Сильные не убивают, книга 2

Эпилог Часть 3. Соль. Полюби и мою тень

— Соль, тот, кому ты доверяла, предал тебя, — Мотя, скрестив ноги, сидит на полу возле топчана и глядит на меня спокойно и серьезно. — Это его собственный свободный выбор. Не твоя вина. Чужой выбор не делает тебя плохой.

Прикрываю глаза.

— Чужой выбор, может, и не делает. А вот мои собственные поступки…

Не все события того дня я помню. Мне рассказали, что я вышла из подвала — обожженная, ослепшая, ничего не воспринимающая — и просто застыла в проеме. Никого не выпустила и никого не впустила, и лицо у меня было такое, что желающих поспорить не нашлось. А потом открылся портал, оттуда вывалился опричный десант из Южно-Сахалинска — и ему даже разгонять толпу не пришлось, все сами быстренько разошлись. Десяток магтехнических пушек и сотня здоровенных мужиков в броне очень способствуют тому, что каждый в толпе, только что рвавшейся сжигать псоглавых заживо, резко вспомнил про ужасно важные и срочные дела. Десантники забрали из подвала курсантов — свидетели сообщили, что все они выглядели изрядно потрепанными, но вроде вышли в основном своими ногами; и больше их в Поронайске никто не видел. Меня десантники тоже забрали, но не в свои опричные подвалы, а отвезли в Дом и передали Токс с рук на руки.

Ничего этого я не помню. Зато помню отчетливо, как Андрей целился мне в спину из этого Морготова жезла и как я рефлекторно отпрыгнула в сторону — только левое плечо задело по касательной, но этого хватило, чтоб ясно понять: световой луч смертелен, для меня так точно. Помню, как забрала у Андрея жезл и принялась избивать всех, не разбирая, кто в чем виноват. Била не то что с удовольствием, но с мрачным каким-то удовлетворением — каждое изуродованное лицо, каждая сломанная кость, каждый крик боли и страха делали чуть более целым мой мир, расколотый предательством. Помню, как легко и весело плясали фантомы, принимая на себя жалкие мальчишеские атаки — десяток сразу, и они выкрикивали то, что билось у меня под черепом. Тень во мне стала сильной — сильнее, чем я сама.

И помню волну света — подлинного, мощного, сметающего все, так разительно отличающегося от глупых ученических фокусов. Свет рассеял фантомы и меня саму едва не рассеял, но я снова на каком-то рефлексе ушла — хотя, наверное, уже не полностью. Что-то во мне сдвинулось там, в том Морготовом подвале.

А потом помню только этот топчан и лицо Токс. Она сжимала мою руку и говорила на древнем языке, и хотя разум мой его не понимал, но что-то глубоко внутри откликалось и оживало. Потом был поток посетителей — знакомых, незнакомых, взрослых, детей, снага, кхазадов, людей… Токс сказала, что впускала каждого пятого и не дольше чем на четверть часа, но их было множество, и все слова благодарности и надежды слились в единый призыв вернуться к жизни. Они знали, что очаг устранила я — а о втором участнике этого события все предпочли забыть; еще меня помнили и у школы, и у подвала, и возле умирающего Генриха — и ждали, что я займу его место. Стану их защищать.

Отдельно помню мало кого. Борхеса помню — он все оправдывался, что его буквально взаперти держали, потому что будь он в городе, он бы не допустил… Помню, как Катрина все время приносила еду и проще было проглотить пару ложек, чем объяснить, что я не хочу есть. Ежа вот помню, как он сидит у топчана и рассказывает, что я могу отдыхать сколько нужно, потому что они справляются — заботятся о младших и защищают их. И математику эту Морготову они учат, по дробям контрольную сдали все, а если кто-то начинает доводить Анну Павловну, тому он, Еж, сам уши выкручивает, так что я могу отдыхать, но я же, пожалуйста, вернусь к ним…

Конечно, я вернулась — выбора они мне не оставили. Вернулась, чтобы увидеть каморку, заваленную цветами, игрушками, завернутыми в раскрашенную от руки бумагу коробками, открытками с трогательными подписями… И портрет Генриха — умного, жесткого, упрямого. Когда ко мне вернулась способность думать, одной из первых была мысль, что надо заказать в типографии его портреты, но кто-то этим уже озаботился.

