Сияние обманчивого Меркурия. Пятая книга

Глава 38. Дорога, уводящая в темноту

В глазах сверкают огни, которые ни о чем не говорят, ведь в них нет ответа на вопросы. Извечная чёрная черта, итожащая пройденный путь. Это концовка или начало? Если начинается, почему складывается ощущение, что за ней ничего нет? Обрыв памяти, где герои забывают, откуда произошли, когда думали обособленно, не связанно с учёным. Ведь он стал явлением разума в точном значении памяти. Позади неё, где нет личности, есть отказ об собственного «Я». Адама и Астры не существует. Есть только стертые грани, которые прежде существовали, а теперь с них сошёл дым жизни. Нет телесности, по которой можно сказать, что всё существует в реальности. Не только копия, которая проходит на том берегу несуществующей версии жизни.

«Как это не существует?» – спросил зритель, наблюдающий за стороны. Есть действующие лица: учёный, Астра и Адам, но последние не включаются в жизнь и сценарий. Не отвечают параметрам сознания, чтобы являть, что заложено желанием. Именно волей к жизни, когда идешь, шагами обозначая пройденный и будущий путь. Знаешь, куда ступишь, куда идешь и придешь в финале обозримого знания. Мы идем по направлению сторон света. Но для героев не существует собственных координат. Они содержатся по ту сторону движения, где есть приказы нитей, кукловода. И ничего, кроме них, ведь он властвует над всем, что включено в параметр жизни, которая утекает через пальцы, не готовые удержать ничего в своей жизни. Кажется, что и она не будет долго находиться в руках, а также уйдёт, и не вспомнишь, а жили ли они вообще или все-таки нет?

Есть посмотреть на ситуацию в спектре знания, бывшего в мозге, то сложится впечатление – происходит вне событий, включенных в жизнь. Не ощущаются события на сцене реальности, в которой есть тени от чужого сознания. Оно сильнее влияет, если поверить в отражающиеся состояния. Чем ближе в глазах, тем больше ощущение близости к неизбежному року. Он назревает, как ближайший взрыв крика в мозгу. Кричишь, не слышишь себя, хоть сорвал уже связки, которые не готовы к таким сильным нагрузкам, которых стало больше, чем оставшихся сил, не могущих справиться с тяжестью яви. Или безумия?

Подобно эриниям за Орестом, преследует чувство. Срывается вниз птицей, семеня безрассудством и отсутствием положением во времени. Стандартные координаты не содержат положение вещей, стирающихся из ощущений себя, как в вакууме. Мысль, летящая со скоростью света, не озаряет простор разума. Не содержит числовое значение, передающееся через нейронные связи. Они стираются под потоком, обозначающего нулем Адама и Астру. Их выдергивает из отношения к жизни, как значимые фигуры шахматной игры, которая решает играть по своим правилам, известным только кукловоду. Он означает равенство между всеми неизвестными переменными в уравнении, от которого зависит хрупкая жизнь, висящая на волоске от падения дамоклового меча. Ещё немного и упадет.

Темные фигуры, представляющие собой луч разума, проходят через призму восприятия героев. Они были изначально светлыми, но насыщение отрицательной световой волной уничтожает остатки хорошего ощущения. В чувстве, заполненном темной материей, нет тяги к прежнему значению. Нельзя откатить изменения, если ты упал во мрак. Героям суждено блуждать во тьме, как одиноким странникам в ночи.

Блуждать в вечном времени, как странник или Агасфер, не находящий в себе, да в любом другом доме предела. Утрачена первоначальная цель, как свойственная живому человеку, – жажда к жизни. Не находят герои первоначальные виды, когда радуются реальности, не распадающейся на сотни оттенки граней, в которых каждый взор видит себя по-разному. Это инертная среда, нет сомнения, что не угадаешь лицо истины, как не находишься напротив, визави взгляда понятие, чтобы узнать, это ты. Адам забывает, кто он. Астра не отслеживает точку восприятия яви…

Прерывистая линия кардиограммы танцует иглой взлёт и падение. Вновь падает, не выдерживая напора: учёный сильнее, что можно поведать или узнать. Или удостовериться в собственных силах. Но где они? Долгое время нет насыщения в качестве жизни, как явной для взора, направленного внутрь. Знаешь, что дышишь или вдыхаешь воздух, как черту жизнедеятельности. Даже она стирается, шаг за шагом вдоха уступает влиянию кукловода. Он сильнее, чем помыслили.

