Системный Кузнец II

Глава 15

Первым делом начал объяснять Гуннару конструкцию новых мехов. Тот хоть и слыхал про такие, но вживую никогда не видел, да и к братьям-оружейникам в их мастерскую носа не совал. Чтобы было нагляднее, нашёл ровную доску, посыпал тонким слоем угольной пыли и принялся чертить пальцем, выводя линии будущей конструкции. Передо глазами, видимый только мне, висел светящийся чертёж из Библиотеки Системы — с каждой деталью на своём месте. Я просто перерисовывал то, что видел, при этом точно понимая, для чего служит каждая деталь.

Было видно, что кузнец заинтересован, но его упрямая гордость постоянно мешала. Мужик нависал надо мной, хмурил густые брови и ставил под сомнение каждое слово.

— Ты, щенок, уверен, что всё правильно запомнил? — прохрипел он, ткнув толстым пальцем в схему. — Не может эта дрына так работать — сломается. Я — кузнец в третьем поколении, знаю лучше!

Раздражение подступило к горлу горячим комком. Хотелось крикнуть ему в лицо, что мы уже это проходили! Что его подходы старой школы привели кузницу в упадок! Но сдержался. Приходилось балансировать на тонкой грани между ролью покорного подмастерья и инженера, по чьему проекту мы собирались строить новую жизнь.

— Мастер, — начал как можно спокойнее, — я уверен. Главный элемент — вот это большое колесо. Его раскручиваешь, и оно само вращается. А от него, через систему шатунов и рычагов, движение передаётся на мехи. Пока колесо делает один оборот, один мех плавно опускается, а второй — поднимается.

— А это здесь нахрена⁈ — вырвалось у мужчины. Он ткнул пальцем в самую важную и неочевидную часть чертежа — клапанную коробку, общий воздуховод с двумя обратными клапанами, который и должен был обеспечить непрерывный поток воздуха.

— Это как два сердца, мастер, — попытался найти понятную аналогию. — Воздух от каждого меха сначала попадает сюда. Вот этот лоскут кожи, — начертил простейший клапан, — пропускает воздух внутрь, но не выпускает обратно, а второй делает тоже самое. И получается, что пока один мех вдыхает, второй всё равно продолжает толкать воздух в горн — поток не прерывается ни на секунду.

Гуннар уставился на чертёж. Его налитые кровью глаза сщурились, губы зашевелились, что-то беззвучно бормоча. Было видно, как в голове кузнеца, привыкшей к простым и грубым решениям, ворочаются шестерёнки.

— Брехня, — наконец выдал мужик, но уже не так уверенно. — Лоскут этот твой прогорит или сдует к чертям. И почему здесь два? Лишняя работа.

— Нет, мастер. Именно два — один для одного меха, второй для другого. Они должны быть защищены от жара, далеко от фурмы, и сделаны из толстой промасленной кожи, как на ваших сапогах. Я видел это именно так.

Он снова замолчал, буравя чертёж взглядом. Видел проблеск понимания в глазах, но этот огонёк разбивался об упрямство — старик не мог или не хотел признавать, что какой-то щенок, которого ещё вчера бил, может знать что-то, чего не знает он.

— Делай, как знаешь, щегол, — наконец прорычал кузнец, отворачиваясь. — Но если эта твоя сердцевина развалится, я из этой доски сделаю тебе гроб.

Верзила отвернулся к горну, делая вид, что ему безразлично. Но я заметил, как старик украдкой вновь покосился на чертёж, оставленный на доске. Он рычал, злился, называл меня щенком, но начал слушать, и это была самая важная победа за весь день.

Затем мы пошли к Свену. Гуннар, бурча себе под нос, решил лично проконтролировать «эту затею», хотя было ясно — кузнец просто хотел поговорить со старым другом на тему, которая одновременно и пугала, и интриговала его.

Когда вошли в мастерскую плотника, нас окутал сладковатый запах свежей сосновой стружки и льняного масла. Рыжий, склонившись над верстаком, был полностью поглощён работой. В отличие от хаоса кузницы Гуннара, здесь царил порядок: инструменты висели на местах, доски аккуратно сложены в штабеля.

Плотник не пилил наобум, но прицельно выводил одну из самых сложных деталей — лопасть клапана для воздушной коробки. Увидев чертёж, что я показал, Свен, в отличие от Гуннара, схватил идею — его практичный ум плотника оценил и размеры, и функционал, и всю гениальную простоту механики. Было видно, что мужчина не просто выполняет заказ, а творит — его глаза горели азартом первооткрывателя.