Вокруг было все, чтобы понять: раз есть столько тех, кто любит меня и нуждается во мне, какое имеет значение, что всего один человек предал…

Но это имело значение. Сюда приходили лучшие врачи и целители города, они вылечили мою обожженную кожу так, что не осталось даже следов — однако сошлись на том, что ожог на левом плече не заживет никогда. Ни магия не поможет, ни мумие — Свет так взаимодействует с моей теневой природой, что в высокой концентрации разрушает ткани необратимо. Ни с кем, получается, я не смогу быть едина, как свет и тень… Впрочем, по площади ожог небольшой — как отпечаток ладони, дружески хлопнувшей по плечу.

Хуже, что я никогда, видимо, не узнаю, почему Андрюха это сделал. Если бы он надеялся так спасти своих пацанов, это было бы понятно — но ведь наоборот, я была их единственным шансом выбраться из подвала живьем. Наверное, ненависть бывает иррациональна — мне ли не знать… По крайней мере, другого объяснения никто мне не предоставит.

— По крайней мере, ты никого не убила, — говорит Мотя, про которого я успела забыть. — Значит, ненависть неглубоко пустила корни.

Невесело усмехаюсь:

— Значит, они все были в тяжелой броне, а я — без катаны.

— Тем не менее и гнев, и обида, и стремление нанести удар — нормальные и естественные проявления жизни, — Мотя, как всегда, безмятежно улыбается. — Оборотная сторона прощения, принятия, готовности помочь и спасти. Никто не вправе требовать от тебя отказа от собственной тени. Даже ты сама.

— На все-то у вас, эльфов, найдется в загашнике какая-нибудь мудрость! Как там было в той песенке — «если ты любишь меня, полюби и мою тень». Кстати, Мотя, а почему ты залез через окно?

Галадрим смущенно улыбается:

— Я пытался войти через дверь, однако почтенная Токториэль неизменно сообщала, что ты больна и посетители тебя утомляют. У меня скудный опыт незаконного проникновении в жилища, но Чип и Кубик были настолько любезны, что поделились методикой…

Прыскаю:

— Ну кто бы сомневался! Яблоко от яблоньки… Давно кому-то не драли уши как следует! А почтенная Токс перестраховывается — пора мне возвращаться в мир живых. Жаль, в Хтонь с вами теперь не скоро выберусь, не до того будет. Тут бумаги приносили… Генрих, Мясник то есть, завещал мне свое предприятие. И это не только мясокомбинат, хотя и там сотня рабочих мест… Кажется, теперь все никому не нужные дети в городе — мои, а не только эти. Да и взрослые… И много всего еще, я пока даже не начала осознавать. Но пора принимать дела. Генрих верил в меня, я не могу подвести его… и всех. Так что Кларе привет передавай, но когда теперь свидимся, не знаю даже…

— Если ты позволишь, я буду время от времени заходить, — говорит Мотя. — И как только понадобится помощь…

— Понадобится, конечно! И для учителя музыки у нас теперь работы прорва! Не только здесь, но и в приюте, и в школе… Даже, наверное, в нескольких школах.

Мотя сжимает мою ладонь своей:

— У нас говорят — Coirë lá márahta… Приблизительно можно перевести «Жизнь не подвластна суду». А ты и есть жизнь, Liri, со всеми своими тенями.

Мотя расплывается в широкой улыбке и элегантно выпрыгивает в окно. Последнее было не обязательно, но раз ему так хочется… Славный он паренек, даже жаль немного, что эльф.

«Жизнь не подвластна суду», ха… красиво. Вот только, боюсь, органы правопорядка с этим не согласятся. Ладно, будем решать проблемы по мере поступления.

Поднимаюсь с топчана. Голова еще слегка кружится, но в целом терпимо, вчера было куда хуже. Смогу, наверно, дойти до душа, не придерживаясь за стенку.

В Доме все на удивление спокойно — идут уроки. Еж не соврал, старшие вполне прилично ведут себя на математике. У средних биология, Илларион Афанасьевич рассказывает про общую для всех разумных систему кровообращения… у эльфов такие же сердца, как у нас, кто бы мог подумать. Младшим Токс читает легендариум:

'— Я опустошен и устал, — сказал Куруфин. — Нет больше сил идти по пути, где каждый шаг отзывается предательством.

