а казалось бы, должны, в их-то подневольном положении).

Собаки, за исключением беглеца Фидо, мне не попадались. Сам-то я по их обществу не скучаю, но ведь им нужно время от времени выходить на улицу — с поводками ли, без поводков ли, — чтобы сделать свои омерзительные дела. Только представьте себе: оставлять свои отходы у всех на виду, чтобы кто-то другой убрал их за тебя! Такие гнусные привычки объясняют, почему представители семейства псовых стоят на эволюционной лестнице ниже, чем кошачьи.

Я озвучиваю свое презрение вслух, и Прыгун снова хмурится в задумчивости:

— Но, мистер Полночный, если бы мы, койоты, закапывали свою воду и помет, то мы бы не знали, что уже были в этом месте и кто был тут до нас. Мы бы не смогли метить свою территорию.

— А кому вообще нужна такая замаранная территория? — бормочу я про себя.

Но все же я призадумываюсь. Может, все дело и правда в разметке территории?

Через пару часов обхода я уже сыт «Небесами Пейотов» по горло. И болтовни Счастливого Прыгуна с меня тоже достаточно. Я отправляю паренька домой: его желтая шерсть мгновенно сливается с пустыней цвета навоза. Наша беседа о туалетных привычках определенным образом повлияла на то, как я сейчас смотрю на мир.

С облегчением я становлюсь на одинокую вахту рядом с кустом олеандра (никаких сеянцев для обитателей «Небес Пейотов», только дорогие взрослые деревья!).

В трех домах от меня рабочие стучат молотками, что-то пилят, кричат. А здесь все спокойно. Слишком даже спокойно. Хотя я всей душой за мир без собак, но отсутствие этих популярных домашних животных в округе меня настораживает. На улице ни единой собачьей души — за исключением неприрученных койотов. А те из них, кто приблизился к поселку на расстояние, с которого слышен их вой, уже мертвы.

Может «Небеса Пейотов» — место для собак чересчур чистое? Я знаю, что в некоторых жилых комплексах многое запрещают.

Людские голоса нарушают ход моих мыслей. Я плотнее вжимаюсь в тень от олеандра. Из дома выходит женщина в слаксах и свитере, окрашенных в те же гнилостные цвета, которыми изобилует вся округа. Естественно, на свитере воет бирюзовый койот.

На мужчине костюм, но костюм светлый, да и пиджак расстегнут.

— Какой из разбрызгивателей не работает, миссис Эберт?

— Да там не один, а целый ряд — вот тут, у олеандров.

— А, на границе участка.

Он идет в мою сторону, но меня не замечает: я черен как ночь, а глаза я прищурил, превратив их в узкие зеленые щелочки. Он стучит ногой по крохотным серебряным шипам, что торчат из дорогой травы подобно смертоносным цветам.

— Похоже, вся линия сломалась, миссис Эберт.

Он склоняется, чтобы повозиться с оросительной системой, но глазами шарит по границе с пустыней. Она так близко, что теплый сухой ветерок доносит до нас аромат лобулярии. Ну что ж, хоть дезодорант помещений у этих койотов есть.

Мужчина высок и тучен, как и любой занятой человек средних лет. Лицо у него, правда, слишком загорелое для офисного планктона; каштановые волосы уже редеют, а карие глаза оттенком напоминают грязь. Этакие бегающие глазки. Короткие волоски у меня на лопатках начинают подниматься дыбом. Он ведет себя так, будто знает, что за ним следят, но меня он не замечает. Чему я и рад.

Все еще стоя спиной к женщине, он достает что-то из кармана. Может, носовой платок? На залысинах начинают блестеть капельки пота. Рот кривится. Эта гримаса могла бы быть улыбкой, если бы он радовался. Но он выглядит напряженным и нервным.

Он кидает носовой платок за олеандры, в пустыню. Хороший, сильный бросок. Даже мне известно, что ткань не полетела бы так далеко: слишком легкая.

— Бракованная линия, миссис Эберт. Компания заменит вам ее. Бесплатно.

— Как прекрасно, мистер Фелпс! — Разумеется, именно этого женщина и ожидала, но все равно издает довольные звуки.

— Мы в «Небесах Пейотов» хотим, чтобы наши жители были довольны всем без исключения. — Мистер Фелпс надевает маску добродушия и идет по густой траве обратно к женщине. — Джимми Рэй Рагглс не для того создавал этот поселок с нуля, чтобы ваша бермудская трава жухла из-за сломанной трубы!

— Плюс к этому сломанная труба может привести к чрезмерному расходу воды, — напоминает ему она.