Стандартная мысль не описывает ситуацию: не вписывается в вираж как машина, не способная угнаться за бешеной скоростью. Падает под откос жизни – не может жить, как жила. Если начертить структуру дыхания героев, то они не ощущают реальность как зрение или присутствие в элементах пространства. Оно теряется в том, что его окружает. На этом фоне Астра и Адам – бледное подобие. Лишь черта…

Раньше значили больше, чем предполагалось и думалось. Это априори, а не стирающимся во времени, когда не знаешь, куда обратить взгляд, чтобы найти и реализовать на полную мощность. Ты знаешь, как смотреть, то в отсутствии причин для зрения, нет себя, как вида, что достижимо. Без цельности – нет очерченного маршрута стрелы. Она падает, не достигая во времени. Врезается в землю без натяжения. Лук не ощущает силу стрелка. Руки устали быть в постоянном напряжении.

Есть усталость от момента мышц, ибо преследует темная энергия, которая решила, что будет рисовать на отсутствующих лицах картину. Герои, камера обскура, в которой есть отбрасываемая тень, но без значения. Это лучше, чем быть отображаемым явлением. Бледная тень, подобие, что было. Осколки империй. Рушится целостность ткани яви. Элементы систем.

Пространство теряется в значениях, его определяющих. Себя забывают, не зная, как определить точку дыхания. Где начнется или закончится. Где будет определен взгляд в пропасть, если нет ничего за гранью реальности.

Как отследить в состоянии, где ничего не зависит от множества причин? Когда не тянешься к свету, не смеешь посмотреть на него, ведь устал от лучей, не греющих, а выжигающих поверхность глаз. Стертые грани прежнего явления – глаза не могут оцифровать свет. Нет побуждения к деятельности. Нет следования за гранями, от которых зависит, обретет ли герой себя или забудет. Возьмет ли меч в руки, чтобы сразиться, а не упадет перед проблемами. Им это только и нужно, чтобы герой не имел сопротивления. Ничего нет, где нет воли, двигающей вперёд.

Подобные герои, но вышедшие из прежнего состояния, что смогут явить и сделать. Когда нет событий или прерывистого мазка на полотнах жизни. В них должны были быть четкие грани, чтобы поведать четкость реальности. Что рисуешь, но это не доходит до памяти, как зеркальная черта или явь, за которой скрывается мотив и побуждающие элементы. Без них ничего не пребудет. Под лежащий камень вода не течет и не подтачивает.

Утрачивает последние силы герои, склонные думать, что движение – вред. Им проще быть в расслабленном виде, когда позволяешь змее сжать сильнее, убивая до конца. Дать власть. Может, отпустит. Или раздавит. Нет реальности, где есть согласие с роком.

Адам и Астра легко приняли подобную схему «жертва» – «истязатель», побоялись первоначального натиска, когда тетива не сдержала натяжения. С громким хлопком порвалась, поранив чуткий слух. Нервы рассыпались на составные части разборным луком. Посмотреть со стороны на операцию…

Что находится на операционном столе? Препарированные герои, которые ранее имели силу и волю, а теперь потеряли качества. Утрачена надежда на жизнь. Пустые глазницы не отражают взгляд. Глаза не впитывают действия как радость к сочетаниям, распознающиеся во взоре, когда ощущаешь точность отражения. Если не будет ответного сигнала, мозг не получит реальность. Будет в тумане. Хотя, он пребывает в неведении. Не знает, что тянет его назад.

Отражая успешность пешки, поворачивают вспять песочные часы, когда герой не созревает, кроме слепого поклонения. Словно культ или отсутствие веры, когда идешь на алтарь. Не было готовности или ощущения пустоты в груди! Она была наполнена благими чувствами как лучи надежды и тепла, где созревает жизнь. Всегда было счастье, ведь носило оттенок сути, а не стиралось во множестве граней уничтоженного сосуда. Хрусталь жизни хрупок. Не справился с ударом о явь.