— Твои глаза видят, но не все, — ответил ему Митрандир. — Даже в час величайшей тьмы ты не одинок. За тобой наблюдают древние духи, невидимые взору. Когда падает дуб, он дает жизнь тысячам ростков. Когда отступает друг, он может спасать не только тебя, но и многих других. Даже реки времени порой обращаются вспять. Судьба плетет свою ткань нитями, невидимыми для нас'.

Красиво у них там, в эльфийских легендах. В жизни, к сожалению, все куда прозаичнее. Мы предоставлены сами себе, сделанного не воротишь, предательство невозможно простить — но можно как-нибудь пережить и двигаться дальше.

Натягиваю толстовку и джинсы — хватит нежиться в мягких пижамках. Звоню на комбинат и вызываю машину — пора принимать дела. Смотрю на себя в осколок зеркала. Рожа бледная, но уже хотя бы не сероватая. Справа осталась пара клочков волос, а левую сторону головы Токс мне выбрила — даже стильно получилось… Пожалуй, так и буду дальше носить.

Генрих смотрит на меня с портрета. Жаль, что я не успела толком побыть с ним. Что же, теперь он всегда будет со мной. Генрих уже никогда меня не предаст, это я наверняка знаю про него — и еще про кое-кого.

Протягиваю руку к стене, на которой лежит моя тень — она густая, плотная, сильная, в ней клубится тьма. Соприкасаюсь с ней кончиками пальцев. Улыбаюсь ей:

— Мы справимся.

Тень улыбается в ответ.

— Весьма похвальный боевой настрой, — насмешливо комментирует кто-то у меня за спиной.

Оборачиваюсь прыжком и роняю челюсть — впервые вижу настоящий портал, это такая магическая дыра в пространстве. Что он разверзнется в моей каморке с топчанчиком — жизнь меня к такому не готовила!

Из портала степенно выходит невысокий дядька — человек — с крашеной в каштановый хипстерской бородой и серебряной серьгой в левом ухе. Он благодушно улыбается, но глаза остаются холодными. Одет с некоторой даже небрежностью, под распахнутым пиджаком — вязаный блейзер на пуговицах. Но в прошлой жизни я неплохо разбиралась в шмотках и отчаянно дорогие вещи узнаю с полувзгляда. В Поронайске никто такого не носит.

— Понимаю, не вполне прилично без предупреждения навещать девичью опочивальню, — дядька заговорщически подмигивает. — Но я подумал, ты предпочтешь вот так, чем если тебя станут вызывать во всякие официальные учреждения с длинными неприятными названиями.

— А. Да. Конечно. Не проблема, располагайся. Ты явился, чтобы меня арестовать?

Раз этот конь в пальто мне с порога тыкает, отвечу-ка я взаимностью, а то получится приниженно как-то.

— Соль, голубушка, для произведения арестов у нас имеется специально обученный персонал. Не обязательно задействовать целого думного дьяка Чародейского приказа… Замминистра магии, чтобы тебе было понятнее. Шакловитый моя фамилия. Борис Онуфриевич Шакловитый. Я присяду?

— М-м-м… Вот стул, у него иногда спинка отваливается, но не так чтобы все время. Если особо не ерзать, посидеть можно.

Сама плюхаюсь на топчан и пытаюсь перестать глупо хлопать глазами. Ну не каждый день в мою каморку вваливается через портал замминистра, да еще магии. Как пелось в какой-то старой песенке — «кого попало не берут в замминистра».

— Вот и хорошо, вот и славненько. Постараюсь не ерзать… Да расслабься ты, все, как говорится, свои. Моему ведомству прекрасно известно, откуда ты на самом деле.

— В смысле?

— В коромысле! — Шакловитый снова подмигивает. — Промежуточный патрон, командирская башенка, очередь к товарищу Сталину!

— Чо?

Может, дядечка свой портал неправильно настроил и у него шарики за ролики заехали?

Шакловитый вздыхает:

— Тот неловкий момент, когда я знаю культурный контекст твоей реальности лучше, чем ты сама… Мы в курсе, что ты — попаданка из другого мира, локальная вероятностная аномалия. Само по себе это на Тверди не преступление.

— А. Ясно. Да, что-то такое было в книжках, которые папа мой читает. Он еще всегда окно с ними закрывал, когда я в его планшет смотрела.