— Точно. — Хотя он повернулся ко мне своей широкой спиной в костюме из смеси хлопка с полиэстером, я все же слышу в его голосе самодовольную улыбку. — Здесь мы воду зря не тратим, — говорит он, стоя в океане изумрудно-зеленой травы. — «Небеса Пейотов» — это любимое детище Джимми Рэя Рагглса, всё, до последнего листочка рассады. И это детище должно быть совершенным.

Они обмениваются улыбками и вместе прогуливаются к бледно-желтому дому. Я не жду, пока они войдут; я уже развернулся и бегу в пустыню.

Совсем неподалеку я нахожу оранжевый носовой платок. Рядом лежит камень размером с игрушечную мышь. Но это вовсе не носовой платок. Я бросаю на него взгляд и со скоростью койота мчусь дальше в пустыню огромными прыжками. Мне не нравится мысль о том, что еще одна жертва погибнет, пока я на посту.

Найти логово Поющей-с-Душами проще простого: оно как раз у густых зарослей кактуса, который так нравится койотам: для их племени его плоды — точно валерьянка. Я рассказываю Поющей-с-Душами о своих сложностях. Фоном то и дело тявкают детеныши. В ее желтых глазах становятся видны белки.

— Я могу позвать, но что дальше? — спрашивает она меня.

— Просто приведите его сюда. А там я что-нибудь придумаю.

Она встает в позу, до жути напоминающую рисунок на свитере того домовладельца, поднимает голову до тех пор, пока ее желтая шея не указывает полдень, и издает невообразимый вой.

Голос у Поющей-с-Душами такой, что она даст Дженис Джоплин сто очков вперед. Я, как и она, прижимаю уши к голове, только в моем случае это средство самозащиты. Даже детеныши перестают тявкать и подхватывают фальцетом. Ой-ой!

Днем эти завывания звучат неуместно, но, пожалуй, это-то и привлечет к ним внимание. Вскоре из желто-бурой пустыни один за другим, сами похожие на оживший песок, стали выпрыгивать койоты. Честно говоря, для меня они все на одно лицо, поэтому я не узнал никого из тех, с кем разговаривал прошлой ночью.

Но один плетется медленно. У меня все внутри сжимается, когда я узнаю жертву: Счастливый Прыгун. Старик, который поручил мне это дело, так и не появился. Не сказать, чтобы я был этим огорчен: хороших новостей у меня для него нет.

Когда меня окружают недоуменные койоты (хорошо, что я не из пугливых), я приступаю к объяснениям:

— Я обнаружил, кто и как убивает ваших сородичей. К несчастью, Счастливый Прыгун отведал отравленной пищи.

Головы резко поворачиваются к нему. Его собственная голова свисает ниже обычного. Большие уши уже не стоят торчком, как раньше, и я замечаю, что белки его глаз желтеют.

— Я… я устал, мистер Полночный, — скулит он. — Чем я могу помочь?

— Есть ли хоть что-нибудь в пустыне, чего вы не едите? — спрашиваю я остальных.

— Если койотам приходится, они съедят почти все что угодно, — отвечает один серомордый.

— Но должно же быть хоть что-то, какое-нибудь растение, которое вы и на спор есть не станете. От чего вас тошнит.

Поющая-с-Душами поднимает голову:

— Конечно. Мы просто слишком растерялись от шока. Антидот.

— Не факт, что поможет, — предупреждаю я, пристально разглядывая осоловелого Счастливого Прыгуна. — Я подумал было об олеандре, но он такой ядовитый, что может не вылечить, а убить. Что бы это ни была за отрава, если мы поторопимся…

— Листья лобулярии, — говорит безымянный койот с серой мордой. — От них во рту все горит. Неприятно.

— Перо принца, — вносит свое предложение другой койот. — На вкус еще хуже.

— Туполистный табак, — снова подает голос пожилой. — Его курили пайюты. От этой вонючки юнца точно протошнит как следует.

— Я знаю! — Поющая-с-Душами бочком отходит от своих большеглазых и большеухих детенышей, которые наблюдают за нашим совещанием. — Щеткохвостику только неделю назад стало плохо, когда я приволокла его домой от того растения, вон там.

Все как один поворачиваются, чтобы взглянуть на неприметную поросль в треть метра высотой. Она вся покрыта крохотными тускло-зелеными листочками. Маленькие безлистые стебли увенчаны бисеринками семян.

Счастливого Прыгуна носами подталкивают к растению. Мы наблюдаем, как он откусывает несколько мелких стручков. А серомордый в это время трусит прочь, чтобы вскоре вернуться с душистым букетом лобулярии.

Пока Счастливый Прыгун поглощает эти дары пустыни, его морду перекашивает гримаса отвращения, но белки глаз при этом светятся страхом.