Сотни осколков врезаются в глаза, уставшие, что с ними случилось. Сложно посмотреть на меняющийся состав жизни, когда привык быть в покое. Ничто не длится вечно. Жизнь не стоит на месте. Учёный не хотел оставаться на тех же позициях, когда есть возможность больнее задеть и вскрыть оставшийся слой защиты. Ещё не всё покорено. Немного осталось до поклонения и уничтожения героя. Пара шагов до жертвенного алтаря. Там ничего нет. Темнота вокруг и везде.

Вездесущая темнота как объектив жизни, где бинокль не видит перед собой ничего, не желая раскрыть глаза. Пусть будет больно! Пусть лезвие раскроет веки, удивленные солнечному свету. Они приблизятся хоть на шаг к избавлению от мотива учёного. Его magnum opus, анабиоза, цели жизни. Не последуют за вьющимся светом, за которым смерть не ждёт. Темнота закрывает глаза ощущением. Темен мешок на слепой голове.

Надо смотреть вперед, чтобы понять, что ожидает. Есть универсальность понятия, когда хочется бороться, а не следовать по шагам, ведущим к завершению жизни. Нельзя легко сдаваться, если обрел реальность в чужих глазах, когда не увидел мотивы для действий. Закрываешь мотивацией, чтобы не ощущать тяготу выбора. Идешь, как бык на веревочке, на заклание. Не ощущаешь шаги под ногами. Не видишь себя.

За спиной угрюмо гремит пустота связкой ключей. Смеется, плюясь негодованием и скоростью выбранного пути. Ведь они нас выбирают. Или не всё зависит от рока? Есть ли расположение героя выше, что ожидает? Не может идти по сцене? Но, похоже, может. Пустота смеется повторно, вторя гнилым эхом предчувствие беды…

Не обретая спокойствие, поседела реальность. Чувства, присущие жизни, вышли из тела, когда головы героев упали вниз. Покорность выражена, как нельзя лучше и четче. Нет принятия иной судьбы и совпадения сути. Они выбрали, куда приведут, не зная, что последует. Нет прежней реальности и осведомленности в симпатиях к чувственному миру и отражению собственных притязаний на мир, когда идешь за учёным. Не видишь, кроме того, что обозначено спиной. Следуешь за тенью.

Становишься, как определение, не несущее в себе ничего, кроме того, что обозначено нулем в графике. Кривая не может взмыть вверх, если функция колеблется и принимает любое значение, кроме того, что необходимо. Математика – царица наук и может подсказать мотив для действий. Но герои не слышат реальности.

Адам и Астра закрывают глаза, боятся вечной темноты, забирающей переживание момента, ведь стирается в момент осязания тщетности сути. Бытие не вовлечено в спектр понятия, как оценить жизнь прошлую, как в разрезе факторов, приводящих к исходным свойствам времени. Оно стирается под потоком событий, не бьющихся с тем, как реальность пытается идти своим чередом, ведь не осуществляет тщету замысла. Слепо ощущает стирающиеся колеса, которые уничтожаются в момент яви.

Явь наступает на вложение смысла, когда жизнь не понимает, где она, зачем здесь, а не в другом пребывании. Не отслеживает иллюзию, а слепо идёт, так как поглощается влиянием кукловода. Он уничтожает сопротивление, зарождающееся, так оставшееся от телесности воли. Где достигается суть, там нет ничего, кроме героев, идущих по черте. Но она последняя или определяется чем-то здравым, не смертельным? Есть тяга к жизни через инстинкты. Но они стираются.

По тихому, медленному насыщению гибели герои не представляют цельное или несущее суть. Если утратят последний эпизод, то шаг за пропасть будет последним. Они утратят себя, не найдут, так как стерта грань принятия и отказа от голоса, гремящего в уме. Он громче. Тоньше и больнее сознавать колосья проросшей воли. Они растут обратно, как в шири. Причиняют боль.

С таким качеством проросшего внутрь головы гипноза Адам и Астра уже не живые люди. Это манкурты, сделанные таковыми специально. Знаете как? Пленников, которым не повезло выжить в честном бою, заковывали в цепи. Избивали до потерянного сознания. Вывозили в чистое, степное поле, куда падают лучи выжигающего восточного солнца. Степное солнце не знает жалости, ни границ убийственного естества. Когда пленник скован деревянным распятием, не может пошевелить ни рукой, ни ногой, то ни о чем, кроме солнца, нельзя говорить. Ухудшало положение шири.