Прищурив один глаз, рыжий вёл тонкое полотно лучковой пилы точно по линии, начерченной углём. Его движения были плавными и уверенными, пила выбрасывала из-под зубьев фонтанчик ароматной стружки. Плотник не просто выпиливал кусок дерева — он создавал идеальный круг, который должен был с точностью перекрывать воздушный канал. Рядом на верстаке уже лежала вторая, почти готовая лопасть, и кусок толстой выделанной кожи. Он думал на несколько шагов вперёд.

Увидев нас, Свен замер на мгновение, а затем его лицо расплылось в такой широкой и искренней улыбке, какой я ещё ни разу у него не видел.

— А! Мастера-кузнецы пожаловали! — взорвался мужик радостным басом, и эхо прокатилось под сводами мастерской.

Гуннар нахмурился так, что его глаза почти полностью скрылись в складках лица.

— Это ты кого тут мастером назвал, старый щепогрыз⁈ — прохрипел громила, злобно зыркнув в мою сторону. — Щенка этого, что ли⁈

— Да шуткую я, шуткую, не принимай так близко к сердцу, старый медведь!

Свен аккуратно отложил пилу и, вытирая руки о кожаный фартук, пошёл нам навстречу. Его весёлые глаза с любопытством изучали кузнеца.

— Чего ты на меня вылупился, плотник? — с показной брезгливостью, но без настоящей злобы пробурчал старик.

— Неужто ты бороду свою сальную помыл⁈ — задорно пророкотал Свен, подойдя вплотную. — Да ещё и расчесал, что ли⁈ — вдруг звонко рявкнул он. — Вот так духи, вот затейники! Самого Гуннара со дна таверны достали! Рад видеть тебя в добром здравии, старина!

Не дожидаясь ответа, рыжий по-свойски схватил кузнеца за оба плеча. Гуннар крякнул и съёжился, но сопротивляться не стал.

— Ладно, ладно, отпусти уже, — проворчал верзила, когда хватка плотника ослабла. — Затейник ты. Лучше покажи, чего ты там нафурычил. — Старик кивнул в сторону верстака.

— А-а-а… — снова расплылся в улыбке Свен, и в глазах заплясали хитрые огоньки. — Вроде что-то получается. Твой «щенок», как ты говоришь, объяснил всё так толково, что и вепрь бы смекнул. Осталось только сделать.

Кузнец, что-то буркнув, прошёл вглубь мастерской и, сщурив маленькие глазки, принялся придирчиво осматривать заготовки будущих мехов, словно пытаясь найти хоть какой-то изъян.

— Ну и чего ты понял? Расскажи, — недоверчиво пробасил бородатый громила, обращаясь к другу. — Что это вообще за хреновина?

Свен любовно провёл рукой по гладкой поверхности заготовки.

— Это не хреновина, Гуннар. Это — сердце. Видишь? — Мужчина взял два почти готовых деревянных круга. — Вот эти две штуки будут стоять в воздушной коробке. Когда первый мех выдыхает, он толкает воздух, и вот этот клапан, — Свен приложил к кругу кусок кожи, — открывается. А клапан второго меха в это время закрыт, не даёт воздуху уйти обратно. А потом — наоборот.

Рыжий говорил просто, на языке дерева и механики, который Гуннар понимал. Он не сыпал умными словами, а показывал на пальцах, как один кусок дерева будет взаимодействовать с другим.

— Погоди, — Кузнец нахмурился, и его мозг заработал. — То есть, воздух от них обоих идёт в одну трубу?

— В одну! — радостно подтвердил Свен. — И пока один мех отдыхает, второй — пыхтит! Поток получается ровный как река в засуху, а не как твой ручей после ливня. Никакого остывания.

Громила замолчал, подошёл к верстаку, взял в руки деревянную деталь, затем повертел, оценивая вес, гладкость обработки. Видно, как в его глазах упрямое недоверие сменялось азартом ремесленника, который осознаёт красивое и умное решение.

— А если… — вдруг поднял голову, и его взгляд был уже не злым, а задумчивым. — Если вот здесь, на главной оси колеса, поставить не деревянную втулку, а вбить металлическую? Которую я выкую. Будет скользить лучше, дольше не сотрется.

Свен хлопнул себя по лбу.