— Острое, — комментирует он, коротко пролаяв. — Горячее. Жжется.

Я молчу. Жжение может быть вызвано ядом. Я не большой поклонник овощей, но ради эксперимента надкусываю одну горошину. Тут я тоже не эксперт, но мне случилось отхватить кусочек бургера, и я узнаю ужасный вкус растения. По иронии, смертельная котлета Счастливого Прыгуна от души сдобрена горчицей.

Мы смотрим, как бедняга щенок жует эти твердые вкусовые бомбочки. Наконец его костлявые бока начинают ходить ходуном. Я с удивлением вижу, что собравшиеся койоты тактично отворачиваются от неприятного зрелища.

Когда дело сделано, вся грязная работа достается Полночному Луи.

Я неспешно подхожу, чтобы осмотреть остатки. В груде извергнутой зелени лежит смертоносный кусок мяса, на вид совсем непереваренный. Я прикасаюсь к нему острием когтя. После нескольких тычков он поддается и раскрывается по линии разлома. Внутри лежит горстка металлического порошка.

— Закопайте это, — рычу я клану койотов, что собрался вокруг.

Счастливый Прыгун уже не выглядит таким понурым:

— Похоже, мне полегчало, мистер Полночный.

— Продолжай в том же духе и, кхе-кхе, пей побольше жидкости. И отдыхай. Это никогда не повредит.

Койоты наперебой благодарят меня, а я прижимаю уши и отправляюсь обратно, в опасные земли «Небес Пейотов».

Теперь я знаю средство (если и не разновидность яда), известен мне и мотив. Даже преступника я нашел. Но по-прежнему понятия не имею, как его остановить.

Я следую за ним, точно тень.

Это вовсе не сложно: во-первых, моя окраска и так делает меня прирожденной тенью, да и слежка мне всегда давалась хорошо. Во-вторых, мистер Фелпс словно заполняет собой весь поселок.

Он, похоже, работает у Джимми Рэя Рагглса специалистом по устранению неисправностей. Осматривает деревянные настилы, если слишком большое расстояние между планками ранит эстетический вкус хозяев. Приказывает заменить увядшие кусты. Следит, чтобы все были довольны.

И услужливо сознается в содеянном.

— Мои ребята так расстроенны, что им приходится держать Роки взаперти, — обеспокоенный домовладелец в костюме за тысячу долларов останавливает проходящего по подъездной аллее мистера Фелпса и принимается жаловаться. — Мы как-то не думали, что койоты тут будут бегать вместе с нашими питомцами. Может, частокол…

— Джимми Рэй хочет, чтобы поселок не был ничем отгорожен от пустыни, в этом-то и весь смысл. Мы работаем над этой проблемой. Возможно, электроизгороди.

— А как насчет тех мертвых койотов по периметру? Это просто антисанитария. Трупы животных так близко от жилых домов.

— Мы очищаем от них территорию, как только обнаруживаем тела.

— Отчего они умирают? Они не бешеные?

— Нет, нет, — поспешно отвечает мистер Фелпс. Я прямо-таки вижу, как от слова «бешеные» в его мозгу возникают картины исков об ущербе и панике среди покупателей. — Обычные вредители. Паразиты. Койоты постоянно мрут. Старость. Ружья. Не волнуйтесь, сэр. Как только койоты поймут, что теперь эта территория заселена, они будут держаться в стороне от поселка.

Занятой мужчина в костюме запрыгивает в красный кабриолет BMW и уезжает. Похоже, слова мистера Фелпса его не убедили.

Мистер Фелпс направляется к самому большому из достроенных домов: белый, оштукатуренный; высокая крыша, покрытая красной черепицей, размером с цирковой шатер.

Я, единственный свободный четвероногий в округе, следую за ним. Что-то мне жутковато. С задней стороны огромного дома находится круглый зимний сад с высокими окнами, от пола до самого потолка. Помещение снаружи окружено настилом из выбеленного красного дерева.

Вскоре снаружи появляется мистер Фелпс. Его сопровождают мужчина и женщина, у последней на руках ребенок. Этим ребятам из «Небес Пейотов» явно по душе задние дворы и виды на пустыню.

Я стараюсь не отсвечивать, но при этом держаться достаточно близко, чтобы слышать каждое слово.

— Все идет как по маслу, Джимми Рэй, — сердечный голос мистера Фелпса, в котором слышится профессионализм рекламного агента, покрывает ложь сусальным золотом.

— А что там насчет смертности среди питомцев? — спрашивает начальник.

— Со дня на день мы избавимся от всех койотов — мертвых ли, живых ли. Попробуем низкие электроизгороди.