— Ты в своем мире была так же молода, как здесь? Пожалуй, это многое объясняет… Видишь ли, попаданцы часто бывают полезны, они обладают необычными способностями и появляются в точках бифуркации. Действуют эффективно и целеустремленно, меняют реальность вокруг себя к лучшему. Но я про нормальных попаданцев сейчас, не про тебя.

Склоняю голову набок. Вот почему даже среди вероятностных, что бы это ни значило, аномалий я числюсь какой-то ненормальной аномалией?

— Ты интересовалась, не арестуют ли тебя, — Шакловитый дружелюбно улыбается. — Буду честен — совсем недавно план был именно таков. На пару-тройку достаточно неприятных казней ты наплясала в том злополучном подвальчике. Однако магтехническая медицина творит чудеса, да и в итоге все обернулось на благо Государства… плюс кое-кто замолвил за тебя словечко. Но не надейся, второй раз звезды так не сойдутся. Что я официально должен тебе сообщить, — Шакловитый откашливается. — Из снисхождения к юному возрасту и слабому полу, а также с учетом ряда не подлежащих огласке обстоятельств Государство не станет предъявлять тебе обвинения в связи с событиями последних недель. Ограничимся строгим выговором и предупреждением, что следующий конфликт с органами государственной власти повлечет последствия иного порядка.

— Да они сами берега попутали, ваши органы…

Шакловитый смотрит на меня так холодно, что я осекаюсь.

— Умничка, — констатирует он. — Некоторые темы обсуждать не стоит. Даже — особенно — со мной. И последний пункт официальной повестки. Тебе запрещено находиться на территории Российского государства где-либо, кроме острова Сахалин.

— Да я и так… — качаю ногой, которую обхватывает браслет.

Алгоритмы отчего-то не засчитали мои похождения в аномалии как некий прорыв добра — зеленая полоса как была примерно на середине, так и осталась. Обидно, я же все-таки спасла чертову прорву народа… видимо, чистоплюйские друидские алгоритмы остались недовольны методами. Значит, нам с Токс предстоит совершить что-то поистине великое, а то надоело уже таскаться с этой приблудой на лодыжке, да и колготки надевать неудобно.

— Это, вероятно, временно. А запрет действует бессрочно. Край света — давняя площадка для разного рода экспериментов, а на материке хватает проблем и без тебя. Так что сиди здесь, не отсвечивай, безобразий не нарушай — и, быть может, тебе и дальше позволят жить.

Впору сердиться, но, если честно, это просто смешно.

— Послушай, как тебя, Борис Ондатрович… Мне прям обидно, что ты топорно берешь меня на понт, как дурочку с переулочка. Хотя отлично знаешь, что друг Инис Мона — это не просто эльфийские красивости, а титул, который есть от силы у дюжины разумных на Тверди. Нет, я не собираюсь менять родные перди на туманы Авалона — даже не надейся. Но это не значит, что каждый замминистра может снисходительно позволять или не позволять мне жить.

Теперь уже я смотрю на Шакловитого с веселым любопытством — его очередь проходить проверку на вшивость. Он только улыбается краешком рта:

— Надо же, девочка тоже умеет отстоять границы… В интересные времена дети взрослеют быстро. Что ж, раз ты намерена продолжать эксперименты с локальным сообществом снага-хай, то это даже к лучшему. За вами следит множество пристальных глаз. Ваша раса — давняя заноза в заднице Государства. Как знать, может, именно ты найдешь путь интеграции снага-хай в цивилизованное общество… Если, конечно, успеешь. Ваш регион ждут некоторые пертурбации.

— Что, снова разборки с опричниками?

— О нет… Командование сто двадцать шестой базы смещено, а прочим-остатним забавный такой циркуляр вышел… сейчас зацитирую. «Во избежание дальнейшей эскалации конфликта с местным населением, — зрачки Шакловитого плавно двигаются слева направо — он читает текст, который непонятным образом вывел на видимый ему одному экран. — Вплоть до дальнейших распоряжений запрещено посещение городского поселения Поронайск, Поронайского порта и прилегающих территорий в рекреационных целях, без командировочного удостоверения». Эхма, как же я ненавижу канцелярит… не знаешь, Соль, как приучить чинуш к литературной норме? Даже телесные наказания не помогают… Но все это означает, что опричники вас больше не побеспокоят. Однако вскорости ты станешь вспоминать эти дни как детский утренник, уверяю тебя. Следишь за динамикой цен на мумие?