Это убийство мозга. Забивали верблюда, делая из выи жесткую, но прилипчивую, как плавательную шапочку, шапку. Они прилипала намертво к голове, обритой наголо. Так было суждено лежать под лучами опаляющего солнца несколько дней. Волосы врастали обратно в кожу, находя жесткое сопротивление верблюжьей шерсти. Пленник терял разум в потоках боли. Не знал, кто он, куда идет, кем стал, что представлял собой. Нет памяти.

На исходе дней получался раб, слепо идущий за новым хозяином. Глаза не закрыты от ударов, а выклеваны влиянием на ум. Нет сопротивления. Есть приказ.

Приказ. Герой марширует, куда ведомо кукловоду. Марионетка, не знающая, как зовут, ведь для неё не важно. Когда находился несколько дней под знойными лучами солнца, хозяин тот, кто дал воду. Снял шири и даровал свободу от боли. От памяти и переживания. Ничего нет, кроме приказа.

Примерно такое действие оказывал гипноз, если утрировать состояние, как сопоставляя с манкуртами, так приводя примеры из монологов учёного. Что-то ещё было! Неясная грань мысли забилась в голове Адама. Он помнит. Он знает, о чем говорил учёный. Это нзамби, магия вуду, зомби.

Всё совпало воедино, так как не представляет разрозненные черты, где не разгадать или привести в должный вид. Понятно, как действует на головы героев учёный, зная, как нанести удар или понятие на строй ума. Разрушая до основания, чтобы насытить радость от контроля и силы. Есть воцарение нового сатрапа, когда исчезает реальность. Когда нет прежнего человека, есть кукловод. Марионетка уходит со сцены…

Каркас мозга, представляющий грани прежнего состояния, не крепок, а накреняется направо, либо налево. Не пребывает в покое или стазисе реальности, когда есть возможность сопротивляться. Встать с колен, чтобы вонзить клинок во врага. Но поздно. Сценой подводится чертой, выводя этап вольности из обихода жизни. Её не найти в словаре.

Язык забыл, как производить вольные слова, учитывающие характер и особенность жизни. Волю и значение реальности, когда пространство может управляться, если говорить об обратном значении. Не идти за нитью, а попробовать разрезать ткань влияния. Стать выше, где находится учёный. Малой порцией фотонов зажечь волю к светлой жизни. Думать позитивно…

Учёный, словно увидел маленький узор, состоящий из тепла. Вновь отбросил в зачаточное состояние, не давая мотива раскрыться или стать выше, от чего хочется избавиться, видя опасность. Нет, заколоть сразу жертву, если в силах проявить настрой и волю! Не давать мотива для содержания и понятия, как бороться. Лишить возможности и значительности сопротивления. Убить его.

Будут две пешки, идущие, куда направит указующий перст. Для него нет определений, как желает Адам и думает Астра. Учёный знает влияние, как распространяет яд действия на возможности для дыхания. Спирает дыхание в легких, не готовых воспринимать сжатие. Боль волнами разбивается о порог страха, вышибая крик. Он полный от отчаяния. Капает сверху состояние, кровоточа, шепча: «Нет жизни». Темнота падает, как занавес.

Сцена подергивается мраком, не находящим, где он был. Он перемещается, используя себя, как движение, ибо насыщается темнотой. Она – вечная подруга, дружащая с рождения: порождения Нюктой, Эребом, всем темным и извечным, но обозначаемым словом, чтобы понять. Без него нет определения, жизни. По этой причине темнота обезличенная и мрак без имени – занавес на последних этапах, выбивающих почву из-под ног. Не взмыть, чтобы спасти от мойры жизнь…

Децима угрюмо поглядывает, прошивая насквозь, минуя иллюзию защиты. Мозг старается выстроить стену, чтобы не казаться прооперированной лягушкой, которая боится. По внутренней стороне отражения скальпеля прошёл страх. Крик исторгся спутанным роком с иссохших губ как коры. А ведь недавно герои были живыми. Или сознательный выход за грань, чтобы ощутить полноту жизни? Или имеет другую подоплеку? Нет ответа.