Лицо большого босса омрачается:

— Это испортит весь вид.

Мистер Джимми Рэй Рагглс в жизни не менее привлекателен, чем на фото. Хотя на вид ему немногим более тридцати, от него даже пахнет деньгами (спасибо французистому одеколону). Миссис Джимми Рэй Рагглс, стройная женщина, блондинка с выгоревшими на солнце прядями, носит Шанель № 5 поверх белой теннисной формы.

Она ставит дочку на пол; темные волосы намекают, что мамочка порой черпает из бутылки с перекисью. Маленькой принцессе в розовом платьице около четырех. Она хватается за мамины шорты и прячется за ее ногами.

Мистер Фелпс снова выглядит беспокойным. Он смотрит с полосы газона на широкую даль бурой пустыни, что простирается дальше. Вид загораживает сооружение, словно созданное из детского конструктора: детский городок. В нем столько качелей, горок и шведских стенок, что хватило бы на целую игровую площадку.

— Мы пустим провода по самому низу, — говорит мистер Фелпс.

— Если койоты сильно захотят, то перепрыгнут такой забор.

— А может, и нет, — вставляет неубедительное слово мистер Фелпс.

Я чую, к чему он клонит: нет, если многие из них умрут. Так начальник не знает про его личный план истребления вредителей!

Внезапно мистер Фелпс наклоняется и улыбается малышке:

— Как поживаешь, Кейтлин? Хочешь, дядя Фил тебя покачает?

Поживает Кейтлин не очень хорошо. На самом деле она выглядит столь же удрученной, как еще совсем недавно был Счастливый Прыгун. Ее темные глаза круглы, словно две луны в полнолуние, а бесценный отстоящий палец засунут в рот наподобие леденца. А ведь он там совершенно бесполезен. Ох, я бы все на свете отдал за большой палец! А еще лучше за два: я ценю уравновешенность.

— Что скажешь, Кейтлин? — взывает к ней мать. — Со стороны дяди Фила было очень любезно подарить тебе этот развлекательный комплекс. — Миссис Джимми Рэй бросает на мистера Фелпса извиняющийся взгляд: — Она так застенчива для своих лет.

— Ничего страшного, — теперь мистер Фелпс звучит как настырный продавец, навязывающий свой товар. — Она знает, что дядя Фил — ее лучший друг. Ну же, Кейти. Опля!

Одной рукой он подхватывает девочку, и я вижу страх в ее глазах. Сам я не очень-то люблю, когда меня берут на руки. А уж рассекать воздух, мотаясь в высоте туда-сюда, и все это во имя веселья… Я вас умоляю!

Нежные родители улыбаются, а дядя Фил ведет маленькую Кейти к качелям.

Я крадусь под олеандрами, пока не оказываюсь на одном уровне с этими аляповатыми качелями. Радости мне от этого совершенно никакой. Ничего хорошего я тут не услышу, но все равно надо следовать за мистером Фелпсом, пока не нарою на него какого-нибудь очевидного компромата. По крайней мере теперь я знаю, что свои грязные делишки он обделывает в одиночестве.

Мистер Фелпс подсаживает девочку на сиденье. Она хватается лапками за цепи, и суставы белеют от напряжения. Он отталкивает ее, и вот она уже плавает туда-сюда по воздуху над его головой, опускается чуть не до земли, а потом вверх и вперед, и снова вниз и назад.

Я закрываю глаза. Это хуже, чем наблюдать, как Счастливый Прыгун расстается со своим бургером.

Мистер Фелпс поднимает взгляд на Кейтлин: она качается над его головой, и юбочка задирается на ветру. На секунду мне видно ее глаза: в них застыл ужас.

Затем он замедляет ход качелей.

— Фил! — зовет его с террасы миссис Джимми Рэй Рагглс.

Мистер Фелпс наклоняется и шепчет что-то девочке. Ее пальцы все так же крепко обвивают цепи качелей.

Мистер Фелпс идет по зеленому газону к веранде. Я оборачиваюсь, чтобы последовать за ним, но что-то заставляет меня бросить еще один взгляд на Кейтлин.

Качели неподвижны. Она склонилась, чтобы подобрать что-то с травы: она кладет предмет себе на колени и смотрит на него несчастными глазами. А затем (словно таблетку от сильной головной боли глотает!) она подносит руку ко рту.

За долю секунды перед моими глазами вырисовывается полная картина. В моей памяти возник образ мистера Фелпса, койотоубийцы: руки подняты вверх, он толкает качели. Я снова вижу, как откидываются назад полы его пиджака, боковые карманы расположены под углом к земле. Я могу представить себе, как некий предмет выпадает из них и, никем не замеченный, летит на землю.