Потираю выбритую сторону головы:

— Да как-то… не до того в последнее время было.

— Крайне легкомысленно с твоей стороны, — Шакловитый укоризненно вскидывает брови, которым явно придавал форму хороший стилист. — Потому что месторождения тяги на материке истощаются одно за другим. А это значит, что со дня на день ваш регион станет объектом повышенного интереса. Сюда хлынет множество предприимчивых разумных самого разного толка. И им понадобится дешевая рабочая сила.

— Насколько… дешевая?

— А это уже зависит от вас. Может, от тебя лично. Так что ваше сообщество ждут интересные времена. Потому что мумиё нужно всем. Государство, разумеется, всегда стремится всесторонне защищать права граждан… Вот только, как ты уже могла заметить, на Сахалине оно традиционно довольно слабо присутствует. Что, безусловно, твою вольнолюбивую натуру должно только радовать. Это хорошо, что лидером здесь будет такая храбрая, такая самостоятельная девочка… Впрочем, у вас же недавно погиб военный вождь. Понимаешь, что это означает?

— Что… если припечет, инициируется новый военный вождь?

— Весьма вероятно. Любопытно, помогут ли архаичные социальные механики вашему сообществу пройти через кризис. И как-то ты со своими пацифистскими ценностями впишешься в реализацию этих механик. Скажу по секрету — твой стиль приглянулся кое-кому на самом верху, на тебя вовсю делают ставки… Однако бога из машины не жди — справляться придется своими силами.

— Умеешь ты утешить и обнадежить, Борис Онуфриевич!

— А то! В чем смысл деятельности государева человека, если не в успокоении и воодушевлении подданных? Приятно было поболтать, однако не смею далее отвлекать от неотложных дел…

Шакловитый встает со стула — спинка так и не отвалилась, ну надо же — и уже поднимает руку, чтобы сотворить пасс, но хлопает себя по лбу:

— Экий я рассеянный, совершенно запамятовал… На днях намерен повидаться с одним твоим знакомцем — Андреем Усольцевым. С ним теперь не так уж просто связаться обычными средствами, так что, может, желаешь весточку передать с оказией? Приветы и пожелания, или вопросы какие-то между вами остались? Рад буду услужить!

Вопросы⁈ Да я извелась в последние дни, мысленно задавая Андрюхе вопросы. Понимала, что только душу себе травлю почем зря, но прекратить не могла. Зачем, почему, за что? И когда ты решил, что сделаешь это? Когда мы обнялись в пылающем ангаре — ты знал? А когда делили Кларины бутерброды? А когда я выворачивалась наизнанку, приводя в чувство разъяренную толпу — ты уже тогда все для себя решил, да, Андрюха?

А впрочем… что толку в вопросах, ответы на которые я все равно выслушивать не хочу — даже если кто-то и соизволит их предоставить?

Может, просто передать, что если я его увижу — порву на тряпочки? Или наоборот — что я решила отказаться от мести, быть выше этого? Или что-то безличное, холодное, злое — поздравляю, мол, Андрюха, ты образцово-показательный опричник, вершина эволюции человеческой расы…

Глупости это все. «Пустое. Оставь», — подсказывает тень.

— Ты очень любезен, Борис Онуфриевич. Но передавать не нужно ничего. Нечего.

— Вольному воля, — улыбается Шакловитый и исчезает в портале.

Шик-блеск… Надеюсь, хотя бы к этим спецэффектам привыкать не придется.

Выглядываю в окно — машина уже ждет. Принимать дела Генриха… Когда-то я клялась себе, что никогда не стану такой, как он, а теперь не знаю — смогу ли защитить город, как делал это он? А, ладно, война план покажет.

Встаю с топчана — голова уже почти не кружится. Тень лежит у моих ног — густая, плотная, более темная, чем должна быть в это время суток.

После всего, что произошло в подвале, мы стали ближе… нет, не так — мы стали одним. С этого дня и впредь тень будет делать меня сильнее. Мы будем много драться — за снага-хай… и со снага-хай, потому что мой народ — злейший враг сам себе. Придется идти по лезвию — и мы пройдем. Моя тень никогда меня не предаст, и вместе мы справимся со всем.