Сцена озарена пламенем, сжигающим в струящийся лошадями пепел. Там нет цельного мозга – нет рубежа, когда принимаешь приказ, чтобы продлить жизнь. Хоть на одну искупительную секунду больше, но это самообман, плен томительных ожиданий и уничтоженной пустой оболочки. Но душа пребывает в теле. Она не может выйти за пределы тела.

Просто герои находятся по ту сторону гипноза, когда превращены в нзамби, зомби, не ищущими иного, что определяет гипнотизер. Для него цельность жизни есть отмена присутствия на гранях собственной надежды и вольности. Когда иступится до конца меч, то заржавеет тропа веры. Не будет влиять на понятия: вернуться в изначальное положение вещей. Вновь быть.

Не казаться иллюзией цельной оболочки, где нет яви, боящейся стать на один этап с реальностью. Если её нет, не прибудет, не воскреснет в прежнем эпизоде. Будет мертвым, ушедшим из привычности цельности и тленности оболочки. Гипноз уничтожает волю.

Герой стал рабом, идущим за реальностью субъекта. Стал объектом, как явным, а не ставшим выше. Это явно прослеживается, так как нет отражений воли и чувств. Они не возвращаются, откуда ушли. Наверно, на время – мозг не может отслеживать поток информации, захлестывающей с головы до ног, ведь её много. Вода льется быстрее, забирая иллюзию утраченной цельности повествования воли.

Манкурт, марионетка, раб – всё одно слово, когда обозначаются Астра и Адам. Где совпали, там не пребывают в понятии отсутствующего потока и ощущения цельности. Где сейчас? Она забывает имя и значение.

Не пребывает в отображении и однозначном явлении, когда знаешь, куда идешь, если назван путь и маршрут. Есть система координат, четкая и однозначная. Сейчас сорвана и разорвана на сотни лоскутов забытого белого флага, – кукловод не имеет жалости или совести по отношению к марионетке или ниток. Для него нет обозначения влияния, если не совпадает цельность и реальность в смысле утраченных понятий. Если забудешь, то не вспомнишь, где проходил эпизоды памяти. Хочешь являть цельность выбора, а не ужаса. Не уничтоженные грани…

Но невозможно. Реальность разматывается по своей оси, упираясь, как кудель о твердую поверхность реальности, оставляя в слезах Ариадну. Не она владеет ситуацией, а мойры с Ананке! Нет удивления или чувств, подобных или схожих с заблудшим Тесеем. Он не найдет дороги. Его убьет жертвенный бык, став охотником и алтарем для поглощенного героя роком. Пронзит клыками, которые не ведают остановки или жалости. Нет мотива для восприятия, что задумается или подумает. Пропорет и убьет в момент…

Герой падает в объятья мрака, являющиеся последними для поцелуя со смертью. Она танцует последний танец на ребрах покоренного Адама. Астра пытается сделать вдох, но он обрывается прерывистым хрипом. Не хватает дыхания для ощущения свободы, а не спертости внутри, в груди, как обнимает смерть, целуя агонией в веки. Они смежаются от вечного и томного сна, когда нет границ для повествования. Сценарий порван и не имеет жизни.

Книга судеб выбрасывается за ненадобностью. Остается воспоминание как след о прошлом путешествии, когда ноги помнят власть и силу, а не идут, куда зовут ветра. Ветер перемен крушит сомневающихся людей, которые не готовы сделать решительный шаг и взять быка за рога. Быть в реальности цельными с амплуа, не разобранными на сотни оттенков, запчасти. Герой не представляет ровным счётом ничего. Не имеет причин таинства дыхания, ощущая цельность души. Она упорхает из тела…

Истерзанная сущность не довлеет над ужасным роком. Где нет радости, нет воли случая, когда думаешь: кукловод сжалится и не заметит движения тела. Примечает, ударяет молотом, чтобы не было шансов для спасения. Пространство уходит из взгляда. Не основывает причин для воспоминаний о сопротивлении. Взгляд заполняет кровавая пелена, забирая из рока жизни Адама и Астру, не желающих ощущать боль в груди, голове, уме, во всем естестве. Движение – боль и желание встать, чтобы оказать сопротивление или бледное подобие. Но не воцарятся в уме. Герои падают в сплошной туман темноты. Рокот громит. Тишина смеется…