Маленькая девочка, этот застенчивый и печальный ребенок, который боится собственной тени. Знакомая упаковка, ярко-оранжевая, в которую все еще завернуты остатки бургера. Наверное, она верит, что можно проглотить страх, затолкать его обратно внутрь. А может, некоторые дети просто глотают все, что попадется, прямо как койоты.

Я со скоростью пули несусь к ней.

Прыгаю и бью лапой по — о, какой знакомой! — оранжевой бумаге, а потом отталкиваю девочкину руку ото рта. Кейтлин жует. И вот глаза ее расширяются до невероятных размеров, и страх прорывается криком.

— Мамочка, мамочка!

Она все еще жует.

Я прыгаю к ней на колени (когти убраны) и хлопаю ее по щеке.

У нее изо рта вылетает кусок полупережеванной пищи и падает на колени, покрытые, точно салфеткой, оберточной бумагой.

Ошарашенная, она все еще пережевывает что-то по инерции.

Я хлопаю и хлопаю, пока она не выкашливает еще еды.

Но я-то видел: она успела глотнуть.

А затем они приходят за мной, эти три бегущие фигуры.

— Кейтлин! — вопят они.

— Кыш! — кричат они. — Убирайся!

Я спрыгиваю с ее колен, зажав в зубах обертку от бургера, и волочу ее прочь со двора.

— Мамочка, мамочка! — плачет Кейтлин. Мама хватает ее на руки, а двое мужчин, обутых в огромные ботинки, устремляются за мной.

Обогнать их мне было что метрдотелю пальцами щелкнуть, но я не решаюсь бросить отравленный бургер: это улика. Дядя Фил теперь знает наверняка, что ему надо ее уничтожить.

Я тащу бумагу к олеандрам, что отделяют меня от пустыни, и поглубже зарываюсь в тень кустов.

— Джимми Рэй! — голос у мамы Кейтлин раздраженный. — Похоже, она съела что-то, что притащил с собой этот мерзкий бродячий котище. Что это?

Топот ног рядом со мной замирает.

— Я видел упаковку, — кричит в ответ Джимми Рэй Рагглс. — Это бургер.

— Представь, сколько он тут валялся! Ох, Кейти…

Она возвращается в дом с ребенком на руках.

Я вижу ноги ее мужа: они поворачиваются и идут в ту же сторону.

Я вижу ноги мистера Фелпса: они все быстрее шагают вдоль ряда олеандров.

Мне не нужно видеть его лицо: я и так знаю, что он выглядит еще более встревоженным, чем обычно. И более злым. В данный момент Полночный Луи — это еще один койот, которого надо прикончить.

— Фил! — зовет его начальник. — Забудь ты про этого кота. Сначала надо успокоить Кейтлин, пусть поспит. Заходи в дом, позже поговорим.

Ноги перед моими глазами не двигаются, и я знаю почему. Я и сам охотник. Дядя Фил хочет уничтожить. Улику и меня. Я не шевелюсь. Если придется, то я расстанусь с трофеем, что достался мне с таким трудом, но без борьбы все равно не сдамся. На этот раз когти мои выпущены и клыки обнажены.

Наконец ноги поворачиваются и тяжело шагают прочь.

Я отступаю, но недалеко. Я знаю, чего жду.

Снова взошла луна — круглая, как клещ.

Я наблюдаю за темным домом.

Должно быть, уже наступил полночный час (мой тезка), когда наверху мигнул огонек. Я боком пробираюсь поближе и вижу, как загорается электричество во всем доме, до самой кухни внизу.

Через пять минут звучат сирены. Волны красных вращающихся огней омывают белые стены дома, как потоки крови. Вскоре вой утихает вдали, но яркое освещение не гаснет. Снаружи, в темной невидимой пустыне, сиренам от души подпевают койоты.

Приходит, как ему и полагается, рассвет. Я жду.

Около полудня на веранде появляется мистер Джимми Рэй Рагглс. В джинсах и мятой футболке он выглядит еще моложе. Он идет по газону, и мистер Фелпс следует за ним в почтительном шаге от хозяина. Лицо у мистера Джимми Рэя Рагглса измято куда больше, чем футболка. В его глазах блестит тот же страх, что день назад заполнял его дочь. Мне ведомо, на каких он качался качелях последние двадцать часов. И я хочу знать, что случилось с Кейтлин.

— Это случилось где-то тут, — говорит мистер Джимми Рэй Рагглс злым усталым голосом.

— Кот уже давно сбежал со своей добычей, — отзывается мистер Фелпс. Надежды, надежды.