— Медведь, а голова-то у тебя варит! Конечно! И на шатуны можно железные обручи набить для прочности!

С этого момента их было не остановить. Мужчины склонились над чертежом, и начался настоящий мозговой штурм. Гуннар, забыв о гордости и обо мне, с головой ушёл в стихию чистого ремесла — тыкал пальцем, спорил, предлагал. Кузнец говорил о металле, о прочности, о том, как лучше выковать соединительные тяги. Плотник отвечал языком дерева, пазов и шипов. Мужчины понимали друг друга с полуслова, как два старых мастера, которые всю жизнь говорили на одном языке, но впервые обсуждали нечто по-настоящему новое.

Я стоял в стороне, молча слушал, и на душе было тепло. Старик спорил уже не со мной, а с проблемой, больше не отрицая идею, а улучшая. Мужик принял её, и этого было более чем достаточно.

Они просидели так до самой ночи, пока тени не стали длинными и холодными. Запах стружки смешался с запахом трубки Гуннара, который, оказывается, любил покурить. Когда мы уходили, кузнец не выглядел злым или недовольным, а скорее уставшим, но в глазах его горел огонь творца.

— Завтра с утра начнём ковать тяги, — бросил на прощание, без привычного рычания. — И чтобы без опозданий.

Кузнец уже развернулся, чтобы уйти, оставив меня одного на погружающейся в сумерки улице, как вдруг замер. Стоял секунду, словно вкопанный в землю, а затем медленно обернулся.

— Стой, —непривычно тихо сказал мужчина. — Ты жрать, поди, хочешь. Деньжат ты заработал, я видел, — он опустил голову, будто разглядывая свои стоптанные сапоги, словно не мог сказать следующее в глаза. — Не ожидал я от тебя такого, что уж греха таить.

Старик снова поднял взгляд, и в полумраке глаза блеснули.

— Хоть ты и при медяках теперь, а всё ж моя обязанность — тебя кормить. Уговор есть уговор. Пошли со мной, — качнул массивной головой в сторону своего дома, примыкавшего к кузнице. — Отсыплю тебе чего-нибудь сытного.

Мужик ещё постоял мгновение, то ли ожидая моей реакции, то ли собираясь с мыслями, чтобы добавить что-то ещё. Я же просто молча смотрел на него, не узнавая. В этом неуклюжем и ворчливом человеке вдруг проступило что-то иное, что-то почти человеческое. И странно, но в этот миг, после всей боли, унижений и бесконечной усталости, что связали нас за это короткое время, захотелось сказать ему что-нибудь хорошее.

— Мастер Гуннар, — тихо произнёс я.

Кузнец нахмурился ещё сильнее прежнего.

— А?

— Спасибо, что взяли меня в кузню, — слова прозвучали с такой неожиданной искренностью, что сам себе удивился. Казалось, измученное тело этого мальчика готово было откликнуться на них горячей слезой, ведь это была правда — этот жестокий мужик просто взял сироту с улицы и начал учить. Да — учил как мог, да — вёл себя порой как настоящая скотина, но если бы не кузнец, неизвестно, где бы я был сейчас, и был бы вообще.

Мужик стоял молча невыносимо долго. Брови его грозно сведены, вот в глубине глаз промелькнуло что-то ещё — что-то уязвимое. Дыхание его, казалось, остановилось.

— Да делов-то, — наконец произнёс Гуннар еле слышно, привычная хрипотца его совсем исчезла. — Пошли в дом.

Старик кивнул в сторону сруба, неуклюже развернулся и тяжёлыми шагами побрёл ко входу.

Вечерний холод уже пробирал до костей, но я не мёрз. Задрал голову, глядя на россыпь ледяных звёзд в бездонном чёрном небе. Глубоко вздохнул, и изо рта вырвалось облачко пара. Изморозь наступала стремительно, и впереди было ещё множество бытовых проблем, которые нужно было решать, но сейчас, в этот миг, на душе было неожиданно спокойно и хорошо. Я молча кивнул в пустоту и пошёл следом за массивной спиной здоровяка.

В его доме было на удивление прибрано. Ни одной пустой бутылки из-под эля на столе — деревянные кружки стояли ровным рядом на полке, стол был чисто вымыт, и даже земляной пол, в прошлый раз засыпанный крошками и угольной пылью, был аккуратно подметён. Поразился такому преображению — что-то сдвинулось в душе этого мужчины. Возможно, он, как и я, переоценивал всю свою жизнь. Во всяком-случае, отчаянно хотелось в это верить.