— Я должен посмотреть, Фил. Мне нужно знать, что это было.

Мистер Джимми Рэй Рагглс встает на четвереньки и заглядывает под олеандры.

Я сижу на том же самом месте, где ждал все это время.

— Господи Боже, чертов кот еще тут! — шипит он. — И обертку вижу!

— Там уже ничего не осталось.

— Черт возьми, Фил! Для анализа сгодятся даже мелкие крошки — может, и молекулы. Я хочу знать, что… — его голос срывается. — Ну давай, киска. Мне просто нужна бумажка.

Он сует руку под куст. Я вижу его бледное лицо. И вижу, как мистер Фелпс — обеспокоенный вдвое больше обычного — заглядывает ему через плечо.

— Джимми Рэй, это крупный кот. Может, у него бешенство. А вдруг он укусит или оцарапает…

— Да плевать! Я это ради Кейти… — Рука дотягивается до смятой оранжевой бумаги с двумя комками полупережеванной еды.

Я сижу неподвижно. Пусть берет. Он медленно тянет бумагу на себя, весь сочась страхом. Жаль, что я такой страшный.

Затем он уходит, и мистер Фелпс смотрит на меня сквозь острые листья олеандра с такой ненавистью, какой я и не видел раньше.

— Черный дьявол, — в его устах это звучит как ругательство.

Пожалуй, мне все-таки не жаль, что я такой страшный.

Я снова жду. Я хочу знать.

Но дом пуст, а часы идут. Я голоден, но я жду. Когда меня охватывает жажда, я крадусь полакать воды из разбрызгивателей. А затем возвращаюсь на свой пост.

Вполне вероятно, что я не узнаю никогда; в том же, что я не смогу об этом поведать, я уверен на сто процентов. Но я все равно жду.

Мое терпение вознаграждается на закате, когда небо над пустыней расплылось юго-западной палитрой лавандового, персикового… и оранжевого… проектировщикам поселка такие цвета и не снились.

Двое мужчин на газоне. Освещенный дом.

— Расскажи мне, — говорит мистер Джимми Рэй Рагглс. Металл в его голосе заставил бы заговорить и меня.

— Что рассказать? — раздается нервный смех.

— Мертвые койоты. Ты говорил, что справишься с этой проблемой. Как, Фил? Как?

— Джим…

— Ты говорил об отравленной еде, так? И случайно в это оказалась замешана Кейти. Слушай, ты можешь мне рассказать. Слава Богу, Кейти поправится. Она все еще без сознания, но доктора говорят, что серьезных последствий не будет; она проглотила мало яда. Во всяком случае, они на это надеются. Послушай, я не буду тебя винить. Я знаю, что ты предан «Небесам Пейотов», как и я сам. А может, даже чересчур предан. Расскажи мне.

— Ну, хорошо, — голос мистера Фелпса звучит безжизненно. Мужчины идут вдоль олеандров в мою сторону. — Я и в мыслях не мог представить… Джимми Рэй, я просто хотел отпугнуть чертовых койотов, и это работало. Мы уже неделю не находили трупов. Я приправил бургеры. И вот как-то одна из… приманок… выпала у меня вчера из кармана, а я и не заметил. Кейти подобрала ее, но я не видел…

— Ты разве не помнишь? — мягко отозвался мистер Джимми Рэй Рагглс. — Она всегда любила бургеры.

Голос мистера Фелпса обрывается, но Полночного Луи такой театральностью не растрогаешь:

— Я уже собирался прекращать.

— Но… Фил, таллий! Это же противозаконно! Яд без вкуса, без запаха… яд, который не разлагается, хотя запретили его уже несколько десятков лет назад. Ты что, не соображал, что пострадать могут не только койоты, а еще и домашние животные, и дети? Где ты его вообще достал?

— В городе у меня есть несколько старых домов. В давние времена плотники использовали таллий как крысиный яд. Клали внутрь стен. Там я его и обнаружил. Решил, что так обману койотов; всем остальным их уже не обманешь, слишком умные. Богом клянусь, Джимми Рэй, если бы я знал, что пострадает Кейти, я бы правую руку себе отрубил…

— Я знаю. Знаю.

Мистер Джимми Рэй Рагглс остановился прямо напротив меня.

— Видимо, этот большой черный котище уже скончался от яда, но хвала Богу, что он отнял его у Кейти. Хвала Богу, что мы нашли его и образец яда. Теперь ее могут лечить.

Его ботинки разворачиваются и уходят. А ботинки мистера Фелпса остаются.

— Черный дьявол, — шепчет он сумрачному воздуху.

Я принимаю эту похвалу с молчаливой благосклонностью и наконец удаляюсь.

Целый день уходит у меня на то, чтобы восстановить силы и унять измученный аппетит. Я рад, что ни один койот больше не будет принесен в жертву «Небесам Пейотов»; я рад, что дочка застройщика поправится. Но все же мне чрезвычайно жаль, что мистер Фелпс не получил по заслугам. Боюсь, скандал настолько повредил бы «Небесам Пейотов», что даже самый нежный отец постарался бы замять дело.

А затем я начинаю беспокоиться о своем гонораре. Я, в конце концов, не благотворительностью тут занимаюсь. На ближайшем грузовике со щебнем я несусь в пустыню и обнаруживаю, что Счастливый Прыгун снова кипит энергией (увы!) и что представители племени койотов и слыхом не слыхивали ничего о чудаке, что послал меня к ним.

И вот я снова томлюсь у пруда с карпами, чувствуя, что был вовлечен в мошенничество, как вдруг на омытой солнцем стене является знакомый профиль.

— Я думал, ты направился к холмам.

— Глупая кошка, — отвечает длинноухий силуэт на стене. — Я всегда соблюдаю условия сделок. Мне просто надо было убедиться, что ты выполнил то, о чем мы договаривались.

— Да еще как выполнил. Где мое вознаграждение?

Я смотрю, как двигаются тени челюстей, слышу, как резкий голос пустыни описывает место, которое — о, счастье! — находится на территории «Кристал Финикс».

— Когда-то весь Лас-Вегас был пустыней, — говорит койот. — И у моих предков было множество тайников. Ты найдешь мой клад за третьей пальмой с восточной стороны пруда.

— Где?

— В земле. Тебе придется его откопать. Ты умеешь копать?

— Занимаюсь этим ежедневно, — парирую я.

— Глубоко.

— Раз умею мелко, смогу и глубоко.

— Хорошо. До свидания.

На этом лаконичном прощании мы с койотом закончили свое сотрудничество.

Я прыжками несусь к пруду, огибая вонючих туристов, что жарятся в собственном жире на шезлонгах; кокосовое масло капает между пластиковыми планками лежаков.

Я считаю пальмы. Незаметно отступаю за одну из них и копаю. И копаю. И копаю.

На глубине в полфута я натыкаюсь на богатую руду. Руду койотов. Копаю дальше, и вот наконец передо мной мое сокровище. Я присаживаюсь, дабы изучить его.

Я созерцаю россыпь маленьких коричневых комочков. Ну или бобов. Помет койотов, перемешанный с чем-то иным: бутоны мескаля, который индейцы называли пейотом. Со мной расплатились сполна: и койоты, и пейоты. Видимо, этот большеухий чувак считает, что его экскременты для всех что твоя карамель. А самое худшее здесь — понимать, что я заслужил это; нечего было доверять койотам.

К наступлению ночи я уже вернулся в Призрачный люкс «Кристал Финикса», чтобы зализывать душевные раны. Жестокие страдания не облегчает тот факт, что меня обставил какой-то грязный пес. Желтый пес. Дон Койот. Может, мескалин и стоит чего-то, но не в кругах, где я вращаюсь. Я не принимаю наркотиков, а моя единственная слабость — валерьянка — официально разрешена законом. Что же касается койотьего помета, то его и в качестве сувенира оставлять как-то не хочется.

Я предаюсь этим размышлениям в старинной атмосфере номера 711 и тут вспоминаю, что есть койоты, а есть Койот. Койот из легенд коренных американцев, которого также называют Стариком, Трикстером и Грязным Стариком. Порой советы ему дают его же собственные экскременты. Говорят, что Койот умеет принимать разные обличья, и связываться с ним всегда рискованно, ведь он воплощает самое хорошее и самое плохое, что есть в человеческой природе.

Я размышляю о том, что я не только спас клан койотов от тайного нападения, но и человечество от рикошета этой атаки. Я думаю о том, что страдал от голода, терпел уколы шипов, и это я еще молчу про угрозы физическому и душевному благополучию, а в итоге мне и похвастаться-то нечем, кроме шариков от койотов и пейотов.

Самооценка у меня упала так низко, что, если бы мне пришлось танцевать под ним, то я выиграл бы состязание по лимбо.

А потом я замечаю, что у телевизионного ящика в другом конце комнаты откинулась крышка. Я уже много лет регулярно созерцаю этот продолговатый предмет окраса «пепельный блондин», но до сего дня не знал, что у него вообще есть крышка.

По тому, как под крышкой пляшет свет (словно северное сияние), ее внутренняя часть покрыта отражающим материалом, и в этом зеркале отражается овальное изображение.