Гуннар, не говоря ни слова, прошёл к окованному железом сундуку, тяжело опустился на колени и со скрипом откинул тяжёлую крышку — тут же обдало запахом вяленого мяса, сушёных грибов и зерна. Покопавшись в мешках, старик достал щедрый шмат тёмной солонины, пару крупных печёных картофелин и целую краюху ржаного хлеба.

— Вот, — протянул мне всё это, завёрнутое в чистый кусок холста. — Это на сейчас. А это, — добавил увесистый мешочек с овсянкой, — на утро. Сваришь каши.

Простая еда, но она была сытной и была дана не как подачка собаке, а как должное.

— Есть у тебя в чём готовить-то? — спросил кузнец сиплым голосом, по-прежнему не глядя мне в глаза, словно изучая узоры на деревянном сундуке.

Я тоже как-то ненароком опустил взгляд в пол. Всегда непросто говорить о том, чего ты лишён.

— Да как сказать, мастер Гуннар… В лачуге толком ничего и нет. Котелок имеется — треснул, правда, но варить в нём ещё можно. А вот посуды… В общем… — запнулся. Продолжать не хотелось. Не было ни малейшего желания, чтобы слова прозвучали как попрошайничество.

Старик тяжело и громко втянул носом воздух, а затем, без единого слова, развернулся и начал медленно двигаться по своему дому, собирая то, что могло мне пригодиться. Я с изумлением следил за его неуклюжей фигурой.

Гуннар подошёл к полке, снял с неё одну из своих добротных деревянных мисок. Повертел в руках, будто прощаясь, и решительно положил поверх свёртка с едой. Затем его взгляд упал на ряд ложек, висевших на стене — громила снял одну, самую простую, но крепкую, и добавил к миске. Поколебавшись мгновение, взял свою собственную пивную кружку, вырезанную из цельного куска дерева, и тоже протянул мне.

— На, вот, — буркнул мужчина, вручая всё это. — Отдашь как-нибудь потом. Как своё заимеешь.

Он отвёл взгляд, словно эта неловкая доброта была для него тяжелее кувалды.

— Ну, или не отдавай — считай, в счёт уговора. А деньги свои, те, что заработал, — кузнец снова посмотрел на меня серьёзно, — ты лучше потрать на что-нибудь важное.

Мужик сделал паузу, подбирая слова.

— Не знаю… сам думай. Ну, давай, шуруй отсюда.

Махнул своей огромной лапой в сторону выхода.

Я бросил на него последний взгляд, и уголки губ сами собой расплылись в лёгкой улыбке. Кивнув, не говоря ни слова, вышел обратно на морозный воздух, крепко прижимая к груди охапку неожиданного добра.

И впервые за всё это время захотелось назвать его Мастером — не по статусу, а по сути.

Как дошёл до лачуги, не запомнил — ноги сами несли во тьме, привычно петляя по разбитой тропе вниз по холму.

Добрался, сбросил ношу у входа. Во мраке разжёг очаг, использовав последний клочок трута.

Сидел прямо на земляном полу, протянув руки к огню. Не потому что замёрз — внутренний жар ещё гудел в теле после тренировки, просто так хотелось. Смотрел на пляшущие языки пламени, на их неукротимый танец, и чувствовал странное родство — огонь больше не был просто инструментом — теперь он становился частью моей сути.

«Творец Пламени», — подумал про себя. Это имя теперь окончательно встало на место, оно мне понравилось.

Пока мысли бродили в голове, на губах сама собой проступила улыбка, которая не сходила ещё очень долго.

При свете очага разложил богатство. Отломил большой кусок хлеба, взял шмат солонины. Мясо было жёстким, пересоленным, но это было мясо. Впился в него зубами, отрывая волокна, и жевал медленно, наслаждаясь каждым мгновением — это был вкус победы и уважения, пусть и вырванного с боем.

Насытившись, аккуратно убрал остатки еды. Затем, не раздеваясь, просто рухнул на кучу соломы в углу, накрывшись колючей мешковиной.

Вопреки всем потрясениям бесконечного дня, засыпал в состоянии глубокого умиротворения. Усталость была приятной, а боль в мышцах — желанной.

Завтра начнём строить новые мехи. Впервые за эту жизнь ждал завтрашнего дня с нетерпением.