Картинка таинственно мигает, а затем загорается уверенней. Из недр корпуса исторгаются звуки. Я сижу, завороженный, и лишь позже понимаю, что смотрю на винтажный (конца сороковых) телевизор, в котором показывают совершенно обычное современное телешоу, до каких я обыкновенно не снисхожу, — эти потуги низкопробных журналистов под названием «Ежедневное ассорти», но я в септические моменты называю шоу «Ежедневным сортиром». Или правильно говорить «скептические»?

Как бы то ни было, угадайте, что появилось перед моим блуждающим взором? Конечно, панорамный снимок вывески над входом в «Небеса Пейотов». Голос за кадром рассказывает, какое это шикарное поселение, а потом переходит к массовым истреблениям койотов, в результате которых трагически была отравлена дочь застройщика. Вспыхивает фото улыбающейся счастливой Кейтлин.

А затем я вижу, как мистера Фелпса уводят в наручниках какие-то мрачные ребята. Аллилуйя!

На экране появляется мисс Эшли Эймс, чрезвычайно привлекательная крашеная блондинка с анорексией и тощими коленками, и начинает тараторить, не переводя дыхания.

Похоже, поначалу отравление маленькой Кейтлин Рагглс посчитали трагической случайностью, вызванной попытками одного из служащих «Небес Пейотов» избавить поселок от койотов, которые уводили с собой домашних животных… Заблуждение длилось до тех пор, пока девочка не очнулась и не заговорила о том, для чего нет слов в человеческом языке. Она подвергалась сексуальному насилию со стороны «дяди Фила».

Шокированные родители Кейтлин вызвали полицию. Как показало следствие, Ф. В. Фелпс, вице-президент компании «Небеса Пейотов», и в самом деле домогался ребенка; девочка стала поговаривать о том, что расскажет все родителям.

— Утверждают, — говорит мисс Эшли Эймс тоном, по которому, к восхищению моему, слышно: она-то не сомневается в этих утверждениях, — что он травил койотов для того, чтобы «случайная» смерть малышки Кейтлин показалась впоследствии лишь трагическим побочным эффектом его действий. И если бы, — продолжает она, и я ушам своим не верю, хоть они и стоят сейчас по стойке «смирно», — по счастливой случайности рядом не оказалось изголодавшегося бродячего кота, который отнял у ребенка отравленный кусок гамбургера из крупной сети закусочных, этот гнусный план, возможно, никогда бы и не был раскрыт.

Я не на шутку возмущен прилагательным «изголодавшийся».

Но следующий же кадр отвлекает меня от этих эмоций: Лас-Вегас, Общество защиты животных; Кейтлин с родителями забирают маленького черного котенка. Все, даже сам котенок, улыбаются.

И я сам улыбаюсь. Черт побери! Подозреваю, что даже Койот, где бы он ни был, улыбается тоже.

Сказать по правде, когда изображение на старом телевизоре постепенно исчезает и затихает звук, мне кажется, я краешком глаза вижу сребровласого человеческого старичка с громадными ушами, который скользит сквозь трещину в двери.

Я припоминаю, что Джерси Джо Джексон в свое время зарыл пару-тройку кладов в окрестностях Лас-Вегаса. И что Койот остается неизменным, но при этом постоянно меняется. И что он мастер выделывать трюки — возможно, даже с винтажными телевизорами.

Воплощение самого лучшего и самого худшего и в человеке, и в звере.

Вот уж действительно.

Пятьдесят четыре романа бывшей журналистки Кэрол Нельсон Дуглас сложно отнести к какому-либо жанру. В них часто сочетаются элементы детектива и фантастики. Дуглас является автором серии «Делайла-стрит, паранормальный следователь» («Delilah Street, Paranormal»), городского темного фэнтези. Также она была первой, кто использовал Ирен Адлер, диву из книг о Шерлоке Холмсе, в качестве протагониста для цикла книг, среди которых был роман «Бриллианты для Ирен Адлер» («Good Night, Mr. Holmes»), ставший книгой года по версии New York Times. Рассказы К. Н. Дуглас в разные годы появлялись в нескольких детективных сборниках, объединявших лучшие произведения жанра. Если вы хотите узнать об авторе больше, зайдите на сайт www.carolenelsondouglas.com.

Полночный Луи, частный детектив и кот, выступает в роли рассказчика (частично) в двадцати шести ее романах, последний из которых называется «Кот в топазовом танго» («Cat in a Topaz Tango»). Впервые Дуглас одарила настоящего Луи (бродячего кота из шикарной гостиницы в Пало-Альто, где тот воровал карпов из бассейна) речью в одном из своих газетных очерков.